Я делал уроки, когда услышал, что в двери провернулся ключ. Я знал, что это пришла с работы мама и бросился к двери. Мама всегда приходила с работы, нагруженная « авоськой» с продуктами, потому что заходила по дороге в магазин. Надо было помочь ей раздеться, забрать у нее «авоську». Но в этот раз…
Прямо с порога мама протянула мне что-то завернутое в бумагу и перекрещенное бумажной бечевкой. Это «что-то» было довольно объемистое.
-Что это? - догадываясь, но еще не веря своему счастью, спросил я.
-Разверни – узнаешь! – с улыбкой ответила она.
Сверток был на вес легкий. Сердце у меня колотилось, когда я разрывал бечевку и лихорадочно разворачивал бумагу. Неужели? Это была ОНА. Она – предмет моих мечтаний и желаний. Легкая, теплая, прошитая, какого-то удивительного, незнакомого цвета…Нет, не серого, а, скорее, серовато фиолетового. (Много позже я узнал, что этот цвет называется «маренго»)
Она как будто серебрилась в моих руках, она пахла тем, неуловимым запахом краски, которой пахнут новые вещи. Я держал ее в руках, вертел так и сяк, боясь спугнуть момент счастья, боясь надеть ее на себя. Наконец, я рискнул и надел ее. Застегнул пуговицы и подбежал к зеркалу в прихожей. В нем отразился я, с лихорадочно блестящими от счастья глазами. Я повернулся одним боком, другим – сказочное изображение не исчезало из зеркала. Что-то огромное, бешено радостное овладело мной в эту минуту.
И вдруг…В зеркале я увидел маму, которая, так и не раздевшись, стояла около двери и взгляд обращенный на меня был такой печальный, что резануло сердце. Я бросился к ней, обнял ее и целуя милое, родное лицо мамы, говорил ей какие-то слова благодарности, но она так и не повеселела.
-Помоги мне раздеться, приморилась я что-то! – тихо сказала она.
Я помог ей раздеться, она прошла на кухню, а я снова уставился на себя в зеркало.
-Мам! Я на улицу! Ладно? – крикнул я.
-Хорошо! – услышал я тихий голос мамы.
Я стал быстро одеваться. Лихорадочно навернул портянки и всунул ноги в кирзовые сапоги. Навернул на шею шарф, застегнул фуфайку и достал фуражку, которую никогда еще не надевал. Она лежала и ждала своей минуты, чтобы быть в ансамбле с фуфайкой. Кепочки – восьмиклинки уже отошли из моды и я впервые надел серовато-белую фуражку, в мелкий продолговатый бархатистый рубчик.
Я шел по улице и мне казалось, что все встречные мне люди смотрят на меня и завидуют. Ноги сами несли меня куда-то, светило, клонящееся к закату мартовское солнце и я был самым счастливым человеком на свете. Я пришел на развалины, где всегда собиралась наша мальчишеская компания. Фуфайка была оценена по достоинству.
-Вещь! – сказал наш вожак Герка. Меня вертели из стороны в сторону, я был среди своих…Все вокруг были в фуфайках, у кого получше, у кого похуже. Кое-кто к фуфайке и фуражке имел еще кожаные перчатки – это было вообще «шик маре». Это были свои, сверстники, ровесники, друзья. И я среди них - равный среди равных.
Я не помню, сколько прослужила мне эта фуфайка. Она согревала меня зимой, только добавлялась ушанка вместо фуражки, в ней было комфортно и свободно осенью и весной.
Я взрослел, рос, раздавался в плечах. Менялись представления о моде. И хотя жили мы очень бедно, старались одеваться красиво. По нашим представлениям.
За свою жизнь мне много раз приходилось покупать себе одежду, но уже больше никогда, понимаете, никогда, не было у меня такого счастья от новой вещи. Даже, от костюмов и пальто известных фирм…Не было больше такой счастливой минуты.
Только до сих пор не могу понять, почему тогда так была печальна мама, почему тогда, так резко постарело ее лицо?