20. Университет. Бифитер
День не задался… «Что утро, то и сутки», - подумала Флёр. Даже есть не хотелось. Хотелось пить, но воду надо экономить. Уже начинало сильно резать почки: не поймёшь, что хуже – пить, чтобы кончилась драгоценная вода, или терпеть и мучиться. Ох, не любила Флёр, когда ограничивали её свободу!
Нужно действовать – обстоятельства вынуждали, а тело погрузилось в гнетущий покой – будто всё сделало и теперь можно застыть с остановившимся взором… Флёр пошла на компромисс: спустилась во двор.
* * *
Ушла, наконец. Щёлкнула её дверь. Костя уже дрожал от предвкушения. Решился!
Вчера он пил оставшееся у Виктора коллективное вино и соображал плохо. Просто упал и уснул. С утра что-то вынесло его во двор, а потом и в лес с этой трахнутой компанией.
Зато теперь ему стало совершенно ясно, что эта заторможенная – совсем не невинная овечка. Что она вытворяла со львом? А сам лев? А как объяснить потерю целого часа жизни в этом хищном лесу? - Морок, морок и сплошная гибель! За ночь – половина людей. Она же берёт кровавые жертвы. Жрёт их: то поодиночке, то скопом. Прав был Витька, не зря её ненавидел. И эти её прислужники! Все вокруг вьются.
Убрать её, так хоть кого-нибудь спасти удастся. Конечно, уйдут потомки на деревья, слишком мала выборка, зато род человеческий не угаснет! Все эти, перепутавшись, уже не так опасны станут, сгинет эта их чёртова магия.
В рюкзаке Витьки он нашёл ещё две бутылки. Бифитер! Вот жлоб, светлая ему память. И ещё – пакет пластида. Господи, ну зачем ему был пластид? Ведь из дома его приволок. Но Косте ясно, как его использовать: он оторвёт голову у этой монстрозной твари Флёр и сохранит человечество. А потом Костя выпьет Бифитер: отпразднует и помянет Генку с Витькой.
Упаковка пластида лежала на полу. Костя пытался попасть ногой в штанину. В комнате было жарко, в самый раз в трусах, но на дело придётся надеть эти зимние брюки с ворсом: другие добыть негде. Собственно, почему негде? В общаге наверняка полно шмоток.
Угораздило их торчать под боком у этой… повелительницы львов. Думает, за богиню сойдёт. А мы её, как комара! Сейчас всё подготовим - и начнём новую эру.
Запертая дверь открылась.
- Здравствуйте, - вежливо сказал Мигель.
Наверное, всё-таки забыл запереть дверь. Совсем одурел… Костя разозлился.
- Здравствуй, - ответил он. – Ты что здесь делаешь? Я занят.
Мигель всё же вошёл и подошёл к упаковке пластида. Не страшно, она пока безобидна.
- Это что? Пластилин? – спросил Мигель и ткнул в упаковку пальцем.
- Не трогай! – сердито ответил Костя. – Иди погуляй. Ты мне мешаешь.
- Тогда до свидания, - надулся Мигель и ушёл.
Дверь с грохотом закрылась. Костя надел, наконец, штаны. Пора. Взять железки и…
Взрыв размазал его по стенам.
* * *
Что-то хлопнуло наверху, и снова тишина.
Мужчины побежали проверять. Флёр тупо сидела, не в силах даже уползти с солнца в тень. Время текло медленно. Когда мужчины вернулись, она подняла тяжёлую голову.
- Ничего, - сказал Илья.
- Только куда-то делась комната нашего Кости, - покачал головой
Фёдор. - Есть комнаты до неё, есть после, а между ними глухая стена. Ой.
- Ой, - согласилась Флер. «А этот-то что натворил?» - подумала она.
- Я люблю тебя, Флёр, - признался Мигель, подлезая ей под руку. – Я с
тобой посижу.
- Я тоже тебя люблю, - она погладила его по голове. «Только бы поменьше потерь». И она опять застыла, глядя в огонь дальнего костра.
Мигель надулся. Если бы она знала! Золотые глаза вспыхнули гневом. Пробегающий Миша нахмурился и показал глазами на Флёр.
«Береги!» - будто сказал он.
«Уж я ли не берегу!» - горько подумал Мигель.
Противостояние
У костра суетились героическая Мария Филипповна, неугомонная Мария и – о чудо! – человек пять целителей. Проблема питания сохранила остроту: продукты, выданные группам из зоны «Б», сгинули вместе с людьми, и голод уже подступал.
Мария громко колотила в кастрюлю, созывая на обед; представители двадцаток, покинув рабочие места у костра, вытянулись в очередь.
Мало. Их мало!
Миша принёс еду, сел рядом.
- А где Алик? – спросила Флёр. – Он что-то исчез. Неужели?
- Нет, забегал, - прервал смущённый Миша. – Жив он, не волнуйся. Просто куксится. Придёт.
Рядом пристроились целители. Ими командовала Мария. Тут же топтался с потерянным видом Илья.
- Вот! – торжествующе сказала Мария, указывая ложкой на свою отару.
- Им уже лучше. Я им говорила – труд города берёт… Или нет? Ну, ясно. Если бы я бросила Пиньку с Зинькой, когда у меня грипп был – они бы умерли. Я к ним ползком добиралась, да ещё в повязке – гриппы некоторые для птиц опасны… И выздоровела как миленькая! Мы ещё сегодня в лес пойдём, пусть посмотрят, как там красиво, а то всё по комнатам болели.
- Действительно легче? – спросила Флёр у бледной, худой и невероятно мосластой женщины.
- Легче, когда со всеми, здесь, у огня. Когда делаешь что-то, – женщина обняла Марию, – и когда этот вечный двигатель вокруг носится. Она меня сначала жутко раздражала: мешала болеть. Потом… я подумала: если жить всего пару дней, то не в постели же! С людьми, с радостью.
- Видите, и врач не нужен, - засмеялась Флёр.
- Нет. – Глаза целительницы угрюмо блеснули. – Эта дама не нужна.
Флёр проследила за её взглядом. Элеонора тоже получала еду со своими соратниками.
«Их-то поболе будет», - тяжело подумала Флёр.
- Значит, сделали выбор? – спросила она.
- Мы – одно, - сказала суровая женщина, - делить нас в такое время – подлость.
Вся компания Миши с Марией выглядела уморительно: ни у кого, кроме Флёр, не было лёгкой одежды. Делали, что могли: резали свитера, отпарывали рукава, отрезали голенища сапог… Суровая дама была в размахайке с меховым воротом, без рукавов и с одной большой пуговицей. Брюки были отрезаны по колено и оканчивались художественно нарезанной бахромой.
- А они где взяли одежду? – спросила Флёр, кивая на дам Элеоноры. Мужчины просто сняли пиджаки и выглядели не столь экзотично, зато все матёро благоухали.
- В общежитии, - ответила Мария. – А мы решили, что эти вещи принадлежат мёртвым или безумным людям. У нас нет права носить их вещи – это память о них, а мы их не знали. Мы сегодня вечером опять будем платья шить.
- Из чего? – изумилась Флёр.
Илья хихикнул:
- Из занавесок! Святое дело. Кому нынче нужны занавески? А я себе пончо сошью, а то обгораю насмерть!
Флёр почувствовала себя неудобно. Надо тоже что-то сшить из занавесок, а то она похожа на Элеонориных страдальцев… Да и от солнца напоследок загораживаться ни к чему.
- А иголки с нитками? – спросила она.
- Мы ателье внизу ограбили. Жаль, там были только зимние модели. Но уж иголок с нитками – завались! – воодушевлённо вещала Мария, строя свою команду для посещения леса. Сказано – следует исполнить.
Миша с интересом прислушивался и о чём-то шептался с соратниками своего пола. Илья сразу присоединился к ним и блестел глазами. Подошёл Фёдор, послушал, рассердился и ушёл: приближался вечер, опять на звёзды с Луной смотреть будет… Его дамы потихоньку прибивались к двум лагерям: противостояние делалось заметным. Уцелевшие маги без колебаний выбрали компанию Миши.
Когда Мария привела из леса восхищённых целителей, уже смеркалось. Ночь наползла быстро. Мария Филипповна, наконец, успокоилась – все продукты этого дня извели, лепёшек на завтрак сделали. Костёр погас.
Мария увела за собой своих усталых женщин, гордо неся коптилку, которую выдал им Илья. Его предусмотрительность поражала: он слил машинное масло из стоявших у здания машин в первый же вечер, когда и не думали, что исчезнет электричество!
Обстоятельный. Осторожный. Вонь, правда, от коптилки жуткая – зато хоть что-то видно. Флёр тоже взяла коптилку и маленькую бутылочку с маслом – доливать. Факелы очень уж неудобны!
Мигель потянул её домой: Хуан, потрясённый событиями ночи и утра, спал без просыпу весь день, и они несли ему обед.
Наконец она увидела свои занавески. Оранжевые! А в кабинете – жёлтые. В таких цветах только танец огня исполнять! Флёр пригорюнилась, даже почти раздумала шить – но тут прибежала Мария и принесла иголки с нитками.
- Тебе подойдёт, - сказала она.
«Боже мой, на что только не пойдёшь за компанию! – подумала Флёр, забираясь на стол, чтобы снять занавески, – Ведь я никогда не заканчивала своего шитья, так все вещи и оставались в крое годами… Но сейчас – шью!». Она решительно выдрала занавески из лапок держателей. Завтра – последний день еды. И самое время заниматься одеждой.
21. Территория. Время летит
Сегодня с видениями не вышло. Гога посидел с Лидией, сказал: -Может быть, опять сон нужен? Спи, – и ушёл на свою раскладушку.
Сон? Ох, сон! А Лидия так устала…
Она увидела историю времён своего детства. Тогда она никак не могла понять смысла событий. В шестом классе у неё появился приятель – белокурый кудрявый мальчишка. Говорун, как Лёшка… Они играли на перемене, веселились, он слушал про её мечты – в общем, друг до гроба. И вот, когда он получил двойку по физике, она послала ему записку: «Не волнуйся! Я тебя люблю!». Она и впрямь любила его – той детской, бесполой, но сильной любовью. И он ответил запиской: «Я тебя… ».
Дальше всё просто. Она отдала записку своему «поклоннику» - самому авторитетному хулигану класса - и спросила: «Что это за слово?».
Слова она не знала, но по тому, как рухнуло куда-то в живот сердце, смысл его поняла. Теперь она уже просто мстила. Его тогда избили – это её не волновало. Слова ей объяснять не стали – спасибо хулигану, что был чище её друга. Но… зачем тому? Зачем было так врать ей?
Больше они не разговаривали. Два года она не видела того угла класса, где сидел он… Потом он перешёл в другую школу.
Сейчас Лидия увидела его почти взрослым: наглым, кудрявым красавцем.
- Зачем? – спросила она. – Зачем тебе было тратить на меня время? Целых полгода слушать о дружбе, о всеобщей любви, о добре и правде?
Он ухмыльнулся в ответ:
- Спасибо, подруга! Ты много дала мне, ты вышколила меня. Я так легко теперь беру людей за душу, повторяя твои слова. Они млеют! Я могу делать с ними всё, что хочу. А с тобой… Если бы я тебя не знал – разве мог бы больнее ударить? Я ненавижу таких, как ты. Но я вас знаю. Вы – простые, как лапоть. И я вас уничтожаю!
Лицо расплылось, надвинулось, скалясь, изменяясь, превращаясь в её детское лицо!
Лидия в ужасе проснулась. Рядом клевал носом Дорофей.
* * *
Они шептались, чтобы не разбудить Гогу.
- В видении форма – моё лицо – скрывала его собственную суть.
- Хаос, принявший форму дерева, остаётся Хаосом. И всё же он более
опасен, так как прячется под личиной. Я пытался сделать вас открытыми. В общем, мне это удалось, так что я и забыл, что такое человеческий мир…
Маски, ложь, второй план. Вот нам и подсказали. Мы ждём от Хаоса просто разрушения, а он мимикрирует, выглядит не опасно… Да, ты права, эти деревья – Хаос.
- Но он же должен удовлетворять наложенной на себя форме! К примеру, носить платья. Косички.
- Да, и он должен быть непротиворечивым – коли выглядит овечкой, он может стать волком только без свидетелей. Он сам себя в форму заковал – не может иначе освоить нашу территорию, проявиться здесь в «голом» виде. А форма – это уже характеристика структуры. Дерево сейчас сковано формой, хотя и наполнено Хаосом.
- А зачем ему лезть?
- Ест он только живое. Уже странно: Хаос должен использовать всё. Может быть, это его положительная роль?
- Есть живое?
- Нет, регулировать. Мы слишком близки к границе с Хаосом, он рвётся уничтожить чужеродное, вносит изменения, рушит генетику. Ведь жизнь – тонкая плёнка между жёсткой Структурой и Хаосом. Обе системы в конечном итоге подпирают жизнь плечами, но, в то же время, обе враждебны и могут задавить. Я думаю…
- Я думаю! – поднял голову заспанный Гога. – Мы уже близко. Мы
слишком чётко связаны. И нас пытаются убить. – Гога рухнул на подушку и снова уснул.
- И этому ребёнку шесть лет? – благоговейно спросил Дорофей.
- Нет шести. Пять. А Марине – шестьдесят пять. Сколько лет ты дашь ей после утра?
Зашумело в ушах – они слишком напряжённо думали и разбудили Дениса.
- Вот вам и выход, - транслировал тот, - Гога старше, чем был утром. Посмотрите на его руку.
Бородавка на руке Гоги почти исчезла.
- Почти, - с сожалением транслировала Лидия.
- И надеждой исполнился мир, - констатировал Илья, слушавший эту беседу. – Я удумался. Пора спать.
Дорофей ушёл к себе. Остальные просто повернулись набок.
Безумие в глазах
Леон увёл Василия из дома, где сын проводил время, лежа на кровати и злобно вцепившись в подушку.
- Я ничего у тебя не спрашиваю, - сказал Леон. – Просто хочу рассказать тебе одну беседу, которая была с Дорофеем ещё в моей юности.
- Опять Дорофей! – враждебно сказал Васька.
- Сын! Ау! Где твоя голова? Где блуждает твоя душа? Ты думаешь, я не видел, как ты плакал, когда Дорофей собрал к себе других детей? Ты его ревновал. Ты любил его!
- Ну да, прикинулся добреньким дедушкой, голову мне заморочил… Ты сам виноват: почему мы живём далеко от твоих родителей? У меня рядом только один дед, и я его не люблю. Я хотел второго.
- Ты хотел? А чего хотел Дорофей? – начал свирепеть Леон.
- Ясно чего. Хотел снова всех подмять под себя, семьи разлучить. Мама же к нему не пришла?
Режет по больному. Сима не пришла… Против факта не попрёшь. И всё же…
- Сейчас прорван Рубеж. Придётся с этим бороться. Мама, как и другие, с этим без нас не справится. А нам нужен Дорофей!
- Это его сказки, он вам всем голову задурил. - Голос Васьки прервался истерическим спазмом. Его не задавят! Он – свободная личность!
Леону было трудно. Ему приходилось бороться с последствиями произошедших с Васькой событий - бороться, не понимая источника изменений. Ведь Леон, как и все его друзья, не знал абсолютной власти чувств. Он не представлял, как кто-либо мог вызвать в нём такую бурю эмоций, чтобы сломались рамки запретов. Он жил, как говорил Дорофей, в виде двух птиц: одна клевала плоды, а другая с интересом за ней наблюдала… И та, что наблюдала, своей иронией защищала его всегда, когда он перебарщивал с чувствами. Леон сейчас боролся и с Васькой, и с собой: отцовская жалость, желание защитить Ваську боролись с брезгливым удивлением - что же это выросло из сына? Оно без второй птицы? Без контроля? Без разума? Оно поёт с чужих слов, не давая себе труда подумать? Оно оправдывает себя, оговаривая других?.. - Леон оцепенело ворочал мысли.
Что, кроме жалости, осталось в нём, отце? А, ладно, и жалость – повод для попытки вытащить сына…Никуда не денешься – сына. Родную кровь, чужой ум. Но есть ещё воля. Есть ли? И куда она поведёт, если есть? В раж, глупость, гибель, или вывезет из гнилого болота анархии?
- Василий. Я ведь не Дорофея от тебя защищаю. Ему этого не нужно. Я тебя от тебя же спасти пытаюсь. Замолчи! Послушай. Алик рассказывал тогда о своей собаке. Мы собак не знаем – они вымерли от чумки в первую же зиму: заразились от щенка, которого принесла с собой Руфина. В ту, первую зиму, было опасно: собаки были голодные, собьются в стаю – и нападают на ребят. А ведь ребятам надо было выходить за едой.
Так вот, Алик, чтобы собак оправдать, начал рассказывать о своём псе. Тот был очень умный, всё понимал, защищал семью Алика, сторожил дом. А потом с ним что-то случилось: глаза пьяные, как после голубики, пустые, стеклянные, ничего не интересно, дом бросил – убегал гулять. Возвратится тощий, мокрый, поест – и снова убегает. Это на даче было, в деревне. И вот Алик видит картину: толпа псов, все лают, кружатся. Он у соседа спрашивает, что это, а сосед отвечает, что это собачья свадьба. Пёс Алика был там, лаял, хозяина и не признал.
Дорофей тогда сказал: «Когда человек получил интеллект, то его защитила природа: размазала половое чувство по всему году, как масло по бутерброду. Поэтому в полное безумие мы никогда, за редкими исключениями, не впадаем: чтобы сохранить в себе основное свойство человека – разум. Но, к сожалению, мы всегда чуточку безумны: как Алькин пёс, но чуть-чуть.
"Бойтесь, - сказал Дорофей, - собачьих свадеб. Мы – другой вид. Мы – человек разумный. Безумие в глазах нам не идёт. Любовь – не безумие, а радость, к половому чувству имеет весьма отдалённое отношение, и приближать её к безумию не след". Ох, Евгений смеялся! Он всегда вспоминает тот разговор, когда кто-то впадает в раж. Я тоже вспомнил его сейчас. Для тебя. Раж в тебе, Василий, налицо.
Сима подслушала этот разговор. Решительная женщина. Даже трудно сердиться.
- Ты меня любишь? – спросила она сына. Васька замер. Он же любил мать? А сейчас – нет?!
- Отвечай! – потребовала она.
- Люблю, - растерянно ответил Васька. Наверное, всё же любит, только сейчас почему-то ничего не чувствует… Конечно! Мать он любит.
- И я тебя люблю. И отца люблю, и Дорофея. Зачем ты заставляешь меня разрываться на части? Откуда в тебе ненависть? Ищи сам. Справляйся, а то я начинаю за тебя бояться.
- Но совсем не все хотят, чтобы правил Дорофей! – цеплялся Василий за свой главный аргумент.
- А кто говорит, что он стремится править? Он с твоим отцом и другими пытается справиться с событиями. Разве это называется «править»? И какие «другие» не хотят власти Дорофея? Чьи интересы важнее интересов родителей? Вот те, кто не хочет его помощи, пусть справляются с проблемами сами. А я… Я мать и жена. И разрываться на части не умею. Я рада помощи Дорофея – отец один бродил по Рубежу все эти годы, а я боялась за него каждый раз, когда он уходил к границе. Пусть помогают! – Сима рассматривала затылок опущенной головы сына. – Хватит проповедей, Леон! Ужин стынет.
Она увела их в дом. Потом им всем предстояла работа: дойка, уборка, корма. А Сима крутилась всегда: масло, сыр, простокваша, всё это разослать, получить корма и еду для себя… Она спала сейчас урывками.
Леон лёг спать в Васькиной комнате. Арест.
Луна
Настя чувствовала себя лучше. За эти два дня она отдохнула! Исчезли боли, даже не хотелось лезть в привычную к болезни постель, и Настя сидела вместе с семьёй за столом. Евгений с радостью разглядывал жену.
- Не болит?
- Нет. Такая лёгкость в теле – летаю!
- Это ты, мамочка, мне сил дала, - вмешалась Светка. - Наверное, без тебя я бы не справилась.
- Ну что ты! – засмеялась Настя, чувствуя её правоту, и лицемерно добавила, - Меня же там будто и не было.
- Была, была. Ты моя опора. Как платформа, только горячая-горячая. Светка кинулась целовать мать. Заметив взгляд Евгения, исправила
бестактность.
- И папа!
- Я не платформа. Я мужской род. Платформ? Или перрон? – И Евгений обнял обеих своих девочек. «Как хорошо!» - подумал он.
Светка ойкнула и унеслась.
- Ты ей мочевой пузырь раздавил, - засмеялась Настя, щуря глаза от его торопливых тайных поцелуев: надо же! Вечером – и одни хоть на несколько минут… - Тсс! Слышишь – уже идёт!
Вернулась Светка и тихо вызвала Настю из комнаты.
- Мам! Помнишь, ты мне говорила? Ну, это… Ну, в общем, наверное, это произошло.
Это произошло и с Ольгой, и с Юлькой. Полная луна, не замеченная за делами, стояла в небе уже неделю и не собиралась убывать.
Девочки струсили: неужели уже повзрослели? Матери заохали. Луна.
* * *
Светка тихо плакала, чтобы не испугать родителей. Окно её комнаты выходило в сад, и сейчас он светился в свете полной луны. Её берёзка, которую она посадила на холмике, чтобы вид из окна был таким же, как из окна Дорофея, была ещё совсем маленькой… Сверкала листьями.
А у Дорофея росла огромная берёза. У Дорофея… Светка совсем не радовалась созреванию – зачем оно ей теперь? Добравшись до постели, она вспомнила рассказ Дорофея.
Что же получается, у них только общее дело? А ей-то казалось, что она Дорофея любит, что он станет молодым… И Ольга тоже, с Леоном?! Он же Симу любит. Везёт же Юльке – ей её Алексей и достался.
А кого теперь будет любить Светка? Не Ваську же? Он стал отвратительным. Неужели потом ей будут искать жениха где-то вдалеке, придётся уехать, а Дорофей останется один?
Нет! Она вообще замуж не пойдёт. Будет при Дорофее - как Лидия. А у той, бедной – Гога! Гога, конечно, чудо, но ведь он дитя, а Лидия так одинока…
- И я буду одинокой, - решительно сказала себе Светка. – Мне их всех за глаза хватит. Мужья ещё какие-то!
* * *
Ольга не разволновалась. Ну и ладно. Жизнь-то идёт. Это – не главное.
- Груздочки! – бухнула она на стол полную кастрюлю варёных груздей.
Вот - главное: баба Зина теперь будет совсем с ними, жить у них будет, а баба Камилла пускай удавится!
Дед Илья, разумеется, тоже пришёл к ним.
- Инка! Конечно, можно поселить Зину у Ирки, но тогда она от нас с Ольгой далеко будет. Камилла озверела: теперь нас в сожительстве обвиняет. Ну скажи, идиотка? Прости, Храчик.
- Я мать знаю, - коротко ответил сын. – Она теперь уже не остановится, всё грудью снесёт. Драк ещё не устраивала?
Зина потупилась.
- Ведь она моя подруга. Всю жизнь трудности делили. И до сих пор нас с Ильёй не изучила?
- Ревнует, - сказал Храчик. – Злится, что не её, а тебя Дорофей позвал. Зачем – ей неважно. Главное, чтобы её. Живи, тёща, сколько хочешь.
Ольга прижалась к любимой бабке. Есть ей не хотелось. Ну да, созревание, мужья, дети… Ну кому нужны мужья? Вот, попадётся, как бабка Камилла, склочник. Пашка… Или Васька. Фу! Мерзость. Ей и так хорошо: все тут, а Гога каждый день – там. Тут и там, больше ничего. Леон, Светка… Да все – там. Ольга уснула на плече Зины.
* * *
Павел рассказал, как его выгнали.
- Твой поганый отец меня на весь мир опозорил! – визжала матери Дашка. - Он подглядывал в кустах! Я нашла его самокрутку!
- За чем подглядывал? – ровно спросила Милка.
- Как мы с Васькой…
- Что – вы с Васькой?
- Целовались!
- Ггы! – поперхнулся Пашка: Милку дурить ничего не стоило, забава и только.
- Ну и что? Причём тут позор? – продолжала равнодушно спрашивать мать.
- Он сказал, что я вру! Что Пашке я подсказала идти к Дорофею.
- А ты не врёшь? – сомнамбулическое состояние Милки нарастало.
- Нет! Только я твоего отца ненавижу, и Дорофея ненавижу!
- А меня?
- А ты что? Медуза! – фыркнула Дашка.
- А отца?
Дашка испугалась. Всмотрелась в глаза матери.
- Что – отца?
- С кем… ты… ещё… целовалась?
- Ты что, мама?
- Я – мама? Ничего подобного! Я – подруга по несчастью. И – предательница. Потому, что ухожу с Вадиком к отцу, которого ты ненавидишь. И оставляю тебя одну. У меня больше нет сил.
Милка зашла в дом, вывела Вадика, взяла рюкзак и ушла в ночь.
- Ну и чёрт с ней! – сказал отец. – Будем по очереди готовить. Нам с тобой медовый месяц достался. А ты, Пашка, задержись. Надо что-то с Дорофеем делать.
Дашке стало страшно.
* * *
Луна заливала спальню светом их дальнего детства – светом ярких дешёвых люминесцентных ламп. Их дом, их мельница, единственное новое жильё, построенное Первыми, не знала такого освещения. И Валерий никогда не видел своей спальни в ярком ночном свете. Всё было ново: резкие тени лица Марины, её огромные прозрачные глаза, пятна лоскутного одеяла, тонкие руки жены, и – победоносно сияющий в лунном свете берёзовый лист на её груди. Она лежала тихо, прижавшись к большому нескладному телу Валерия, и он чувствовал её маленькое хрупкое тело: горячее! Не холодная до озноба, трогательно гладкая кожа русалочки, к которой он привык за многие годы, а жар жизненности. «Может, у нее температура?» - забеспокоился Валерий и потрогал лоб Марины: прохладный. Он привык волноваться за неё, слабенькую и нервную… Привык.
- Что ты как квочка? – так же привычно возмутилась Марина. – Я здорова как никогда. Расслабься.
Расслабиться… Пожалуй, пора расслабиться. Там, у порога, журчала река, гладила тихими звуками воспалённый мозг. Мысли уплывали. Валерий держал на руке голову Марины, смотрел на зелёный луч, и – стыдно сказать! – мечтал. Он может теперь рассуждать не один, в своём сарае, а вот так, с Мариной, в постели, прижав её к себе. Думать вслух, а она понимает, помогает… Так они будут всегда. Не про дурака Ваську, не про хозяйственные дела, а про Дело их жизни!
- Знаешь, - сказал он. – Ситуация быстро меняется. Хаос забрёл в Форму, дерево организовал… Ему тут явно трудно. Может быть, и не так всё опасно.
Он помолчал.
- Ты теперь у нас кто?
- Мать – охранительница Жизни территории, - смущённо ответила Марина.
- Нет. Неверно. Ты обозначила словом действие: охрану. Но ведь для этого ты ощущаешь все растения и зверей, правильно?
- Да.
- Тогда у тебя не только охрана. Ты – центр Жизни всей Территории.
- Нет! Центр – Ель Дорофея. Я точно знаю.
- Нет, не знаешь. Что ты объединяешь? Жизнь?
- Ну, да.
- А разве жизнь – только на Территории? У неё нет общего Центра?
- Действительно. – Марина задумалась. – Мои звери, птицы и растения – только кусочек от единой Жизни.
- Значит, тебе надо определиться, кто над тобой. Кто твой работодатель.
- Звери, птицы, и…
- Стоп. Они – опекаемые и собираемые тобой. Это – вниз. А Дорофей хочет, чтобы мы определились во всех направлениях. Что у тебя вверх?
- Жизнь.
- О! Оно. Вот она, твоя Ель: представитель работодателя, поддержка сверху. И тайная – смотри, как спряталась. Оставь это знание в себе. Оно – только твоё.
- Здравствуй! Моё. Это ты придумал.
- Наше. А вот зачем я – ума не приложу.
- Ты – для меня. Чтобы я была счастлива.
- Обидно. Только для тебя? И совсем-совсем ни для чего больше?
- Ты – моя охрана. Не Марины, а роли Марины и… не знаю.
- Думать надо, как говорит Гога.
- О чём?
Валерий прислушался, засмеялся.
- Нахал Гога требует заткнуться. Транслирует, что мы все разговариваем и мешаем ему спать! Приёмник, понимаешь, нового выпуска.
Марина закрыла глаза и сосредоточилась.
- Всё. Спит. Я ему нервы успокоила.
- А мне? – потребовал Валерий.
- Ты тоже хочешь колыбельную? Не рановато ли в детство впадаешь?
- Впадаю. Думаю, может тот аппарат,«Флёр», сконструировать… Будем летать по ночам.
- Ой! Я знаю, зачем ты!
- Ну?
- Чтобы понимать. Я – знаю, а ты – понимаешь. Годится?
- И что бы я без тебя делал?
- Спал бы.
- Неа… Не хочу. Ещё поговорим…
22.Университет. Вырванные узлы
Кудесник, маг и чародей Бонифаций очень любил. И объект любви был вне конкуренции: еда. Поесть. Насладиться. Посмотреть. Понюхать. Разгрызть. Почмокать и запить чем-то эдаким… Теперь, в этом кошмарном загоне, они, как неандертальцы, прыгали вокруг костров за горелым шматком то ли мяса, то ли жилы. Или сала?
Вот в самом начале, в столовой, было здорово. Он обожал толочься вокруг большого количества еды – обнимать взглядом. И, конечно, при дежурстве унёс пару пакетов нарезки из холодильника. Они ему жизнь не спасут, но хоть умрёт, вкушая пищу, сделанную в Том мире.
Надо же! Никогда не ел нарезку – дешёвка. А тут просто руки дрожат… Ножницы не режут… Наконец!
Бонифаций устроился на подоконнике. Он, слава богу, один. Миши не было дома: где-то проявлял активность. «Доем – и брошу», - повторил он про себя горячо любимую присказку. Эх, жалко, в последний раз…
* * *
Как Лада хотела жить! Она сидела и плакала во тьме. Сколько ещё они продержатся? Ладно еда, а с водой-то как? Ведь отсутствие воды их убьёт раньше, чем голод. Она знала – читала где-то. Тут ещё Элеонора требует остерегаться этой Флёр, а все соседки только про Флёр и говорят. Убежали на посиделки: шить платья из занавесок. Мол, она тоже шьёт. Ну и что? Кто она такая? Гипнотизёр? На Ладу не действует. Да никогда в жизни Лада не наденет такое платье. Из Занавески! А потом – зачем? Умереть можно и голой. А они сошли с ума – как те, в городе.
Зачем им запасы? У Марии где-то стояла бутылка Фанты. Не пьёт! Значит, ей хватает. Под кроватью? Лада обожает Фанту! До завтра не заметят… Не докажут. А, доживём ли до завтра?
Пузырьки. Кисленько. Однова живём.
* * *
Марфа задумчиво грызла яблоко, глядя на луну. Ей необходимо полноцен-но питаться. Она каждый день съедает морковку и яблоко: их она принесла с собой, целую сумку. Ни вещей, никаких глупостей – только свои диетические добавки. Разве с её гороскопом можно жить на полусыром мясе и этих кошмарных лепёшках? Их она тоже ест – ведь нужно выжить в этом жестоком мире! Что её морковка в общем котле? Всем и на зуб не попадёт. А ей – здоровье. Так что сдавать свои продукты Марфа не собиралась: их ещё на неделю хватит, а то и на две. Марфа приступила к морковке.
* * *
К утру Миша послал за Флёр: Бонифаций отходил. Миша отдал ему всю свою воду, но и это не помогло: неукротимая рвота и понос иссушили этого жабообразного человека до костей. Глаза ввалились, стали прозрачными, потеряли цвет.
- Что он ел? – испугалась Флёр.
Миша показал пустые пакетики из-под нарезки.
- Господи, откуда? Мы же не давали этого. По-моему, в столовой этого не было?
Мария Филипповна, заглянувшая через плечо Флёр, дёрнулась.
- Было. И пропало из холодильника в первый же день, - сурово сказала она, - Ворюга! – и ушла, сердито покачиваясь.
Бонифаций уже не слышал.
Умерли ещё двое.
- Она меня спасла, – покачала головой Мария. – Я эту Фанту напоследок оставила, а она свою Пепси сразу выпила. Если бы не Лада – я бы отравилась.
Прибежала Элеонора и бросилась к Флёр.
- Это всё вы! Вы убиваете за воровство какой-то несчастной бутылки! А Марфу вообще рвало своей морковью! Ни у кого не краденой! Вы убийца!
Флёр молча ушла. Все остальные здоровы – Мария Филипповна уже выяснила. И хорошо. Мария и Миша переехали жить в другие блоки. Трупами займутся с утра, при свете… Флёр ушла досыпать.
Снилось что-то несуразное: придуманный ею образ авоськи. Узелки
авоськи вибрировали, она вся светилась. Три узелка вырвались из связей, выскочили в темноту – и погасли. Авоська сжалась, будто их и не было.
Ну и что? Так, констатация факта.
* * *
Разбираться с отравлением, а заодно и с трупами, поручили Жене – Элеонора билась в истерике, а Женя всё-таки биолог. Да, биолог! Женя, потомок древнего дворянского рода, искони балующегося литературным трудом, поразил семью своим выбором. Ножки считать у жуков! Какая гадость!
В Мишиной группе Женю знали все: шли долгие дебаты, выпускать ли в лес его щитомордников, а змеи, когда их выпустили, не желали уползать - устроились греться рядом с Женей. Уползли не скоро, и, вопреки грозным прогнозам, пока никого в лесу не искусали. Мыши в лесу есть: дырок в земле видимо-невидимо. Женя был спокоен. Столько, сколько осталось людям, его щитомордники точно проживут. А глядишь, и переживут человечество!
Человечество сейчас предстало перед ним в жутком обличье. Биолог – это не врач, и Женя людьми брезговал. Тем более, трупами. Ладно, пока можно посмотреть, что же они съели.
В пакете нарезки, в липкой жиже, покрывающей стенки, сохранился мумифицированный огрызок грудинки. Женя понюхал… Боже мой! Эту вонючую массу невозможно было съесть! Что, этот Бонифаций аносматик? У него вообще не должно было быть носа, чтобы даже лизнуть такое! Всё сгнило и растеклось по стенкам пакета.
Женя посмотрел на дату выработки. Меньше недели. Вот: двадцатое декабря.
Ладно, что с Фантой? Ох. Ах. Бедный Женин нос. Мутная жижа на дне бутылки казалась ассенизационными водами. И та же вонь!
Но морковь с яблоками выглядела прилично. Женя взялся за пакет – лопнула кожица и пузырящаяся масса хлынула из яблок. Морковь расслоилась на какие-то рыжие ленты и вплыла в жижу из яблок. Женя срочно завязал пакет. Как будто продуктам лет пятьдесят!
Миша повёл его к Флёр. Женя волновался: вдруг все продукты теперь похожи на мины полувековой давности? Ведь продукты ещё оставались – суточная норма. Может, их нельзя есть? Ну, а трупы… Что, не найдётся других, чтобы их похоронить? Пусть Элеонора над ними порыдает.
Они сидели в кабинете. В окно без занавесок било солнце. Флёр пыталась поймать мысль. Старые? Продукты старые? Она бродила взглядом по лицам. Рядом пристроились Фёдор с Мигелем. Все смотрели на неё и ужасно мешали думать. Но… Вот!
- Постойте! Вы сказали, двадцатое декабря?
- Ну да. Меньше недели.
- Фёдор, а у нас сейчас начало сентября?
Фёдор поднёс руку ко рту, выпучив глаза.
- Именно, Фёдор. А как у нас с годом, по вашим звёздам?
- Боже мой, вот оно, точно! Мы действительно прыгнули не назад, как нам почему-то казалось, а вперёд… Может, и на полвека.
Фёдор отключился, кивая себе, стуча пальцем по губам, что-то шепча.
Женя гнул своё: - А наши продукты? Они безопасны? Я их смотрел:
вполне приличные на вид, без амбрэ, но ведь те, умершие, наверное, тухлого не ели? Что, если съедим - и как они? – Он передёрнулся.
Флёр вспомнила свой, вроде бы пустой, сон. Авоська была полна… темнотой! А не её гипотетической картошкой.
- Вот что я думаю, - сразу охрипшим голосом сказала она. - Поддержание наших жизней, да ещё и перенос их сквозь время – очень трудная задача. Она выполняется в наиболее экономном режиме: из имущества сохраняется только то, что используется. Мы сами регулируем своё окружение: видели, как пустой лес заполнился животными, когда мы выпустили домашних питомцев? И ведь самыми разными животными… Мы сохранили часть – нам добавили целое.
Дальше. Мы постановили: еда – общая. Сдаём, делим - и живём вместе. Это, как закон, вписывается в наше жизнеобеспечение. Если пища, вода украдены, что-то спрятано, закон выбрасывает продукт из нашей «авоськи», и он возвращается во время, откуда мы уже ушли. Пища уже гнилая, либо рассогласованная во времени, а значит – тоже яд.
Почему изменение прошло только тогда, когда они пищу съели? – Закон нарушился по факту: до того они ещё могли вернуть продукты в общий котёл. Вот – всё. Думаю, если не красть, нам ничего не грозит.
Миша довольно оглядел аудиторию.
- Согласны?
- Фантастика! – восхитился Женя. – Теперь моим змеям пятьдесят пять лет, а они ещё молоды! А мне – восемьдесят! Красота. Красть не приучены, глядишь, и до ста доживём за оставшийся день.
- Мы пойдём далеко. В лес, - резюмировал Мигель. – Всех возьмём. Смотреть, что там, в конце.
Фёдор толокся вокруг Флёр. Неожиданно тонким голосом он спросил:
- А дальше – новая Эра?
Миша обнял Флёр и Мигеля. Заглянул в глаза Фёдору.
- И дальше – Новая Эра, - хором сказали они. И Женя. И, шёпотом, Фёдор.
«Ой, патетика!» – Флёр пробрал озноб. Страшно утверждать вот так, решительно. А вдруг не выйдет? Как перенесёт это Фёдор? Женя – перенесёт.
Из Занавесок!
- Расскажи всем, - попросил Миша Женю. – Флёр трудно заставить высказаться.
И теперь Женя рассказывал. Его слушали все. В полдень они собирались в лес. Ждали Флёр и Мигеля, и те, наконец, явились к завтраку.
Явились! Их встретили громовым «Ура» и хохотом. Соратники заплаканной Элеоноры, только после похорон, шокированно жались к противоположному углу двора. И не зря: события ночи не сломили целеустремлённости Марии и таинственности Миши. Ведь они вторую ночь не спали, прощаясь с прошлой жизнью, не уверенные в жизни будущей… Они шили.
Теперь группа по-настоящему смахивала на табор. Правда, в общежитии был небогатый выбор цветов занавесок, и Флёр попросила по возможности не использовать синий, так что большинство женщин были в зелёном, некоторые в красном, коричневом, палевом, голубом. Но зато здесь были фасоны: веселились вовсю. И сари, и кринолины, и юбки-солнце, и пелерины… Да ещё ленточки и бантики в волосах.
Но мужчины! Мишу поразила идея строгой целительницы, и мужчины обкорнали брюки до колен, нарезали бахрому, сняли грязные рубашки и занавесились свободными пончо. И все, как один, напялили вьетнамки, обнаруженные в ларьке при пустом бассейне.
- Вот! – гордо сказал Миша. – Ветерок продует, и мы будем, как после бани!
Флёр прошептала ему на ухо:
- Почему вьетнамки? А где копыта?
Миша хихикнул.
* * *
А «Ура!» кричали не зря: Флёр и Мигель тоже были в новой форме. Хуаном занимался Миша, и Флёр ещё не видела его «прикида», но Мигель был на её попечении. Он получил оранжевую панаму, жёлтую безрукавку с оранжевым солнышком и шорты с желтыми карманами. Утром он сам организовал «русский колорит» - заплёл свои ботиночки оранжевыми и жёлтыми полосками – под лапти. Полоски болтались и развязывались, но Мигель не желал их снимать, и они трижды останавливались на лестнице подвязывать «колорит».
Флёр с собой не мудрила. Она намотала, как смогла, полотнище, сшитое из жёлтой и оранжевой полос. Заколола его у плеча английской булавкой. Кофточка у нее была – жёлтенькая, шить не понадобилось. А туфли просто одела в оранжевый чехол из занавески.
Мигель посмотрел и принёс брошку - серебряную розу.
- Ты что? – Испугалась Флёр. – Это чья?
- Моя. Была мамина. Ты же Флёр – цветок. Закалывай!
Заменила английскую булавку на брошку, обняла Мигеля, посмотрела в зеркало.
- Мы красивые. А у тебя глаза золотые.
- А у тебя – ореховые. Посмотри, тоже золотые точки! Мы похожи! – Мигель прижался к ней.
- Всё. Готовы. Идём в лес. – И они спустились во двор, где их уже ждали.
23. Территория. Ароморфоз
Слухачи стали собираться с рассветом. В экспедицию к синему дереву
Леон и Евгений шли как грузчики: их дело – переноска тяжёлого чана. Марина с Валерием должны были пристроить лист на место, к ним присоединились Лидия с Гогой: Гога – потому, что хотел, а Лидия – потому, что Гога. Дорофей с Лёшкой поехали отдавать велосипед на Команов хутор: неудобно было задерживать единственное средство передвижения хуторян.
День обещал быть жарким, роса быстро высохла, и прозрачная марь дрожала над дорогой.
Женщины занялись приготовлением обеда.
«Что-то изменилось, - думала Малика, замешивая тесто и слушая воркование Вали с Зиной. – Всё делаем как обычно, но вроде на другом уровне. Это - не восторг... И надеяться тоже страшно… Но всё же чувствую себя, словно на постаменте. Словно на картинке в учебнике биологии, там, где направления эволюции – ароморфоз, идиоадаптация, дегенерация. Жили пятьдесят лет в одной плоскости – идиоадаптировались. А теперь, наверное, ароморфоз. Как в Смутное Время? – Нет. Сильнее. Значимее. И не для всех… Ох, не для всех.
Сложно будет. Совет забулькает, Саша совсем от рук отобьётся. Злоба. Зависть. Дорофей уже забыл, каковы они, когда качают права. И не буду ему напоминать. Авось… Авось обойдётся». – Она встретила взгляд Насти. Та хмурилась, будто думала о том же.
- Надо торопиться, девочка, - сказала ей Малика. – Как ты думаешь?
- Надо очень торопиться, - грустно ответила Настя. - Нас слишком мало.
* * *
Светка любила бывать у Дениса и Доры: в их доме всё было непривычно. У Дениса был огромный древний бронзовый барометр, переданный ему Дорофеем, стены его комнаты увешаны картами Земли и звёздного неба и даже морскими картами Атлантики, сохранившимися у Дорофея. А в гостиной висели акварельные и карандашные портреты, которые раз в год перебирались в школу – на авторские выставки Доры. Сегодня вместо знакомых портретов - Дорины зарисовки членов Кольца. А одно лицо повторяется в разных ракурсах несколько раз.
- Баба Дора! Это кто – Кристина?
Дора вздрогнула. Кивнула.
- Так ведь она похожа на тебя! Посмотри: и рот похож, и уши. Только глаза не похожи – у тебя светлые.
- Действительно! – Денис разглядывал портрет. – Похожа.
- Ой, не надо… - схватилась за голову Дора. – Я пока не в состоянии думать о них.
Светка с Олей переглянулись. Это же мать Доры, разве не ясно? Почему молчать? Денис приложил палец к губам.
- Переходим к работе. Развлечение оставим на время чая.
Девчонки уселись с Денисом на диван, гордые взрослой работой.
- Так, - сказал Денис. – Во-первых, мы все непохожи: у каждого – свои таланты. Дорофей называет это «роли». Итак, роли. Что мы уже знаем? Оля чувствует, что с кем-то из нас что-то случилось. Так?
- Так. И, может быть, я вижу роли? Ну, во всяком случае, кто с кем связан.
- Тогда давай ты, а мы будем помогать.
Светка вздрогнула. Они ещё не видели Ольгу за работой! Светке очень не хотелось, чтобы Оле снова стало плохо. Она попыталась предупредить, но Ольга сердито посмотрела – не лезь, мол. Ну что же, не лезь, значит, не лезь. Главное, быть готовой. Взяла ли она с собой чистую тряпочку – «носовой платок», как напыщенно называли тряпочку родители?
Оля закрыла глаза, побледнела и начала анализ.
- Погодите! – вскоре взмолилась Дора.– Схема запуталась.
- А ты пиши, - посоветовал Денис. – Схему построим потом.
- Да, это уже не Кольцо! - Дора стремительно записывала.
- Нет, я же говорила. Только я не могу увидеть всё целиком. – Оля снова зажмурилась.
- Ладно. Илья – Зина, - продолжил Денис.
- Это как бока платформы. Они не дают нам упасть. Илья берёт Силу…Ой! – Ольга неожиданно посинела, черты лица обострились.
Светка тихонько достала платок. Денис заглядывал через плечо Доры и не видел состояния Ольги. Но мешать ей было нельзя. Это Светка знала по опыту: потом будет обижаться, «надуется, как мышь на крупу», как называл Ольгины обиды Илья.
- Вы только не пугайтесь, – испуганно прошептала Оля.
- Чего? – Светка прижалась к ней. Так, на всякий случай.
- Кажется, у нас есть ещё пара…Кажется… Это Фёдор. И Ель.
Дора оторвалась от записей, взглянула на Олю, наконец заметила её состояние.
- Деточка! Ты перенапряглась. Бледная какая! Отдохни!
Ольга упрямо повторила:
- Конечно, это тяжело – увидеть. Но я видела! Фёдор и Ель!
Светка запищала:
- Ель Дорофея спасла! Правда! А Фёдора Хаос ранил! Правда!
Ольга потеряла чувство тела, огромная голова росла на маленьком тельце, крошечные руки и ноги отказывались слушаться. Только язык говорил что-то сам.
- Последнее. Гера – Валя. Они… тянут все Связи. Ищут, как их лучше устроить. Красивее? Да, не правильнее, а красивее. Они пока спят. Силу берут… у всех? Не знаю. Где-то здесь. Они могут усилить Связи, ослабить, разорвать. Всё.
Ольга упала головой на плечо Светки. Кружится. Всё кружится. Петли, точечки… Гоги нет! Она потеряла сознание.
Светка привычно прижимала платок к её носу – снова Оля заливалась кровью. Ольгу уложили на диван, Дора растерянно выполняла указания опытной Светки: подняли ноги на диванную подушку, вставили тампоны из сфагнума в нос.
Вскоре она пришла в себя, и Светка кинулась было с вопросами, но Дора оттащила её от больной: после такого напряжения Оле надо поспать.
«Надо, как же! – подумала Светка. – Будто это с ней впервые. Сейчас снова развеселится, и будет, как огурчик!».
Оля действительно уснула. Вот это впервые. Светка осталась её сторожить, пообещала не будить и не допрашивать. Спустя полчаса Оля вздрогнула и вскочила.
- Они не должны менять Связи! Это уже нельзя! Им ничего говорить нельзя. Никому нельзя. И ничего нельзя сделать! – разрыдалась Ольга.
Денис с Дорой растерялись.
- Совсем ничего? Но ведь они не видят истинных, физических Связей,– успокаивала Олю Дора.
- Плохо, что нельзя говорить деду Дорофею. Они уже встроены в него, и другие тоже с ними связаны. Все должны понять сами, иначе перекосятся Связи. Кольца не будет.
Оля откинулась на подушки и неожиданно снова задремала. Денис и Дора тихонько вышли. Светка поражённо разглядывала подругу: что это с ней? Совсем ослабла? Но Оля открыла совсем не сонные глаза и приложила палец к губам. Светка приплясывала от нетерпения. Конечно же, конечно же, Ольга притворилась, им предстоит бой!
- Что ты придумала? – едва шевеля губами, прошептала она.
- Мы изменились! Ты, я и Юлька! Ты никому не рассказала?
- Ой! Маме. А она, конечно же, папе.
- Попроси их молчать, объясни всё. У нас троих теперь другие Силы. Ещё не знаю, какие, но, кроме Леона, их никто рассчитать не сможет. Юльку беги, предупреди. Пусть матери объяснит – нельзя рассказывать.
Светка! Никому не говори, кроме тех, кто уже знает. Бой будет только наш. Всех других они просчитают. Правда, ещё Ель и Фёдор, они совсем скрыты. И мы будем скрывать Силы. И всё, что говорили, будем скрывать.
Когда вошли Денис и Дора, они застали весёлых девочек.
- Это другое дело, - обрадовался Денис.
- Да, если никому не рассказывать, и не давать схемы – даже Дорофею. И никому не говорить про их роли. Поверьте мне, это только наше знание. Светка тут поневоле, - сказала Оля.
«И Юлька», - подумала Светка.
Дора с Денисом переглянулись. Оля права. Они уже построили схему. Настя, Евгений, Фёдор и Ель в схему не вошли: они оказались внешними факторами. Получилось не Кольцо: взаимопроникающие тетрады. Морула или, скорее, вольвокс, как сказал Денис. Ведь им тоже были ведомы Связи, они выверяли с Олей уже готовую схему. Этого девочка не поняла.
- Ну, а Васька? – всё же спросила Светка.
Ольга снова напряглась.
- Васька ушёл позавчера. И сразу появился дед Валерий. Это хорошо. Потому, что бабе Марине Васька не годился. Он уже не Слышит. Место его занято. И пары нет. Наверное, Васьки с нами не будет. Дашка вообще не имеет с нами никаких Связей.
- А с учётом Геры и Вали? – напрягся Денис.
- Ой! Придётся защищать деда Валерия! – Оля застонала. – И тут не слава богу…
- Дорофей тебя не слышит, - улыбнулся Денис.
- Можно я исполню роль Зины? – спросила Дора. – Всео…ообойдёётсяя… - протянула она.
Девочки засмеялись.
- Всё обойдётся, - сказала Оля, и они убежали: дела! Тайны!
Денис и Дора сели за схему.
Опасность
Зина понесла на кучу очистки. Из-за брёвен высунулась Ольга.
- Баба Зина, тсс… Ты никому не говорила, что у меня… ну, это?
- Ну, здравствуй! К чему бы я это стала говорить?
- Слава богу! Только не говори никому.
- Что так?
- Ой, бабуля, поверь, этого никто сейчас знать не должен. Это моя жизнь, честное слово. Хочешь, чтобы я была жива – молчи! Заклинаю!
- Да ладно. Мне тебя не замуж выдавать. С чего это ты умирать собралась? Вроде бы всё хорошо?
- Плохо, баба Зина. Опасно становится. Ты тоже – поосторожней.
- Ну вот! Дожили! Это ты меня осторожности учишь? Успокойся. Переживём.
- Угу. Переживём. А ты тётю Настю незаметно не вытащишь?
Настя поклялась Светке. Они с Зиной ничего не понимали. Конечно, дома разберутся… Но веселье общего труда куда-то пропало. У Насти заболела голова.
* * *
Дашка с Васькой прятались в заброшенном доме. Дашка ещё не решила, что делать, но жить с отцом и прихлебалой Пашкой не желала. Ей хватит и Васьки. Вот только как прожить без всех, в одиночку?
Рассерженно заквохтала спугнутая кем-то курица. Васька осторожно выглянул в окно – и сразу отпрянул: к дому подходили Пашка и отец Дарьи. А они-то надеялись отсидеться до темноты, а потом удрать подальше! Пашка, наверное, следил – он уверенно вёл Сергея к дому. У дома окна на две стороны, но их тоже двое. Ваське было ясно, что даже с Пашкой ему не справиться – тот взрослее и крупнее. В Общине не знали никаких единоборств, кроме мелких детских потасовок. Васька не умеет драться! Дашку сейчас у него отберут!
Послышались голоса. Дети прислушались.
- Вот она, моя цыпонька, сама ко мне в руки пришла! – тоненьким голоском запел Пашка, растопырив руки в простенке между домами. – И сама пришла, и подружку привела!
- Не тронь, - сказала Светка.
- Ах, тебя не тронь? А кто меня вон выгнал? Кто меня выгнал, цыпонька моя? Не понравился я тебе? А я хочу тебе понравиться. И дядя Серёжа хочет.
Ольга дёрнула Светку за руку.
- Бежим!
Они никогда не бегали от людей. Светка окаменела от нелепости этой мысли. От людей! Бежать?!
- Дядя Серёжа, - требовательно сказала она. – Пашка врал. Его правильно выгнали. Скажите ему, чтобы он нас пропустил.
Сергей изучал их, улыбаясь.
- Пропусти их, Паша. Может, вас проводить? А то вдруг что-то случится?
- Что? – изумилась Светка.
- Ну, тут Василий где-то бродит…
- Ну и что?
- Попортить вас может. Как мою Дашку.
Ольга охнула.
- Неправда! – рассердилась Светка. – Васька не такой. Он чистый.
- А ты и разницу знаешь? – нагнулся к ней Сергей. – Между чистыми и нечистыми? Сама-то ты какая?
- Пропустите нас! – дрожащим голосом крикнула Светка, начиная бояться.
- А то своему папочке скажешь?
- Я и так скажу.
- И он меня побьёт? – хихикнул Сергей. – Или вы свои божественные руки марать не будете? Пусть живёт червяк Сергей, трахает свою дочку вместе с Пашкой и Васькой, а вы, чистые, посмотрите? Приходите. Я вот Дашку найду – и представление устрою. Получше ваших посиделок.
- Вы – подлец! – завопила Светка, вырвавшись из рук Ольги. – Вы – грязная тряпка!
- Отлично. Вот ты сейчас под грязной тряпочкой и полежишь. А подружку, так и быть, Пашке отдам. Я не жадный.
* * *
Васька разрывался между желанием выскочить и защитить девчонок и злостью на Светку: она издевалась над ним при всех. И он боялся выдать Дашку. Представление, обещанное Сергеем, его пугало.
Он – чистый! Он – не мог, вот как Светка считает. А он – смог! Зачем теперь спасать, всё равно героем не станет…
Дашка тянула его к другим окнам – удрать, пока можно. Пока они заняты девочками. Василий решился и выпрыгнул за ней в окно.
* * *
Оля застыла – у неё перестали слушаться ноги. Недовольный приказом Сергея Пашка двинулся к ней…
Сергей расстегнул штаны. Светка не желала этого видеть. Она опустила глаза, попятилась.
- Ой! Что это у вас? – с ужасом завопила неизвестно откуда взявшаяся Юлька: между ног Сергея покачивал головкой зеленый змеёныш. Сергей опустил глаза, фыркнул, раздражённо оторвал от себя змеёныша и бросил на землю.
Раздался громкий свист: в конце переулка появился Борис. Сергей рыкнул на Пашку, подтянул штаны и пошёл с независимым видом навстречу Борису. Тот прошёл мимо, будто не заметил.
- Девочки! Идём к Дорофею. Я освободился.
Миновав Бориса, Сергей с Пашкой прибавили ходу и скрылись за поворотом. Змеёныш лежал в пыли, расслабившись. Юлька подошла, подняла его и сунула в карман. Борис стоял к ним спиной, набычившись и провожая взглядом Сергея и Пашку.
- Светка! Ты что, Светка! – прошептала Юля. – Испугалась?
- Я?! Да! – И Светка ударила рукой по бревну. – Да! Да! Да! – Била она бревно. Неожиданно руки её засветились и бревно начало дымиться…- Ой!
- Тихо ты! – Ольга закрыла собой бревно и умильно улыбнулась Борису. – Мы готовы.
- Девочки. Больше не ходите одни, - безжизненным голосом сказал Борис.
Они пошли за Борисом, крепко взявшись за руки.
- Юлька! Что это ты вытворила? – прошептала Светка.
- А! Я хвалиться несла. Мама подарила. Она сказала, раз я взрослею – могу взять бабушкину игрушку. Так можно мужчину испугать, чтобы он… ну, не смог. Видишь, если вот так повернуть, он встаёт торчком и качается, а хвостик становится крючком и цепляется! Несу его хвалиться, а тут вы. С этими… ублюдками. Вот и удача! Испытание.
- Ну, Юлька, это ты у нас удача.
- Какая есть, - фальшиво потупилась Юлька. – Только мне теперь эта… его гадость по ночам сниться будет.
Девочки поёжились. Они – не смотрели…
Оля, практичная, как всегда, боялась потери времени. Что было – ушло. Пора делом заниматься. По дороге ввели Юльку в курс дела.
- Ты, Светка, со своим дымом могла нас защитить, - сказала Ольга, - только всё сразу раскрылось бы. Так что Юлька – втройне молодец.
- А я? – засияла Светка.
- А ты – наш дракон огнедышащий, - поддержала её гордость Ольга.
Душно
- Ну, девочки, дожили! – бухнул с порога Борис. – Сейчас Сергей с Пашкой чуть не изнасиловали Светку с Ольгой. Хорошо, Юлька влезла - испугала, а там и я подоспел.
Зина упала на лавку. «Осторожно, баба Зина, - билось в её голове, -
Опасно становится». Настя сразу подхватилась и убежала к девочкам. Малика прикусила губу:
- Что делать? Они теперь опасны. Где раз – там два.
- Раз – это Дашка, - угрюмо буркнул Борис. – Где два, там три.
- И ты так спокойно говоришь о внучке? – истерично всплеснула руками Валя. Борис пожал плечами и вышел во двор. Зина ушла за ним. Настя вернулась: к девочкам не протолкнёшься. Их расспрашивают Илья и Гера. Так, внешне, потрясения не заметно. Попозже можно приласкать и разобраться. Не при людях же, тем более при мужчинах!
- Я многого тут не понимаю, - сказала Валя с наигранной озабоченностью. – Мы с Герой всё думали – по какому принципу шёл отбор? Если это для будущего, как говорит Дорофей, то наша компания производит странное впечатление. Во-первых, дети. Ну, ладно, Света. Она что-то может. Она спасла Марину и Дорофея. Но она дитя! Можно ли подвергать её всем опасностям, всем этим обучениям неизвестно чему? Она должна развиться, созреть, а тут такое напряжение.
«Молчу, дочь», - подумала Настя.
- И потом Оля. Или Юля. Ну совсем простые девочки. Ведь для нашей работы нужен интеллект! А тут Оля со своим «Ой, господи», или Юля со своей семейной жизнью. А Алёшка – просто бандит какой-то.
- Ты, Валя, видно, забыла: Юля – моя внучка, - ровно сказала Малика.
- Ну, всё равно, она совсем деточка. Я не права? Ладно. А взрослые? Дед, допустивший инцест в своей семье? И пьяница Валерий? Пришибленная Марина… Илья, выживший из ума, простецкая Зина. Вы знаете? Камилла считает, что они сожительствуют. В нашем возрасте, в такой сложной семье!
А столько умных людей не знают, что мы тут делаем. Подумаешь, Дорофея не услышали! Мы-то услышали? Можем им рассказать. А их ум очень пригодился бы. Я считаю, Дорофею нужно себя поберечь. Мы бы подобрали команды и попытались решить все эти задачи. Гера извёлся: всё думает. – Валя вытерла руки мокрым полотенцем, поморщилась, осмотрев кухонное хозяйство Дорофея, и продолжила: - Да! А Гога? Он же мой внук! Он нами просто помыкает! Лидия ему в рот смотрит, Дорофей не знает, как угодить, Валерий бегает за ним, как собачка… Ещё один ребёнок будет испорчен. Вы подумайте. Надо всё же взять это в приличные рамки.
- Мы подумаем, - поднялась Малика. – Пойду, подышу. Душно тут.
Настя последовала за ней. Вот и девочки освободились. Что же с ними случилось?
* * *
Илья и Гера ушли за грибами. Леса не знали, так что ходили по опушкам, а, обнаружив редкий соснячок, углубились: маслят и белых было видимо-невидимо. Пока собирали – молчали. Негоже в лесу шуметь, вбил им это в головы Дорофей. На обратном пути шли медленно.
- Ты не считаешь, что нужно расширить организацию? – спросил Гера.
- Организацию обеда?
- Не дури. Нашу организацию.
- Ты называешь нас «организация»? – хихикнул Илья.
- А как же ещё нас называть?
- Да, знаешь, это как-то напоминает мне «Организованной толпой солдаты шли на водопой». Ну, Гера! Хватит нам тягомотины и в Совете Общины. Мы здесь заняты чем-то странным и непонятным. Всё ещё зыбко. Мы сейчас – дети. Пионерскую организацию ты, что ли, заведешь? Или бойскаутов?
- Вот-вот. Почему дети? Откуда появились эти дети в серьёзном деле? Гога мой? Я его сам тут оставил – так он прижился! Царь, а не младенец!
- Ревнуешь, что ли?
- А ты нет? Твоя Ольга по ночам шляется, кого-то спасает, а ты рассказы слушаешь?
- Зато кости целы. И радикулит в тепле. Гера, Оля видит, что кому-то плохо. Давно уже умеет видеть. А я – нет. Зачем бы я вместо неё в лес попёрся?
- Надоела мне мистика, Илья. Не верю я в неё. Что за критерий отбора – песня Дорофея? Он что – бог?
- Ну, ты даёшь! Ты что, вовсе его не слушаешь?
- Да там полно «поверьте», «не могу доказать», «думаю».
- Так поверь. Песней он тебя уже спасал.
- А вдруг там уже всё в порядке? Люди, города, жизнь бьёт ключом? А он меня вывел в жизнь, где от наших с тобой грибов зависит, хватит на всех еды, или нет!
- Тут я ничего не скажу. Лично я видел безумие. И вижу Рубеж. Это – данность. А также вижу, что все, кто пришёл на Песню, что-то могут. В том числе дети.
- Но в Кольце созывала машина! Эта самая «Флёр». Понимаешь? Машина. Ну, сыграла она мелодийку, пятна цветные сделала. А потом уже перестала быть нужной.
- Дорофей тебе не нужен?
- Его можно уважать. Он нас вывел, воспитал. Теперь созвал снова. Но он сам не знает, чего хочет! Вот, заладил эти рассказы. Сейчас – дело, а он о прошлом. Нужна организация.
- Ну-ну, - завершил разговор Илья. – Разбирайся.
- А что у вас с Зиной? – не отставал Гера.
- Организация, - важно ответил Илья и вошёл в дом.
24. Университет. Роза
При входе в лес они ошеломлённо остановились: на поляне стоял полосатый зонт, под ним – ящик-прилавок, а за прилавком устроился Фёдор в чёрном костюме и белой рубашке с галстуком-бабочкой. На лацкане ярко пылала алая роза – дешёвенький пластмассовый значок на английской булавке. Прилавок был завален этими значками. Свернувшись в ногах Фёдора на манер бомжа, дремал худой и оборванный Алик.
Элеонора подошла первой.
- Это что? Условие выживания? – громогласно вопросила она.
- Нет. Дар любви нашему знамени, - чопорно ответил Фёдор.
- Причём тут роза?
- Флёр – это цветок, - прошелестел Алик.
- Ну, может быть, вы, молодой человек, видите в ней розу, а я регистрирую только шипы!
Возмущенные прихлебатели Элеоноры отхлынули, сквозь них рванулась бирюзовая Мария.
- Моё, - заявила она, схватив значок и передавая его по цепочке. – Моё, моё, моё, моё… отдай!
Табор гудел, пришпиливая «дар любви». Мигель приколол его на животе.
- Чтобы солнце не перегрело, - объяснил он, демонстрируя всем солнце на груди.
Флёр стеснялась и пряталась за Мишей.
- Не перебрал? – наклонился Миша к Фёдору.
- В самый раз.
- Откуда?
- Я принёс, - уныло сообщил Алик.
- Не обажеваешь? То бишь, не обожествляешь?
- Ни-ни. И они тоже. Надо.
- Надо, - согласился Миша. – Наряды не у всех.