Я соврала. Я не только встала до семи, в половину шестого я уже была полностью одета и не имела понятия, куда деть свою драгоценную персону. В коридоре томился рюкзак с собранными наспех вещами, в квартире было все выключено и перепроверено, а сама я то ходила из угла в угол, то усаживалась на диван, чтобы тупо смотреть в стену. А что, если не приедет? Что, если он обманул? Я вообще не понимала, на чем завязаны наши с Максимом отношения. На общем безумии? Господи, какой ужас!
От мрачных мыслей отвлек зазвонивший мобильный. Я мгновенно схватила трубку.
– Ритунь, приехал?
– Катька, чего тебе не спиться? – парировала я.
– А, Ваську с дежурства встречаю, – невозмутимо ответила неугомонная подружка. – Ну, как, приехал?
– Еще нет...
– Ритка, с ума не сходи! – заметила Катюша. – Если что – звякни, мы тебя быстро с Васей вытащим. А транспорт – димкин. Слышишь!
– Слышу, звякну. Катюш, линию не занимай!
Я положила трубку и улыбнулась. Чего Катька так беспокоится? Вообще-то, понятно – чего. Вопрос в другом – почему не беспокоюсь я? И тут я забеспокоилась, но было поздно – раздался звонок и на пороге появился Максим. Поздно сомневаться...
– Собралась? – улыбнулся мне Максим, развевая все сомнения. – Этот рюкзак?
Я кивнула. Максим подхватил мои вещи, и мы медленно вышли в коридор. Пока я закрывала дверь, открылась соседняя и на площадку выплыла моя соседка в бигудях и с ведром мусора. Это в седьмом часу-то! Черт, вот любопытная! Поздоровавшись со мной, она внимательно посмотрела на Максима и спросила елейным голосом:
– Отдыхать едете?
– В деревню, – неохотно ответила я. – К бабушке.
Кивнув и всем взглядом выражая, что знает она эту “бабушку” и нашу “деревню”, соседка прошла мимо. Я слегка покраснела, справилась, наконец-то, с замком и прошла с Максимом к двери лифта.
– Неприятная женщина, – прошептал Максим, заходя за мной в кабинку.
– Не то слово, – ответила я, нажимая кнопку первого этажа.
Створки лифта затворились, и кабинка медленно поползла вниз. Максим стоял прямо передо мной, схватившись обеими руками за ручки набитого рюкзака и о чем-то задумавшись. Лифт остановился, но дверь некоторое время не открывалась. Достаточное, чтобы я начала бояться: неужели застряли? Как бы почуяв запах назревающей паники, створки распахнулись, и я пулей вылетела из ненавистной кабинки.
– Макс, ты откуда мой адрес знаешь? – спросила я, выходя в коридор.
– Из досье отца. Еще – ты сама дала. Забыла? – ответил он, одной рукой придерживая рюкзак, а второй распахивая передо мной дверь подъезда.
Вежливый, весь в отца! Мысль об Александре заставила меня помрачнеть. Погода на улице – еще больше. Это была даже не слякоть – это была осенняя грязь. Снег в этом году выпадал лишь несколько раз, да и то быстро таял. Земляничная зима..., кажется, так ее окрестили в телевидении?
Машина у Макса была покруче Димкиной. Залезая в серебристую иномарку, я впервые подумала – откуда у сына простого психолога такая тачка?
– Макс, что там, в досье...
Макс осторожно повернул ключ в замке зажигания и плавно вывел машину на дорогу вдоль моего дома.
– Ничего особенного. Телефоны, адрес. Отец все уничтожил, но я успел списать.
– Ты что, знал?
Максим вывел машину из двора, раздалось постукивание подворотника и на ветровое стекло внезапно закапали первые капли начинающегося дождя. “Зима!” – зло подумала я, пока Максим включал дворники.
– Я их списал, когда обнаружил листы с твоими... снами... – Максим говорил медленно, явно взвешивая каждое слово, будто отчаянно боялся сказать лишнее... или недосказать нужное? – Ты пойми правильно, вообще-то я не совал нос в дела отца. Своих проблем на работе хватало. Но твое досье было особенным. Отец не так часто держал документы в доме, а эти как-то оставил на столе. Я думал собрать, чтобы наша кошка по ним не походила. Она у нас с характером, могла о бумаги и когти поточить... А как бросилось кое-что в глаза, уже не смог оторваться. Хотел с тобой познакомиться, но сначала боялся реакции отца, отношения у нас к тому времени и без того были натянутыми, а портить еще более не хотелось. Как я понял, вы уже были достаточно близки, ты ему доверяла, а если бы отец узнал... Потом, когда его не стало, не решался подойти к тебе после матери... Прости меня...
– Тебя-то за что? – удивилась я.
– Надо было предупредить... Еще в трамвае... Но я тебя не узнал, ты слишком много плакала...
– Как ты меня мог узнать? – удивилась я, и Максим открыл бардачек, вытянув наружу сложенный вчетверо листок.
Обычный белый, изрядно помятый листок для ксерокса или принтера. У меня таких, только чистых, дома целая пачка. Я развернула бумагу и с удивлением увидела свое изображение, выполненное обычным карандашом. Только волосы у меня там были длиннее, не было челки, глаза имели чуть другой разрез, а на губах играла наивная, детская улыбка. Такой у меня и в детстве не было – жизнь не та, чтобы так улыбаться.
Рисунок явно был старый. Бумага испачкалась на сгибах, а карандаш местами стерся.
– Что это? – вновь спросила я.
– Не спрашивай, – ответил Максим, вновь поворачивая. Разговаривая со мной, он умудрялся не спускать внимательного взгляда с дороги. – Ты не хочешь знать, верь мне.
– А если хочу?
– Еще не время, – мягко возразил Максим, поворачивая руль, чтобы не слететь с извилистой дороги.
Дождь закончился, Максим выключил дворники, а я отвернулась к окну, прибавшись разгоряченным лбом к холодному стеклу. За окном проносились угрюмые мокрые дома.
– Максим, что за игры? – осторожно спросила я. – Что это значит?
– Моя мать тоже видела этот рисунок, – не ответил на вопрос упрямый Максим. – По нему тебя на кладбище и узнала. Я и сам не понимаю, что все это значит. Надеялся, что мы разберемся вместе. У нас ведь одна проблема, понимаешь?
Максим замолчал, зато ожил мой телефон. Опять Катька.
– Ритунь, приехал? – спросил Катькин знакомый голос. Только теперь голос был мягче и глубже – наверняка, Васька с дежурства явился.
– Да.
– Ну и как? – заинтересованно спросила подружка.
– Что ну и как? – мрачно ответила я.
– Цветы притащил, подарок? – обиженно спросила Катька. – Везет тебя в какую-то глушь, украл от друзей ценную персону, а еще и выкупа не заплатил? Кстати, на чем везет? На автобусе?
– Да нет.
– На личном авто! – ахнула Катька. – Как тачка?
– Димкиной лучше.
– Бедный Димон, не выдержал-таки конкуренции, – засмеялась Катька, и вновь затараторила так быстро, что я едва успевала улавливать ход ее мыслей. – Кстати, вчера его видела. Как раз, как мы с тобой разошлись. Ты только там не скривись, а то я тебя знаю, опять вообразила, что сплетничаю. Так вот, слушай внимательно, это интересно! Видела бы ты его лицо, когда оно твоем Ромео узнал! Ритка, он к тебе явно не равнодушен...
– Катя... – предупреждающе протянула я. – Что-то ты там не то увидела.
– Ритка, ты слепа, – засмеялась Катька. – Я думала, что ты давно знаешь...
– Господи, – взмолилась я, – если это правда, то надеюсь, что и Ленка слепа. Иначе меня ждут крупные неприятности!
– Ленке твой тоже очень по вкусу, – тотчас подхватила новую тему Катя. – Только она его почему-то испанцем величает. Ритка, правда, что ли? Я его не видела... Покажи, а? Не будь жмотом... хоть бы фотку...
– Слушай больше Ленку, точно сплетницей станешь! – ответила я, механически отмечая, что мы уже выехали за город, – не похож он...
– Ш-ш-ш, – прервала меня Катя. – Осторожнее, не забывай, что и он тебя слышит. Ритка, мужики обидчивы до жути! Гладь своего котика по шерстке, и все будет на мази! А то поссоритесь раньше, чем я его увижу, и будет очень обидно...
– Сама-то меня не гладит! – раздался за кадром Ваським голос, и Катька засмеялась, призывно, томно:
– А ты милый, у меня особый, – мягко промурлыкала она. – Ритусь, прости, у меня тут дела поважнее.
И отключилась. Я, слегка покраснев, вновь уставилась в окно. Мимо пробегали придорожные сосны, между которыми то и дело вырисовывались деревенские дороги без асфальта и еще оставшиеся в наследство от советов автобусные будки.
– Нам долго ехать? – спросила я, расположившись поудобнее.
– Достаточно. Хочешь вздремнуть?
Я кивнула и закрыла глаза. Не потому что и в самом деле хотела спать, а чтобы не продолжать странный разговор с Максимом.
Не время! Ему в моей душе рыться – время, а мне в его – нет... Мерный гул мотора успокаивал, и вскоре я и в самом деле заснула. Макс был отличным водителем – машина плавно летела вперед, и спать в ней было легко и удобно.
Проснулась я в часов девять, когда автомобиль свернул на проселочную дорогу, закиданную мелкими камушками. То и дело какой-то особо острый камень стучал по борту машины, и мне это не нравилось, но дождь прошел, выглянуло солнышко, и я принялась любоваться на бескрайние поля по обе стороны дороги, перемежающиеся с маленькими рощицами. Вот показалось озеро, и тут только Максим заговорил:
– Это озеро очень чистое. Хорошо, что не замерзло. Я тебя на лодке покатаю. Кстати, мне очень жаль, но здесь мобильный плохо берет. Глушь, понимаешь?
– Надо было раньше говорить, – нахмурилась я, – я бы Кате сказала. А то беспокоиться будет, названивать. Ну да чего уж там, теперь ведь поздно?
– Да, – спокойно ответил Максим, и мне стало страшно.
В глуши, с почти незнакомцем, которого никто не знает. Даже имени его не знают. “Испанец”, смешно... Но что-то внутри говорило, что Максим меня не обидит. Женская дурь? Легковерие? А, может, – интуиция?
Показалась деревня. Странная деревня с покосившимися заборами, почти такая же, как в моем сне. Из одной хаты показалась толстая женщина и проследила за нами усталыми глазами. Я тихонечко сползла пониже, стараясь стать менее заметной. Из-за угла на нас выскочила собака, облаяв автомобиль, но близко подойти не решалась – просто бежала вровень с нами по огородам, пока не уперлась носом в забор, и все лаяла, лаяла...
Максим вывел машину к дому чуть получше остальных, и остановился. Поняв, что мы приехали, я открыла дверцу, увидела прямо под собой огромную лужу и вздохнула, пожалев свои замшевые сапожки-чулки на каблуке. Куда я попала?
Максим, крикнув, чтобы я подождала, направился к дому. Я принялась ждать, но сначала закрыла дверь. Идея “Домик в деревне” мне почему-то очень разонравилась. Максим вернулся, смущенно улыбаясь и с... резиновыми сапогами в руках.
– Боюсь, это единственная обувь, которая здесь уместна.
Благодаря про себя, что он мне еще онучи не притащил, я вспомнила о завалявшихся где-то старых кроссовках, вздохнула, и решила, что от таких луж даже кроссовки не спасут. Только резиновые сапоги. Поняв, что лучше мне здесь свои сапожки не носить, я положила чулки на заднее сиденье машины и сунула ноги в резиновое творение деревенской моды. Сапоги были мне велики на размера этак два, идти в них было весело и с музыкой (на каждом шагу они издавали характерное хлюп-хлюп), зато исполнилась давешняя детская мечта – я смогла, гордо подняв голову прошествовать по луже. Но весь кайф испортила простая мысль: глупо я выгляжу в миниюбке, тонких колготках, короткой замшевой куртке и этом уродстве! Максиму тоже понравилось... Его карие глаза как-то подозрительно улыбнулись, и я со злости хлопнула дверцей так, что машина зашаталась.
– Эй, полегче! – встревожился за своего иностранного красавца Максим.
Хулиганить мне почему-то расхотелось, и я принялась ждать у машины, отгоняя на свежем воздухе хмель сна и лениво наблюдая, как Максим вытаскивает мой рюкзак и свою сумку. Напомнить, что там еще и сапоги, я не решилась, все равно в этом раю они не понадобятся. А рай был еще тот: черная земля, рыжая трава и покособленный сарайчик у некрашенного, черного от дождей забора, не внушали мне доверия, как и маленький домик, срубленный из бревен. Как в прошлый век попала...
– Бабке предлагали в город переехать, – начал Максим, – или дом новый, попросторнее, купить, так она отказывается, как и от ремонта. Говорит, что ни к чему это, старым костям и так сойдет.
– Максим, я все понимаю, – прервала я исповедь нового друга. – Она мать Александра?
– Да нет, – смущенно ответил мой друг. – Понимаешь, у отца вообще родни нет. Никакой. Мне тоже как-то странно показалось, но он говорил, что давно уже со всеми поссорился, а вновь налаживать отношения не хотел. Темная история, но в моей семье такое часто бывает.
Мне стало страшно. Невесть откуда появилось дурное предчувствие, но тут навстречу нам, прикрикнув на отчаянно реагирующего на мою нескромную персону кудлатого пса, вышла встречать высохшая старушенция с улыбкой на тонких губах. Максима она встретила с распростертыми объятиями, на меня посмотрела как-то странно, скрывая злость в выцветших желто-голубых глазах. Знает! Знает, но перед внуком скандала не устраивает. Представив, какие веселые у меня будут рождественские каникулы, я пообещала себе, что никогда больше ни с кем не поеду в деревню родственничков навещать. И мои опасения подтвердились...
Вечером старушка объявила, что у всех деревенских коров внезапно скисло молоко. С чего бы это? Я могла сказать – с чего. Ведьмочка явилась в моем лице, о чем и говорили хитрющие старушеские глазки.
Потом мы узнали, что соседская коза отказалась давать молоко и почему-то сгрустнела. Кто виноват, по старушечьим глазам можно было прочитать сразу.
Ну и напоследок Тузик второй соседки вчера всю ночь лаял. Наверное, приход злого человека унюхал...
Откуда старушка, вечно трущаяся под ногами, вынюхивала новости, оставалось загадкой, но она не оставляла нас с Максимом ни на мгновение, проявляя к внуку повышенную заботу, а ко мне – повышенное внимание, как к нежелательной госте, которую, впрочем, надо ублажать.
Решив, наконец-то, что мне надо переодеться, я забралась за ширму, отделяющую спальную часть дома от своеобразной гостиной. Старуха, на правах дамы, проскользнула следом и нравоучительным тоном громко начала сочувствовать о моей небольшой груди, толстоватой талии и бородавке под шеей. Все мои недостатки были крупно преувеличены, произнесены вслух и донесены до максимовых ушей. Вышла я из-за ширмочки в джинсах и длинном светлом свитере, как оплеванная. Но тут-то старушке не повезло: Максима в хате не было. Умный внук, то ли специально, то ли случайно решил как раз во время моего переодевания сходить за водичкой, а? вернувшись, со смехом рассказал, что видел крупную лису, так и выбежавшую из-под его ног. Именно на нее, наверное, и лаял всю ночь бедный Тузик. Старуха скептически поджала губки, мое настроение поднялось и мы сели за стол. В восемь вечера...
В девять, отведовав старушечкиной наливочки, я, едва переставляя ноги, запросилась на улицу. Максим, на правах хозяина вышел следом. Доведя меня до скамеечки, он устроил мое ослабевшее тело на деревянной доске и показал на небо:
– Смотри!
Я посмотрела, и у меня перехватило дыхание. Ночь была ясная, и по черному покрывалу темно-синего неба раскинулась частая-частая россыпь ярких звезд. Такого чуда я не видела раньше никогда, да в городе его и не увидишь... Господи, как же хорошо! Прижавшись к Максиму, дрожа на холодном воздухе и чувствуя, как густо покраснели из-за домашней наливочки щеки, я душой потянулась к посыпанному серебром небу, растворяясь в ночной красоте, и впервые за вечер мысленно поблагодарила Максима за чудесную поездку.
Но Максиму эта красота, деревенская тишь были привычны. И пока я занималась звездочками, он занялся мной. Не успела я повернуть голову, чтобы поделиться с ним впечатлением, как его губы вонзились в мои. Властно вонзились, по-хозяйски. Будто он чувствовал, что имел на меня право, и не хотел отпускать. Перед моими глазами вспыхнула вспышка, хмель вылетел из головы, кровь вскипела, и я растворилась мягким медом на его губах, россыпью звезд в его темных глазах. Максим отпрянул, а я чуть не свалилась со скамейки, лишившись опоры, и внезапно показавшийся ледяным воздух серебренной волной наполнил мои легкие.
– Прости, – прошептал он, глупо прошептал, как в дешевой мелодраме.
Плевать я хотела на его извинения! Схватив Максима за ворот куртки, я притянула его к себе и приблизила свои губы к его, ощущая его немного пьяное дыхание. И Максим понял, обнял меня за талию и вновь поцеловал. Теперь уже иначе, нежно и зовуще... И поняла я в этот миг, что и не любила никогда, собственно, этого Дала, а просто душа моя изнывала в ожидании его, Максима...