82. Встреча, 23 октября.
- Ёлка! – сказал Борис, одеваясь. – Я, пожалуй, пойду навстречу. Они ведь через райцентр едут, мимо Братьев. Может, помогу им с берёзами. Симона нет… Я пойду.
- А Братья тебе не опасны? – удивился Елизар.
Борис надменно выдвинул челюсть, ледяным тоном осадил брата:
- Я Претендент. Братья мне не страшны.
- Ой! – упал на колени Елка. – Дозвольте ручку-с, ваше преподобие. Вы
у нас Претенденты, а мы, серые, забыли. Уж простите неразумных! – И он схватил руку Бориса и потянул к губам. Тот вырвал руку, отпрянул.
- Озверел?
Ёлка встал с колен, отряхнулся и сказал:
- Исподнее заправь, Претендент. Такая спесивая рожа тебе не идёт.
Мерзким становишься. Не соответствуешь моему чувству гармонии. Гусак какой-то!
Борис фыркнул. Задумался.
- Это обезьянничанье. Это я с Симона передрал: он же мой кумир… был. Ты прав, Ёлка. Это величие – и есть наша с Братьями ахиллесова пята. Великие Братья! И всё. Величие выше чего бы то ни было, в том числе этики… Ладно, я пошёл. Из берёз не лезь, понял?
- Га-га-га, - сказал Ёлка и захлопал крыльями… руками, то есть.
- Это не га-га-га. Это – Рация. Не лезь из берёз, понял?
- Понял, - жалобно сказал Ёлка. – Я остаюсь хозяйкою, и чисто дом я вы-
мету, для вас прикинусь зайкою – и львом, покуда вы не тут.
- Виршеплёт. – Борис обнял брата и ушёл. Обнял брата… «И львом –
покуда вы не тут». Хулиган!
Чур держал. Братья мелькали по сёлам, но внимания на машину не обра-
щали, чего не сказать о мальчишках, что бежали за ними и восторженно орали, завидев дряхлую редкость. Не было собак. Совсем не было…
За мостом через Пашму Ева затормозил.
- Так вы куда – сюда или к нам?
- Сюда пока нельзя, - сказала Анна. – Чур вам до дома понадобится. Мы
от вас вернёмся пешочком, для тренировки.
- А вещи? Тащить на себе одиннадцать километров лесом?
- Вещи, пожалуй, сбросить надо бы, - сонно пробормотал Юрий и под-
скочил на сиденье от вопля Евы: - Боря! Братец ты мой! Ты чего?
Евстигней ринулся из машины и выбежал на пляж. Там потерянно стоял юноша – почти мальчик, тонкий широкоплечий мальчик. Он повернулся к Еве и сказал: - Здесь будет мельница. Здесь она родится.
А к машине подошла от моста пьяненькая Нинка.
- А! Вместе приехали! – радостно сказала она с собачьим выражением глаз. – А я думала, он тебя давно бросил. Ну, с приездом.
Анна вглядывалась в глаза Нинки. Что-то лживое. Что-то врёт. Что? Вроде бы ничего не сказала – а врёт… Анна напряглась, сверля Нинку взглядом в поисках этой лжи, и вдруг та одеревенела, столбом повернулась к ним и проговорила старушечьим Фёклиным голоском: «Беги, Царица! Тебя ищут. И Царя ищут. Милиция была, Монах приезжал. Ох, беги!».
Нинка очнулась и побрела мимо, невидяще глянув сквозь машину.
Спасибо, Фёкла! Да ты уже ведьма серьёзная… Анна повернулась к Юрию.
- Плакали наши домики? Едем к Вере. Вера, примешь?
- Принимайте братана! – Открыл Ева заднюю дверцу. - Эй, петух!
Расселся! Садись на колени. Мы Борю нашли.
- Кто кого? – рассеянно спросил юноша, забираясь в машину, – Здравствуйте. – поднял глаза и радостно улыбнулся Юрию.
- Боря? – растрогался Юрий, заглянув в светлые синие глаза. – Боря? Берёзка ты моя! Спаситель и избавитель. Пахма ты наш, Сырбор в бою – и всё это Боря? Садись, друг. Теперь не ты меня в берёзе, а я тебя на сиденье укрываю. Расслабься, мы под Чуром.
- Ну ваще! – взвыл Ева. – Тебе, Боря, надо очерёдность имён устанавливать. Предлагаю так: Борис Ерофеич. Претендент, Великий Брат, Берез, Пахма и Сырбор. А? На пять строчек потянет. И адрес: Территория, «Берёзы». Пущай поищут.
Они подпрыгнули на валуне.
- Зависть, Ева, глаза застит, - заметил Борис.
- А ты что, меньше имён имеешь? – утешила Еву Анна. – Евстигней
Ерофеич Изборский, художник, Великий Расписыватель Ресторанов и Потолков, Дитя Дракона, Здухач Территории и Великий Охотник, Истре-битель Ведьм и Лятавцев. Адрес: Территория, «Берёзы». Пущай ищут.
- Ха! – сказал Ева и расправил плечи. – И я старше. Так кто родится на мельнице, младший братец?
Борис подумал – и рассказал.
- Ты говоришь – Дорофей? – обрадовалась Анна. – Наш Дорофей! Вот зачем он ушёл: он уведёт сюда детей.
Вера исправила:
- Не сюда. У него будет как бы копия…
- Карман, - догадался Юрий.
- Мы с Аркадием уже всё записали, и Аркадий ушёл в Равноденствие.
- Так это Аркадий Спорыш? А ты, значит, Майка.
- Вот что, старшие, - вмешался Ева, - доедем – и всё будем рассказывать,
а то я вас в пень вмажу. Больно интересно.
Смеркалось. Они ехали молча: растрясло за дальнюю дорогу, да и было о чём подумать. Ева зашипел, больно прикусив губу.
- Песня! – прошамкал он. – Даже Чур ваш пробивает.
- Ничего не пробивает, - возмутилась Вера. – Это у тебя сродство образо-
валось к подруге неразлучной. И она тебя почуяла: мечтает.
- Взвизгнуть? – деловито спросила Анна.
- Упаси бог! – взмолился Юрий. – У меня ещё с того раза в ушах звенит.
Ева, ты стерпишь?
- Я-то… - каменным шорохом проскрипел Ева, – я-то стерплю. А Ёлка уже вышел… Идиот!
Борис открыл дверцу.
- Тормози! Я пошёл.
- Куда? – рявкнул Ева. – Песня же! Куда ты из Чура отправился? Ёлки
мало?
Борис откинул голову и прошипел:
- Я тебе не Монах вшивый! Я Претендент! Мне на эти Песни плевать! Тормози. Ёлка не на дороге – в лесу. Отсюда мне короче.
- А ты откуда знаешь? – удивился Юрий. Хочет парень биться сам… Ну что же. Старикам везде у нас почёт. Пусть его.
- Он мой брат, - сказал Борис и вылез. Шагнул, закачался, крикнул: «Гуди!» - и ушёл в берёзу.
- Опа! – прокомментировал Ева. – Всё же у него регалий поболе будет.
Мать! Может, он и вправду брат? Ты никого больше не рожала?
- Ну, юмор у тебя! – охнула Вера.
- Пахма – сын Бора, - сказал Юрий. – Ваш Ёлка, случаем, не сын Бора?
- Наш Ёлка – сын моего мужа! – возмутилась Вера.
- Изборского Ерофея. Угу, – улыбнулась Анна. – Ты, Вер, у нас бого-
родица. Не та, что все знают, а та, что рождает ипостаси. Везёт тебе…
- Нет, ты гляди, мы отключились, - удивился Евстигней. – Доверяем младшему. Сбросили проблему – и отключились!.. Ладно. Я, значит, единоутробный с Ёлкой, а Борька – единокровный? Повеситься можно! У нас с Борькой по одному брату, а у Ёлки – два! Жирно больно. Вечно всё себе заграбастывает. С детства как хомяк!
Елизар закончил подметать, окинул критическим взором помещение, закрыл окна и вздохнул: только зря избу выстудил. Пиненом ещё попахивает. Ну и ладно.
Он ушёл на улицу – подышать и за дровами. Всё не едут, а он уже переделал все домашние дела. Не сиделось… Он бродил по кругу за берёзами, как медведь с больным зубом, - и злился. Может, они в беде?.. – О! У него есть ёлочка. Ева, мерзавец, молчит, хоть тресни, зато ёлочка скажет, как он там поживает.
Елизар вышел из круга берёз к забору. К ёлочке. За забором была Она. Она звенела смехом, словно колокольчик, откидывала рукой светлые кудри. У Неё были фиолетовые глаза. Он было сделал шаг к ней, но она повернулась и пошла… - нет! – полетела к лесу. Развевалось белое платье…
Ёлка вышел из калитки, пошёл за ней, заспешил… побежал. Он бежал, спотыкался, падал, бечева Силы тянула его всё сильнее. Лишайники мокрыми тряпками били по лицу, пытаясь остудить… Вотще. Он бежал за мечтой: кровь Радзивиллов звала его, как в детстве, когда он мечтал встретить прекрасную полячку.
Она уходила. Тьма уже пала на лес, и лишь её белое платье, как флаг, вело его в чащу, к высокому берегу Нерли, что ежегодно обрушивался широкими пластами глины в маленькую храбрую реку.
- Погоди! – взмолился он.
- Ты меня бросишь, - прозвенела она. – Вы все бросаете. Или уходите,
или умираете, а я всё одна да одна.
- Я не уйду! – прокричал он вслед, прорываясь сквозь частокол елового подроста. Ватник намок, хлюпали сапоги, он потерял шапку – но шёл.
Берёза невдалеке задрожала, и из неё выступил Борис.
- Стой! – крикнул он. – Ёлка, остановись! Обрыв!
Мелькало белое платье. Елизар бежал.
Борис вгляделся. Здесь, в глуши, просто не может быть женщин. Что же
это? В подплане серое облако окружало голову Ёлки, а среди деревьев кружился рой огоньков. Претендент ударил по облаку, начал строить барьер – тот самый, которым когда-то изолировали его самого. Облако просачивалось - и вновь окружало голову Ёлки.
- Сырбор? – позвал Борис. – Выходи. У нас бой.
Всплыло в груди тепло зверя, мелко задрожали руки, принимая новые команды, Борис ушёл в глубь тела: он Сырбор.
Тело растаяло. Он струился газовым светящимся облаком, словно тысячеглазый Аргус выглядывая те манящие огоньки. Это Свитежанки! Водяные девы из тех, что плотно заселили эти реки после расправы волхвов с женщинами… Тысячи женщин были принесены тогда в жертву ради борьбы с православием. Жертва не окупилась, а они не нашли покоя и остались бродячими гемами, оплакивающими бессмысленную смерть. Он, Сырбор, пожалел их тогда, дал им газовое тело Свитежанок… Для чего? Вот для этого?
Сырбор свился смерчем, рассеял тело девы. Клочья белого тумана задрожали, зацепились за кусты. Серое облако сорвалось с головы Ёлки, ринулось к туману – он ускользнул. Облако уплотнилось: серая дева махнула призрачным подолом, тряхнула чёрными кудрями.
- Иди ко мне! – змеиным посвистом пропела она.
Сырбор созвал гемы, потерявшие соборное тело, пустил их венцом вокруг головы серой женщины, осветил её лицо… Ёлка застыл: у неё чёрные глаза! Да, она та же, но чернее и… старше. Гораздо старше. Она ходила в школу, когда он родился, она рожала, когда он учился… Нет! Это не его прекрасная полячка – это пародия на неё: злая, чёрно-бесцветная, глупая пародия!
Он взглянул под ноги: оставался один шаг до обрыва. Последний шаг.
Глина под ногами задрожала, закачалась ель, загудел ветер – и пласт, на котором он стоял, гулко чмокнул и начал проседать. Гемы Свитежанок кинулись к нему, зароились в попытке удержать глину – но висящая над рекой серая женщина взвыла, и Ёлка провалился, растерянно взмахнув руками. Глина рухнула в реку – и та заворчала в чёрной глубине; юноше почувствовал ладонью грубый шершавый корень, уцепился и повис над тьмой глинистого ущелья. Мокрая глина скользила, ель, что протянула ему спасительный корень, начала выворачиваться из земли и стаскивать новый мокрый пласт…
Белые клочья тумана свились, окружили рой гемов, прекрасная блондинка протянула ему живую тёплую руку, выдернула Елисея на твёрдую землю.
- Любый мой, - охнула она – и растаяла.
Борис подбежал к Ёлке, ничком лежащему на земле.
- Вставай. Уходим. Берег может снова просесть. Ну!
Елка не шевелился, пялясь куда-то во тьму. Крякнув, Борис подхватил парня под мышки и поволок от обрыва. Серая женщина, что приковала взгляд Ёлки, вскрикнула в досаде – и пропала. А Ёлка всё не хотел уходить, цеплялся за кусты и горячечно бормотал:
- Где ты, Судица моя?
Так не пойдёт. Его не увести от берега – такого. Борис скрутил его, провёл рукой перед глазами… Взгляд Ёлки опустел, спасибо урокам Симона. Борис повёл безвольного Ёлку за руку. Домой.
«Где его полячка?» - спросил он у Сырбора… у себя.
- Эта – ушла навсегда, потратив силу тела на его спасение, - ответил Сырбор. – Сами Свитежанки другие. Эта полячка была сделана из сотни моих подруг… Но теперь они, бестелесные, служат Свиде – в благодарность за его любовь. История, знаешь, повторяется. На заре Эпохи он уже любил их, и они служили, украшали берега рек в память об этой любви. После, получив гемы убитых женщин, они стали забывать. Но Свида напомнил.
- А откуда этот серый кошмар?
- Тела Свитежанок соединила Чернеба вокруг завоёванного ею гема кро-
ви Радзивиллов. Вот наш Свида и клюнул: его полячка с ним из Эпохи в Эпоху, а эта вот… почернела. Не дождалась. Эпоха какая-то необычная, Синь везде.
- Постой! – удивился Борис. – Берега рек? Значит, Свитежанки мои?
Сырбор закашлял смехом в его голове.
- А я кто? Не ты? Я их и создал.
- Значит, Вострухи? Силу разбрасываешь?
- А у тебя что, Силы мало? – неприязненно ответил Сырбор. – Без мук;
колобка не испечь.
Борис усмехнулся.
- Именно. А вот тело-то откуда? Кто мать?
- Пфф! Мать – лесная. Майка. В злобе она мастерица на Вострух… А ты
под нос-то смотри: как бы мимо не проскочить.
Борис остановился. Верно! Пришли. У калитки машина, там и Ева машет рукой… Он повёл Ёлку к калитке. Возвращать ему память он погодит…
- Кровь Радзивиллов? – повторила Вера. – Это Татьяна, дочь Аркадия. Другим тут быть неоткуда. Он один у нас из поляков, да ещё древнего рода… Его дочь захватила Чернеба? А как же внучка? Ташка?!
- Есть дочь ведьмы? – поморщился Борис. – Что с Ёлкой делать, говорите. Если не убрать память – впадёт в чёрную тоску, будет искать свою полячку… а их тут две: мать и дочь. Ясно, чем грозит?
Ясно. Грозит. Память Ёлки стёрли: пусть это приключение останется на совести Чернебы.
- Ева! – радостно завопил он, садясь на кровати. – Приехал! А я проспал… - он поморщился, потёр лоб. – Что-то жуткое снилось. Ева! Ну как полетал?
- Полетал… - начал Ева и увидел свой портрет. – Ёлка! Хомяк! Мою сильфиду замазал, хапуга!
Ёлка захихикал.
- Свою сильфиду ты сам сюда сбагрил, чтоб страшных снов не смотреть. А когда мне было холст грунтовать? Я тебя, летучего, спасал! И крылья её оченно пригодились: подмалёвка вышла. На большее ты маслом не способен. П;сец-то ты п;сец, но не живо…
- Любимую женщину замазал! – схватился за голову Ева.
- Да ты вспомни сначала, как её звать, и лицо, опять же… Она у тебя
только на холсте сохранилась. Теперь ей всегда под тобою быть. Скажешь, плохо?
- Нет, - загрустил Ева. – Не вспомню. Мне ведьма всю память перебила. Теперь в виде женщины я представляю знаешь кого? – Глаза чёрные, кудри чёрные, а ниже мясо. Рубенсовская дама после годового тщательного откорма. Наверное, она голодала, когда Рубенс её обнаружил.
Юрий засмеялся. Да, он-то её тоже видел… Вера удивилась. Это не Таня! Таня блондинка, и не толстая. Сыновья попали в разные руки? Разные, но грязные…
- Не понял, - сказал, отсмеявшись, Юрий. - Вы его спасали?
- Ну! А кто же! – вскипел Ёлка. – Портрет в рост, с крыльями! И он вер-
нулся!
- А мы? – удивился Юрий. – Мы что, там только толклись?
Анна осмотрела портрет и сказала:
- Ребята отобрали у ведьмы…
- Чернебы, - вставил Борис. Она помолчала.
- Опять Чернеба. Ага. Отобрали у Чернебы Здухача, а мы – вернули его в
тело. Все спасали. А ты, Боря, откуда знаешь, что это она?
- Я Сырбор, - напомнил Борис. – Я с него читаю.
- Брэк, маги! Теперь будем мясо есть, - вкусно сказал Ева, - а потом как
заговорим! И всё будет понятно.
ПЕСНЯ В БОЮ
83. Совет. Команово, 23-24 октября.
- Такой кулак магии берёзы не удержат, - сказал Борис, осмотрев их в подплане. – Надо защиту ставить.
- Я немного погуляю тут, изучу – и Чур поставлю, - пообещал Юрий. – Чура должно хватить.
Вера выглянула в окно. Вдалеке маячили оба старика, бросали любопытные взгляды, словно надеялись увидеть сквозь стены.
- Здесь в поиске не только Монахи, здесь и люди ищут. Милиция, сами же слышали. А у нас уникально подозрительные соседи. Едва подсохнет или замёрзнет – дед Николай побежит докладывать. Придётся строить совместную защиту. Каждый – что может.
- Вы, Вера, можете Вострух, - вспомнил Борис слова Сырбора. – Майка, когда рассердится, Вострух плодит. Свитежанки – ваши дети с Сырбором. Видно, когда-то вместе здорово рассвирепели… Из этого следует, что нам с вами можно создавать всяких… ужастиков.
- Младший! Ты что, ко мне в папаши набиваешься? – всплеснул руками Ева.
- А кто такие Свитежанки? – заинтересовался Ёлка.
- Твои помощницы. Они тебя любят, - ответила Вера и постучала по лбу
Евстигнея:
- Распоясался. Фривольные мыслишки вокруг матери? Стыдно. Сам ты что можешь?
- Петь я могу. Ведьм побеждать. Все перекрёстки – мои. Ну, может, я тоже могу Вострух: полевых и дорожных. Только с кем?
Анна обменялась взглядами с Юрием и кивнула.
- Со мной.
- А я один, - пожаловался Юрий. – Мне нельзя Вострух, иначе дрогнет
Явь. А сам я могу Жыжа да Огневика. Тьфу! – Он ушёл в сад.
Ёлка надулся.
- Как будто я не один. Мне-то с кем?
- Тоже с Майкой и со мной. С весёлой Майкой можешь и Кирпича, и
Травича, Птичича, Листвича, Цветича и ещё полстраницы Книги Велеса, - засмеялась Анна. – Ещё древесниц и Эхо, то бишь Огласа с Озвеной.
- А с вами? – Ёлке всё было мало. Пусть ещё. – С вами кого я могу?
- Со мной – всяких паршивцев: Бузничего, Буку, Геге, Ласдон из ореш-
ника. Только вот б;льшая часть твоих детей зимой не живёт.
Борис улыбнулся.
- С этим папаша вполне справится. Он у нас по двенадцати месяцам мастер, демонстрировал уже… А вот моё воинство в вас, Анна, тоже нуждается. Воевода мой Полисун без Царицы Тьмы бестелесен.
Ввалился промокший Юрий.
- Вот что, - сказал он. – Вы тут разгулялись вовсю. Чур дрожит. Нужна общая Песня. Как, попробуем?
- Тирольскую? Разве она потянет? – удивилась Вера.
Юрий хмыкнул.
- Нет, грузинское многоголосие – из Песен Дела. Думаю, Спеть их нам
следует вместе.
Елизар поднял руку, требуя тишины – и Запел. Песня Свиды разворачивала год – от весенней капели к летнему зною, осеннему ветру и зимней тишине. Вступила Вера с Величальными Песнями Майки: щебетом и чириканьем, рёвом и хрюканьем, рыком и скулёжем; за ней Ева запел одну из двух своих Песен – не манную на ведьм, а огненную Песню Уничтожения; Юрий вытянул правую руку – и Песня Огня усилилась, затрещала и завыла. Анна запела Песню Формы, разбивая на такты общую мелодию, - и Борис зажурчал, застонал, захрипел Песней Тайных Истоков. Последние трое не пели других своих Песен – Песен Созидания, ибо целью их сейчас были Защита и Преоборение…
Пятиглавый Втор, бог бдительности и осторожности, воспарил над домом, укрыл его от врага могучим непробиваемым щитом, и в вершинах елей взвыл ветер. «Вставай, страна огромная» - без слов гудели вершины. Пять голов Втора соединились для боя: голоса гармонии – и разнообразия, оберега – и уничтожения, движения – и стабильности. Пять голов и шесть голосов: главный голос Втора, голос Жега: огня-уничтожителя, соединил тело бойца – и подчинился Сварожичу.
Юрий махнул рукой: - Стоп! Построили Щит. Вот теперь можно и о Мече поговорить. – Он повернулся к остальным.
- Юрий! – охнула Анна. – Ты ли это?
- Я, - резко ответил он. – Ты забыла, кто я…
- Да, - прошептала Вера. – Ты ведь генерал.
- Я видела и Жега и Радегаста, - возразила Анна. – Они другие!
Он нетерпеливо посмотрел на Анну.
- Витязь и командующий – не одно и то же.
С шумом встряхнулся Золотко, подошёл к Юрию и уронил на пол перо. Борис вслушался в бормотание Сырбора, двинулся к стене, снял с гвоздя ножницы и отхватил прядь волос.
- Прими жертву и дозволь служить, Перун!
Юрий взял перо и прядь, тряхнул седой головой, провёл рукой по золоти-
стым усам – и взглянул на Анну. Она щёлкнула ножницами, к ней подбежал Савераска… Перун, бог Преоборения, собирал своё войско.
Под щитом воцарилось Свечение и они впервые увидели друг друга: зеленоглазого, со светлыми локонами, нежного и полупрозрачного Ёлку; сероглазого, темноволосого и кудрявого, могучего крылатого ухаря Еву; струящийся водяной столб Анны и зелёную парчовую ризу, до полу укрытую каштановыми кудрями Веры; тысячеглазое облако белого газа Бориса и кряжистую фигуру с головой в серебре и золотыми усами; огненных конька и птицу…
Перун подхватил тоненькую струйку Анны и, как лентой, связал пряди русых, каштановых, рыжеватых, тёмных волос, перо Золотка и шерстинку мыши. Связал – и спрятал под расшитой бисером кожаной рубахой. Осмотрел их, хлопнул в ладоши – засиял Царь-Цвет и Явь вернулась.
- Проблема в том, - сказал Юрий, садясь на лавку, - что в этом бою мы
не можем лгать. Никаких отклонений от верного пути мы допустить не можем. Мы, по сути, бьёмся сами с собой: наша верная часть с неверной, то есть со Злом. Вострухи не Зло, но они слабы и пьют наши силы. Сейчас Вострухи не помогут: каждому из вас понадобятся все силы и весь кураж… Тебе, Сырбор, придётся освободить гемы Свитежанок: ныне им одежда мешает.
Борис заглушил поднимающийся в горле рык Сырбора и кивнул.
- Мы с Анной уже поняли, когда ждать вызова, - продолжил Юрий. – В очередной праздник Огня, что кельты зовут Самхейн, в ночь с 31 октября на первое ноября. Праздник этот, как обычно, наступает на сороковой день от даты солнечных юстировок. Эти дни – отдача Землёй полученного от Солнца импульса. И если августовский Ламмас только останавливает накопление урожая, то Самхейн – праздник мёртвых. Прорыв их по Пути Мёртвых… Мы с Анной постарались этот Путь перекрыть, но это не значит, что нам не следует готовиться к неожиданностям. Путь Мёртвых стерегут Силы Зла: поэтому этот день – их праздник. Они ожидают его для своих собраний… Вот и считайте: осталась неделя.
Теперь о Мече. Меч наш – Истина. Правота и уверенность в себе. Поэтому сейчас, под Щитом, мы забудем о Монахах и Братстве, о деде Николае и милиции. Мы начнём готовиться к бою. Просто думать о себе: что мы есть и для чего мы с вами такими созданы.
Юрий откинулся на спинку скамьи и закончил вяло:
- Чаю давайте. Устал я. Или, может, щи сваришь, Летница?
84. Пекло вблизи Перехода.
Жёлтые бабочки с красными капельками крови на крыльях танцевали над лужицей грязи, и не подозревая о том, что карман Преграды - их луг – является Пеклом, где медленно-медленно оценивается степень повреждения гема Злом. Семиглавый Ругевит, словно призма, пропускает гемы, окрашивая их в разные цвета, и бабочки Пекла меняются, отражая суть своих гемов. Белый, жёлтый, зелёный цвета служат пропуском в мир, и такие бабочки вырываются из Пекла в объятия Жичеврата – начала Дыева Источника. Красные, обагрённые кровью жертв; синие, потерявшие Закон Эпохи; фиолетовые – маги, потреблявшие жизненную Силу; коричневые – берущие Силу планеты; чёрные, использующие Форму – Силу Тьмы и Время – Силу Света – все они ждут Пекленца, чтобы пройти очищение огнём и вернуться в мир. Не бывает, или почти не бывает однотонных бабочек: все в той или иной мере имеют Дар и пользуют разные источники, и потому Призма Ругевита дробит гемы, отражает неверные тона, а Пекленец методично выжигает ошибки строения. Всё меньше красного… меньше… меньше… исчез. Отмыты в Преграде руки, обагрённые в крови.
Дольше всех пребывали в Пекле древние сильные маги, владевшие многими сторонами Дара. Чем ближе к современности, тем ниже уровень магии, тем меньше юстировка Пекленца – и меньше трудов Диду, рыжему коту или псу, что приходит следить: а всё ли ты верно сделал? Следит – и предупреждает. Плоды трудов Дида мизерны, но иногда он проводит выверенные Пекленцем гемы по кромке - и спасает от греха… Но вернёмся к Пеклу.
Пекло, что так пугает в жизни, прекрасно: рои блистающих бабочек всех цветов и раскрасок: и крушинницы, и павлиньи глаза, махаоны и парусники, траурницы и переливницы, адмиралы и голубянки… А призма Ругевита – это хвост павлина Нии, подруги Пекленца: она делит год надвое – зиму и лето. Красота Павлина привела её к Пекленцу – и Ния стала работать во имя Жизни. В зиме Нии рои блистающих бабочек, в лете – совершенная Жизнь. Летом её зовут Нива.
Сейчас Павлин Нии линял, его роскошный хвост потускнел. Близился Переход и последние гемы проходили путём Пекла – то ли успеют, то ли… потеряются в Переходе: Время неумолимо.
Ежегодные резонансные дни ослабляли Рубеж, и на один только день граница смерти теряла прочность. Тогда Сила Жизни тянула гемы в Явь. Ну как сердобольной Нии объяснить безмозглым бабочкам, что уходить – нельзя?
85. Территория, Самхейн.
Еловый лес презирал перемены: те же стволы уставляли ту же хвойную подстилку, кое-где украшенную серебряными блюдцами лишайников; та же тёмная хвоя ветвей с изморосью лишайниковых фестонов по концам веток – новогодняя грёза елей; те же пни в вечном тёмно-зелёном кукушкином льне, маленьком подобии больших деревьев. И валуны, замершие в ожидании дождя, когда они жирно потели и поблёскивали в скупом сером свете.
Просека шла в гору и выводила на большую поляну, поросшую молодыми жизнерадостными соснами. Чёрные воины – ели охраняли торжествующую жизнь на поляне. Ледяные ветра не касались длинной хвои сосен, зато снег ложился здесь толстым пластом и прятал от мороза юную зелень. Летом здесь цвели узорный розовый горицвет, малиновая смолёвка и земляника. Сейчас прибитый дождями песок был гол. У угла сосновой рощицы сходились две просеки, и много неясных, едва протоптанных тропинок выбегало на поляну из лесов, от тёмной реки за холмом, что целиком пряталась под сенью ив и всё время меняла места бродов: сегодня здесь можно пройти – завтра тут уже разлилась глубокая вода. Броды искали, пробивая те узкие, слабые тропки по следам лосей, что тоже не любят глубокой воды.
В мае по одной из этих тропок пришли люди. Они осмотрели сосенки, канули в сосновый бор на горе, изрытый ямами – в «Общий Государственный Лес», как официально называлось это кладбище. В место захоронения погибшего от болезней скота.
Они нашли рогатый коровий череп и нанизали его на сосенку: приготовили место.
Сосенка подросла за лето, над черепом раскрылся новый ярус веток, и теперь тех, кто поднимался по просеке, стала встречать на фоне неба коровья голова, нацеливая на них рога…
Просеку стали обходить. Любимая раньше поляна теперь жила в тишине: грибники старались обойти стороной страшное место. На эту поляну предъявила права Чёрная Деревня. С ней не спорили.
Кто там живёт? Пустые, но целые дома, заросшие огороды, тишина и ужас, что сочился из каждого дома на улицу – на незваного визитёра, который приезжал из города и знать не знал, что такое – бывает.
Местные предупреждали, чтобы туда не ходили. Мол, беглые солдаты, хлысты и сатанисты живут там искони, сменив скрывавшихся там некогда волхвов. «Низя!» - говорили местные.
Брёвна домов почернели за века, но не сгнили. Может, были дубовые, или жильцы что-то с ними делали. В общем, кроме тьмы и ужаса, деревни ничем не отличались от обычных, только деревья в них не росли, не пытались освоить пустые огороды.
Их стало больше, этих деревень. Стоило уехать последнему жителю лесной деревни, брошенная деревня заселялась и замирала в тени, точно мраволев на пути мравлинки. Мравлинки-люди в них не исчезали. Они только теряли радость и годами просыпались в слезах, увидев во сне чёрные дома… Теперь чёрная деревня пожелала поляну. И крестьяне отдали – бороться себе дороже.
С осенью всё распухала ночь, а дни становились серее, пронизанные стылыми, монотонными дождями. Но 31 октября лёг снежок, развеселив почернелый набрякший лес, лёг – и растаял к закату жёлтого солнца, что спряталось за ели уже в четыре, а в пять пришла темнота. Начиналась Ночь Зла.
Серые бугорки поползли по тропинкам и просекам, чтобы вызвать своего покровителя, и коровий череп осветился низким широким костром. В его слабом тёмно-красном свете вдруг появлялись из тьмы лица – бледные, бородатые, измождённые. Тихо бродили они во тьме, тихо бубнили хором, и лес елей отзывался возмущённым рокотом: эта ночь - зла.
- Есть! – сказал Ева. – Я их чую. Ну, отправляемся?
- Там люди? – спросила Анна, кутаясь в старенькую длинную дублёнку.
- Пока только люди, - ответил Ева. – Но шаманят. Поле дрожит.
- А что Чернеба? Не зовёт тебя, дружок сердешный? – ехидно вякнул
Ёлка. Брат игру не принял:
- Молчит, что странно. Я уж привык. Отправляемся? – повторил он, умирая от желания вмазать младшему. Нельзя: тот про полячку забыл.
- К людям – по-людски, - сказал Юрий и пошёл к машине. – Уж не лететь ли ты задумал? Я, например, всех переместить не смогу. Медленно и неспешно двигаем по пеленгу.
Ева покорно сел за руль, и они поехали по подмёрзшей за день дороге, выбрались на щебёнку – и понеслись.
- К вам едем, - сообщил Ева, прислушиваясь. – От вас в паре километров. Что с Монахами делать будем?
- Плюнем! – предложила Анна. – Мы не многостаночники. Цель сегодня одна.
- А машину что, бросим?
Анна прислушалась к гаму на поляне, что передала ей обострённая Евой
чувствительность.
- Зачем? Туда надо по просеке – и до победы. Полевая дорога покрыта травой, это тебе не ваши буераки. Вези нас без сомнений, крылатый.
Едва ушло солнце, задрожали Синие Камни. Наступала Ночь Мертвецов, и гемы, что не попали на Яблоню, а бродили в кармане луга, или даже зависли в Преграде, что древние именовали Пеклом, стремились в мир. Сеть сросшихся корней закрывала им путь через кладбищенские останки – но было слабое место на границе Яви и Свечения: ожившие Синие Камни многие века служили алтарями кровавых жертвоприношений. Это ли не ворота?
И тоненькая струйка неупокоенных гемов волхвов потянулась в Явь, почуяла кровь Царицы, хлынула в Колькин дом. Бродячий гем егеря пристроился к ним, обретя соратников. Козёл и кошка дождались.
Козёл, что был не до конца Филимоном, не мелочился. Он выпустил из зубов вешчицу и отскочил. Кошка взлетела на него и подняла хвост трубой. В ней самой была кровь Царицы: куда Козларейза, туда и упыри. Живую, её не тронут, зато вести их будет просто.
Козёл выбежал из дома, и скачки от Монаха к Монаху начались. Дар притягивал упырей, и они оставались под окнами домов, где квартировали Монахи – чем сильнее зов Дара, тем больше упырей пристраивалось под окнами, а козёл и кошка мчались дальше. Они посетили все ближние сёла, собрались было дальше – но услышали Зов. Зов черепа с маленькой сосенки, что уже напился жертвенной кровью несчастных петухов и начал созывать подданных. Что ему те люди, которые его призвали? Для того он их и держит. А сейчас Бесу нужны его истинные служители… Бросив упырей разбираться с Монахами, козёл и кошка переместились.
Брат Сергей приготовился к медитации – но сегодня адская Песня не прозвучала. Он расслабился, хотя трудно было расслабиться, когда всё время ведёшь Поиск…
На днях был всплеск Брата. Кому из них понадобилось выходить на магическое действие, так и не удалось узнать: все Братья отнекивались. Всплеск был коротким, ночным, на фоне Песни, и даже направления уловить не удалось… После что-то грозное наметилось у Нерли: Сила там стояла столбом и не позволяла точного пеленга. В том углу практически нет дорог, и из-за распутицы и глухих лесов поиск пришлось отложить.
Сергей регулярно докладывал в Центр, надеялся на приезд Симона, но тот медлил – лишь прислал подкрепление и регулярно запрашивал отчёты.
Они поселились в деревне, где жили Юрий и его Анна. У Ивана Николаевича, в слободке. Поселились – и сразу обрели врага: коза Ивана Николаевича люто невзлюбила пришельцев и разгонялась из угла двора, едва завидит их на крыльце. Носорог какой-то, а не коза. Свирепа до ужаса. Магия зверя не берёт, только злее становится… Брата Луку так двинула под коленки, что тот до сих пор хромает. А уж в туалет они ходят только втроём: двое отвлекают бешеную козу, один ныряет.
Но принять их в дом никто больше не соглашается. Маня, бабка старая и въедливая, всегда принимает гостей хозяйства – а Братьям отказала. Не в палатке же жить? Приходится терпеть козу. Здесь хоть комната отдельная, и Сергей может вспомнить любимую с детства келью…
За окном заплясали огоньки сигарет. Нет! Жёлтые, роем, вьются в палисаднике. В подплане – тоже огоньки, и Силой не пахнет… Новенькое. Интересненькое. – Сергей поднялся и вышел позвать Братьев. Они открыли дверь и ступили на крыльцо.
Тотчас жёлтые огни обрели призрачную плоть: обнажённые тела с сияющими синим светом глазами ринулись к Братьям. Те поставили заслон Силы – и призраки исчезли.
- Смотри ты, - удивился Брат Лука. – У слухов-то есть основания.
Открылась калитка и вошёл Иван Николаевич. А Сергею казалось, он
дома.
- Воздухом дышите? – спросил хозяин. – Хорошо. А то засиделись, в доме-то.
Он двинулся на крыльцо, и Братья поневоле сняли заслон. Иван Николаевич повернулся, похлопал по плечу Сергея. – И вот что! – сказал он и впился зубами в шею Брата… Сергей дёрнулся, ушёл в подплан и увидел вместо хозяина вихревую пляску жёлтого огня. Морок…
Лука смотрел, как Иван Николаевич обнимает Сергея и уводит в сад. Что он там потерял? Лука рассердился. В этом задании Сергей пробился в начальники и Лука автоматически стал его охранником. В этой должности уже пришлось потрудиться: не сумев магически остановить козу, он принял на себя нацеленные на Сергея рога, разбил колени, а эти двое вместо благодарности только издевались. Теперь снова надо охранять… Лука, прихрамывая, потащился за Сергеем, выглядывая подлую козу. Но козы не было. Вроде идёт быстро, а канувших во тьме сада никак не догонит…
Тьма кромешная. Трудно отличить тропу от кустов: всё наощупь. Насажал Иван Николаевич кустов, будто один целый город снабжает. С листьев лилась за обшлага рясы ледяная вода. Лука свирепел, что ему не полагалось по званию: Брату положено быть спокойным и ровным. Помнили бы его коллеги об этом, когда реготали над сбитым козой Лукой!
Пробираясь через смородиновые кусты, он сменил объект злобы: клял это глупое и странное задание – ждать у моря погоды. Отвёл ветку – та ударила его по лицу, вцепилась шипом в шею, он вскрикнул - и упал.
Брат Сергей вернулся на крыльцо запыхавшись.
- Там наш доблестный воин Лука снова подвернул ногу, - сказал он. – Идём, поможешь. Иван-то старик.
И жёсткий арьергард, кому не следовало участвовать в Боях, транслятор Брат Родион ушёл с ним в ночь…
В других деревнях открывались двери домов, любопытные Братья выходили посмотреть на новое явление: Силой-то не пахнет. Выходили – и уходили во тьму. Удовлетворённые упыри потянулись к месту общего сборища. Некоторые из них теперь щеголяли в растерзанных телах бывших Монахов.
Ближе к полуночи они добрались до леса, и зов лишённых тел гемов стал так велик, что на даче главврача его услышали пустые тела клонов. Услышали – и взбунтовались. Врачам было некогда за ними присмотреть: они сами спешили в ночь на призыв Беса, и за ними нестройной толпой шагали клоны, п;ходя растерзавшие новоприбывших охранников.
В деревнях блаженно спали, ибо молчала Чернеба, но кое-где тихо открывались двери и уходили в ночь закутанные фигуры. Волна сущностей сжимала поляну Беса.
Там, на поляне, коровий череп обрастал чёрной плотью и выстригал зубами нежные юные ветки сосны, оголяя ствол. Тихая толпа благоговейно смотрела в алые глаза Беса…
С рёвом прогоревшего в дороге глушителя на поляну ворвался Москвич – и чары рассеялись. Люди бросились врассыпную, а белый коровий череп вновь уныло повис на целой сосенке. Распахнулись дверцы, Маги вывалились из машины, встали спиной друг к другу, укрылись Щитом, изучая тёмную толпу, что заворчала, постепенно приходя в себя, и стала надвигаться, оттесняя пришельцев к сосенке.
- Спокойно! – сказал Юрий. – Действуем только по обстоятельствам. Наблюдаем.
Они стояли, смотрели в глаза этих людей – диких, безумных, фанатичных, что звали Беса в мир, ненавидя Жизнь…
- Мы идём! – раздался детский крик, и Ташка с Игорьком выбежали из
просеки и стали пробираться между людьми. Ташка прижимала к себе золо- тистого котёнка.
- Куда? – заступил ей дорогу великовозрастный Женька. – Кота давай.
Хорошая жертва. Умница, доставила вовремя. – Он нагнулся к Ташке. – А после, может, и тебя скормим. Давай кота!
Круторогий огромный козёл с топотом вырвался на поляну. Наездница -Козларейза Фёкла слетела со своего одра и мерзко зашипела, припав к земле.
- Во! – обрадовался Женька. – Ещё одна. – Он достал из объёмистого кармана большой плотный полиэтиленовый пакет и моток верёвки.
- Ну, киса, счас тебя распотрошим. – Женька откинул чуб со лба – и толпа вновь загудела: тяжёлый детский лоб нависал над чёрными глазками, тонкие губы кривились, раздувались вывернутые ноздри. Чёрные глазки мечтательно жмурились, ходили оттопыренные уши. Короткое тело с длинными руками, скрюченные когтистые пальцы…
- Это он! – закричала Ташка и попятилась. – Это он распинал котов! Ненавижу!
Коровья голова вновь ожила и пробурчала, клацая зубами:
- Ну, Жесток, покажи им класс! Разве они умеют? Голову петуху топором рубят. Нет оторвать… Давай, действуй.
Женька расставил длинные руки и пошёл на Козларейзу. Та кинулась вперёд, оставила на злобном лице алую полосу царапин, отскочила – и Женька быстрым броском накрыл её пакетом. Ташка зарыдала.
- Пляши, Юница! – крикнула Вера. – Не плачь! Пляши!
Ташка проглотила слёзы, воздела Лучика над головой и закружилась вихрем вокруг стоящего с пакетом Жестока. Тот сжимал пакет, пытаясь придушить чёрную кошку, что бесновалась, изворачивалась внутри, и подозрительными глазами следил за девочкой.
Она кружилась, тусклый красный свет углей костра отражался в золотой шерсти Лучика, гипнотический пляс бликов завораживал – и люди закачались в трансе. Жесток уронил пакет, задёргал руками, упал и забился в припадке эпилепсии. Пена пошла из его рта. Чёрная кошка вырвалась, бросилась к нему, завыла. Козёл подошёл и ударил острым копытом по его груди. Анна с ужасом увидела, как копыто погружается в грудь мальчишки. Козёл вырвал ногу – и фонтан крови облил его грудь. Женька был мёртв.
- Ну не весело ли? – гулко сказала коровья голова и скусила ветку. – Теперь ты – Жесток. Ты тоже хороший палач. Изящный.
Кошка завыла в тоске. Алые глаза остановились на ней.
- Не нравится? Тогда ты его убей. Принеси мне в жертву. Думаешь, Харитона мне достаточно? Нет уж, Вила. Будь последовательной. Если тех, кто не нравится, убивать, то останутся те, кто нравится. Жить станет лучше, жить станет веселей, и мне хорошо… Эй, козёл! Убей эту.– Остриё черепа указало на Анну. – Давай, а то мы тебя самого в жертву принесём.
Козёл послушно двинулся к Анне. Кошка прыгнула вперёд.
- Смерть твоя на дубу мира, качается на цепях судьбы, в сундуке тела. Там заяц – душа, в нём утка – дух, в ней яйцо – гем, и игла – твой путь. Разве не видишь ты, Кощей, что ты просто человек? Как все. Убить тебя – сломать твой путь. Каков твой путь, Филимон? – тягуче промяукала кошка – и исчезла. Фёкла закрыла собой Анну.
- Судить и ценить, - глухо ответил козёл и стал Филимоном.
- Что ценишь, Кощей? – продолжила допрос Фёкла.
- Красоту и чистоту, - понурился Филимон.
- Что судишь, Кощей?
- Зло.
- Чему служишь, Кощей? Куда идёшь?
- Злу. Ко Злу, – взвыл Филимон – и упал наземь.
Фёкла встала на колени, послушала сердце.
- Умер, - сказала она. – Игла сломалась.
Коровья голова завозилась, умащиваясь на выгрызенном стволике, хрюк-
нула и заключила:
- Теперь ты – мой палач. Плохой. Бескровная жертва – только душевная
м;ка… Садистка ты, Вила. Иди ко мне.
Анна выступила из-под щита, загородила покорной Фёкле дорогу.
- Каков твой путь, Фёкла?
Фёкла застыла. Коровья голова вертелась и ворчала, но Фёкла стояла
столбом.
- Путь? – растерянно переспросила она. – Лечить и хранить.
- Как ты лечишь? – требовательно спросила Анна.
- Беру у одного, отдаю другому. – Фёкла закачалась в трансе.
- Как ты хранишь?
- Убиваю одного во имя другого.
- Чему служишь, Фёкла? Куда идёшь?
- Тебе, матушка! – взвыла Фёкла. – Тебе служу! А иду ко Злу.
Она упала, баюкая руки, превратившиеся в красные опухшие обрубки.
- Спаси, Царица!
Анна нависла над ней, вглядываясь в старческие глаза.
- Кого спасать? Вилу или Фёклу?
- Фёклу спаси! Изыми свою кровушку, не по силам мне она. Забери Дар.
Юрий шагнул к Анне, толпа испуганно подалась.
- Как Пирата? – шепнул Юрий.
- Угу.
Они возложили руки на грудь Фёклы и ударили Силой. Фёкла заснула, свернувшись калачиком у ног людей. Вила – взвилась чёрным облаком и рухнула на головы толпы. С визгом выбежала Нинка.
Коровья голова вновь обросла ветками и с трудом шевелила челюстью.
- Бобо! Хочесс быть Вил;ю? Мест; своб;дно. Будесс фсё разр;шать и стр;ить н;вый мир.
- А тебя что, Чернеба-то бросила? – ехидно спросила Нинка. – Больно ты некрасивый, да ещё за;ка.
Голова захохотала и завертелась.
- Моя! Вила - не Вила, но Бобочка – моя! Иди, приголублю по-собачьи, как ты любишь. Ножонками топ-топ. Ко мне! Я тебя прокормлю, да пьяной домой доставлю.
Нинка ринулась к нему, обняла ствол, поправила череп.
- Так лучше. А то ты косой был, - и чмокнула в сухую кость. – А потом выпьем, Володечка?
- Хоть щас, - хмыкнул череп, и Нинка свалилась под корни в мёртвом опьянении.
Ташка с Игорьком тихонько ушли в лес, унесли Лучика от греха, да и котёнок звал их домой. В лесу не так страшно, как на поляне.
- А мне выпить? – взревел, пробираясь к черепу, Анатолий. Череп щёлкнул зубами, и Анатолий закружился на карачках в поисках выхода, проливая пьяные слёзы.
- Ещё кому? – Толпа молча отодвинулась. – А… Вы аскеты. Забыл. А вам чего?
- Служим тебе, Диавол! – загундосили люди, падая на колени.
- Тогда по домам. Служ;те и дальше. А то тут и так не повернуться.
Брысь!
Они поспешно стали уходить, ныряя за границы дрожащего света костра, и костёр заполыхал языками, словно следуя покачиванию коровьего черепа. Ещё не все покинули поляну, когда задрожал воздух, и почти бесплотные тени встали перед Щитом против Беса.
- Проныры! – бросил Бес. – Вылезли.
- Я пришла судить, - сказала Ольга, с каждым словом обретая плотность.
– Я пришла судить того, кто споил моего мужа. Я говорю своё последнее желание: пусть все узнают, что он – Зло!
- Помылась бы, - прошипел Бес. – И не стыдно с хахалем справедливости искать. Ты же спала с ним, беременная мужняя жена!
Харитон загородил Ольгу от алых глаз Беса.
- Я пришёл судить, - сказал он. – Я пришёл судить ту, что дьявольской Песней отобрала у людей разум и превратила их в спаривающихся жаб. Когда я был жив, я считал виновным только себя. Сейчас я знаю: есть активное Зло. Ольга пала его жертвой, как и я. Прости, женщина, что плохо о тебе думал.
Облачко чёрного угля взлетело над дымчатой Ольгой и ушло в Беса.
- Всё сказал? – неприязненно прогудел Бес. – Меня покормил, девку побелил? Слабоват ты, судить-то. На этой должности другие угнездились. А Чернеба от твоего осуждения не исчезнет: многие человеки её сделали. Что ей Харитон!
Ольга прервала.
- Пусть все узнают! – сказала она. – Выходи, пьяная рожа!
На поляне возник курносый натурщик в венке из хмеля и веснушках по всему телу.
- Ну? Вот я. И что? – спросил он Ольгу. – Нашла, тоже, чего на послед-
нее желание смотреть.
- Я объявляю тебя Злом! – крикнула Ольга – и исчезла. Исчез и Харитон. Золотко шумно встряхнулся.
- А какая мне разница? – удивился Корша. – Зло ли, добро… Пьяному плевать. Это ты у нас Зло? – спросил он Беса. – Так я свободен?
- Свободен, - ответил Бес. – Мне только окосеть не хватало. Пей на здоровье, слуг мне вербуй. Ты будешь моё доверенное лицо. Изыди!
Корша пропал. Бес повернулся к Юрию.
- Братец твой, между прочим. Солнечное, значит, божество. И никуда от него не деться: как сожрёт обезьяна первый перекисший банан – так Коршу и полюбит. Веселье, оно того стоит. А вы все унылые, как логарифмические линейки. Вот представь только Перуна с голой жопой в веснушках! Нет? Так вот. Вы, может, белые, зато он – рыжий.
- Где рыжий – там пегий, - ответила Анна. – А там и чёрный расползётся. Веселиться можно и прикрыв задницу. Анальное веселье, знаешь, с душком…
- Аносматик я! – объявил Бес. – Запахов, то есть, не обоняю. Что раффлезию нюхаю, что жасмин – один у них запах: ила. Пищи, то есть. А анус, между прочим, это первичный рот, зародышевый.
- Вот ты зародышей и привечаешь, - хихикнул Ёлка. – Они у тебя все какие-то недоделанные.
Юрий перестал слушать словопрения: он смотрел на труп Филимона – с тем творилось что-то непонятное. Он плыл – и вдруг стал козлом, что принёс на себе Фёклу. Козёл поднялся на ноги, мекнул, и из леса выскочила коза Ивана Николаевича. Заревел ветер, заходила под ногами земля – Хорс и Мокошь встали рядом с магами. Четырёхрогие козёл с человечьим телом и козлотелая богиня вмешались в события: хлынул дождь, пригасив костёр, последние зеваки разбежались. Ветер качал сосенку, пытаясь сорвать череп – но веточки сосны, выросшие за год, никак не могли согнуться в нужной степени – мешали. Череп вертелся.
- Что, близится? – спросила Вера. Мокошь резко кивнула.
На поляну вышли клоны, преследуя гемы Свитежанок, что юркнули к Ёлке и заплясали венцом вокруг его головы. Младенец с чёрными глазами на руках у сомнамбулической матери завизжал и потянул руки к Ёлке:
- Вот они! Бери!
«Господи! - содрогнулась Анна. – Он говорит?!».
Золотко захлопал крыльями и взлетел на плечо Ёлки. Свитежанки роились в танце, и Золотко методично склёвывал одну за другой. Клоны топтались вокруг, тянули руки, но Щит держал: руки скользили по Щиту, идиотские лица кривились в жажде жизни – а Свитежанок становилось всё меньше… Три. Две. Ни одной. Мокошь бурно вздохнула – и дождь перестал.
- Я летаю! – сказала Вера. – Как же плохо им было! Теперь они ушли?
Золотко кулдыкнул и слетел к ногам Юрия. Чародейское дитя уставилось на Беса.
- Хозяин! – завопило оно, и мать послушно пошла к сосне, но клоны заволновались и побежали от костра, дробно стуча ногами – Свитежанки их уже не звали.
- Куда? – взвыл младенец. – Ко мне!
Клоны убегали: появились врачи.
- А! Соберад! – заскрипела коровья голова. – Служить пришёл?
Вышедший на поляну главврач прянул.
- Это что за ужас? – спросил он у магов.
- Это Бес, - с готовностью ответил Ева. – Красивый, правда?
- Иди ко мне, Соберад! И прихвостней веди! – распорядился Бес. Глаза
главврача потухли и он пошёл к сосне. Младенец с интересом смотрел.
- Вот ты теперь у меня Жестоком будешь, - предложил ему Бес. – Нечего им в телах делать. Мне тоже тело надобно. Подойдёшь творчески? Левитируй, дурень, что к мамаше прилип?
Младенец взвыл и взлетел.
- Погоди, Игоша, - передумал Бес. Он повернул рыло к Юрию. – Хочешь этих к себе? Научные деятели. Клоны выращивают. Прогресс!
Освобождённая младенцем мать скрючила пальцы и бросилась на Беса, схватила череп и начала тянуть со ствола.
- Гад! – кричала она. – Прогресс на чужой крови тебе нравится?
Череп вырывался, младенец подлетел к матери и раскрыл рот, полный острых зубов… Она оставила череп и побежала от сына, петляя.
Вера, вскрикнув, швырнула ей пакетик семян, женщина схватила их в неожиданном прыжке, Игоша просвистел мимо.
- Цветы сей, Ярица! – крикнула Вера, дёрнула за руку Ёлку – и на поляне наступило лето. Теперь белый череп висел на самом верху сосенки и тускло блестел на закатном солнце. Ярица надорвала пакет… Мокошь махнула рукой – земля вздыбилась чёрной подушкой клумбы. Ярица благодарно взглянула – и упала на колени, сажая семена. Пораженный младенец захлопнул рот и заглядывал ей через плечо.
Заструились плети вьюнка, взлетели по сосне, обросли череп, высунулись из глазниц синими цветами, обвили и обломали рог…
Запел Сырбор, рядом с вьюнами проволокой проколол землю тополёк, вытянулся, упёрся в рыло черепа – и свалил его на землю, оборвав плети вьюнков, что тотчас закустились и закрыли череп подушкой цветов.
Младенец упал на подушку и закатил глаза.
- Как можно, Лиля! – недовольно сказал главврач, поднимая ребёнка. – Как можно! – Он прижался ухом к груди…
Вновь пришли тьма и осень, младенец извернулся и укусил врача за шею. Поднял перемазанное кровью личико и воспарил над трупом.
Череп лежал на земле. Облако чёрного дыма вытекло вместе с жизнью изо рта главврача – и Бес встал на ноги, худые полупрозрачные ноги. – Ещё! – приказал он.
Врачи ринулись к просеке. Младенец летал, словно шершень, и петляющие по дороге врачи стали падать один за другим.
- Хороший мальчик! – гулко сказал Бес: чёрный человек с чёрной коровьей головой. Младенец радостно подлетел, коровья морда нагнулась – и с хрустом перекусила маленькое тельце. Смерч чёрного газа прибавил Бесу рост.
- Вот как надо, командир, - оскалился Бес на Юрия. – Тебе их вливать надо, а так ты моль несуразная. И бороться-то не с чем. – Он завертелся, раскинув руки, заревел…
На поляну вышли Римма с Татьяной. Ёлка задрожал.
- Где дети? – возмущённо говорила Римма. – Их дома нет, а ты всё гуляешь!
- Отстань, - вяло отбивалась Татьяна. – Придут, куда денутся.
- Судица! – не выдержал Ёлка и бросился к Татьяне.
Бес подмигнул Юрию. Татьяна подняла глаза и захихикала, прикрываясь ладошкой.
- Ты чего, парень? Меня Таней звать.
- Судица! – лихорадочно зашептал Ёлка. – Я тебя нашёл. Я твой. Навеки
твой. Разве не помнишь?
- Мой? – пропела Татьяна, преображаясь: чёрные локоны и глаза засияли в темени ночи. – Сам сказал, что мой. Навеки. – Она впилась поцелуем в его губы, и Анна завизжала. Чернеба прянула, бросилась к Бесу… Анна визжала. Чернеба старела на глазах – седели волосы, исчезали зубы, скрючивалась спина.
- Нет! – вздрогнул Ёлка. – Не убивай!
Анна замолчала. Старуха смотрела на Ёлку.
- Чему ты служишь? – спросила Анна.
- Злу, - покачнулась старуха, улыбнулась, обнажив новый, целый ряд
зубов…
- Стрига! – охнула Вера. – У неё две души.
Ах, так? Юрий прикоснулся к ладанке. Разрыв-трава вернула время…
Девочка смотрела на звёзды, а они падали.
- Мой отец нас бросил! – закричала она небесам. – Пусть ему будет
плохо! – И синяя звезда упала на девочку, въелась в тело – и теперь вместо Тани в мире жила Стрига: Танин разум пропал под пеленой дури.
Тогда Юрий вновь повернул время вспять. Вера шагнула к девочке.
- Скоро приедет твой отец, - сказала она. – Он умный и красивый. Очень умный, и очень красивый, Таня. Давай загадаем, чтобы он скорее приехал!
Они подняли головы и сказали:
- Пусть – он – приедет – поскорее!
Синяя звезда прочертила небо и ушла за горизонт, унося с собой Чернебу. Серый дым вырвался из Татьяны, всосался в Беса, он вырос вдвое… Таня охнула.
- Ты же ещё мальчик! – сказала она, отбросив кудри со щёк Ёлки. – Не бросайся словами. – И она поцеловала его в щёку. – Где-то там мы с тобой соединимся. А сейчас – забудь! – Она растерянно взглянула на Веру.
- Пой, Млада! – приказала Вера.
Таня кивнула и замурлыкала Ташкину колыбельную, ловко подхватила размякшего Ёлку и уложила у ног Веры.
- Пойду, - извинилась она. – Детишки ждут.
Татьяна ушла в лес. Римма стояла, разглядывая Беса.
- Это что за мерзость? – почти дословно повторила она комментарий
главврача. И так же ответил ей Ева:
- Это Бес. Красивый?
Бес качался над ними серой тушей, ища глазами Римму. Пламя его глаз выстреливало алыми лучами, озаряло лес – но не находило девушки. Борис встрепенулся и заглянул в подплан. Толкнул Еву: «Она Светится!».
- Бес? – возмутилась Римма. – Может, глюк? Таких не бывает. Какая-нибудь новая китайская дымовая игрушка. Только лес подпалите! Взрослые же! Не стыдно? Ну что в нём страшного? Дым с огонёчками. Вам денег некуда девать?
Бес разозлился, зашарил руками в поисках противного голоса, говорившего гадости… Римма пошла к магам.
- Я вас знаю, - сказала она Анне. – Вы из соседней деревни.
Рука Беса нашарила, наконец, её тело и вцепилась в плечо. Дым дрогнул, распался надвое: гигантский мускулистый Чернобог с коровьей головой и кудрявая Чернеба уставились на Римму. Чернеба покачала головой – и Запела. Глаза Риммы расширились, заблестели страстью, она часто задышала…
- Нет! – дёрнулся Ева.
- Стой! – удержал его Борис. – Она Светится. Не лезь.
- Иди ко мне, красавица! – замурлыкал Чернобог, похотливо переступая
с ноги на ногу. – Я отнесу тебя на берег реки, под ивы. Будет светить луна и журчать вода…
Ёлка зашевелился у ног Бориса. Открыл глаза…
- И консервные банки с водочными бутылками окружат наше гнёздышко, - в тон Чернобогу мечтательно продолжила Римма посланную ей Ёлкой картину.
Чернобог зашипел. Чернеба Запела громче. Римма повернулась, сделала шаг назад, изучая Чернобога, перевела взгляд на магов и шагнула к Еве, схватила его за руку.
- Я хочу с тобой, на берегу под ивами, - сказала она. – Раз уж хочу – то с тобой.
Ева вырвался.
- Почему? – удивилась Римма.
- Я тебе не машина для секса! – рассердился он. – Ты хочешь? Ну и хоти.
А я, знаешь, эту кудрявую с её страстью как-то слышать перестал.
Римма отступила, оглядела Еву и мрачного Чернобога, увидела Чернебу…
- Так это не сон? – нахмурилась она. – Что я делаю в лесу? И эти… тоже не сон?
- Не сон, - ответила Анна. – Это Чернобог и Чернеба. Ради тебя Бес раскололся надвое, так возмечтал. А ты, - она фыркнула, - на Евстигнея глаз положила.
Римма зажала рот.
- Прости, парень, - сказала она. – Во сне чего не ляпнешь… - Подняла голову к чёрной паре. – Так что же вы тут стоите? Эта дрянь все деревни с ума свела. Их надо уничтожить, а вы беседуете!
- Ну да! – сказал вернувшийся Бес, расставив ноги на перекрёстке. – Пусть они меня уничтожают. Пусть уничтожают свободу. Ни выпить, ни трахнуться, ни спереть – только ходить строем. Ну да! Ты же училка. Ты приучена ходить строем. Ладно уж. Покажу я тебе поединок… Эй! Кого она выбрала! Давай, выходи, что ли.
- Беса нельзя победить, - сказал Юрий рванувшемуся из-под Щита Еве. – Бес – это ложь. Его можно лишь изгнать. А вот он тебя победить может.
- На моём перекрёстке поганый ведьмак! – заорал Охотник, расправляя крылья, и огненным смерчем возник рядом с Бесом.
Римма поднялась на цыпочки, приветствуя боевые действия Евы залихватским свистом. Серое облако окружило огненный смерч. Сыпались искры, выжигали газ, но тотчас зарастали просветы, и облако стягивалось, давило… Смерч исчез и возник дальше, на перекрёстке тропинок. Охотник Запел, призывая Беса, и тот скользнул к новому месту боя, воя и хохоча. Ударились Песни, но Ева не был готов к Песне Чернобога…
- Твой брат красивее, - пел Чернобог.
- Зато меня девушки любят, - отвечал Ева.
- Он и художник лучше.
- Зато я больше зарабатываю, - отбивался Ева.
- Он законный сын.
Ева захлебнулся. Что ответить?
- А я – сын Дракона.
- Ну да. Приблудила мать, теперь байки рассказывает.
- Не смей! – гаркнул Ева.
- Это не удар, - протянул Чернобог и стиснул кольцо серого дыма на шее
Евы. Охотник задыхался.
- Прощай, бастард! – выплюнул Чернобог и вышвырнул задушенного Охотника из облака. – Щенок Дракона. Хи!
Захлопали огромные крылья, и на тело Охотника упала дева: крылом к крылу прижалась она к Здухачу и Запела.
- Я победитель, - Пела Римма. – Отдай Здухача, или я вступлю в бой. – Гигантские перья её крыл отливали бронзой и трепетали, взъерошенные от злости.
- Шиш тебе, Магура! – ответил Бес. – Я не торгуюсь.
Дева прянула в небо. Беспечный Бес поднял голову, наблюдая её полёт. Магура кружила всё быстрее, ветер выл в перьях… Она ушла в пике – и сорвала коровий череп с торса Беса. Торжествующе хохоча, она ринулась к Анне.
- Дай крови, Царица Тьмы. Дай своей материнской крови!
- Материнской? – удивилась Вера.
Водяной столб Анны брызнул струёй, Магура подставила череп врага. Плохой сосуд, везде дыры – но есть несколько капель. Дева взлетела, шлёпнув крылом приходящего в себя Беса, и приземлилась возле Здухача. Крыло в крыло упала на его тело, подняла череп врага и капнула светящуюся воду в его распяленный рот, запечатала рот поцелуем.
Багровая отёчность спала, задрожали мышцы, встречая дрожь таких же крепких и рельефных мышц, Ева открыл глаза. Её серые глаза смотрели строго.
- Жив? – спросила она, сведя прямые брови, и резкая складка пролегла через лоб. – Ну и ладно. – Она захлопала крыльями и поднялась. – Прости, если что. Делала всё как положено.
- Моя сильфида! – заволновался Ева, поднимаясь и складывая крылья.
Ёлка прыснул, толкнул в бок Бориса.
- Точно. Она. Воздушная и невесомая. Если перья ощипать, кольчугу
снять и подержать в ящике годочек – без еды и тренировок… Ну, братец!
Римма вытерла рукой пот со лба и сказала:
- Ну-ка! Родители этого летучего! Признавайтесь. А то никак он из бас-
тардов не выйдет.
Анна, Юрий, Золотко и Савераска вышли из-под Щита. Вера всплеснула
руками:
- А главный-то кто?
Савераска заструился огненной лошадкой к сыну.
- Ты, мышонок? Какой ты маленький! – растрогался Ева.
- Зато ты большой вышел. Гетерозисная особь, - прыснул Ёлка. – Вечно
ты меня переплюнешь: мне бы столько родителей… ан нет, всего двое. Маловато будет.
Бес уселся в позе лотоса и качал восстановленной головой. Один рог, правда, был обломан… Но нашёлся ещё один череп в Государственном Лесу.
- Щас запл;чу! – сказал он. – Без семьи тошно. Может, ещё чего поговорите? Время есть. Вон, Магуру спросите, кто её на свет произвёл.
Римма подбоченилась.
- Тебе это важно? Папа завгар, мама главбух.
- Хи! – сказал Бес. – Ты чего всем врёшь, что генерал? – Он ткнул копы-
том ногтя в Юрия. – Ты завгар, понял? И Анна твоя тоже… главбух. Подменыш ты, Римка. Оборотень. Дитя Дракона. Папа Перун, мама Летница, а ты вот… физкультурница. Упал – отжался. Ты Здухачу расскажи, сколько кил на штанге подымаешь! Он тебя совсем полюбит, сильфида.
Мокошь неуклюже подошла к Римме.
- Не слушай. Римма – дочь своих родителей. А вот Римма-Магура – дочь Перуна и Летницы. Не Юрия и Анны, нет!
- Я ему сестра? – дрожащими губами пробормотала Римма.
- И что? – улыбнулась Мокошь. – Магура – сестра Здухачу, а Римма – не
сестра Евстигнею. Верь мне, девочка. Для Евстигнея ты не Магура, ты сильфида… Вот радость-то. И Интернет не пригодился.
- Спасибо, бабушка! – крылья Магуры обняли козлоногую Мокошь.
- Я тебя в город увезу, - предложил Ева, прилаживаясь сбоку.
Римма вскинулась:
- Я живу в деревне!
Бес сел на корточки и высунул коровий раздвоенный язык, свесил его по
бокам морды, с восхищением наблюдая.
- Нам надо поближе к столице жить, - растерялся Ева. – Иначе ничего не заработаешь… Я не великий художник, я ремесленник. Я не могу жить в деревне.
Римма опустила руки, отвернулась от Мокоши, смерила его взглядом…
- А летом? – смягчилась она.
- И летом не всегда. Когда отпуск выходит. Может, и зимой.
- В отпуск – сюда! – властно сказала Римма.
Бес упал на спину и захохотал.
- Борцы! – хохотал он. – Меня победители! Умру! Один меня утрачен-
ным сиротством накормил, другая – избыточной жёсткостью! Да я рядом с вами расту. И своих служек не надо! – Он сел и набычился.
- Надоело. Снимаю охрану, а то давно в дверь стучатся. Как бы не устали.
- Наш выход, Царь! – сказала Анна, когда из просеки повалили призраки. – Не досажали мы тополя.
Золотко нахохлился.
- Сиди уж, бурдюк с королевской кровью, - велел Анне Юрий, - из-под Щита – ни ногой, слышишь?
- Мальчики! – радостно сказал Бес. – Давненько мы с вами не видались. Какое время было! Крови-то, крови! Залейся. А теперь мы с вами побираемся… - Он понурился. – Так вот она, кровушка ваша: берите.
Он Запел – и Щит Втора рухнул. Призраки двинулись в бой. Навстречу им вышел Юрий. Не Юрий – седой Перун с золотыми усами тяжёлым шагом шёл к бесплотной толпе. Призраки гримасничали, тянули руки, глаза их пылали синим.
- Царица… Царица… - скандировали они свистящим шепотом. Они раздались, пропуская Перуна. Что он им? Там – Царица.
А седовласый старец поднял руки и Запел Песню Жега. Ветвистые молнии сорвались с пальцев, разя фигуры, разрывая в клочья газовые тела… Газовые облачка потянулись в небо – но Хорс прибил их к земле ветром, а Мокошь залила дождём запылавший лес.
Тысячеглазый Сырбор зашипел кипящей струёй, облачка свились смерчем, уплотнились – и Полисун зайцем шмыгнул в кусты. – Зачем добру пропадать? – проворчал Борис.
Освобождённые гемы заплясали над поляной, словно искры костра, и Золотко встряхнулся, стал козодоем, мягко взмыл в небо и прочертил его,
словно паутиной, трассой сверхскоростных следов. Упал на землю, вернул облик… Магура резко крикнула: - Слева!
Слева из леса шли обретшие тела волхвы. И среди них были Братья: их Даром теперь управляли гемы кровожадных волхвов, что вернулись в мир
сквозь свои бывшие алтари… Синие Камни светились в ночи: поля и околицы были иллюминированы воротами в Явь.
Тогда Сырбор уступил место Претенденту. Борис вышел в подплан, нашёл зелёные огни и собрал их в Кольцо. «Власть!» - кинул он кодовое слово. Огни начали греться, истекать, биться друг с другом… Чёрное Кольцо – кольцо, кодированное Злом, - могло лишь одно: самоуничтожиться. Так писал Дор в старой рукописи, что была спрятана в личной библиотеке Симона…
Бес загудел сиреной и ринулся на Бориса – тот рассыпался газовым облаком Сырбора, отдал тело. Уже не важно, Кольцо догорает.
В последний раз вспыхнули и угасли гемы попавших в ловушку Кольца волхвов, тела упали наземь – растерзанные, изуродованные тела – и обрели покой. А прятавшиеся в кустах, следовавшие за телами гемы Братьев сбились в рой и нырнули в раскрытый клюв Золотка.
- Я так не играю! – завопил Бес. – Стой, птица безмозглая! – Он потянул руку к хвосту петуха, но Борис вдруг по наитию Запел свою Песню Созидания, и Пекленец укрылся за потоком источника. Бес ухмыльнулся, поднял копыто… Из источника восстал гигант с головой коровы. Белый гигант.
- Ты звал меня, сын Жичеврат? – спросил он.
Борис потерял дар речи. Попятился. Кивнул. Дый повернулся к бесу. Улыбнулся.
- Смотри, Бес, какая спокойная вода. Не хочешь ли в неё заглянуть?
Бес попятился. Источник разлился шире, подтёк к копытам, зеркально замерцал.
- Смотри! – велел Дый.
Бес поднял руки – закрыть глаза, но Магура и Здухач взлетели и оттянули его ладони. Огненные глаза Беса бегали, пытаясь отвести взгляд, а зеркало
словно искало его отражения. Он не сдержался, глянул – и завыл: из Источника на него смотрела белая рогатая голова Дыя.
- Не я! – застонал Бес и испарился. Лишь коровий череп остался лежать у сосны.
Изображение в воде разбилось на лица: ушедшие в Равноденствие старики смотрели в мир в последний раз…
Источник исчез, оставив мокрого Золотка. Петух отряхнулся, словно утка. Закукарекал. Серый рассвет пришёл в небо.
Мокошь махнула рукой, расступилась земля и погребла тела. Богиня улыбнулась Магуре, взяла за руку Хорса – и пара козлов побрела в лес.
На поляне спала Фёкла, а из-за елей к ним шла потерявшая Игошу Лиля.
Солнце взошло.
ДИКАЯ МАГИЯ
86. Территория, ноябрь-декабрь.
Рано утром истощённая Труболётка решилась поискать обычный сорочий корм – иначе ей оставалось только умереть от голода. Она слетела на задний двор Ивана Николаевича, пытаясь украсть кусок чёрного хлеба у меланхолично жующей козы, но та неожиданно резво повернулась и ударила её копытом, повредив крыло. Труболётка, испуганно стрекоча, поскакала к забору. Не надо было ей стрекотать – на её крики слетелись все четыре деревенских сороки и общими силами зажали Труболётку в угол. Коза отвернулась, чтобы не видеть, как сороки расправляются с отощавшим уродом. Двадцать минут – и живучая бестия, ободранная и истекающая кровью, наконец, перестала дышать. В панике разлетелись воинственные сороки: вместо трупа Труболётки возникла голова Надежды.
Коза закончила жевать, топнула – и земля разверзлась, забрав последнее свидетельство того, что Труболётки существуют…
Выбрался на крыльцо Иван Николаевич, удивлённый отсутствием жильцов, поискал их по деревне и пошёл к милиционеру доложить о пропаже людей. Дом милиционера был пуст: до него ночью добрался упырь Женька, лютой ненавистью ненавидевший того при жизни, и тело милиционера сгинуло на поляне вместе с телами Братьев. В пылу битвы его и не заметили. Иван Николаевич побродил по деревне и решил не лезть поперёд батьки в пекло: нет ответственных лиц, сообщать некому – так зачем ему ехать куда-то докладывать? Спохватятся – сами приедут. Стар он для общественного рвения.
Симон спохватился лишь через неделю, когда не пришёл очередной рапорт Сергея. Тогда в деревню отправилась новая группа Братьев, но ничего не обнаружила, кроме того, что Песня Чернебы звучит. Теперь и они тратили ночи на медитацию.
Милицейское начальство заволновалось спустя месяц, и лишь к середине декабря в охотничий домик прибыла компания подтянутых охотников с новым пузатым егерем, снегоходами, радиотелефонами и ящиками водки: зима, без горючего нельзя. Корша ждал их в чулане и отпускал лишь изредка, когда Песня Чернебы звучала громче его застольных. Охотники блаженствовали: баб на деревне больше, чем мужиков. Пропажу Нинки и Анатолия обнаружили, но искать не стали – некогда.
Юрий выдал Лиле пачку денег, и она увезла трясущуюся, но здоровую Фёклу в Москву, благо ту давно звали омолаживать увядающих городских дам. Правда, пропала шкатулка с золой Царь-Цвета – будто не было – но Фёкла о ней совсем забыла и увезла в Москву только свои травы. Фёкла вообще ничего не помнила – даже Анна стала для неё просто соседкой, что нашла старуху ночью на лесной поляне. Маразм Фёклу пугал, и она решилась на переезд в город: там и она полечит, и её врачи попользуют. Надо же! Забрела в лес, словно лунатичка!
Лиля помнила, что сбежала из плена и избавилась от клона, но события ночи ушли из её памяти. Её спасли Юрий и Анна и она была полна благодарности. В Москве задерживаться не собиралась – сразу двинется к родителям в Воронеж, от греха. Чтобы не нашли.
Забыли друг друга и Ёлка с Татьяной, и Ева с Риммой. Детали боя помнили лишь старшие.
- Почему они забыли? – шепотом спросила Вера у Юрия.
Ответила Анна.
- Наверное, сейчас такая связь опасна, ведь Римма и Таня в самом гнезде
Монахов. Может, ещё появятся? А мы сидим тут, как в тюрьме.
- Спи! – велел Юрий. – Помните, только во снах мы теперь узнаем новое? Спите, авось чего скажут…
А Римма ходила в школу, хоть ученики прогуливали напропалую, и пыталась вспомнить, что они с Татьяной делали в лесу. Они нашли детей и отвели их домой… Было что-то ещё!
Таня стала похожа на человека и Римма заходила к ней по вечерам на чай, гладила Лучика, помогала ребятам с уроками – и пыталась вспомнить.
Татьяна не пыталась. Она помнила, но не хотела мучиться воспоминаниями. У неё новая жизнь, и она ей нравится.
87. Сны, ноябрь-декабрь.
Это было время снов. То тут, то там на Земле можно было увидеть человека, что шёл, смотря сквозь встречных, будто грезил наяву, и стремился домой с одной целью – лечь спать, ибо совершенно не высыпался за ночь. Такие люди не обращались к врачам, поэтому странная сонливость осталась незамеченной властями, а врачи, попавшие в их число, точно так же не хотели искать причин: им нравилось не высыпаться, потому что во сне они проживали чужую жизнь, примеряли чужое тело, искали решения чужих проблем. Это благоприобретённое свойство не зависело от цвета кожи, возраста или социального положения. Оно проявлялось и у некоторых людей, имевших Дар. Те были под наблюдением Братьев – но зачем докладывать Братьям о сокровенном?
Во снах зрели плоды Дара и тянулись Связи, соединяя континенты.
Под огромными дубами на американском континенте стоял особняк, где спали все – почти не просыпаясь, они меняли во сне лица и образ жизни. Те из них, что были в других странах, в панике сообщали, что не могут работать… Кольцо, что уже однажды было описано в заметках Дора, приступило к исполнению своей роли: другие люди видели их жизнь – жизнь до того, как пришёл Сон; они же сами каждый день меняли сны, погружаясь в жизнь разных сновидцев, и тасовали сны так, что те помогали другим сновидцам, вмешивались в жизнь и принимали решения.
Дом Веры в Команове погрузился в сон для того, чтобы соединиться с тем особняком: маленькая Сон-Трава пряталась в ладанке Юрия.
Они летали во сне. Парили, танцевали среди всполохов цветного огня… Они проживали жизни абсолютно незнакомых людей, чувствуя, как те становятся родными.
- Сегодня я всю ночь анализировал психотесты, чуть с ума не стронул- ся, - жаловался Юрий.
- А я пыталась тебя соблазнить, - признавалась Анна.
- Меня? – возмущался Юрий. – Чужого мужика!
- Во всяком случае, того, кто работает с психотестами, - отбивалась
Анна.
Борис качал головой.
- Имена! Вы помните имена?
- Нет, - пожимала плечами Анна. – Как-то про себя по имени не дума-
ешь, а психолог этот во сне таким родным казался, что я думала о нём как о Юрии.
Борис смущенно признавался:
- Я там какой-то то ли журналист, то ли писатель, и жутко влюблён в рыжую садовницу.
- Не смущайся, Боря, - смеялась Вера. – В меня ты влюблён. Я из зимнего сада не вылезаю, и всё жду, когда появится мой то ли журналист… Так что не волнуйся, Гуди тебя за такую измену простит.
- Бабуся там хороша, - вступал Ёлка. – Нам явно не хватает такой бабуси.
- На Эльзу похожа, а? – спрашивала Анна, и Юрий соглашался:
- Похожа.
- А кто у нас скрипач? – интересовалась Вера. – Ну, заводила!
Ёлка бил себя в грудь и ныл, что не выносит звука скрипки.
- Зато любишь кататься на коньках и девушек завлекать, - веселился
Ева. – Ты, братец, там меня переплюнул. Мне, кстати, тоже рояльные экзерсисы вот где!.. И ты там мой кузен. Хи! Как ты мою девушку на ручках вынес… Сдохнешь. Отбил! У меня! Конец света.
Они не знали, что Римма во сне вязала и ходила смотреть на закат, а Таня была той самой девушкой на руках скрипача. Но и того, что они припоминали, хватило Борису, чтобы вспомнить записки Дора.
- Это Кольцо, - сказал он. – Теперь я спокоен: нас не кодируют Братья, как мне вначале показалось. Спите дальше, коли охота.
Были и другие сны. Вторая волна снов соединяла тех, кто составлял одну ветвь Яблони. Ташка во сне была Натальей и водила Чена гулять, а Игорёк делал что-то непонятное в конторе Вилли. Такие сны были редкими и не изматывали: эта Связь была органичной, её установить просто.
Остальные люди жили обычной жизнью и о снах не задумывались.
- Цветные сны? – говорили они. – У взрослых это признак шизофрении.
Вот и молчали сновидцы о своих снах – в цвете, запахе, прикосновениях.
А Певцам в Москве снились бесконечные коридоры и люди, выбегающие из палат. Их надо было вести за собой, спасать от чего-то… От какой-то морозной, льдистой девочки, что шла из дальнего конца этих коридоров… Она настигала.
88. Аннун.
Симон настоятельно требовал от Братьев результатов вместо бесплодного
медитирования, и Монахи решили обратиться к властям, подключить к розыску прозрачную для них компанию «охотников». Разрушить чары Корши им удалось без труда. Вторую ночь молчала Чернеба и Братья смогли, наконец, установить место, где стоял столб Силы: маленький хутор Команово. Протрезвевшие безопасники вспомнили о сигнале деда Николая: в Команове живут чужие люди. Сутки на планирование операции и сборы – и утром двадцать первого декабря группа Монахов, усиленная милиционерами, двинулась к Команову на снегоходах: в это глухое место зимой, по глубокому снегу, ездили только на тракторе. Снегоходы маневреннее, хоть и требуют по такому жуткому морозу специальной одежды.
В небесах, затянутых тяжёлыми чёрными снеговыми тучами, уже начиналась феерия, что продлится до двадцать четвёртого декабря: Смутное Время заглядывало в прорехи облаков. Земля входила в плотный поток вещества, и синие вспышки озаряли стратосферу.
Щит притянул нападение на себя и начал терять Силу.
- Надо снимать Щит, - сказал Юрий, вернувшийся с мороза. – Не могу Петь, голова болит.
Головы болели у всех.
- Да ладно, - махнула рукой Вера. – По такому снегу трактор не пройдёт. Снимаем Щит.
- Угорели мы, мать, - укорил Ева. – Говорил тебе вчера, что рано заслонку закрываешь! Я тела не чую.
Дар начал давать сбои, и Юрий занервничал:
- Боря! Что там Братья?
Борис покачал головой.
- Не могу выйти в подплан, сразу по вискам бьёт.
Юрий искоса взглянул на испуганное лицо Анны и велел быстро завтракать и выходить на мороз – проветриваться.
За окном полыхнуло пламя: налетела стая свиристелей и устроилась на рябине, глотая ягоды.
- Опять твои прилетели. Снег будет, - повернулся к Ёлке Ева. – Гляди!
Но птицы всполошились и снялись с дерева.
- Не поели? – удивился Ёлка. – Что не так?
Борис поднял руку, прислушиваясь. Ватную тишину леса разбил стрёкот снегоходов.
- Час Икс, - хлопнул Юрий по столу. – Вера, готовься. – Он потянул с
шеи ладанку, снял и отдал Вере. Анна уже отдала той свою.
- Ну, подруга, до встречи где-то там, - обнял Веру Юрий. – Не реви. Ясно же, к Аннуну вдарили. Разве не этого мы ждали? Целуй детей и в путь. Всё помнишь? Остальные! По местам!
Вера пропала в лесу.
- Ну, одно дело сделано. Ох, и вовремя мы угорели, - сказал Юрий. – Теперь дом не спасёт. План меняем: уходим в лес, уводим их от Веры.
Юрий вынырнул первым. Стена снега бросилась ему в лицо, рванулась в дом. Не видно ни зги.
«Хорошо, - подумал Юрий, - погода споспешествует. Только бы Вера проскочила». Во взбаламученной перине снега полная тишина: заглох даже стрёкот снегоходов. Юрий с Борисом и Анной шли пешком, проваливались в снег по колено, а то и по пояс, барахтались, вытягивали друг друга – лыж им не досталось. На лыжах впереди прокладывали путь художники. Да, блестящее исполнение планов! Те строились на применении Силы, а они вот угорели…
Снег бил в лицо, забивался в щели одежды, ложился сугробами на брови и стекал злыми каплями по лицу. Потеплело. После вновь пал мороз и снег полетел иглами, разъедая глаза. Бедный Боря! К такому он не приучен…
- Братья сзади, метрах в двухстах, - задыхаясь, сказал Борис. – Я проветрился. Ева ведёт нас к обрыву, где давеча сверзился Ёлка. Правильно придумал. Глина замёрзла, а пласт сошёл не до конца. Можем съехать на заду и укрыться под выворотнем. «Пущай ищут!». А вы как?
А никак. Анна едва ковыляла, а Юрий всё никак не мог включить Дар.
- Далеко ещё? – спросил он.
- Метров пятьдесят. Братьев я прикрыл, они потеряли направление, но…
Ясно, что «но». Поспешить надо старичку со старушкой. Юрий выдохнул
и двинулся дальше. Борис вышел вперёд. Снег повалил ещё гуще.
Вынырнул из снега Ёлка, повёл их к укрытию. Вывороченную ель занесло снегом, и Ева прорывал проход. Спустя четверть часа они уже затащили под ель Анну, прикрыли проход, воткнули для вентиляции лыжные палки и их стало заносить снегом.
- Петуха возьми, - предложил Юрий Анне. – Он как печка. Савераска помельче будет.
Снег занёс их убежище, укрыл ровным слоем лес, уничтожил следы – и перестал. Зимнее солнце озарило сверкающую гладь. Никого… Только за спиной у преследователей вдруг зарычал снегоход и стал удаляться.
- Ушли! – взревел пузатый егерь и послал часть группы назад – в деревню.
А Ёлка отдышался, хихикнул, собрался с мыслями – и всё Команово посетила весна, превратила дороги в непролазную грязь, в которой утонули брошенные снегоходы. Только один – тот, что унёс Веру, летел по шоссе. Вера плакала и пела тирольские песни.
Ёлка побледнел и задрожал.
- Скоро сдохну, - пожаловался он.
Анна подняла голову.
- Я готова, Боря. Голова прошла. Где Монахи?
- Ещё в лесу. Остальные тоже вернулись: снегоходы-то теперь без надоб-
ности, из деревни не уехать.
- Ну так давай, Сырбор! Зови Полисуна и начнём. Майки нет, но Царица Тьмы в твоём распоряжении. Сварганим ужастиков, пока Ёлка ещё держится: создать их надо в тепле, тогда замёрзнут медленнее. Ёлочка, подержись ещё! Сократи зону, окружи их теплом только в лесу, а?
Савераска вдруг выскочил из-за пазухи Анны и перебрался к Еве.
- Га! – сказал тот. – Горячий! Я тоже продышался. Беру пеленг. Ёлка, дай лапу, я тебя подкачаю: мне папаша Силу вливает. Щекотно!
- Один я не у дел, - Юрий с трудом сдерживал приступ тошноты.
- Лежи. – Анна взяла Ёлку за другую руку. – Боря! И ты руку дай.
- Моего первым сделаем! – потребовал оживший Ёлка. – К;рпича. Я его
вижу! А ну!
«Егерь» застыл. Ребята говорили про весну, Монахи им поверили – только не он. Лажа! Но теперь он видел сам! Своими глазами! Весна. Мокрень. Под ногами мох – упругий, зелёный, и во мху шевелится. Пакость какая-то: сморчок с глазками. Он прицелился сапогом и вдарил, ожидая полёта и заранее усмехаясь. В сапог вцепился гигантский палочник с длиннющими зелёными ногами и полез вверх, на брюки. «Егерь» матюгнулся, вынул нож и стал спихивать насекомое вниз. Едва он опустил руку к земле, изо мха вырвались травы и запеленали запястье. Дьявол! Этот сморчок уже прыгал по его сапогам… Мультик какой-то, зло берёт.
Он потянул руку – никак не освободить. Трава держит, хоть ты тресни, и ножик не отдаёт… Ладно. Что уж там. Экстренная ситуация. – Он потянулся к кобуре. Сморчок прыгнул в лицо: мерзкий, скользкий и холодный. «Егерь» рванулся и упал на колени – трава завязала ноги.
Он сидел на коленях и плакал, привязанный травой к земле, а сморчок сверкал глазками и подпрыгивал…
Потом уже не было травы, и К;рпич исчез, а мужчина так и не встал с колен.
- Теперь – моё! – прошипел Борис. – Мне надо сумерки. Эти трое собираются спуститься с обрыва. Скорее!
Юрий шумно выдохнул.
- Порядок. Я в Силе. Ставлю Чур, не шепчитесь. Действуйте.
- Шишига! – объявил Борис, уходя в Сырбора.
Мужчины заглядывали за кромку обрыва.
- Полно укрытий! – сказал Николай. – Надо облазить берега. Чёрт,
темно!
- Эй! – раздалось снизу: цепляясь за пробитые зимородками отверстия в глине, к ним лез ребёнок.
Роман встал на кромку обрыва, глина поехала.
- Тьфу ты! Так навернуться можно. Как это чадо туда залезло? Подождём, пусть дорогу покажет.
Они сели на поваленную берёзу и достали сигареты. Закурили.
- Эй, я иду! – слышалось каждую минуту.
- Иди, иди, - проворчал Игорь. – Уже поняли.
- Пришёл! – Из-за кромки обрыва вылетел и приземлился в роскошном
сальто пузатый человечек с огромной головой, выпученными голубыми глазами и унылым рыбьим ртом.
- Пришёл, - глухо повторил он, вглядываясь в их глаза.
- Ну, так показывай дорогу, малыш, - рассеянно сказал Роман, вставая. –
Ты местный?
- Угу, - ответил Шишига, переступив натёкшую с него лужу. – Идёмте.
Они шли за озорным мальчишкой, что показывал путь под кромкой обрыва – Шишига вёл их в воду. Уже пошёл снег, а они стояли по колено в ледяной воде Нерли в твёрдой уверенности, что обыскивают обрыв.
- Уноси готовенького, - фыркнул Ева. – На новенького те трое, что пошли в болото. Твою, Ёлка, клюкву топтать.
- Лешака жаль тратить: в клюкве крошкой выйдет, - решил Борис. – Ёлка! А озеро какое-никакое сможешь?
- Болото верховое, специалист… Речечку сделаю. Ручеёчек.
- Вась! Там кричат, - сказал Иннокентий. – Слышишь?
Брат Павел насторожился, прощупал – вблизи нет никакого Дара. Он успокаивающе махнул рукой. Василий прислушался.
- Баба! Ещё бы! В такую погоду вышла, а в весну попала! Поглядим?
Баба лежала в воде, в мокрой ушанке и ватнике, и периодически звала на помощь:
- Ахти! Утопилася я! – орала она визгливым голосом. – Помогить- спасите!
- Ну чего ты, баба, орёшь? Речка-то воробья не утопит. Вставай на ноги – и вперёд! – посоветовал Кеша.
- Иии, молодчик! Илом ноги затянуло. Кофту тоже вот.
- Да кофту-то сыми, дура. Жарища – впору догола раздеваться.
- Руки-то, руки тоже чего-сь тянет, - захныкала баба. – Расстегни кофту –
авось вылезу.
- Расстегни-расстегни, - загоготал Васька. – У тебя под ней много
надето?
- А тебе чего? – набросилась баба. – Титьки поглядеть?
- Да ладно вам, - смутился Брат Павел и ступил в воду. – Где у тебя
застёжки?
- Чаво? – подозрительно спросила баба. – Какие застёжки? Пугвицы.
Что, глаз нет?
Павел расстегнул пуговицы и баба села, скрестив руки на голой груди.
- Не! – сказала она, игнорируя заинтересованные взгляды. – Сама не встану. Жопу затянуло. Руки давайтя.
Васька с Кешей разом протянули руки, она схватила их, а брат Павел упёрся ей в спину, приготовился толкать… В гладкую нежную спину…
- Тяни! – завизжала она, откинулась на Павла, уронила его в воду и дёрнула Ваську с Кешей. Те кучей свалились на её голую грудь.
Гопляна обняла нежными руками все три мокрых головы с обалдевшими лицами, прижала их к могучей груди и укрыла мокрыми зелёными волосами.
- Нырнули, птенчики, - сказала она и ушла под мох, в воду.
На мху лежали и глупо улыбались трое спасателей.
Ёлка утирал слёзы.
- Так больше не смогу!
Остальные, по словам Евы, рассредоточились по одному.
- По одному сдюжишь? – деловито спросила Анна.
- Не таких говорливых, - криво улыбнулся Ёлка. – На разговор много
Силы уходит.
Коля младший брёл по зарослям лещины, усыпанным нежно-бежевыми орехами в вянущей зелёной обёртке. Заколдованное царство. Вышел в метель, пришёл в весну, теперь осень. Зато орехи… Он сорвал тройчатку орехов, выдавил орех из обёртки и положил на зуб.
- Крак! – сказал орех и выскочил изо рта, мячиком поскакал по утоптанной тропе. Коля пожал плечами – с кем не бывает? – и положил в рот второй орех.
- Крак! – второй орех отправился вслед за первым.
- Ё-моё! – сказал Коля, запихнув в рот третий орех вместе с кислой
обёрткой. Орех раскололся и он мстительно его сжевал. Горло обожгло кислотой обёртки и он закашлялся, протянув руку за четвёркой крупных орехов. Орехи вылетели из обёртки прямо ему в лицо.
Коля озверел. Это уже ни в какие ворота. Мультфильм для младшего грудничка. Кремовые торты в морду. – Он дёрнул ветку орешника, та хлестнула его по глазам. Ярость поднималась из желудка, Коля почти ослеп из-за этой дурацкой ветки – и от ярости.
- Дрянь! – завопил он и бросился на куст. Тот осыпал его орехами, они раскатились по земле, Коля наступил – и въехал под куст, припечатав спиной несколько твёрдых орехов. Спина разрывалась от боли. Он встал, охнул, скрючился, огляделся… Орешник стоял стеной, и ветки были нацелены на Колю. Стоило двинуться – и град орехов вновь полетел в лицо: Ласдоны развлекались.
Избитый Коля сел на тропу – и больше не шевелился. Орехи с громким стуком падали вокруг: Крик-Крак.
Михаил обнаружил следы. Ясно, раз весна – какой-то хмырь босиком гуляет. Причем, мерзавец, прыгает на одной ноге, имитируя шаги. Вместо левой-правой всё левой-левой у него получается. Весельчак… В общем, это не то, что Миша ищет. Он разогнулся от следов и пошёл вперёд. Через десять минут он оказался у тех следов, затоптанных его сапогами. И ещё через десять минут, и ещё…
Волосатый мужик с выступающей, как у курицы, грудью сидел в кустах и щурил разноцветные глаза. Этот козёл ни за что не сообразит вывернуть куртку или перевернуть шапку задом наперёд – приветствовать лешака. Тупой… Лешак хихикнул.
- Ходи, ходи, Миша, - пропел он и исчез.
Брат Станислав брёл по густому ельнику в тоске. Во-первых, он ненавидел лес, где каждую минуту попадаешь лицом в липкую паутину. Во- вторых, он потерял Брата Павла, который держал связь. И, наконец, он понимал, что дело им не по силам. Противник изменяет климат! Меняет время года! Это маги… Страх душил Брата Станислава, истерические всхлипы подступали к горлу. Здесь уже сгинули Братья! Он боится леса!
За деревьями мелькнула чёрная тень. Боже мой! Какой-то таллинский трубочист: длинный и тощий, в чёрном плаще и цилиндре, подпрыгивает на ходу и машет худыми руками…
- Ге! – сказал трубочист, ухмыльнувшись Станиславу. «Никакой ма-
гии! Никакой Силы!» - Брат всхлипнул.
- Ге-ге! – сказал трубочист и подпрыгнул.
У Станислава началась истерика. Он хохотал, всхлипывал и орал «Ге-ге-
ик!-ге-ге!», стучал себя по коленям.
Человек заволновался.
- Ге-ге? – жалобно спросил он.
Станислав уже плакал от хохота. Тогда Геге нахмурился, взлетел на его шею, сжал её худыми коленями, вскричал «Ге-ге!» - и погнал Брата Станислава кругами по лесу. Цок-цок, ипподром, первый круг, второй круг… Станислав скакал, игогокая, а Геге давно испарился.
Саша отстал от своих. С перепоя он с трудом передвигался. Рискнул покричать.
- Вася! – крикнул он. – Ты где?
- Ты где? – отозвались справа. Оглас мелькнул вдали. Саша ринулся
вправо. Никого.
- Вася! Ты где?
- Ты где? – крик впереди.
Саша забрёл в болото и закружился.
- Ау! – кричал он, и Озвена отзывалась нежным женским голосом:
- Ау!
Недалеко ведь – и нет её. Нигде нет. Измотанный Саша лёг на кочку и
заснул.
- Это мой последний, - сказал Ева. – Устал я.
Брат Вартан двигался осторожно. Связи нет, куда-то запропастился Брат Павел. Лес незнакомый.
Из-под ног выкатился заяц, бросился по тропе. Троп сколько! Какие это дремучие леса? Ложь… Заяц бежит как-то странно: задом дёргает. Мутант? Трехногий?! Что же это за область? Всё тут не так… Он заспешил. Смешно! За зайцем погнался, словно собака. Хоть у зайца и три ноги, но точно удерёт.
Хвост зайца мелькнул на повороте тропы. Вартан побежал, укоряя себя за глупое любопытство – и встал сразу за поворотом. Там из куста торчали и шевелились пухлые детские ножки. В этом хи-хи-диком лесу!
- Ребёнок! – назидательно сказал Вартан. – Что ты делаешь в кусте? Зайца ловишь? Оцарапаешься!
Ножки зашевелились пуще и объект назидания что-то пробубнил.
- Тебе помочь? – забеспокоился Брат.
- Угу, - донеслось из куста.
Вартан дёрнул за ножки, выволок ребёнка, глянул в лицо на его животе, глухо застонал и перевёл взгляд выше. Пухлое личико, окаймлённое кудряшками, располагалось под короткими чёрными лаковыми рожками. Личико улыбалось. Не то, что на животе – то кривило рожу и стучало зубами. Вартан ещё раз, для полной уверенности, окинул взглядом Колтка и с тихим всхлипом упал в обморок.
- Мы тоже уже в отпаде, - застонал Ева. – Эти все проживут максимум до завтра, потом замёрзнут.
- Вера уже точно ушла, - утешил его Юрий. – Отдыхайте. А я, пожалуй, напоследок тебя за руку подержу: мне снегоходы нужны. Эту шатию нельзя отсюда выпускать – они за Верой рванут.
Ева съёжился и дал руку.
Дед Николай смотрел в окно. Весна! Просто кошмар. У дома Веры рядком стоят снегоходы – все, кроме того, что угнала эта рецидивистка. А проживала здесь под видом приличной женщины…
Отблеск огня заставил его повернуть голову. В сумерках горели ряды огненных глаз: венцом вокруг головы в два ряда по шесть. Аж двенадцать фонарей светили красным светом. Робот, что ли? Новая техника на службе государства?
Робот шёл тихо. Миновал дома, двинулся к снегоходам – и вдруг резко ускорился, мелькнул, вспыхнули глаза – и снегоходы запылали. Робот тихо стоял, ждал. Пламя свернулось лентой и ушло в его глаза, а от снегоходов остались обгорелые остовы. Глаза вспыхнули в последний раз, погасли, и чёрный остов робота погрузился в землю.
- Наука! – сказал Николай жене, что боялась смотреть и пряталась у печи. – Только зачем он военные машины сжёг? А! Знаю. Испытание. Пожара бы не наделали, а то испытывают, нас не спрося…
Пожара не было: Юрий не хотел, чтобы был пожар, и Жыж утекал всё глубже в землю. А с неба посыпался снег. Вернулась зима: Ёлка уснул.
В четыре пришла тьма. Юрий лежал и прислушивался к миру. Остальные уже спали.
К Ёлкиной груди во сне прижималась Татьяна:
- Любый мой! Ты нашёл меня! Ты такой сильный, а я… меня съела звезда. Теперь я смогу быть только маленькой древесницей. Ты говоришь – вместе… Как же мы сможем быть вместе?
- Ты будешь жить в огромной оранжевой сосне, - укачивал Татьяну Ёлка. – А я стану украшать твой дом. На кочке у его корней всегда будут цвести цветы: майники и грушанка, ландыши, земляника… белые, как твоё платье, и маленькие, как ты. И ещё – фиалки, сиреневые, как твои глаза. Там будет перистый светло-зелёный мох, и на нём – твои шишки. Если бабушка Мокошь согласится, я стану её сыном, Королём-Белкой, и буду жить на твоих ветвях. Какая разница, в каком облике быть Свидой?
- А я люблю свиристелей, - улыбнулась Татьяна.
- Хорошо, останусь свиристелем. Шишки целее будут, и поляну видно
лучше. Ты будешь стоять в её центре, среди нежной травки, а осенью… я подарю тебе белый гриб. – Ёлка всё помнил во сне. Исчезла пелена в сознании. – И у нас будет дочь…
- У нас уже есть дочь, - ответила Татьяна. – Вечная любовь рождает, не спрашивая время.
- И кто она? – не совсем удивился Ёлка.
- Что может родиться от нашей любви? – Грация Дидилии. Это – когда
нибудь. А пока – Юница. Ты её видел.
- С котом? – спросил Ёлка. – Хороший ребёнок.
Татьяна удивилась:
- Ты предполагал что-нибудь иное?
Анна заплетала косички дочери – светлые воздушные волосики сминались в крысиные хвостики.
- Нет! – сказала Анна. – Никогда не заплетай! Лучше ходи лохматой, радость моя.
Маринка тряхнула головой.
- Ну почему я такая маленькая? – пожаловалась она. – Никто не верит, что мне пятнадцать лет. Мне вообще не верят. Помнишь того ужа, что я видела? С рожками? – Не верят! Не верят, что я понимаю звериную речь. И цветы тоже! Ты-то веришь?
Анна ушла в Свечение – и вместо крошечной девочки увидела крупную большеглазую яркую женщину в меховом жакете и с луком за спиной…
- Верю, - ответила она. – Верю, моя Маржана.
«Да, Бор дождался жены. Так ждал, что не посчитал ещё одной дочери… Эгоист», - усмехнулась она про себя.
Маринка засмеялась и исчезла. Теперь они с Юрием ехали в машине, приближались к карьеру во Владимирской области. Уже почти поднялись на горку – и им навстречу вырвался КАМАЗ с прицепом, что неудержимо кренился из-за резкого поворота. Анна видела, как падает прицеп: ближе, ближе… Стиснула руки: всё.
Потом у машины стоял кудрявый Мишка, и слёзы терялись в его бороде…
- Не плачь, сын, - хотела сказать она. – Я вот. Я – жива!
Но Мишка не видел и плакал…
А она уже сидела на собрании в таком родном Актовом зале Университе-
та. Она уцелела, спаслась от безумия, пришла сюда, но сын… Она подняла руку и отпросилась выйти в город за сыном. «Доверьтесь ему. Он сам придёт», - сказала ей хорошенькая девушка, чем-то похожая на Ивана. Нет! Мать должна спасать сына! Она ушла. Вышла в город – и злоба вскипела в ней, волной смыла все чувства. Она побежала. Куда? Тело двигалось само, она не управляла собой. Когда тело устало, оно упало и уснуло на каком-то пороге, где его походя зарезал такой же безумный человек…
- Тарапыга! – всхлипнула Анна во сне.
Возник Алик. Её волчонок. Её сын.
- Ты звала? – спросил он. – Ты сказала: «Тар, помоги!».
- Какой ты взрослый. – Она погладила его по плечу. – Я помню тебя
первоклашкой.
- Я пришёл, мама, - покачал головой он. – Осталось недолго.
- Снова бой? – даже во сне усталость щипала мышцы.
- Последний.
- Рука пока цела? – Она прижала к губам бедную руку…
- Пока… Не волнуйся, мама. Я пойду – некогда. Ты мне веришь? Не
собираешься меня без спросу спасать?
«Что Тар, что Маржана, один вопрос», - вздрогнула Анна.
- Верю. Прощай, сын…
Анна вынырнула из сна, как из наркоза: отдельные, бессмысленные, воющие, качающиеся слова, что медленно-медленно сложились и приобрели смысл.
- На особняк нападение! – крикнул Ева, дёрнулся и ударился головой о ствол. – Кто-нибудь ещё там был?
Борис открыл глаза.
- Да. Дом осадили. Не спим лишь мы с тобой да старики… Эй! Что это?
Синяя вспышка озарила их укрытие сквозь метровый слой снега: начался звездопад. Искры падали, сплошь покрывая землю, но ни одна не перешла за границы охраны Здухача – границы будущего нападения когда-то точно просчитал Волк. Мир не видел самого страшного, но Смутное Время уже пришло.
В Команове Полисун с волками окружили дом Николая, куда стянулись
отошедшие от морока преследователи. Полночь. Великий плач Тьмы. Волки взвыли – и исчезли из мира. Люди в избе Николая ненадолго пережили волков: из Территории уходила жизнь, и лишь Чур держал островок вокруг магов…
- Это Синий! – сказала Анна. – Юрий, пошли.
- А мы? – зашевелились юноши.
- А вы – в дом под дубами! Боря, ты спец. Создай Кольцо.
- Без вас? – удивился Борис.
- Без нас. Наш бой здесь. Полночь! Скорее!
Борис Запел.
- Прощай, Боря, - сказал в голове Сырбор. – Бери Силу. Когда-нибудь
потом ты родишь меня вновь.
Бешеная Сила хлынула в Бориса. Он бросил последний взгляд на уходящих в слепящий синий свет Юрия и Анну, обхватил за плечи братьев, ушёл в крошечную берёзку, что пряталась под выворотнем, прыгнул – и Кольцо огней разбудило жителей особняка, а вслед за ними и тех, кто когда-либо жил жизнью Кольца. Разбудило – и увело в Свечение. В Переход.
Спиной Анна почувствовала их уход – открыла глаза слепящему синему свету. Она стала Гилой. Красная половина тела богини охраняла Луг, синяя – отражала от Преграды Хаос. Отражала Зло. Анна стала Преградой.
Другая часть Анны выбралась из-под ствола и легла на снегу, раскинув руки. Как это было? – Падает прицеп, и кровь брызжет струями?
Кровь Царицы хлынула потоками, взлетела фонтанами навстречу синему звездопаду.
- Не плачь, Миша! – подумала Анна. – Я жива.
Гасли, выгорали в её крови синие искры, а обескровленное тело распадалось под потоками Хаоса.
- Нет! – взревел Юрий и взлетел на восьминогого коня. – Ко мне, Царица!
И она птицей догнала его и вскочила сзади…
Юрий шёл тяжёлым шагом, дрожала земля. Зачем он идёт? Дракон должен летать!
Огненное облако взлетело над Нерлью, запылало Царь-Цветом, захлопало крыльями Золотка, встало атомным грибом – и Чур Дракона запер Территорию, запер с секретом.
Освобождённые Жыж и Огневик запылали и двинулись наверх – к чужому, синему свету: Савераска и Золотко продолжили бой.
- Не плачь, Мишка! – заревел Дракон. – Я жив!
Новорожденный Мишка заскулил, морща красное личико.
ЭПИЛОГ.
Где-то там они встретились. Хранители и Любящие всегда встречаются
где-то там. Возможно, это было за столом на берегу озера Танганьики – озера, что искони рождало человечество. Может быть, они встретили там свои Ветви и начали строить новый мир. И, конечно, однажды вернулись в мир тех, кто собрался для спасения на старой Яблоне. Вернулись, чтобы работать богами: маленькими сущностями великого Единства. Старая Яблоня дала большой урожай, и в мире вновь появилась Ольга, которую теперь звали Земфира, и Харитон, получивший имя… Анатолий… И они, конечно, встретились, их навсегда связало благородство.
Ташка и Игорёк шагнули на дюну под бравурные звуки дедова коллекционного патефона: «Я люблю тебя, жизнь, что само по себе и не ново», - пела пластинка, и они подпевали ей, бредя по лугу. Орешник качал им ветвями, и манило синее озеро. Они нырнули, показав путь Тане.
Потерялись распавшиеся гемы. Ни нынешний Анатолий, ни Фёкла с Нинкой не прошли Гилтены, их гемы пропали в синих искрах Хаоса. Ну, да Жизнь не идёт без потерь.
Бес, ясное дело, сгинул: легче сгореть в синем пламени, чем окунуться в Дыев Источник… И огораживаться не надо: сам не пойдёт. Ведь глянет тот Бес в Источник, а там Дый… Не он!
Корша распался как и Бес, горланя в тёплой компании: «Стакан зажат в моей руке, изломан песней рот, мы в придорожном кабачке встречаем Новый Год!». Новый Год обошёлся без него… Хотя обезьяны иногда ели забродившие фрукты - и как знать, может, и вернётся Корша добровольным слугой Беса в новый чистый мир…
Теперь вернёмся к луковице и жёлудю, тем ладанкам, что спасала Вера. Домикам духов кармана, духов Территории… Дорофея. Да-да. Территории, где когда-то родится у крошечной матери Марины ещё более маленькая дочка Сима, что перепутает имена и назовёт мать Майкой вместо Маржаны… И Зеркало Аркадия побывает тут, отдаст Карту маленькой Насте. И сам Дорофей состарится здесь, и лишь тогда… но это уже другая история. В ту историю попадёт и Вера, что оставит Дома духов на границе Территории и, терзаемая виной за то, что бросила товарищей, уедет в Москву: алый гриб огня Золотка скажет ей, что больше тут ждать некого… И сразу вслед за грибом встанет на границе Чур – столб с двумя лицами, улыбнётся парящему Дракону и нахмурится вовне: «Опасно, радиация».
Самое маленькое и хитрое – напоследок. Секрет Чура, последняя шуточка Юрия. «Прошу пардону», как любил говорить незабвенный Филимон, но всё же расскажу.
Дорофей довёл детей до Границы – и встал. Граница была непроницаема. Ни жёлудя, ни луковицы, что оставила ему на Границе Вера, под метровым снегом не видать…
- Отвернулись! – махнул он ребятам и использовал последнее средство, шальной мыслью забредшее в мозг. Девицы в сказках слезами расколдовывали любимого. Здесь тоже нужно что-то… биологически значимое. Маркер «Ихь бин Дорофей!». И Дорофей оросил столб Чура, как кобель, метящий свою Территорию.
Протаяла лунка и показались из снега опознавшие Дорофея ладанки – но в руки не дались: мигнуло – и за их спинами встал Рубеж. Пространство разделилось на «тут», где стояли они, и «там», где бесновался Синий. Они стояли теперь на снегу, защищённые от мира. Ни ладанок, ни Чура – лишь Рубеж и проталина с жёлтой неприличной каймой. Шуточки… Чьи? – Дорофей так и не вспомнил…
Ивановская область - Москва, 2002-2003гг
Согласно рецензиям, роман "Раненые в Армагеддоне" лучше читать первым, хотя по последовательности событий он второй.