В чужом краю и зима – не зима, а просто время года. Так вначале полагали рыцари Пенталя, когда наступили декабрьские холода, суровые и снежные на родине. А в этих краях над морем бежали ветра, то теплые, то холодные, от перемен погоды людей бросало в неуютную дрожь. И всё-таки зима наступила. Неожиданно и коварно. Спокойное с виду море обезумело в считанные часы. После потери трех судов капитаны были вынуждены искать прибрежное укрытие.
Наученные горьким опытом, воины Пенталя несли круглосуточные вахты в составе половины экипажа, пока вторая половина отсыпалась. В темные ночи пылали связки факелов, а рядом всегда стояли вёдра с водой на случай неожиданной искры. Не хватало ещё самим пожечь свои корабли.
После ночной атаки, в которой Саймон взял пленника, сарацины затаились. Разведчики Пенталя осмелели , и всё дальше уходили в глубь чужой земли, а корабли всё дольше ждали их возвращения.
После недолгих поисков крестоносцы выбрали спокойный залив, укрытый от неспокойного моря изгибом береговой линии. Впервые за месяцы пути возник спор о ближайших планах. Кое-кто предлагал уйти в море, где норманнским судам не страшны крутые волны, где нет скал и мелей, а значит, можно переждать непогоду. Более опытные усомнились, нет ли в этих водах боевого сарацинского флота? Если есть, то может случится морское сражение, так как сарацины не боятся атак в открытом море.
А морское сражение, как известно, дело гиблое. На море нельзя ударить кавалерией, да и от обычного пешего рыцаря толку меньше, чем на суше. В таких сражениях войско может понести огромные бессмысленные потери. На пути к Святой земле крестоносцы молятся о том, как бы миновать морской бой и добраться до берега. К тому же в море быстро кончатся припасы.
Высшие чины Пенталя выслушали всех спорщиков и приняли решение остаться в бухте. Недовольные во главе с тамплиером де Гриньи умолкли, но затаили обиду.
Впрочем, о разногласиях в рядах командиров знали не все, а многим рыцарям было и вовсе наплевать, кто и как поведёт братство в следующий бой. Эти рыцари искали драку, добычу и славу.
На Рождество море успокоилось, а зимняя стужа потеплела от снегопада.
Небо отяжелело холодными, неспокойными тучами, и сверху на волны сыпался редкий, беспорядочный снег, он ложился на снасти, на дерево и на воду безмолвным тонким узором, и несколько часов спустя суда Пенталя потеряли свой первоначальный облик.
Всё то время, пока крестоносцы маялись от вынужденного безделья, Саймон де Руж был занят важнейшим, с его точки зрения, делом. Освоить язык сарацинов, или кем там они были на самом деле, госпитальер и не надеялся. Взаимопонимания с пленницей он добивался жестами и схематичными рисунками, нацарапанные гвоздем по корабельным доскам. И вот появился результат. Кибоко поймали две недели назад, и Саймон рассчитывал на успех гораздо раньше. Капитан Штайнмюллер тихо посмеивался над усилиями госпитальера, но не мешал, однако сержанты не спускали глаз ни с госпитальера, ни с пленницы. На своем корабле абиссинец не мог допустить, чтобы Саймон вел переговоры каким-то иным способом.
И вот, пока снегопад белил суда, шатры и одежды, в сумрачный зимний полдень Саймон подошёл к капитану.
Зигфрид находился у себя в капитанской, отгороженный от непогоды шкурой и парой телохранителей-тевтонцев. Саймона впустили без звука, но госпитальер попятился, едва Зигфрид шагнул навстречу. Капитанская доля оставила заметный след на лице Палестинского ветерана. Конраду она давалась легче. А может, дело привычки, и со временем Зигфрид приспособится.
Саймон приветствовал капитана коротким поклоном.
- Давай быстро, чего у тебя? – кивнул чернокожий гигант.
Ни голосом ни взглядом абиссинец не выдал интереса. В мыслях он был далеко от диалога с госпитальером.
- Она показала, где столица.
Абиссинец криво усмехнулся и в два шага оказался подле Саймона.
- Серьёзно? Ты уверен?
- Похоже на то.
- Тогда ты более чем вовремя. Помнишь, я вчера побывал на главном драккаре?
Госпитальер ответил, что помнит.
- Так вот, там один умник обещал завтра с утра наведаться в гости. Красавчик де Гриньи. Слышал о таком?
Саймон сжал челюсти с напускным безразличием.
- Да, тамплиер. Только не… Впрочем, тамплиер как тамплиер. А не как Персеваль, упокой Господи душу мятежную.
Оба рыцаря искренне перекрестились и прошептали молитву.
- Сейчас мы сядем на щепку и поплывем к нему в гости, - заявил абиссинец, - На всё воля Божья. Теперь этот заносчивый петух не посмеет заикаться о том, какой он мудрый и прозорливый. Только ты будь готов к серьезному разговору. Саймон, тебе потребуется убедить его, а это не просто. Справишься?
- Справлюсь, - непоколебимо ответил госпитальер.
- Хорошо, я тебе верю, - капитан свистнул, было, сержанта готовить лодку, но передумал и прищурился - А давай-ка для начала попробуй меня убедить.
Через полчаса лодка с громким стуком причалила к ладье де Гриньи. Хмурые рыцари с восьмиконечными крестами на белых сюрко и невозмутимые храмовники делали вид, что на борт поднялись какие-то пустышки, а не капитан, равный их капитану в иерархии Пенталя. Саймон ловил презрение во взглядах исподлобья и инстинктивно держался ближе к Зигфриду. Кем бы не считали тевтонца, расступались исправно и ближе чем на руку не становились. Огромный рост, побитые в боях доспехи и неподъемный палаш на поясе внушали страх.
- Где капитан? – произнес из-под забрала Зигфрид.
Саймон и двое гребцов-телохранителей держали руки на эфесах. Гости не хотели ссоры, а просто показывали – шутить не время и не место. Все четверо гостей специально сняли свои сюрко ещё в лодке. Они прибыли как воины Пенталя, вне орденов и старых званий.
Де Гриньи появился прежде, чем прозвучал ответ. Тамплиер выглядел немного помятым не то после бессонницы, не то после распития бормотухи. Часто Саймон выглядел не лучше, и уж ему точно не пристало строить брезгливые гримасы. Но контраст между спесивым франком в белом сюрко и покойным Персевалем был разительный. Не про таких ли говорят – «пьет как тамплиер»? - усмехнулся про себя Саймон.
- Добрый день, - Зигфрид поднял забрало и коротко кивнул.
Тамплиер напряженно сощурился, но постарался придать лицу выражение бесстрастной лени. Получилось не очень, и Саймон едва сдержал улыбку.
- Добрый день, тевтонец. Что тебе нужно?
Капитан Штайнмюллер тихо рассмеялся и поднял руку в гостеприимном жесте. Он указал на капитанскую за спиной тамплиера.
- Капитанам не стоит обсуждать дела на палубе, брат.
Де Гриньи вздохнул и коротко кивнул серву. Саймон даже сглотнул в предвкушении застолья. В последнее время рыцарский паек изрядно урезали, но будь ты трижды брат в братстве Пенталя, у капитана всё равно другой стол. Где-то в душе госпитальера шевельнулся стыд за мелочные мысли, но Саймон быстро загнал его поглубже.
Когда напряженная тишина палубы осталась за спиной, де Гриньи спросил, в чем дело.
- Мой воин отыскал путь в столицу.
- Да неужели? – тамплиер немного повысил голос, - Кто бы мог подумать. Надо полагать, вознаграждение теперь я должен выплатить? Как раз хватит для покупки дворянства, да, капитан? Ведь на что госпитальеру деньги, они и тамплиеру ни к чему, на всё воля Господа.
Слова упали в тишину, и от этой тишины Саймону стало очень неуютно.
Абиссинец сделал вид, что не понял подтекста, откашлялся и кивнул де Ружу.
- Рассказывай.
Саймон старался не смотреть в лицо собеседнику. Слишком много в нем было высокомерного презрения.
- Несколько наших разведчиков пошли в юго-восточном направлении. Вглубь земли, вдоль которой плывет флот. Именно в том направлении братство потеряло больше всего людей.
- Я это знаю, и дальше что? – нетерпеливо перебил де Гриньи.
- Пленник показал, что столица в этом направлении.
Тамплиер переглянулся с абиссинцем, но тот бесстрастно хранил молчание и смотрел куда-то поверх головы де Гриньи. Тамплиер хотел было задать вопрос, правда ли это, но такой вопрос – открытое оскорбление брату рыцарю и капитану.
- Как показал?
Саймон попросил пергамент и письменный прибор.
Пока он аккуратно выводил линии и рисовал какие-то знаки, капитаны внимательно ждали.
- Пленник говорит на непонятном языке, но я придумал язык символов. Я нарисовал наш флот и одну ладью, которая крупнее и выше всех. А сверху изобразил орифламму. Как сумел, - госпитальер начертил несколько значков, корявых но понятных, - То так, то так объяснял, что это наш синьор, а наш синьор должен найти её синьора, и тогда всё решится по воле Господа.
Саймон замолчал, а де Гриньи замер в напряженном размышлении. Наконец спросил
- То есть, столица на побережье, и остается только плыть вдоль берега? Так?
- Так, - подтвердил абиссинец.
- А чего вы ко мне-то приплыли с вестью? Для такого дела надо собрать совет капитанов.
- Хватит уже советов, надо выступать немедленно. Море утихло.
Де Гриньи собрался было осадить выскочку рыцаря, но перехватил спокойный взгляд капитана Штайнмюллера. Абиссинец пояснил:
- Пленник сообщает, что на подходе основная армия. А это значит, нам надо спешить. Легче с высадки атаковать небольшой гарнизон, а если повезёт, то и столицу возьмем.
Тамплиер желал возразить и поспорить, но одни факты подтверждали другие. Если береговая линия действительно изгибается к востоку, а разведка докладывает, что так оно и есть, то показания пленника похожи на правду. Карта нарисована врагом, и может быть умышленно неточной, но пленник не мог знать об исчезновениях разведчиков в указанном направлении. Скорее всего не мог. Рядовых исполнителей не посвящают в такие детали. А если же всё подстроено, тогда враг настолько превосходит братство Пенталя по уровню военной мысли, что нечего и пытаться переиграть его без боя. Остаётся единственный верный путь – идти и драться.
Железом на железо, на все воля Божья.
По лицу тамплиера было трудно понять, как он относиться лично к Саймону. Вряд ли мысли о рядовом госпитальере сильно занимали де Гриньи.
Тамплиер был не просто тамплиером, рыцарем ордена. Он был воином. Может быть, не лучшим и не самым прозорливым, но он успел освоиться с ролью командира и научился придавать значение действительно важным вещам. Найти столицу сарацинского царства, нанести единственный победоносный удар, сейчас это была первоочередная задача воинства Пенталя. Иные цели и разногласия следует отложить не потом. Будет время и желание, найдётся управа и на тевтонца и на всю его команду.
- Да, похоже на правду. Хорошо, что ваши люди так потрудились, капитан Штайнмюллер. Я распоряжусь, из казны отложат деньги.
- Вексель, - отозвался Саймон, - Деньги мне в походе ни к чему. А вернёмся домой, тогда и получу всю сумму.
Де Гриньи на мгновение замер в раздумье, потом коротко усмехнулся и согласился:
- Как тебе будет угодно, иоаннит.
Серв принес еду, немного более скромную, чем ожидал увидеть Саймон. Тамплиер пообещал составить документ к вечеру и передать с посыльной лодкой на ладью Штайнмюллера. А пока пригласил гостей присесть за стол, отведать вина и запеченного мяса.
Он выпил пару рюмок и подобрел.
- Каков ты Зигфрид, а? – де Гриньи в шутку пригрозил тевтонцу кулаком, - Я-то думал, мои люди первыми найдут эту проклятую столицу. Да мне же ещё раскошеливаться.
- Не тебе, а ордену, - хмыкнул темнокожий гигант.
Ему вино пока слегка взбодрило кровь, но не более.
- Так как называется столица-то?
- Кё-то или Кийота, как-то так – отозвался Саймон с куском мяса во рту.
- Дурацкое название, - отмахнулся де Гриньи, - Неужели это действительно столица, и нет никакой другой?
- Да.
Саймон ответил слишком быстро. И это не ускользнуло от Зигфрида. Тевтонец ждал, когда этот момент всплывет в разговоре, и возблагодарил Бога за пьяное состояние де Гриньи. Тамплиер ничего не заметил.
Перед отплытием на ладью тамплиера Саймон подробно, но сумбурно рассказал капитану всё, что узнал от пленницы. У сарацин, оказывается, есть две столицы – Кё-то и Камакура, и о том, что какая из них главнее – вопрос без ответа. Всё же Кё-то по мнению Кибоко играла главную роль. На вопрос Зигфрида, с чего бы в государстве быть двум столицам, Саймон припомнил Францию. Есть резиденция Его Величества, а есть главный город Папской области.
- Лучше бы без этих двойственных столиц, - недовольно проворчал Зигфрид, - По мне, так девка тебе голову морочит. Но с направлением на Кё-то всё сходится. Лучше никому не говори о второй столице. Собьешь всех с толку, и опять не договоримся. И вот ещё что мне покоя не дает, Саймон. Зачем?
- Что зачем? – госпитальер нерешительно улыбнулся, вопроса он не понял.
- Зачем она рассказал тебе про столицу?
- А, это, - теперь госпитальер улыбнулся уверенно, - Ну я же пообещал ей, что как встретятся синьоры, так и войне конец. Она не хочет войны. И никто войны не хочет.
Зигфрид расхохотался, да так, что Саймон растерянно попятился.
- Ну ты даешь, вот умора!
Наконец абиссинец унял смех и добавил серьезным тоном:
- Какой же ты хитрец и мерзавец! Разжалобил девку, это надо, а? Лучшего и Ричард бы не придумал.
Саймон искренне порадовался за капитана. Весело человеку, ну и Бог с ним. А вот что происходило с ним самим, он понять пока не мог. Напряжение во всем теле передалось лицу, оно словно онемело. Пальцы похолодели, в них родилась безотчётная дрожь. Каким-то краем сознания Саймон подумал, а что бы сказал Персеваль? Ещё несколько дней назад он мог бы и не задуматься о таком пустяке, как обман военнопленного, но слова Зигфрида пробудили в нем странную внутреннюю бурю. Суд совести. И стыд.
- Значит, Ричард тоже мерзавец, - со злостью прошептал Саймон.
- Не смей так говорить! Его политические взгляды это одно, политика – дело грязное, и не нашего ума дело. Но на войне он был героем, знал бы ты, сколько воинов он спас, а скольких врагов предал смерти.
- Теперь я начинаю думать, что первые крестоносцы были правы, когда честно шли на смерть во имя Христа.
Зигфрид присвистнул от удивления.
- Ох, вот ты как заговорил. Саймон, выбрось из головы всю эту слезливую чушь, от которой распирало бедолагу Персеваля. Он был великим воином, но в голове держал какие-то странные мысли. Поверь, брат, на войне лучше быть мерзавцем и хитрецом.
Пока не стал капитаном, ты говорил слегка иначе, подумал госпитальер и отвернулся лицом туда, где на скамье сидела Кибоко. За все дни, проведённые в расспросах и домыслах Саймону в голову не пришло, что он поступает как-то неверно. Как же неверно, если крестоносцы Пенталя возьмут столицу, одержат над сарацинами победу и во всем мире воцарится Царство Небесное?
Обманом он принудил девушку к признанию, и выяснил, где столица. За одно он обманул её веру. А ведь Кибоко поверила Саймону, поверила в первый раз, когда ей оставили жизнь, и поверила вновь, когда он растолковал ей о конце войны.
Может быть, впервые в жизни Саймон встретил человека, который поверил в него. Увидел в госпитальере не просто Воина Господа, а разглядел в нем что-то ещё. Что именно, Саймон не мог взять в толк, а теперь усомнился было ли на что смотреть. Выходит, он и правда всего лишь хитрец и мерзавец.
Слова покойного Персеваля и доверие пленницы растормошили душу Саймона, пробудили сердце. В разгар войны, а значит, совсем не вовремя.
- Саймон, я признаю тобоё право стараться не быть мерзавцем. Даже ценю невероятные усилия, приложенные тобой в этом нелёгком деле. Но ты действительно приблизил победу и конец войны. Малой кровью.
- И малой верой, - процедил Саймон, - Скажи, капитан, а пленница захочет принять Христа, когда раскроется обман?
Абиссинец сощурился на госпитальера тяжёлым напряженным взглядом. На вид капитан было готов что-то сказать в ответ, но с каждым мгновением правдивость и правильность ответа таяли. Обычно Зигфрид не вел таких заумных споров. А тут вдруг подумал, как много перенял Саймон у Персеваля, с тем тоже спорить было не просто. Было кое-что ещё, поразительное и ясное, но трудно объяснимое словами. Госпитальер говорил немного и просто, но каждая его фраза отдавалась эхом в сердце, оставляла след и подталкивала к мыслям или действиям. Точно так же разговаривал фон Эшенбах. Зигфрид с грустью подумал, как верна поговорка: первыми гибнут лучшие. Это в сказках отважные герои доживают до победы в славе и во здравии. В жизни всё иначе.
- Сймон, я тебе не храмовник и не схоласт, чтобы толковать о таких материях. Захочешь обсудить это, обсуди с епископом, вон он там у мачты с братом рыцарем беседует. Это его работа, наставлять умы и души на верный путь. Но все наставления - потом. Прежде проведаем тамплиера.
Госпитальер доел мясо и потянулся за новой порцией вина. Пока де Гриньи продолжал нетрезвый сбивчивый монолог, Зигфрид слушал его без внимания. Абиссинец осторожно наблюдал за Саймоном, заметил, как начинает действовать вино, и опять вспомнил разговор перед отплытием. Пожалуй, хватит ему пить, решил капитан Штайнмюллер. Как бы лишнего не наговорил.
- Эй, брат рыцарь, кончай грешить чревоугодием! – прикрикнул Зигфрид на госпитальера.
- Тевтонец, ты чего взъелся-то на малого?
- Не твоя забота, брат тамплиер, - отмахнулся Зигфрид, - Своими рыцарями командуй. Саймон, давай-ка бегом в лодку, и на ладью. Помнишь, ты хотел поговорить с епископом?
Саймон чуть было не возразил, но встретил непреклонный взгляд абиссинца и решил не спорить. Не дело это – выставлять на смех своего капитана при чужом капитане.
- Слушаюсь, капитан Штайнмюллер.
Госпитальер удалился, и тогда де Гриньи задал вопрос:
- Наливай, что ли?
- Нет, - Зигфрид деловито потер ладони, - Собирайся.
Тамплиер тихо выругался, но Зигфрид предложил дело. Пора на главный драккар, звонить в колокола о капитанском совете. Даже если враг осведомлен о пребывании флота в заснеженной бухте, даже если армия сарацин приготовилась к обороне столицы, есть шанс застать врага врасплох. Если флот снимется в море до вечера и пойдёт под полными парусами, можно постараться успеть за неделю, а то и быстрее. Вряд ли сарацины будут готовы к такой внезапной атаке.
Капитаны понимали, что оправданные жертвы неизбежны. Братство братством, а стратегические цели важнее отдельных жизней. Несколько разведчиков обречены вернуться в пустую бухту. И никакое сообщение нельзя оставить, вдруг его найдут сарациы? Если враг разгадает маневр, расчет на внезапность потеряет всякий смысл.
Кибоко встретила Саймона настороженным, но доверчивым взглядом. Старое одеяние лазутчицы быстро пришло в негодность, да и не спасло бы от зимнего холода. В новом одеянии, бесформенном на тонкой женской фигуре, сером и грубом балахоне, одолженном у низкорослого серва, пленница стала похожа на мальчишку. Но госпитальер не понаслышке знал, как тонкие кисти умеют держать нож и нести смерть. Руки и ноги Кибоко были по-прежнему связаны, и она с трудом могла передвигаться.
Что касается общения, то в отличие от Саймона, дева проявила больше способностей в освоении чужой речи. Госпитальер тоже выучил несколько слов, но в основном они общались на французском.
- Коннитива, Деруж-сан.
- И тебе коннитива, Кибоко, - Саймон отвернулся, бессильный выдержать пытливый и алчущий правды взгляд.
- Капитан говорить идти Кё-то?
- Да, - выдавил Саймон.
- И война конец?
- Д-да, - он прокричал эти слова не то в лицо пленнице, не то в пустоту.
Она отшатнулась.
- Когда-нибудь эта война точно кончится, - прошептал госпитальер себе под нос и отошел от Кибоко.
Под вечер, когда эскадра подняла паруса и покинула бухту, Саймон несколько раз встречал взглядом немой вопрос в глазах пленницы. Ей хватило ума понять, как далеки слова от правды, едва она увидела сосредоточенные лица воинов. Рыцари проверяли доспехи и оружие, правили перья на стрелах и выравнивали сталь клинков камнями. К мирным переговорам так не готовятся. А та поспешность, с которой воинство Пенталя покинуло бухту, в понимании девы было ни чем иным, как попыткой нанести удар наиболее внезапный и быстрый. Где-то внутри Кибоко всё ещё сомневалась, не был ли Саймон обманут вместе с ней, но сомнение быстро таяло.
Госпитальер упорно избегал любого разговора с пленницей, обходил стороной место её унылого пребывания между скамьями, и лишь раз прикрикнул на серва:
- Следи, чтобы этой давали еды и питья, ну и отводили если надо, знаешь куда.
- Как скажете, синьор де Руж.
- Пошел вон, - Саймон отмахнулся от серва, и со злостью ударил кулаком по борту ладьи.
Саймон провалялся без сна до глубокой ночи. И уснул под утро, истерзанный тяжелыми мыслям, когда небо в канатах посерело рассветом. Проснулся от шороха и тихого смеха.
- Тебе чего? – спросил он мастера парусов, щуплого и вечно напуганного мужичка.
- Слушай, да тебя по ходу просто надули. Зря ты им веришь.
- А ну-ка повтори, что ты сказал? – госпитальер спросонья дернулся из-под шкуры, и пенал с записями стукнулся о доски.
- Да бумажки, бумажки. Что же тебе золота не дали?
Саймон быстро всё понял. Встал в полный рост и ухватил воришку за шиворот. Встряхнул, как щенка, прижал спиной к скамье и навис сверху. Мастер парусов моментально утратил игривый настрой, едва госпитальер приблизился лицом к лицу. Вор подумал, что это была самая большая ошибка в его жизни.
- Но я же хотел, как лучше!
- Что ты хотел, ворюга? – проревел Саймон.
- Ну золото там, камушки, их же легок потерять. А кто бы лучше сохранил твои цацки, чем вор вроде меня? Я бы ни монетки не утаил, Богом клянусь!
Саймон яростно оскалился и потянул меч из ножен.
- Ну-ну, монетку-то может и взял бы за хранение, так и тамплиеры берут, но ты им не верь, они обманщики!
Меч вылез из ножен наполовину, но чтобы достать его целиком, Саймон переменил позу и слегка ослабил хватку. Вор дернулся, и следом дернулся госпитальер. В попытке обрести равновесие он попытался найти опору и замер в нелепой позе.
Кибоко смотрела на него широко испуганными глазами, до смешного похожая на самую обычную французскую девчонку.
Саймон едва не позабыл, как дышать. Сердце оступилось в такте и застучало в бешеном ритме.
Может, слов пленница не понимает, но ситуация ясна, как слиток на ладони. Наперекор логике, без видимых причин она всё ещё верит в Саймона.
И если минуту назад был готов почти бездумно убить, то теперь…
На мысли «почти» память кольнула душу образом Персеваля.
Госпитальер глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
- С чего ты взял, что тамплиеры меня обманули? Я читал пергамент. Да, речь далеко не куртуазного штиля, но по сути, там всё верно. Предъявителю сего, по заслугам перед отечествам, на нужды личные и так далее.
- А я читать-то не умею. Не наше это дело, буковки разгадывать, - смутился вор.
- Тогда чего ты, собака вшивая, воду мутишь? – уже со смехом изумился Саймон.
- Ну, там же это, печать стоит. Магистратская, цепная. С двумя рыцарями на одном коне. Значит, тамплиеры. А тамплиеры всегда врут.
Так все говорят, а многие так и думают. И всё-таки на свете нашелся единственный человек с желанием думать иначе. Этот человек вытащил меч, тяжелый и остро отточенный для битвы. Взвесил за рукоять, по форме похожую на крест, и перехватил поудобнее.
Для удара.
- Вот и не лезь, раз не твоего ума дело, - прошептал в лицо вору Саймон.
Взмахнул рукой.
От боли мужичок заверещал как ошпаренный и схватился руками за место, которым сидят. Госпитальер криво усмехнулся и спрятал меч в ножны.
За сценой наблюдали рыцари, уже готовые к смертельному исходу. Удар клинком плашмя даже одежду не порвал, но вышел сильным и с оттягом. Воришка, испуганный до белизны, тихо скулил от боли.
- Гуляй, пока я добрый, - пригрозил кулаком Саймон и махнул рукой рыцарям, - Эй, братья, а не испить ли нам чего крепкого? Идиоту этому тоже налейте, чтобы зла не помнил.
Охотников нашлось немало, и вскоре вынесли из кладовой бочонок браги. Воины Пенталя сгрудились вокруг, кто с чашей или рогом, кто с перевернутым шлемом.
Кибоко сосредоточенно смотрела на Саймона, но не смогла сдержать улыбку, когда растерянному вору сунули в руки питье. Один раз она чуть не встретила взгляд зеленоглазого госпитальера, но Саймон тут же посмотрел в другую сторону.
За развитием бесшабашного действа тихонько наблюдал капитан. Зигфрид точно знал, как поступит, если Саймон убьет вора на месте. Всё можно терпеть, оскорбления и шутки, но воровство среди братьев дело немыслимое. Сам Зигфрид убил бы и не горевал, кто потом так же умело будет править парус.
Саймон сохранил виновнику жизнь.
В другой раз капитан Штайнмюллер, как истинный христианин, мог бы порадоваться доброте и снисхождению брата по вере. Но не в этот раз и не в случае с госпитальером де Ружем. Неужели он перестал понимать мерзавца? Капитан настороженно прикинул, что можно ждать на поле боя от воина, который не убил, а должен был убить без промедления.
- Капитан, прикажете разогнать пьяниц? – осведомился тевтонец-сержант из личной охраны.
- Нет, Бог с ними, - махнул рукой Зигфрид, - Пусть пьют, как знать, для кого из них это последняя попойка.
На этой философской мысли абиссинец прервал разговор с сержантом и уединился в капитанской над походными картами.
Море лениво катило волнами под холодным ветром с северо-запада. Снег нападал густыми, хлесткими полосами, бился о темную воду, о ткань парусов и добела просоленные доски. Ветер гудел в канатах и летел попутчиком на снасти кораблей, устремлённых навстречу войне и славе.
Регент Ходзё Токимаса выслушал доклад разведки без удивления. Неприятельский флот не мог просто так исчезнуть, но корабли, замеченные в прибрежных водах, быстро ушли в море. Куда направился враг, ниххонские военачальники не знали, и предполагали худший из вариантов.
- Армия на подходе к столице.
- Сиккэн, а если неприятель повернул на север?
- И что? Если пойдёт по морю на Камакуру, мы успеем развернуть войска обратно.
- Я бы разделил боевой флот, - предложил один из командиров.
- Объясни – зачем? - потребовал регент, - Если враг минует Киото и тем же курсом двинется на Камакуру, нам понадобятся все боевые корабли.
Феодал пожал плечами и растолковал свою мысль:
- Переоснащение почти закончено, если корабли подойдут с тыла и нанесут внезапный удар, уничтожим врагов раньше, чем они высадят сухопутную армию.
- Если, если, - регент рассмеялся беззлобно, но свысока, - Ты хороший воин, но мало быть хорошим воином на море. На море фланг или тыл выглядят совсем иначе, чем на суше. Борт корабля, вот уязвимое место, а все эти слухи о перевооружении, в них больше домысла, чем правды.
Военачальник смиренно кивнул и потупился.
- Но разведчики изъяли образец горючей смеси, разве нет? – поинтересовался владелец одной из провинций, ближайших к Киото.
- Ну да, вам ли не знать, - регент коротко поклонился в сторону оратора, - Смесь получили, но мудрецы бессильны воссоздать её состав. Она горит даже в воде. Горючая смола из арсенала крепостей не так эффективна, но даже она легко сожжет корабельное дерево. Если метатели с наших судов ударят по судам неприятеля первыми…
- Сиккэн, вы оставили наши крепости почти без защиты, - раздался нервынй голос другого воина.
- Да успокойтесь вы! Армия на марше в паре дней пути от столицы, - регент слукавил о днях, так как недавно армия застряла в переходе по непогодным дорогам и оказалась отрезанной от снабжения. Подводы с провизией наладили, но так или иначе зимнее бездорожье задержало армию на семь-восемь дней. В эти дни столичный гарнизон Киото мог рассчитывать лишь на собственные силы.
Те, кто был осведомлен о положении дел, побоялись спорить вслух. Многие вспомнили о поражениях при Кавадзиме, о бездумной и провальной атаке местного феодала. Кто знает, не ждет ли та же участь других смельчаков? Пока регент проявлял завидную смелость и стратегическую удачу, так что окончательный план приняли без возражений:
- Флот остается в прибрежных водах Камакуры. Если неприятель пройдёт мимо Киото, мы будем готовы к морскому сражению. Они бросили пять судов, как видно из-за нехватки экипажа. Это вселяет надежду, что на воде мы сможем их одолеть. Если же они ударят по Киото, да хоть они трижды демоны из преисподней, численный перевес двадцать к одному решит исход битвы.
Регент определил судьбу Пенталя.
Флот одолел полосу туманной непогоды и приблизился к береговой линии. Широкий простор тихого залива дышал безветренной прохладой, и в отдалении меж горных цепей простерлась широкая долина. Пустынный, необжитый берег то тут то там пятнистый лесной порослью, выглядел приветливо, но нигде не было ни намека на портовые постройки.
- Что это значит? – насторожился абиссинец и тут же потребовал пояснений от Саймона, - Ты же рисовал по карте, путь на пять или семь дней! Мы не проплыли и двух, и оказались Бог знает где.
Пленница стояла тут же у борта, и госпитальер задал ей вопрос о столице. Короткие знаки и отрывочные слова, вот и вся беседа. Со стороны понять её было непросто.
- Боже, праведный, это я ошибся! – прошептал Саймон, - Да, пять или семь дней, но Кё-то не приморский город. Путь по карте указан верно, и теперь нам прямо, вот в эту долину. Я просто не разобрался. Теперь ясно - часть пути пройдет по суше, - госпитальер покраснел и добавил, - Наверное.
Тевтонец смерил Саймона таким взглядом, словно произнес непристойность по поводу умственных способностей госпитальера.
Через несколько минут у борта ладьи застучали весла. Это боевые командиры Пенталя прибыли на ладью абиссинца требовать объяснений. Саймон ждал, что будет непростой разговор, но Зигфрид попросту отпихнул госпитальера и удалился с гостями в капитанскую.
Саймон случайно перехватил взгляд Кибоко и насторожился в непонимании. Девушка с благоговейным трепетом смотрела на форму королевских шетеленов, команду гребцов с другого корабля. Что было причиной изумления, страха или благоговения, Саймон не разобрал, и не решался потребовать объяснений. Совесть связала его волю, и чем ближе подбирался момент развязки, тем острее терзали неуютные переживания. И испугалась пленница знаков французской кавалерии, решил наконец Саймон. Сарацины по всем миру знают, чего стоят рыцари в голубых сюрко под алыми лентами орифламмы. Она, конечно, слышала об орифламме, но в жизни не видела, в том и причина испуга.
Вскоре прибыло ещё несколько человек, и состоялся срочный военный совет. Зигфрид несколько раз появлялся на палубе, непреклонный и напряженный лицом, и ни разу не посмотрел в сторону Саймона. Но Лишь гости стали покидать ладью, капитан подозвал к себе госпитальера. Саймон ждал упрёков или расправы, но абиссинец просто хлопнул его по плечу.
- Тебе повезло, парень. Видишь ли, не мы одни с тобой такие умные. Когда флот покинул бухту, кое-кто приказал разведчикам следовать по земле. Им передали копию карты, и они подтвердили, что столица там, - он кивнул на северо-восток в направлении долины, - Мы высаживаемся и идем на штурм. Чую, ждет нас жаркая битва.
Капитан с силой сжал челюсти и шумно втянул воздух.
- Есть ещё кое-что. То ли нас подслушали, то ли, кто-то узнал без нас, так ведь бывает. Они пронюхали о второй столице, и войско разделится.
- Но, капитан, это же абсурд. Кто знает численность вражеского флота, и самое главное, где он? У нас не так много людей и кораблей.
- Саймон, кое-кому стоило бы поменять чванливую голову на твои здравомыслящие мозги, но, увы, капитанов так просто не смещают.
Госпитальер сплюнул под ноги.
- Значит, отщепенцы поплывут под командованием де Гриньи.
- Ты догадлив, парень. И с ними ещё кое-кто. Я даже не знаю, то ли из твоего ордена, то ли храмовники. Нашим точно хватило ума, да и командиры армии его Величества парни не глупые. Ладно, Саймон, будь что будет. Треть армии это ещё не беда. Рано их списывать в потери, - последние слова он произнес неуверенно.
Саймон промолчал.
В это время первые драккары и кнорры причалили к земле и начали высадку войска. Рыцари Пенталя достигли цели похода, и впереди была главная битва.
Около полутора тысяч воинов, проверенных ветеранов, а реже неопытных юнцов вроде Саймона, покинули суда и перегруппировались для наземного марша. Кавалерия составила около трети войска, да больше и не требовалось. Несколько отрядов несли разборные штурмовые лестницы, а следом катились повозки со стрелами, греческим огнем и припасами. Мало кто думал о том, что будет после. В умах и душах царила жажда войны, славы и победы. Смешно подумать, что прожженные ветераны любили войну, ждать чего-то подобного может лишь тот, кто войны не видел. Только многие помнили о потерянных товарищах, о тысячах смертей во имя освобождения Гроба Господня, и верили в конец войны и в победу. О дальнейшем позаботится Бог, ведь это его лучшие воины несут вперёд стальную справедливость.
Напрасной была тревога, не подведет ли погода. В этой далекой восточной земле зима оказалась гораздо мягче привычных сезонных невзгода. Снега почти не было, а солнце в зените светило теплом более свойственным поздней весне или даже раннему лету. В молитвах рыцари воздали Иисусу хвалу и благодарность.
Под ногами людей и лошадей не хлюпала размоченная слякоть бездорожья и не хрустел выбеленный солнцем песок. По сухой невысокой траве долин и по горному редколесью армия Пенталя быстро приближалась к вражескому городу Киото.
Саймон шел в отряде легко вооруженных мечников. Помимо полуторных клинков каждый воин нёс по два-три коротких копья, а вытянутые норманнские щиты дополняли защиту из кольчуг и шлемов. Этот отряд один из многих должен был стать ударным звеном при штурме.
Разведка исправно докладывала о перемещении незначительных групп неприятеля, а где-то впереди ждет огромная сарацинская армия. В этом почти никто не сомневался.
На утро третьего дня вдалеке показались невысокие стены города и уступчатые крыши храмовых построек за ними. Вокруг города не было широкого рва, да и стены с башнями выглядели куда бледнее многих крепостей из окрестностей Иерусалима.
При трезвой оценке шансов, у этого Киото было просто нечего противопоставить войску Пенталя. Даже если там притаились тысячи врагов, их закидают греческим огнём, а после стальное воинство пройдет по пепелищу. Если сарацины навяжут бой в чистом поле, им выпадет случай узнать, чего стоит в бою конница под орифламмой. Они сметут любое построение, будь то обычные мечники или смертоносные самураи. В помощь коннице знаменитые английские луки и боевые топоры тевтонской пехоты.
И всё же важнее – вера во всемогущего Господа и воля к победе.
Один из многих, единица в массе воинства обученного убивать. Он не слышал приказов высших офицеров, не знал, какой общий план атаки. Даже сержант, командир их отряда, знал ненамного больше. Другого госпитальер и не ждал. Смешно дожидаться карьерного роста за случайные заслуги. Но Саймон и не стремился к заманчивые вершинам в иерархии Пенталя. Про таких, как он говорят о болезненном желании оставаться собой, с ними притча о волчьей жизни и волчьем вое работает далеко не всегда.
К тому же Саймон чувствовал себя так, словно до сих пор не сумел определить, кто же он есть на этом свете, и куда ведет его дорога-судьба.
Но мир вокруг диктовал условия и отгонял неспокойные мысли. Всё дело во времени, и в тот момент, когда за спиной запели луки, а в небо с ревом полетели сгустки греческого пламени, посторонние мысли не были к месту. Саймон уговорил себя не думать о пленнице, оставленной за спиной в тыловой повозке. Ему, госпитальеру, смерть на поле боя будет вдвойне отрадна, и дело не только в жизни отданной за Крест. Смерть принесёт избавление от последней точки в истории доверчивой пленницы.
Дай Бог, чтобы когда-нибудь он сумел в себе разобраться, решил Саймон.
Отряд бегом устремился на стены. Защитники города с самого начала оказывали вялое сопротивление. Гарнизон Киото составляли несколько сотен бойцов, едва обученных держать оружие на поле боя. Робкие попытки нанести урон со стен оставляли в рядах крестоносцев единичные бреши, зато в ответ неслись тучи стрел и огненные комья. Ещё до того, как первые отряды взобрались на верхние зубья кладки, защитники города перешли к глухой пассивной обороне. И рыцари Пенталя быстро захватили пустые стены. Низкорослые, щуплые сарацины не блистали ратным мастерством, но загнанные в тупик, стояли до конца, и смерть обильно брала жертвы от каждой стороны.
От зажигательных снарядов город окутался густым дымом. Между домов гудело жадное пламя, с треском осыпались подкошенные части домов, и объятые пламенем здания превращали узкие улицы в смертельно опасные зоны. Гул пламени, топот ног и звон металла слились в единообразную, порывистую музыку, странную слуху наблюдателя. Но для каждого участника не то хора, не то оркестра, в этот миг на свете не было музыки ближе и важнее.
Многие помнили слова Конрада фон Эшенбаха, и шли в бой молча. Бойцы городского гарнизона пытались подбодрить себя криками, апытались напугать, но рыцари Пенталя не обращали внимания на крики. С криками или без, исход битвы был предрешён.
И люди на улицах, объятых огнем, продолжали молча убивать друг друга. Женских и детских криков почти не было слышно, безоружных не трогали. Грабеж и насилие подождут, их время наступит позже. А как иначе может быть на войне?
Госпитальер Саймон де Руж дрался умело и уверенно. К чему погибать бесславно или бессмысленно? Он и ещё дюжина пеших воинов посторонилась, когда на широкую улицу влетела тяжелая конница и смяла небольшое построение защитников города. Но королевские всадники быстро отступили из опасения попасть под удары копейщиков. Пехота снова перешла в наступление.
Сопротивление гарнизона слабело с каждой минутой.
По склону невысокого холма струился дым, а у вершины с треском пылали многоярусные крыши какого-то храма. Саймон ощутил странную потребность оставить поле боя и свернуть в этот храм, пока огонь не перекинулся на оба крыла широкого приземистого здания со странной крышей и необычной колоннадой.
- Де Руж! – окликнули рыцари, но Саймон лишь отмахнулся.
Воины отряда переглянулись, пожали плечами и неспешно шагнули следом. Сержанта поблизости не было, да и сарацины разбежались по закоулкам, так какие причины для опасения? Стоит признать, рыцари Пенталя тоже были не против полюбоваться на странный храм вблизи. Да, ересь и сарациновщина, но что-то в ней имеется, тянет как магнитом и завораживает.
А Саймон шагнул под тенистый свод храма и вздрогнул от эха собственных шагов. С неподотчетным ребяческим смущением госпитальер обстучал походные сапоги у входа. Впереди пол храма сиял безупречной чистотой, а простота убранства и непривычная точность линий смущали Саймона, он не привык видеть что-то подобное в храмах.
Сверху под потолком не пестрели ангелы на витражах, но откуда-то падал странный, точно разлитый по формам свет, и лучи очертили на стене узор.
Госпитальер замер и ахнул в беззвучном крике. Сердце остановилось, но тут же заметалось в груди, а дрожь озноба пробрала насквозь, и это разгоряченное битвой тело, когда поодаль ревет нестерпимым жаром хищное пламя.
На стене оказался рисунок.
Барельеф необычный по форме и цвету, странный по форме в центре, словно диск стилизован под женское лицо, но черты смазаны и не определены.
Красное солнце на белом фоне и веер золотых лучей во все стороны. Солнечный узор живо напомнил орифламму, но не обычную, а словно цветом наизнанку.
Саймон замер не в силах оторваться от созерцания солнечного барельефа.
Губы сами собой зашептали отрывочные слова молитвы, а пальцы совершили крестное знамение. Саймон и не заметил, что поднес к губам крест, подобранный у Персеваля.
Откуда-то сбоку раздались шаги, а в следующий миг с хрустом обрушилось несколько объятых пламенем досок.
Старик в длинном зеленоватом халате, седой как снег, сильно обсыпанный следами пожара, он хромоного приблизился к госпитальеру.
Саймон попятился и поднял меч.
- Убить успеешь меня странник, - медленно, с трудом и с акцентом произнес седовласый монах.
- Знаешь латынь?
- Много тайн и языков ведомо, да, - он усмехнулся, - Не ждали эллинов далекой западной страны.
- Кто ты есть? – с ужасом Саймон понял, что не только не хочет, а не может поднять меч ещё выше, для удара.
- Имя? – спросил монах, - Хирохито.
Пламя нашло новую жертву и новые доски с грохотом обрушились оземь.
- Как? – переспросил Саймон.
У старика был странный акцент, каждый звук его речи отдавал каким-то странным звонким дребезжанием.
- Фиро Фитсо? – переспросил госпитальер.
Монах повторил, но Саймон так и не был уверен, правильно ли расслышал имя.
- Я – Саймон - воин Господа Нашего, Иисуса, - представился госпитальер, и в этот миг на пороге храма появились рыцари.
Один из них носил сюрко с узором орифламмы.
Саймон вздрогнул. Посмотрел на грудь брата рыцаря, потом на барельеф, потом обратно и снова на солнце, цветами наоборот. Побледнел и почувствовал, как силы вытекли из рук куда-то в пустоту, а пальцы похолодели.
- Имя Господа написано звездами в небе, странник, - произнес монах, - Но в каждой земле Его почитают в ином созвучии. За твоей спиной лицо богини Аматерасу, Красной Астры.
- Это… и есть твой Господь? – насторожился Саймон.
Воины замерли в растерянности. Не многие из них так же свободно говорили на латыни, как эти двое, во всем отряде лишь Саймон мог похвастаться ученьем монастырской грамоте. Но рыцари не посмели прервать странный, абсурдный разговор, хоть и половины понять не могли, и видели, как брат госпитальер бессильно опустил клинок.
- Нет, странник, конечно, нет, - кротко усмехнулся монах и пошевелил рукой.
Из под складок одеяния мелькнул не то амулет, не то наградной знак. Капля белого с черной точкой и капля черного с белым пятном слились в единый узор, сомкнутый неразрывным кругом, диском, единым и иеделимым, как диск земной тверди, мира созданного Господом.
Саймон понял.
Его объял ужас от горя и пустоты, пробужденных пониманием. Странно, что в тело вернулась сила, и госпитальер поднял меч. Сталь громко и протяжно скрипнула, когда клинок лег в ножны.
Мир един, и все в нем дети Господа, кто бел лицом, тот может быть черен душой и совсем наоборот. Если у людей разные языки, да и звезды, говорят, из разных мест виднеются иным узором, что странного найти на другом краю света людей, так же преисполненных верой в единого Бога?
Где тут христианские святыни? Где гроб Господень? Разве они враги, разве не было бы мира со словами примите, братья дети Божьи, веру в истинного Бога, а если уже верите, так именуйте Его именем истинным!
И тогда напрасны кровь и страдания, смерть и страх, как напрасна жажда во что бы то ни стало уничтожить сердце далекого Востока. Глубоко непонятое Сердце.
- Да, - кивнул Саймон старику и отвернулся.
Он вышел из храма мимо взглядов, полных недоумения и странной зависти. Той самой зависти легко обратимой во злобу. На вопросы он ответил невпопад и просто пошел мимо пожаров прочь, к выходу из города. Здесь в нем не было нужды, на пепелище, переполненном смертью. Сноп искр взлетел в том месте, где догорал храм на холме.
Город Киото сдался войнам Пенталя.
А Саймон как будто нашел немного истины, но потерял веру в безгрешность меча, поднятого за Распятье.
С каждым шагом груз мыслей и мрачных предчувствий тяготили все сильнее. Мало кто обратил внимание на одинокого госпитальера. Он по ему лишь ведомой надобности оставил позади распахнутые ворота и побрел к повозкам. Истина и смятение толкали вперед, а сердце наполнила жажда прощения. Он живо осознал, чего стоит потерять каплю настоящей, искренней веры. За потерей пустота, и нет ничего такого, что могло бы заполнить пустоту, только надежда. На что, как сказать он не знал, а если бы знал, то не посмел бы думать.
Встал перед ней во весь свой немалый рост, стройный, широкоплечий и сильный. Руки, тренированные для боя, с растерянным бессилием висели вдоль тела, он даже шлем снять не сумел. А может, не посмел.
Под глухим забралом проще скрыть стыдливую дрожь, а руки и сюрко, перепачканные золой и кровью, их все равно не скрыть, как бессмысленно скрывать правду.
Саймон сделал шаг вперед и упал на колени.
Он старался не смотреть ей в глаза, но и взгляда не мог отвести. Там, в напряженной страхом и болью глубине пылал расплавленными слезами немой вопрос, на который госпитальер не смел искать ответ, потому что не знал ответа, и оказывается, не знал себя до этого самого мига.
- Я не могу понять, как люди настолько слепы и жестоки. Да я и сам такой, и нет мне прощения, я не прошу о прощении. То есть прошу, но как мне быть, я ведь знаю, что не заслуживаю. Я всю жизнь только и делал, что жил, как захочется, а потом стал воином Господа, и тогда мне стало все простительно за веру служение. Я поклялся, и поклялся Его именем в верности Ему и Его делу, в безграничной преданности христианам, но не только христианам, кодекс госпитальеров не делает различия, понимаешь? А я поклялся от души, но не понимал этой клятвы. И предал тебя, твою веру в своё милосердие потому, что я не мог предать веру братьев Пенталя. Нет, я вру, я всё вру, но я не понимал, а только сейчас понял, и не знаю, что будет дальше. Видишь, - он вынул клинок и приложил крестовину к губам, потом к сердцу, - Я воин Господа, и я пойду на бой, на смерть, потому что поклялся и не мог иначе, и сейчас иначе не могу. Но я бессилен разобраться, что верно, а что нет, а вот вера моя пошатнулась там, в храме Аматэрасу.
От имени богини Солнца дева вздрогнула, как от удара.
- Кибоко, я не могу просить прощения за свои поступки, я только прошу понять, что раскаялся в том, как не понимал тяжести греха. Греха, когда обрек на смерть твой народ и твою веру в моё милосердие. Но я не мог поступить иначе, и может счастлив тем, как был тогда слеп и бездушен, а как было бы сейчас, будь я должен найти путь к столице? Да также и было бы, я и теперь буду держать этот меч и биться за братство Пенталя, за Господа Иисуса, но я не хочу. Это моя доля, но не я её выбрал, и я буду последним мерзавцем если теперь предам свои клятвы. Но… Кибоко, я не могу понять, не знаю, как смогу с этим жить. Проще сойти с ума. Или погибнуть, так будет проще. Но я не стану специально искать смерти, я нужен моим братьям, мои меч и жизнь принадлежат ордену, и они же в руках Господа. Я только одного хочу. Надеяться, что буду прощен тобой за то, как убил в тебе веру. Это просто надежда и ничего больше. Понимаешь?
Он продолжал говорить связно и бессвязно, тихо и громко, и не мог разобрать, что она видит за прорезью стального шлама, как много ей понятно из этих сбивчивых слов чужого языка.
Кибоко видела.
Не понимала и десятой доли его бессвязного лепета, но смотрела в распахнутые отчаяньем глаза, а может ей чудились горячие, больные слезы, и на всем свете никто из людей не мог бы сказать, были они или их не было.
Ниххонская дева не могла принять истину без боли, и боль утихнет не скоро, но сердце девы потянулось навстречу странному воину, так как в глубине не потеряло веры и вот пришло понимание - не зря.
Она поняла госпитальера. Утвердилась в своей вере и даже простила.
Взгляд бессилия и боли смягчился, а губы, сжатые в немом упреке, расслабленно отдали миру вздох. Что-то ещё промелькнуло во взгляде Кибоко, но Саймон не смог разгадать мимолетный порыв.