Доктор Сосновский брел по улице, погрузившись в невеселые думы. Отпраздновав двадцатилетие Зины, и заодно – двухлетие супружества, Валерий Антонович вызвался проводить тещу, маму Зины к ее родственникам, у которых она непременно хотела ночевать. Пока ждал на остановке, пока вез болтливую тещу на другой конец города, ее трескотня успела осточертеть. К Зине Сосновский уже привык, да и стеснялась жена трещать без умолку при нем, а тут выпила немного за столом, и они с матушкой оглушили молчаливого Валерия Антоновича своими громогласными воспоминаниями.
Нет, доктор Сосновский вовсе не жалел, что женился на Зине, супруга из нее вышла хорошая, домовитая и хозяйственная. Вот только не хватало в этой спокойной жизни Сосновскому чего-то. Души, что ли, не было у этого брака. Поэтому и сбегал из дома Валерий Антонович, часами бродил по Павлодару, сидел на берегу Иртыша. И все думал – как сложилась бы его жизнь, если бы не Зина. Так и жил бы бобылем в запущенном сумрачном доме? Или отыскал бы тайную свою мечту – славную девочку с позолоченным весной носиком? Ну, отыскал бы. А девочка рассмеялась бы ему в лицо – ишь, растащило перестарка. И как потом жить после такого?
Валерий Антонович курил сигареты одну за другой, и шел домой пешком, через весь город. Ну, не хотелось Сосновскому этой теплой ночью ждать автобуса, потом трястись в нем, душном, девять остановок. Проводил тещу, да и пошел восвояси.
А ночь и впрямь была хороша – алмазная пыль звезд на темном бархате неба, слабый ветерок едва шевелит листья на спящих деревьях. В такую ночь хорошо вспоминать любимые лица, счастливые минуты, и сладостный трепет пробегает по телу от некоторых воспоминаний.
Валерий Антонович думал о покойной Лене, о всепоглощающей любви, враз отменившей все прежние привычки, чувства и пристрастия. О нерожденном ребенке, которого они с Леной так ждали. Зина тоже иногда заговаривает о том, что им пора бы завести ребенка, да и Валерий Антонович не против. Только что-то не получается.
Вспоминал доктор Сосновский и шаловливые пальчики и большие глаза ребенка, лежавшего у него в отделении два года назад с банальной аппендэктомией. Ах, Алиса, Алиса! Кому – подростковые шутки, а кому загадка на всю жизнь. Чего хотела девочка? А чего до сих пор хочет он сам от нее? И не надо прикрываться женитьбой, она ничего не изменила, и не отменила в странном, горьковатом и незабываемом чувстве, которое Валерий Антонович испытывал к почти незнакомой Алисе Иволгиной. Женился, думал семья поможет забыть, забыться. Ничего не помогла. Только теперь стало еще хуже. Ах, Алиса, Алиса! Кто бы сказал доктору до этой встречи, что так в жизни случается – не поверил бы. Ничего время не лечит, разве так, слегка анестезирует.
Сосновский тряхнул головой, отгоняя наваждение, но подсознательно уже рылся в воспоминаниях. «Парковая, дом 39» - услужливо подсказал мозг. Адрес Валерий Антонович знал давно, выписал, как и телефон, из истории болезни. По телефону даже звонил однажды. Брякнул что-то о любви и, испугавшись собственного нахальства, бросил трубку. Слава Богу, не успел услышать ее издевательского смеха.
Ноги сами вынесли Сосновского на Парковую улицу. Зачем – было совсем непонятно. «Она замужем и больше не живет здесь» - ехидно заметил кто-то в душе Валерия Антоновича. Ну и пусть. Хоть на дом посмотреть, в котором она жила.
Отчетливо сознавая все мальчишество своей затеи, доктор Сосновский отыскал тридцать девятый дом и остановился под его погасшими окнами. Высчитал, что ее квартира должна находиться на шестом этаже, осмотрел ряд темных окон. Одно еще светилось – второе от угла. Не ее ли?
В голове слегка шумело от выпитого на праздновании коньяка, и Валерий Антонович присел на скамейку у подъезда. «И что дальше?» - спросил он сам себя. И сам себе ответил: «Ничего. Дыши, пока можешь, одним с нею воздухом, а потом – марш в свое стойло, под бочок к законной супруге».
Валерий Антонович горько усмехнулся, стряхнул с себя остатки любовной оцепенелости и двинул домой. Дурак, он и в Африке дурак.
Уже выходя из двора, оглянулся, успел заметить, как погасло последнее окно в спящем шестом этаже…
Зина не стала особенно придираться к мужу, полночи прошлявшемуся по городу. В конце концов, ее же разговорчивую маму ходил провожать. Да и за что к нему придираться – мужик, как мужик, зарплату исправно домой носит, не пьянствует, не гуляет. А что по временам становится каким-то отчужденным и малопонятным, так у всех свои странности. Тем более что он из семьи, в которой поколение за поколением – сплошь интеллигенты. Вон, книжек два шкафа, да еще в маленькой комнате сколько. Зину книжки не привлекали, ну их, только пыль скапливается. Муж без книжки и спать не ложился, но к этому Зина уже привыкла. У интеллигенции свои заморочки, пусть читает, коль охота.
Зина исподтишка гордилась мужем, ну у кого из ее подружек, деревенских девчонок, муж – ведущий хирург горбольницы? То-то. А ей повезло, ухватила молодого вдовца с приданым, да еще при такой должности. Правда, когда Зина выходила замуж, Валерий Антонович еще не был ведущим хирургом, признание пришло позже. Тетка Валя, живя по соседству, поди от злости бесится, глядя на ее, Зинино, счастье. Так ей, старой дуре, и надо. Вот еще бы мамаша со своими колхозными замашками пореже в гости наезжала, не срамила бы дочку. Впрочем, муж молчит, не ворчит за мамашины частые приезды. Ну, и то, слава Богу.
Жалела Зина, что никак не получается у нее родить Валерию Антоновичу ребенка. Родила бы, глядишь, и перестал бы муж поглядывать на нее отчужденно, словно издалека. Привязала бы ребенком прочно. Как-то неуверенно чувствовала себя Зина в большом доме Сосновского. Надеялась, что со временем это пройдет, вот только дитя бы еще. А лучше – двух, или трех…
А Валерий Антонович не догадывался о сомнениях жены, для него она была просто человеком, которого он обещал не обидеть, и слово свое держал. В конце концов, он делает все для того, чтобы молодой жене неплохо жилось, чего же еще от него требовать? А уж тем, что бережно хранит он в самых глубоких тайниках души, доктор Сосновский ни с кем делиться не собирался. Да, нехорошо, да, ложь и лицемерие. Но ведь иначе жизнь совсем никчемной станет. Тьма и тьма. И он привык к угрызениям совести, как привыкают к застарелым хроническим болячкам. Жил, стараясь не обращать на них внимания. Алиса оставалась его единственным светом в окружающей тьме, и Валерий Антонович берег этот несбыточный свет, хранил свою боль и горечь, как великую ценность. Высшую ценность заплутавшего во тьме человека.
С той памятной ночи, когда слегка захмелевший доктор Сосновский стоял под погасшими окнами дома на улице Парковой, он зачастил туда. Близко не подходил, но издали не раз видел, как Алиса возвращается домой, как идет она, тоненькая и беззащитная в своих тесных джинсиках, беззаботно помахивает сумочкой. Алису никто не провожал, во всяком случае, Валерий Антонович этого не видел. Однажды вышла она со светловолосой женщиной, в которой было что-то неуловимо схожее с нею. С матерью – решил Валерий Антонович. Видел как-то Алисину мать с мужчиной, украшенным реденькой «ильичевской» бородкой. Отца Алисы доктор видел еще в больнице, но тот появлялся у дома крайне редко.
В один из вечеров, по телефону сославшись на срочную работу и успокоив Зину, Валерий Антонович задержался у Алисиного дома допоздна. И видел, как Алиса вернулась домой в сопровождении долговязого юнца. Мучась ревностью, во все глаза смотрел, как в полосе света, падавшей из подъезда, Алиса целуется со своим провожатым, а потом, откинув голову, звонко смеется чему-то.
Эту ночь доктор Сосновский провел без сна. Чтобы не тревожить жену, вышел на кухню, курил, пуская дым в открытую печную дверцу, и сходил с ума от ревности. Живое воображение рисовало Алису в чужих объятиях, и Валерий Антонович стискивал зубы от боли, которую пробуждала в нем эта картина. К утру понял – так больше нельзя, нужно на что-то решаться. Голос разума подсказывал, что надо забыть кудрявую маленькую ведьмочку, успокоиться и зажить с женой по человечески, безо всяких этих вывертов и искательств. Но было что-то, что говорило о невозможности спокойной, нормальной жизни. Была тьма, которой Валерий Антонович боялся всю свою жизнь, и сейчас эта тьма обступила его так, что даже вздохнуть в ней казалось невозможным. Плотная, осязаемая тьма, сопровождавшая Сосновского с самого детства, торжествовала победу, а он, уже далеко не босоногий мальчик, выросший из детской пижамы, ничего не смог бы изменить безумной храбрости ночным походом в угольный подвал. И Валерий Антонович терзался своим необъяснимо безумным чувством, не будучи в силах ни отказаться от него, ни противостоять ему…
День был самым обычным, рядовым и рутинным. От этого накопившаяся за лето усталость чувствовалась сильней. Проверяя перед закрытием магазина сигнализацию, Алиса вспомнила, что мама в очередной поездке, и сегодня можно не готовить ужин. Это обрадовало. Ради себя одной Алиса не собиралась торчать на кухне лишний час. Идя домой, мечтала о том, как встанет под тугие струи душа, смоет с себя дневную усталость, а потом устроится на диване с новой книжкой Акунина, которую вчера купила по случаю.
Зашла в гастроном, купила кое-что из продуктов и пакет апельсинового сока. Засмотрелась на выставленные в витрине небольшого киоска лазерные диски, подумав, взяла себе альбом «Rammstein», давно на него заглядывалась.
Предвкушая спокойный вечер, вечер отдыха, Алиса уже подходила к своему подъезду, когда слева, от беседки, в которой пенсионеры двора вели шахматные и доминошные баталии, к ней шагнул кто-то, высокий и стремительный.
- Ты?! – выдохнула она, узнавая, и еще боясь поверить своим глазам.
- Испугал? Прости. – Сказал доктор Сосновский.
Почему «на ты», ни один из них не задумывался. Вышло так, словно они расстались только вчера, и что знали друг друга лет десять.
- Я должен объяснить… - заговорил Валерий Антонович задыхающимся голосом.
- Нет. Ничего не надо объяснять, я все знаю.
Алиса сказала это непреклонно, и Сосновский понял - действительно, не надо. Он взял пакет из рук Алисы и пошел за нею к лифту. Сказать, о чем он думает в этот момент, Валерий Антонович не мог, только чувствовал, как гулко бухает сердце, да подрагивают от душевного напряжения губы.
Алиса оглянулась на Валерия Антоновича, вошла в лифт.
- Я ждала тебя. – Просто сказала она, когда кабина скользнула вверх.
Она во все глаза смотрела на Сосновского, и это было настолько невероятным, что вытеснило все прочие мысли и ощущения. Вот он, доктор с «арабскими» глазами, похудевший, нервный, рядом с ней. И, потянувшись, она легко сможет прикоснуться губами к его сухим губам. Прикоснуться… и что дальше? Думать об этом Алиса боялась. Но ведь не тягостные «супружеские обязанности» привели сюда его, любимого, желанного.
Они вошли в квартиру молча, и Алиса поблагодарила судьбу за то, что мамы нет дома. Разве смогла бы она чинно поить чаем того, которого ждала столько лет? Еще в прихожей они принялись срывать одежду друг с друга. Брошенный за полной ненадобностью пакет с продуктами сиротливо притулился к двери, да так и остался там лежать. А Алиса самозабвенно изучала гладкое и мускулистое тело доктора Сосновского, то нежно проводя по коже пальцами, то целуя его магнетические ямки и выпуклости.
Так, вдвоем, они и залезли под душ и, упиваясь своей любовью, мыли друг друга, целовались, захлебываясь тугими струями воды, совершали тысячи глупостей, на которые способны только безрассудно влюбленные…
Когда улеглась первая, самая жаркая страсть, Алиса вспомнила о покупках, принесла пакет с соком в свою комнату, сунула в проигрыватель купленный диск. Слышала ли она музыку? Может быть. То, что она испытывала в объятиях Сосновского, исключало из жизни Алисы всю вселенную. И представляло собою иную вселенную, полную любви и неутолимой жажды обладать и принадлежать друг другу. Новую, словно омытую их общими муками и безумствами, на которые так неистощима настоящая любовь.
Какою бы долгой не была ночь краденой любви, она когда-нибудь кончается. Кончилась и эта. За окном занимался серенький рассвет. Они сидели в гостиной друг напротив друга, и Валерий Антонович держал Алисины руки в своих.
- Я тебя никогда не забуду.
- И я тебя…
Им так много нужно было сказать друг другу, что они не говорили почти ничего. Обычные слова становились тусклыми и невыразительными, и казалось нелепым употреблять их для обозначения своих мыслей. Поэтому Алиса и Сосновский просто смотрели друг на друга, и все. А разве есть что-нибудь, более важное и значимое, чем смотреть вот так в глаза любимого человека, прежде чем расстаться навсегда? Расстаться, горестно сожалея о несуразных поворотах судьбы, о неверно принятых решениях и легкомысленных поступках, взятых на себя обязательствах, разделивших их миры непреодолимой пропастью. Миры, разделенные тьмой, которой следует бояться каждому живущему…
2005 год.