III
– Матхей, Матхей, дай хупчик! дай хупчих, Матхей… – местный юродивый преградив Матвею путь, ощерился редкими гнилыми зубами, торчащими в разные стороны, как гвозди из отслужившей свой срок и выброшенной на свалку половицы, и потыкал ладонью, сложенной лодочкой, в живот Матвею. Матвей улыбнулся, мягко отстранил ладонь побирушки, которую не первый год почти ежедневно сдабривал, и полез в карман за мелочью. Потом передумал и решил дать купюру, на радостях.
– Дафай скохей, Матхей, дафай… – юродивый начал нетерпеливо подпрыгивать. – А то он хаботал-хаботал, пхыгал чехез гоову, прыхал, по тхупам ходил-ходил, а тыыы…
Его будто кипятком окатили.
– Что ты сказал?! Что ты сказал? Повтори! – Матвей схватил перепуганного юродивого за грудки и встряхнул с такой силой, что из того полились одновременно и слюни, и сопли, и слезы.
– Ничо я не шкажал, ничо не шкажал, дай хупчик…дай хупчик… духак, – вытирая рот рукавом, бубнил юродивый.
– Вот тебе хупчик! Видел? – Матвей ткнул ему под нос кукиш, крепко зажатый между длинными, сильными пальцами и, отшвырнув с дороги, быстрым, широким шагом пошел на остановку.
«Верины проделки, – думал он, сидя на заднем сиденье маршрутки, и уже сожалея, что обидел больного человека. – Хотя, при чем тут она? Я эти слова только что во сне слышал… И не в первый раз… - …я с нуля себя человеком сделал… я по трупам ходил… я за волосы себя из дерьма вытащил… а тыыы…». – От одних воспоминаний этого голоса из снов, которые мучили его еженощно, у Матвея по спине побежали мурашки.
Он еле высидел пять дней дома после больницы, на шестой поехал на прежнюю работу – в столярный цех, где хозяином был Гулам – его однокашник по ПТУ, и вот уже неделю вкалывал там с утра до ночи, лишь бы не быть дома. Когда-то, лет пять назад, Матвей был высококлассным паркетчиком, которого звали в самые богатые дома города. Он работал настолько качественно и быстро, составлял такие необыкновенные рисунки из разноцветного материала, что к нему записывались на очередь. И деньги хорошие зарабатывал. Но это было давно, когда у него была цель. А потом… Потом пришли запойные времена, отвернулись не только богатые, но и обычные клиенты, и Матвей устроился в столярный цех, где ему по старой дружбе и за мастерство прощались длительные прогулы.
Окно маршрутки было слегка приоткрыто, и на очередной остановке Матвей увидел высокую, стройную девушку, стоявшую спиной к нему, но совсем рядом – только руку протяни и поправь непослушный локон длинных, золотистых волос. «Вика!..» – мелькнуло в голове и сердце бешено заколотилось. Он хотел уже вскочить с места, но девушка вдруг резко повернулась лицом – незнакомым, не Викиным лицом – нахмурила брови и, упорно глядя ему в глаза, покачала головой, потом чуть приоткрыла рот, и Матвей услышал шепот прямо у себя под ухом: «Двооое детееей, Мавей…». Автобус сорвался с места и его, побледневшего, прижало к спинке сидения, откуда он уже не мог видеть девушку, похожую на Вику, но в ушах еще несколько раз повторилось: «Двооое детееей, Мавей…»…
Они жили рядышком – через дом. Бабушка говорила, что Викин дед приходится ей каким-то дальним родственником, и поэтому, а может не только поэтому, Вике доверялись ключи от их дома.
– Викуша, суп в холодильнике, котлеты на столе, – говорила Вовкина мама, убегая ранним утром на работу. – Придете со школы, проследи, чтобы поел и уроки сделал.
– Не волнуйтесь, тетя Маша, – отвечала Вика, покровительственно глядя на заспанного Вовку. – Все сделаем…
Не смотря на то, что они были ровесниками и вместе пошли в первый класс, Вика выглядела старше его года на три. На все школьные мальчишеские драки, в которых участвовал Вовка, первой звали Вику. Она прибегала запыхавшись, разгоняла пацанов, а если не получалось криком, оттаскивала Вовкиного соперника за шкирку или за уши. Местная шпана ее побаивалась, поскольку Викин брат, старший на шесть лет, был одним из самых уважаемых хулиганов школы.
– Эх ты… Тюха-матюха! – как-то после очередной драки сказала Вика, стряхивая с Вовкиной спины пыль.
– Сама ты … Матюха… – улыбаясь и не глядя на нее, пробубнил Вовка.
Вика заливисто засмеялась:
– Как я могу быть Матюхой? Я же девочка! А вот ты – Матюха, Матвей то есть.
Я теперь буду называть тебя Матвеем. Согласен?.. А то…
– Ну лааадно, – сразу согласился Вовка, шмыгая носом и думая, что такая мелочь, как замена имени не стоит ни единого, даже самого крошечного Викиного «а то»…
На работе он отвлекался, – доделывал начатые еще до больницы заказы, помогал молодым, хватался за все подряд, чувствуя, что без дела пропадет совсем. Вчера, когда он вернулся домой к полуночи и завалился спать, мать еще смотрела телевизор. Так было всегда – телевизор они любили и порой засыпали, забыв его выключить. Проваливаясь в водоворот сна, он вдруг ясно услышал, что голос диктора, став низким и растянутым, как с пластинки на замедленной скорости,.. что этот голос обращается лично к нему: «Матвей... я не из тех уродов… кто все потеряв… опускает руки… не из тех… запомни это … Матвей… я начну сначала… я сделаю больше чем сделал… ты сделаешь …».
Он не спал еще! Он был уверен, что не спит, и этот голос абсолютно реален. Что-то вспыхнуло в глазах, передернулись все мышцы и та же неведомая, безрукая сила резко выдернула его из постели.
– Ты слышала, что он сказал? Слышала, мама?! – вскрикнул Матвей, вытирая со лба холодные капли пота. – Я не могу так больше, не могу… Выключи телевизор!
Полусонная мать, подскочив с кровати, побежала за водой.
– Ты слышала?.. – уже спокойнее повторил Матвей, опорожнив стакан залпом. Его еще трясло и мать, услышав, как стучат зубы по стакану, заплакала.
– Что с тобой, сынок?.. – дрожащим голосом сказала она и погладила сына по голове. – Там что-то про Багдад говорили… Что творится в мире… что творится…
– Да не про Багдад! – опять заорал Матвей. – Не про Багдад! А про меня!..
Мать вздрогнула. Она сразу после больницы стала замечать, что сын меняется на глазах. Мягкий, щедрый и гостеприимный прежде, он не хотел теперь никого видеть в доме, избегал встреч с друзьями и бесед «по душам» с ней. Его ночные крики и стоны во сне больно ранили материнское сердце, но она надеялась на то, что со временем, как сказал доктор, все пройдет. Очистится кровь – от алкоголя, от лекарств, и жизнь пойдет своим чередом, ибо здоровье у Матвея отменное.
IV
Прошла неделя после того случая с юродивым. Каждое утро, выходя из дома, Матвей выискивал его глазами, чтобы замалить свой грех - подать и извиниться, но побирушка не попадался. А когда однажды Матвей буквально наткнулся на него в узком переулке, несчастный юродивый с воплем бросился наутек. Правда, догнать его не составило Матвею труда, но подать он так и не смог: приблизившись вплотную к побирушке и схватив за рукав, он вдруг почувствовал резкую, нестерпимую боль в сердце, будто ножом кольнули, и рука, нырнувшая было в карман за купюрой, вместе с другой рванулась к груди. Пока Матвей, ошарашенный незнакомой болью, стоял не дыша, юродивый сбежал. Боль ушла так же быстро, как и пришла, незаметно прихватив с собой желание искупать вину и подавать.
Этим же вечером Матвей возвращался домой в грустных думах. Хозяин цеха Гулам предупредил его, что собирается продавать цех со всем оборудованием, и чтобы Матвей, как и все остальные мастера, подыскивал себе другое место работы. У Гулама были большие долги, в которые он влез три года назад, купив и дом, и машину, в надежде, что цех всё окупит. Но ничего не вышло – инфляция росла с бешенной скоростью, клиентов на их подорожавший товар убавилось втрое, в то время как проценты с долга начали превосходить его первоначальную сумму. Гуламу пришлось продать дом, купить для семьи однокомнатную квартиру и разницей покрыть половину долга. Но кредиторы продолжали давить, и вот теперь он выставил на продажу цех.
Не правильно он дело вел, не правильно, – думал Матвей, идя по узким городским улочкам к станции метро. Мастеров бестолковых понабрал – целыми днями керяют да шабят, материал гнилой, не современный – из такого качественную вещь для богатеев не сделаешь, а остальная нищета за такую цену купить не в состоянии. Эх, мне бы этот цех, я бы развернулся. Я бы пацанов из ПТУ на работу набрал – платить им много не надо. Я бы готовые заготовки из Турции привез… Я бы… – он остановился, чтобы прикурить и усмехнулся своим, невесть откуда взявшимся, мыслям. – Я бы, я бы… размечтался. Ты Турцию хоть в глаза когда-нибудь видел, идиот?..
Прикурив, Матвей огляделся – не видел ли кто, как он сам с собой разговаривает?
Вокруг было темно и тихо, никого, только на перекрестке двух улочек, с торца архитектурного дома, мимо которого он шел, остановился большой черный «Джип». Спустя несколько секунд из «Джипа» выполз,.. да, именно выполз грузный старикан в интеллигентном прикиде, но с тяжелым пакетом и мужской сумочкой, называемой в народе «пидеркой», в правой руке. Что-то сказав водителю и захлопнув дверь, старикан тяжело пошел навстречу Матвею, а «Джип» тихо исчез за углом. Первый этаж дома, видимо магазин, ремонтировался, и узенький тротуар вместе с частью дороги был завален строительным мусором. Видимо поэтому «Джип» не подвез старикана прямо к подъезду.
Матвей медленно двинулся вперед. Старикан сделал несколько шагов, и, поднявшись по невысокой мраморной лесенке, потянул на себя тяжелую пружинную дверь подъезда. Как раз в этот момент Матвей проходил мимо него. Дверь за богатеньким стариканом уже почти закрылась, когда Матвей обернулся на глухой шум.
Старикан упал, и правая его нога застряла между дверью и косяком, не дав ей закрыться окончательно. Матвей сначала остановился в нерешительности, а потом подбежал к двери и, наклонившись над стариком, перевернул его на спину. Старик приоткрыл глаза, несколько раз порывисто, но коротко вдохнул воздух и замер.
– Сейчас, дедуль, сейчас, потерпи… потерпи чуток – сказав это, Матвей побежал наверх, потом передумал и кинулся вниз – на улицу.
– У вас есть телефон? телефон! – крикнул он проходившей быстрым шагом женщине. – Там человек умирает!
Женщина остановилась, полезла в сумочку и к возмущению Матвея достала зеркальце и расческу.
– Ну и хрен с ним… – тихо сказала она, глядя на Матвея через зеркало и причесываясь. – Пакет бери… пакет, а не пидерку…
– Что?.. – также тихо переспросил Матвей, когда она уже поворачивала за угол.
– Пакет я сказала, глухой что ли?..
Опять оглядевшись, он вернулся в подъезд, пощупал пульс старикана и, решив, что уже ничем не поможешь, поднял с пола тяжелый, хрустящий полиэтиленовый пакет и вышел. Пройдя скорым шагом на параллельную улицу, он немного покрутился по ночному городу, а когда убедился, что никто за ним не следит, остановил такси и поехал домой. Сидя на заднем сидении, он приоткрыл пакет, посветил в него фонариком зажигалки и рассмеялся. Там навскидку покоилось килограмма три апельсинов.
– На!.. Захотелось что-то фруктов,… вот купил… – сказал он матери, вручая пакет. – А я спать, спать, умираю, спать хочу…
Лежа на кровати, он слушал материну возню на кухне и обдумывал происшедшее. Как ни странно, совесть не грызла, абсолютно. Наоборот, хотелось смеяться. Ну, умер и умер, думал он. Не я же его убил, чего переживать-то? Кто он мне – кум, сват, брат?.. Обычный прохожий. Хотя нет – не обычный. Обычных на «Джипах» домой не привозят.
А этот… Всю жизнь небось как сыр в масле у Христа за пазухой катался. Вот и докатался.
Ну и черт с ним, ну и черт… Мало своих забот? Работу вон искать надо…
Мать тихо вошла в комнату и встала перед его кроватью.
– Чего ты, мама? Чего?.. – удивленно спросил Матвей, увидев ее, обхватившую двумя руками голову и с выражением ужасных непоняток на лице.
– Там… там… откуда? – протянув дрожащую руку в сторону кухни, прошептала она.
Матвей вскочил с кровати, прошел на кухню и обомлел. Поверх вываленных в тазик апельсинов, парализуя разум и вдохновляя воображение, боком и торцом, ничком и навзничь, как попало… валялись пачки зеленых.
– Фанера… – только и сумел выдавить из себя Матвей, взяв в руку и разглядывая одну из пачек.
– Откуда, Матюша?... Тринадцать штук… – отозвалась мать.
– Сотенных…
Матвей-1
http://www.proza.ru/2008/03/02/15
Матвей -2
http://www.proza.ru/2008/03/03/177