История одного таланта

 

Чем измеряется талант? Он не взвешивается в граммах и килограммах, не меряется в сантиметрах и метрах, у него нет вкуса, толщины или запаха, до него не дотронешься пальцами. Но когда мы слушаем талантливо сочинённую музыку, пробуем волшебно вкусное блюдо, смотрим в глубину прозрачной волны на картине или сопереживаем книжным героям, как родным и нежно любимым людям, то понимаем, что это создал действительно талантливый человек. Да и человек ли? Вокруг сотни и тысячи людей, не желающих искать в себе божественную крупицу, заложенную в душу каждого. Ходят, смотрят, дышат, едят, спят и рука не тянется за кистью или пером, в голове не звучит музыка, от которой замирает сердце. Просто живут…
Мой друг художник поведал мне историю, которая заставила меня задуматься. Кто они – талантливые и одарённые? Божья или бесовская искра горит в таких душах? Откуда берётся, куда девается и главное, чего стоит быть талантливым.
Вот я пишу. Но пишу не потому что могу, а потому что не писать сил нет… Как вы далее убедитесь, если пожелаете до конца узнать эту историю, слог мой далёк от идеала. Но всё же…

------- 1 -------

С Антошкой мы знакомы, наверное, уже лет двадцать пять, если не больше. Один двор, одна школа, один университет и схожие интересы сдружили нас.
Теперь нам обоим уже за тридцать. Я из мрачного и молчаливого подростка превратился в ворчливого и не менее молчаливого мужчину. Женился, развёлся, есть дочурка Ксюшенька, мой ангелочек и радость всей моей жизни. Наверное, она единственный человечек, который любит меня. С бывшей женой мы расстались тихо и мирно. Скорее это она от меня ушла, чем я от неё. Но если послушать её версию, то это я их бросил! Бросил м-м-м-да… Деньгами их обеих обеспечиваю, как минимум раз в день звоню дочурке, часто отвожу или забираю её из школы, знаю её маленькие детские тайны и секреты.
Но я отвлёкся. По образованию я учитель черчения и рисования, сейчас придумываю формы для карандашей, ручек, папок и прочих канцелярских нужностей. С моим школьно-студенческим другом Антоном Цветиковым не виделся несколько лет. За это время начал писать, больше для себя, «в стол» как говориться. Меня это отвлекало от монотонности моей работы.
Как-то осенним, но уже морозным днём, я возвращался из магазина с покупками. У меня, как всегда, закончилось сразу всё: мыло в ванной и на кухне, бумага в туалете, минералка, кофе и соль. И вот я, нагруженный тридцатью тремя пакетами с тяжёлым рюкзаком за плечами, возвращаюсь домой. Руки мёрзнут до пощипывания вокруг ногтей и каждый выдох становился туманным облачком.
- Витька! – кто-то сзади хлопнул меня по спине. Я, конечно же, роняю часть пакетов и по подмёрзшей грязи, рассыпаются апельсины.
- Антоша!!! – я обнимаю его, закрывая пакетами с головой, - Антон Цветиков! Только ты, только ты, всегда так неожиданно появляешься. Прямо чёрт из табакерки! – смеюсь я и выпускаю ошарашенного Антона.
- Да ладно тебе… Извини, не хотел вот так наскакивать. Просто не ожидал тебя встретить, - теряется он.
- Я тоже не ожидал! Но рад тебе! Всё нормально, - я ободряюще улыбаюсь. Антон мнительным был всегда и смущался так же легко, как и обижался. – Помоги мне лучше собрать апельсины. Видишь, рассыпались, а у меня руки заняты.
Но он медлит. Стоит и смотрит на апельсины на тротуаре.
- Витька, ты только посмотри, дерево апельсиновое...
- Как это?! – не понимаю я, - Это обычный каштан, в этой полосе апельсины и не растут вовсе!
- Да нет! Смотри внимательнее, листья дерева апельсинового цвета, а под деревом апельсины и небо…
- Голубое? – предположил я.
- Лазурное, - улыбается Антон.
- Антош, ну их эти деревья, пойдём ко мне. Посидим, поговорим, не виделись столько! Я здесь недалеко живу, а то я замёрз уже, как собака.
Каждое сказанное нами слово на морозном воздухе становилось белым паром и растворялось в листьях апельсинового цвета. Антон вздохнул и отвернулся от оранжевых фруктов на асфальте.
- А можно ты их здесь оставишь? Красоту такую нарушать не хочется. Вот пройдёт кто-нибудь мимо, посмотрит, порадуется «апельсиновому дереву», лазурному небу и фруктам. Такое ощущение, что на этом каштане апельсины созрели и к осени осыпались… -
- Пошли, пусть лежат, - вздохнул я, так как спорить было бесполезно, судя по настойчивости Антона.
- Витька, но ты посмотри, как удивительно!
- Антош, я замёрз, лучше помоги мне, - чтобы поторопить, я сунул ему в руки несколько пакетов и мы пошли домой.
В квартире было тепло, пахло сигаретами и варёным кофе. Антон осторожно положил пакеты прямо на полу в прихожей и потянул носом:
- Хорошо у тебя, уютно.
- Спасибо, да ты проходи, располагайся. – я уже отнёс все покупки на кухню и раскладывал их по местам.
- Вот и ты тоже относишь все пакеты на кухню, а оттуда уже разбираешь.
- Ну да, конечно, а как ещё?!
- И салфетки для монитора, которые ты в комнату отнёс и бумага туалетная…
- Антош, ты что заводишься? Это привычка, причём безвредная!
- И не только твоя, извини. Я не завожусь, просто именно эта безвредная послужила поводом для ссоры с моей девушкой. Вот я и… Понимаешь? – Антон вздохнул и сел за стол.
- Кофе сварить? – я продолжал разбирать пакеты. Он кивнул и отвернувшись от меня, смотрел в окно.
- Хорошо у тебя, тепло, - я поставил на стол перед Антоном чашку с горячим чёрным кофе.
- Поссорился-то серьёзно? Если из-за такой ерунды, то помиритесь скоро. – я понемногу начинал злиться. Почему это мне все жалуются, словно у меня у самого всё причёсанно и гладко. Тем более мы так долго не виделись с Антоном, а он мне с порога про какую-то там!!!
А Антон тем временем смотрел не меня своими странными жёлто-зелёными и почти не моргающими глазами. Он непривычно редко моргает, это объясняется какой-то глазной болезнью, вспомнилось мне ещё со школьных времён. Знаете ли, такой взгляд неприятно настораживает. Ощущение такое, словно он читает мои мысли, особенно когда думаешь что-то не слишком… вежливое.
- Извини, просто она из-за меня сюда приехала… Вить, а как ты? Чем занимаешься? Как супруга и дочурка? Ксюшенька – прелестный ребёнок, сейчас по-моему во второй класс должна уже ходить?
- Да, - улыбнулся я, заметно смягчаясь. – Уже во второй пошла. А с супругой мы разошлись, они сейчас отдельно живут.
- Извини, я не знал.
- Да нормально, мы вместе так решили. А как ты? Чем занимаешься? Мы уже лет пять как не виделись. После той выставки…
- Я уезжал в столицу, потом жил в Питере, теперь вот вернулся.
- Классно! А вернулся-то как, насовсем? Или погостить приехал?
Антон улыбнулся, пожал плечами и снова посмотрел в окно:
- Не знаю даже. Думаю что, да. А ты всё учительствуешь?
- Нет, я теперь канцтовары черчу.
- Как это?
- Ну придумываю им новый вид и придаю форму. Работаю заочно в столичной фирме. А тебя как в столицу-то занесло? А в Питер?
- Это долгая история, - Антон снова не отрываясь смотрел на меня своим немигающим взглядом, словно пытался прочесть в моих глазах что-то… - Вить, я сейчас в гостиницу шёл, мне больше некуда.
Тут меня подтолкнуло то, что Антон искал и разглядел во мне:
- А ты у меня оставайся! Я смотрю, ты не на долго с ней поссорился, вон у тебя только рюкзак с собой.
- Не знаю даже, надолго или нет. А ты серьёзно? А если это больше, чем на «пару дней»?
Договорились мы сразу, былая дружба или одиночество обоих помогли нам тогда, я уж и не знаю. Но прожил он на моём диване почти до Нового Года. Вот так вот сразу я нашёл себе друга, собеседника и человека, изменившего мой взгляд на жизнь.
Понемногу, неохотно и недоверчиво Антон рассказал мне как провёл эти годы, как ездил учиться в Петербург и что делал. Антон Цветиков – художник и перед отъездом из нашего города добился персональной выставки. Она прогремела, местные газеты назвали его «Мастером цвета. Открытием южного округа. Новой звездой Поволжья». Сразу же после этого известная московская галерея пригласила его выставить свои работы в столице. И он уехал работать туда. Но, как рассказывал Антон, вдохновение сразу же покинуло его. Растворилось в многомиллионном городе, где на нём хотели только заработать.

------- 2 -------

В Москве люди хотят только заработать. Заработать побольше, чтобы пустить пыль в глаза: купить шикарную машину, престижную квартиру, спутника жизни. Раскрасить свою жизнь блёстками и мишурой, не замечая того, что есть великое множество других красок, ощущений, чувств. И в большинстве никому не интересно то, что не принесёт дохода немедленно и сразу.
Именно такое впечатление произвела на Антона столица. И узнав от владельца галереи, где он выставлял свои работы, что в Петербург приехал Пётр Федотов, знаменитый и талантливый художник, Антон решил ехать туда. Продав почти все свои картины, Цветиков уехал в северную столицу, надеясь познакомиться с Мастером. На тот момент мой друг стал чрезвычайно популярен и выручил от продажи приличное состояние.
Антон познакомился с Мастером сразу же в день приезда. Федотов набирал тогда учеников в свою мастерскую и сам пригласил Антона. Мой друг с величайшим рвением занимался у Мастера, а Федотов сразу заметил и выделил талантливого ученика. Они вдвоём ездили на пленэры и писали утренние туманы, ночные огни и белые ночи славного города. Часто по вечерам они сидели у Мастера и беседовали.
Самое известное творение Петра Федотова «Поверженный воин» было выставлено в «Эрмитаже». На полотне изображён воин некогда великой Римской империи. Он умирает пронзённый копьём, удар нанесён в спину и прекрасный молодой юноша погибает. В глазах его смертная мука и цвет жизни почти покинул лицо, хотя он ещё жив. Федотов единственный, чья картина принесла Мастеру моментальную известность и сразу была выставлена в одном из известнейших музеев в Европе. Антона восхищало и то, что Федотов не продал, а подарил свою работу музею, хотя частные коллекционеры предлагали за неё большие деньги. Этот шаг расположил моего друга к Мастеру ещё до их знакомства. И тогда, беседуя со своим учителем вечерами, Антон проникся к нему искренним доверием.
- Мы подружились и Пётр вдохнул новые краски в мои работы. Он открыл мне новый мир формы и цвета, он отшлифовывал мой талант день за днём. До встречи с ним я и не знал, какое оно – это вдохновение, - рассказывал мне Антон. Он говорил эмоционально, размахивая потухшей сигаретой в насквозь прокуренной маленькой кухоньке моей квартиры.
- А какое оно для тебя, это вдохновение? – спросил я у него.
Был уже третий час ночи, а мы никак не могли разойтись и разговаривали.
- Ты знаешь, когда я в первый раз пришёл в «Эрмитаж» и увидел «Поверженного воина», душа моя словно взлетела над телом, невысоко я же был ещё жив. Скорее даже не взлетела, а подпрыгнула, да так и замерла с задранным вверх подбородком. Тело цепко держало её за пятки, не давая взмыть. Но душе и так было хорошо, все ощущения и эмоции тогда тоже смотрели свысока и вид оттуда был совсем другой, чем с уровня глаз, намного интереснее. От этой работы, как свежим ветерком дуло на мою душу и она развивалась, словно флаг на ветру. И это волнение не улеглось во мне, пока я не пришёл в мастерскую и не написал портрет.
- Чей? – поинтересовался я.
- Портрет чей? – не понял Антон.
- Чей портрет ты тогда написал?
- Тогда… - Антоша улыбнулся и несколько раз подряд моргнул. – Тогда я ещё не знал чей. Я познакомился с ней чуть позже.
- Со своей девушкой?
- Да, с Иришкой. Я уже третью ночь работал над её портретом. Но никак не получалось его дописать. И рано-рано утром, когда только начался рассвет, я пошёл домой поспать несколько часов, чтобы к обеду вернуться в мастерскую и просить совета Учителя. Меня раздражал этот последний незаконченный штрих, который я никак не мог увидеть. Глаза незнакомки на портрете оставались пустыми и ничем не примечательными. Это знаешь, так же как потерявшийся карандаш, заложенный за ухо. Минуту назад держал его в руках, а теперь нигде не можешь найти!
- Может быть ты просто устал и «глаз замылился»? – спросил я.
- Нет, не в том дело! – Антон вскочил и заходил по маленькой кухоньке. Мы уже прилично накурили там и сигаретный дым от беспокойных движений Антона закручивался немыслимыми спиралями.
- Вот! – он резко повернулся ко мне, - В моей голове мысли вот так же завивались!
- И ты увидел её? – предположил я.
- Я увидел её волосы, её походку. Ты знаешь, она так легко шагала впереди меня, а её волосами играл ветер. Я заметил её около самого дома. Оказывается, мы жили в одном подъезде. Она шла в смешной кофте с капюшоном, бесформенных штанах и пустым мусорным ведром в руке.
Ты же знаешь Витя, что я до безобразия суеверен! Но это единственный раз в моей жизни, когда я даже не вспомнил про приметы. Я только удивился, как долго не замечал моей соседки. «Доброе утро!», - догнал я её. Сердце моё запрыгало так, что казалось выскочит из горла прямо на асфальт, потому что я испугался своей смелости. А вдруг она промолчит или скажет что-нибудь такое… Ну в общем ты меня поймёшь! «Доброе утро», - улыбнулась она. И тогда я увидел, что уже совсем рассвело и наступил новый день.




------- 3 -------

Я был озарён её красотой, во всех моих работах она стала присутствовать неизменно. О нет, она не позировала мне, просто образ её всегда возникал перед глазами, когда я вставал за мольберт или сидел с планшетом и красками, даже в карандашных зарисовках угадывались её черты: изгиб губ, тонкие ноздри, острый подбородок, поворот головы.
В реальной жизни я был её робким другом. Иногда мы гуляли, иногда сидели в моей квартире и пили чай, а ещё много разговаривали по телефону. Я нашёл в ней умного и чуткого собеседника. И чем больше узнавал её, тем сильнее влюблялся. Но открыться ей я боялся. Смелость, давшая мне сил заговорить с ней в первый раз, оставила меня. И я выплёскивал все свои чувства на мои работы. Учитель заметил это сразу же.
- И что же твой Федотов сказал по этому поводу? – поинтересовался я.
Антон жил у меня уже третью неделю, но за краски и кисти до сих пор не брался. Днём он лежал на диване и читал мои рассказы, иногда уходил… Думаю, что к своей Ирине, но не уверен. Возвращался всегда тих и радостен, в такие дни мы обсуждали мои рассказы. Он настороженно хвалил их, но никогда не советовал мне начать публиковаться, в отличии от тех кому я отдавал их почитать. Антон не был ценителем слова, но тонко чувствовал фальшь и неискренность. Опять же по его советам, я поправил некоторые из историй, написанных мной. Когда мы разговаривали, я как раз закончил корректировать одну из них.
- И что же твой Федотов? – переспросил я.
- Ему очень понравились изменения, которые со мной произошли. «Наконец в твоих работах видны чувства», - поздравил он меня. Я возразил ему, сказав, что с его «Поверженным воином» мне никогда не сравниться, вот где настоящие эмоции, трагедия! Думаю что, Пётр считал меня не просто своим лучшим учеником, но другом. А может быть, был просто слишком одинок в своём мастерстве и признании.
Витя, я расскажу тебе теперь то, что не должно покидать пределов этой комнаты, пока Пётр Федотов живёт в этой стране. О себе же я никоим образом не беспокоюсь…
Мы открыли бутылку коньяка, время перевалило за полночь, а я сидел и слушал рассказ своего талантливого друга. Слушал и думал, что же оно – талант и откуда приходит вдохновение…


------- 4 -------

«Вот так же Пётр Федотов сидел напротив меня, и так же на столе стояла открытая бутылка коньяка, и часы показывали начало первого часа ночи. Только широко распахнутые окна смотрели на другую реку, одетую в гранит и украшенную ажурными чугунными кружевами мостов, да лёгкий осенний дождик холодил комнату.
- Мне не достичь вершин Вашего таланта, не удаётся мне предать моим работам той силы чувств, которая есть в Ваших!
- Антон, Антон… - Мастер покачал головой и залпом осушил пузатый бокал. – Ты рассуждаешь о таланте, как о великом чуде. Мне же от рождения дано было очень мало и то, чего я достиг, мне далось страшными вещами.
- Мастер, Вы говорите о прекрасном! Вашим талантом восхищаются миллионы! А говорите, словно о преступлении.
Петр снова наполнил бокалы и взяв свой сел на подоконник. В комнате горел лишь ночник, зажигая в бокалах зеленоватые искры, не преграждая путь темноте и влажному холоду из окна.
- Антон, я всего лишь хочу предостеречь тебя от того мрака, куда меня завело это горение. – он поднял руку, жестом запрещая мне говорить, - Как и тебе, мне всегда казалось мало. Не хватало чего-то неуловимого, чтобы передать моим работам жизненность.
- Но Ваш «Воин» выставлен в «Эрмитаже»! Такого ещё никому не удавалось! И там он абсолютно заслуженно!
- Заслуженно, говоришь? Да, наверное… - улыбнулся Пётр. Но в неверном свете ночника его улыбка больше походила на хищный оскал. – А ты помнишь, кто был моей моделью для этой картины?
- По-моему Ваш ученик?
- Да, мальчик приехал откуда-то из провинции. Он горел, но искры в нём не было. Он сам предложил мне написать его.
Я затаил дыхание, чувствуя дрожь в голосе своего Учителя. А он продолжал.
- Я писал эту работу почти год. И измучился тем, что никак не могу закончить её. Слишком много жизни было в глазах юноши. Самое отвратительное, что я не помню его имени…
Я молчал и слушал его. Петр вытянул новую сигарету из пачки и нервно защёлкал зажигалкой, но его пальцы, вечно испачканные краской, не слушались. Тогда он закурил от спички, закрыв её ладонью от холода из окна. На секунду огонь спички зажёг в его глазах чёрные искры, сделав коричневую краску на запястье бардово-красной.
- Тогда я решил, что если действительно убью его, то увижу не хватающий штрих. Тогда смогу закончить работу.
Я был настолько увлечён, что не понимал ничего и выложил ему свою идею тут же, как нечто гениальное! Объяснив ему, что таланта в нём я не нашёл и если он хочет послужить искусству, то пусть послужит так.
- Он согласился? – вдруг осипшим голосом не то спросил, не то сказал я.
- Да. И я закончил работу… Он умирал на моих глазах, а я писал, писал, писал, боясь упустить хотя бы малую толику драгоценного времени его последних минут. – Пётр говорил, а его ссутуленные плечи вздрагивали под намокшей рубашкой. Лёгкая морось за окном превратилась в настоящий дождь, он заливал подоконник и сидящего на нём человека…
Я остался с ним до утра, пока он не улёгся спать. Мы выпили ещё одну бутылку коньяка, но хмель не кружил мне голову.
Я более не ходил на его занятия, а он не пытался связаться со мной. Вместо этого я часто бывал в «Эрмитаже», но рисовать так и не садился, не мог. Тогда нервы мои были расшатаны. Люди вдруг стали мне отвратительны, вылезли их истеричность и агрессивность. Меня они не просто раздражали, я не видел в лицах красоты, в глазах мысли, в действиях смысла. Всё вокруг было для меня бесцветным и пресным. Но более всего я боялся увидеть её, мою любимую… Видимо разум не совсем меня покинул, потому что я понимал, что не переживу встречи с ней в таком состоянии и с таким взглядом на окружающий мир.
Она сама, понимаешь, сама пришла ко мне. Вечером. За окном снова моросил дождь, а что тогда делал я, я просто не помню,… Ей я сказался больным, и она осталась у меня. Вот так просто и не раздумывая осталась, чтобы ухаживать за мной, лечить меня и любить. Да, да, именно любить. Моя женщина оказалась смелее и мудрее меня. Так как именно её ласка, нежность и забота уберегли меня от безумия, словно тёплое одеяло от холода.
Витя, я и не ожидал, что та сказка, о которой я лишь робко мечтал, сбудется так неожиданно быстро. Понемногу я начал успокаиваться и приходить в себя. Но вдохновение, оказавшееся вдруг страшным монстром, покинуло меня, и писать я не мог. В «Эрмитаже» я тоже больше не был и ничего не объяснил ей.
Неожиданно для меня началась зима.
Я проснулся рано утром, обнимая Иришку, а за окном всё было завалено белым и чистым снегом. И солнце, нестерпимо ярко отражённое в нём, заливало комнату золотыми искрами. А я лежал и смотрел на неё, любовался блеском её волос, красивой руке, спокойно лежащей на моей груди, слушал её дыхание. Иришка открыла глаза и улыбнулась мне, так спокойно и очень, очень нежно.
- Антоша, что тебя беспокоит?
- Ириш, а давай уедем. Мне здесь больше нечего делать…
- Куда же ты хочешь, милый мой? – улыбнулась она.
- И сам не знаю, - улыбнулся в ответ я и ещё крепче обнял Иришку, уютно устроившуюся у меня на плече.
Долго томившая меня немочь отпускала меня, уходила куда-то прочь, прогоняемая нежной рукой моей подруги. Ирина действительно вылечила меня и уверенно царствовала в душе моей, как в своих законных владениях.
Она приехала со мной сюда, без распросов и истерик. Я понимаю, что это далось ей нелегко. Родные, друзья, работа остались в Питере…»
- А хочешь, я покажу тебе её портрет?


------- 5 -------

За окном стало совсем темно, как бывает только перед рассветом. Неяркий и уютный свет абажура пробивался через слои сигаретного дыма, от которого не спасала даже приоткрытая в холод форточка. И в этих тенях передо мной на кухонном столе лежала небольшая картонка с которой на меня смотрела девушка. Я бы не обратил на неё внимания, встретив на улице. Но мастерство моего друга, помноженное на любовь, вдохнуло в это бесцветное личико что-то невыразимо прекрасное. И я понял, что держу в руках признание в любви.
- Она прекрасна, - склонившись над портретом, на одном выдохе прошептал Антон. И я не мог спорить, потому что видел её сквозь призму нежнейшей любви.

       Весь следующий день до позднего вечера я проспал, а проснувшись увидел Антона с альбомом на коленях и карандашом в руках. Он что-то увлечённо рисовал, тихо шурша карандашом по бумаге. Увидев, что я проснулся, он улыбнулся.
- Я не всё рассказал тебе, друг мой, и посему история моя вышла какой-то однобокой…
Мне так не терпелось услышать продолжение что, забыв об ужине, я сварил две большущих чашки кофе и устроился напротив Антона в кресле.
«Перед самым нашим отъездом из Питера, когда на руках у нас уже были билеты, я ничего не обдумывая и не решая заранее, завершил моё знакомство с Мастером.
В тот день я бродил по городу. Ирина была занята до позднего вечера, и я не знал куда себя деть. Я гулял и думал о своём Учителе, о его преступлении, ставшем его вдохновением. Как-то само собой я зашёл в аптеку и купил «Сибуцин», который при добавлении простого аспирина становится настолько ядовитым, что разъедает всё, на что попадает.
И так же без чёткого решения пришёл в «Эрмитаж». Решение пришло само собой, когда я оказался перед «Поверженным воином». Думаю, что оно появилось у меня и раньше, так как я уже растворил аспирин в «Сибуцине». Меня не одолевали сомнения, не мучил страх, только внушали отвращение шедевры, выставленные в музее. Теперь за многими из них я ясно видел, если не преступление, то боль и слёзы их создателей. Я видел их жизни, сведённые на нет, их души, растянутые на холстах, ради их самолюбия. То были не картины, а судьбы людей, живших только для своих работ и только ими.
Я лишь взглянул в глаза «Воина» и меня замутило. Не медля более ни секунды, я выплеснул всё содержимое баночки на холст. Я не стал ждать, когда «Сибуцин» смоет краску и прожжет холст, я просто знал, как это будет. В тот момент я не думал ни об охране музея, ни про старушек смотрительниц, но сейчас я удивлён, что никто меня не остановил, я просто вышел из «Эрмитажа».
На улице было холодно, серо и мокро, а меня жгло изнутри, и огонь этот светился в глазах, румянил щёки. Видимо вид у меня был безумно-лихорадочный, потому что прохожие оборачивались мне вслед. И моя мнительность нашёптывала мне, что они смеются и показывают на меня пальцами. Мне даже казалось, что я слышу себе в след: «Безумец! Преступник! Убийца!». Казалось, что все вокруг знают о совершенном мной преступлении… До боли в суставах хотелось пуститься назад домой бегом, надрывая силы и выворачивая на холодный воздух лёгкие. Но я боялся только одного, что своим поступком не освободил своего Учителя и друга.
Уже почти ночью он позвонил мне сам. Я сидел на кухне, курил и ждал Иришку. Я рад, что она не слышала того разговора. Петр говорил сбивчиво, он благодарил меня, говорил, что я много, много талантливее его самого, и чтобы я не смел, считать себя преступником! Я его друг, сумевший позаботиться о нём, как о родном и поистине близком человеке! За время этого монолога я выкурил почти пачку сигарет, закуривал, тушил и тут же закуривал снова. Мы оба понимали, что это наш последний разговор. Но ни он, ни я не сказали этого вслух. Потому что друг для друга мы сделали всё, что смогли.
Как только я положил трубку пришла она, обняла меня, поцеловала и отступили все сомнения и неуверенность в правильности моего поступка.»


------- 6 -------

Скоро год, как мы живём здесь и больше года, как я не рисовал… Теперь же вот, держи, это тебе, - Антон протянул мне плотный желтоватый лист бумаги на котором простым карандашом был нарисован я, развалившийся в кресле и с наслаждением куря сигарету, выпускал дым через нос.
Здесь следовало бы написать: «Это была работа Мастера!», так напыщенно и неоднозначно закончить рассказ о моём друге Антоне Цветикове – талантливом художнике, уничтожившем величайшее творение своего Учителя и продолжившем свою блистательную карьеру, так как всё написанное будет достоверным изложением фактов. Цветиков действительно стал известен не только в нашей стране, но и во многих других он получил заслуженное признание. Все его выставки имеют большой успех, теперь его по праву можно назвать Мастером. Мы видимся с ним так же редко, как и раньше, но…
И без этого «но» бессмысленна моя история. В моей квартире много работ, подаренных мне Антоном и бесчисленное множество его набросков, зарисовок и этюдов.
Около года назад я видел репортаж о его последней выставке. В интервью он говорил много и сухо: о своих успехах, достижениях и планах на будующее. Меня почему-то раздражала, и была неприятна эта официальная речь. А неделю спустя он прислал мне по почте свою картину, как, всегда не написав, ни строчки. На картине его супруга Ирина с дочкой, они играют в мяч на цветущей зелёной лужайке, смеются.
Я сидел на кухне, курил, смотрел на картину, а за окном начиналась слякотная и серая весна, ещё холодная, но с ярко золотым солнцем и обещанием жёлтых одуванчиков и первых пчёл. Тогда я взял блокнот, ручку и сел писать. Сам по себе я не решился бы, не смог рассказать эту историю, мне нужен был толчок… Что-то, что взволновало бы меня, чтобы в мыслях моих было в десять раз больше, чем на бумаге. Чтобы было что и как сказать. И этим толчком, даже пинком, стала вот эта картина, картина Мастера.


------- 7 -------

Пепел упрямо сыпался на бумагу мелкой перхотью и я машинально смахивая его рукой, лишь размазывал по исписанной странице. За окном весна, чашка кофе на столе и я заканчиваю историю о художнике, источником вдохновения которого стала любовь. Хотя он чуть было не выбрал ремесло, возведённое мастерством в ранг искусства.
А ещё я публикую свой первый рассказ.
Удачи!