2. УНИВЕРСИТЕТ. ПЕВИЦА
Флёр с трудом выползла из постели и выглянула в окно. Да, граница была там, всего в сотне метров от Главного Здания Университета. Вокруг не осталось ничего – ни факультетов, ни улиц, ни дальних домов – до горизонта тянулся сплошной еловый лес, зелёный с голубизной. Это не сон, всё правда, хотя была маленькая надежда, что к утру всё образуется и она «сдаст дела».
Она Пела уже два месяца, и вчера силы были на исходе. Раньше её поддерживали Дорофей и Веда с Зеноном, но когда родители исчезли, тогда и началось это безумие. Флер с Дорофеем знали, что остаются одни, что им следует разделиться, чтобы выполнить каждому свою задачу, что будет трудно… Но думать и планировать одно, а делать - другое.
Дорофей ушёл из Москвы сразу, два дня назад. Эти два дня она прожила в чаду: шла к зданию Университета перед беснующимися людьми; пыталась отключить сознание от ужаса; Пела призыв; отталкивала безумие прочь от Университета и – пряталась: зачем всем этим сотням пришедших к ней людей знать, кто их призвал? Они – вместе, там, где быть необходимо. Её задача, вероятно, выполнена.
Вчера к вечеру, уже через лес, прорвался последний, испанец, который едва тащился за маленьким сыном. «А ведь это не он пришел, – вдруг подумала Флёр. – Это его сын приволок! Бледный малыш с горящими глазами, Мигель».
Она отвернулась от окна. На административном этаже, где она поселилась, было, слава богу, пусто. По соседству устроились Мигель с отцом, да компания крепких мужчин расположилась где-то за лифтовыми холлами.
Сегодня была первая ночь, когда Флёр не видела себя во сне Ярославной, поющей на стене. Ведь она не могла не спать два месяца, а Пение рождало образ Ярославны, надоевший ей до тошноты. Везёт же Дорофею – он Поёт только эти два дня. Ну, может, ещё чуть-чуть… и отдыхай! К нему идут дети… Стоп! А Мигель откуда на неё свалился? Что-то всё же не рассчитали: один потомок оказался с ней. Ну ладно, где народу под тысячу, один ребенок не помеха.
Ночью ей приснился Дорофей. Но – старик! Он сидел у огня с другими пожилыми и взрослыми людьми и Пел. Флёр проснулась от его Пения. Почему он поет взрослым? Опять путаница, или это её Пророчество даёт будущее? Что, снова Петь? Флёр ужаснулась.
Нет, сейчас не надо. Сейчас – этап ожидания. Нужно жить и ждать, куда повернёт события собранная ею толпа.
Флёр снова впала в полусон-полуявь, спрятавшись под одеяло. Было холодно. В глазах мелькали обрывки страшных картин: растекающаяся из прорванных труб вода, намёрзшая волнами на тротуарах, отсветы пожаров в хрустально-прозрачном льду… И безумные, хитрые, злые, похотливые глаза, отражающие свет и вспыхивающие красным… Сознание провалилось глубже, ища спасительных воспоминаний.
Вот! Видение. Звенигородский лес, углом вдающийся в развилку дорожек. Флёр забирается в подлесок и находит липкий, прохладный, юный маслёнок. Детский восторг!
Маленький Дорофей, хрупкий и глазастый, ползает рядом, собирая землянику. Мать с отцом входят к ним, в пятнистую тень, с яркого солнца, освещая лица детей из-под приподнятых веток.
Флёр берет Дорофея за ручку, и они бегут через широкую просеку с пожухшими папоротниками к берёзовой светлой рощице. Родители идут следом. Там, в рощице, палатки, и радостные люди встречают детей. Радость делает тело лёгким, Флёр будто взмывает над собой, видя всё со стороны: себя с Дорофеем – они машут родителям; и вдали – дом в горах, среди скал - там стоит Веда и смотрит на тропу. Флёр понимает, что мать следует за ней - и в то же время ждёт её на пути дальше.
Тропа пролетается мигом: по гребню песчаной дюны, поросшей соснами и пылающей земляникой; через болотце с розовым горцем и ятрышниками к купе лещин - и опять вверх, по петляющим тропкам, в сосновый лес. Издали дом в горах светится белым. Только сначала… спуск в темную долину, а там – снова: вверх, в сосны и утреннее солнце. Там ждут Веда и Зенон. Там июнь.
Сознание, всегда бодрствующее при видениях, подсказывает: палатки – перевалочная база. Вот что такое Университет! Перевалочная база. Но зачем?
Вместо ответа - снова видение: обрыв, усыпанный шлаком и поросший сухими ветками полыни, утратившими запах и запудренными пылью. Скатившись вниз, по болотистому лугу можно добраться до травяного пляжа. Люди на одеялах и махровых полотенцах – россыпью. Едят яйца и помидоры, купаются, утопая ногами в тёплом жирном иле. Речка змеится, заросла камышом и рдестами, лишь у пляжа – излучина чистой воды.
Флёр неприятно на пляже. Отвращение к жиже поднимает её вверх. Сверху, и как бы присутствуя в теле рулевого, она плывёт на лодке вниз по реке, через заросли. Там лес подступает к болотистому берегу, корни деревьев торчат и мокнут в воде. Там, среди белых водяных лилий, в старицах, ныряют и прячутся русалки; плавают, подняв головки, водяные змейки; деревья трещат, пугая. Там тень. Только солнечные зайчики изредка пробиваются к воде.
«Что-то не так, - замечает парящая Флёр, - выхода нет». Но упорная Флёр, что у руля, плывет дальше. Вот к левому берегу выходит расщелина скал, вся в закатных лучах, и Флёр покидает реку и летит вдоль расщелины вверх: мимо держидерева с яркими веерами-семенами, мимо голых отвесных скал - к вершине горы.
«Туда пешком не дойти», - замечает она. Там отвесный обрыв с парапетом. За ним – маленький каменный домик в одну комнату – сторожка отшельника? У парапета Веда смотрит вниз, в рассвет: там грузовики, похожие на жуков, огибают гору по серпантину, везут что-то на восход; «Там – копи», - говорит Веда.
- Зачем везти что-то туда? – спрашивает Флёр. – Ведь ископаемые должны везти оттуда? И вдруг понимает: «Туда – правильный порядок: концентрация подобного; оттуда – распад и хаос».
Веда обнимает её за плечи и поворачивает: вот он, спуск - трудный, узкий, но есть. А потом - полёт через долину, по тропинке среди сосен в южную гору, к дому Веды. Сейчас он пуст, сер и гол. Ещё не время…
Видения хлынули волной. «Нельзя без защиты! – кричало сознание. – Нет Дорофея, ты открыта!», но истощённая Пением Флер уже уплывала в сон на волне видений, пропущенных за эти два месяца.
Сон, как обычно – повторение прошлых видений.
Снова Звенигород, почему-то скрещенный с Троицком. Старый кругленький автобус, в нём только она и водитель с карими глазами. Она выходит на предпоследней остановке и идёт через тенистую берёзовую рощу к дому. Это теперь её дом: она – старшая в семье. Но в квартире уйма людей: какие-то неизвестные ей братья и их жёны – «сестры». Они уже там поселились.
Флёр устала, и они, шипя друг на друга, укладывают её спать на раздвинутом столе. Засыпая, Флёр слышит перешёптывание: «Привязать за руки и за ноги - и расчленить». Она выжидает некоторое время и тихо вылезает в окно. Бегом к остановке. За ней – родственники. Автобуса нет, зато лихо подъезжает на автокране тот же водитель и подхватывает её. «Братья» впрыгивают на ходу и пробираются к ней от кабины. Флёр пятится к установленному сзади крану. Спасения нет?
Тут шофёр прибавляет газ и подмигивает – «Держись!». Флёр вцепляется в крюк, грузовик круто поворачивает, и она на крюке влетает во второй этаж высотного здания, разбивая стекло. Грузовик с огромной скоростью увозит кровожадных «братьев». Флёр, невредимая, встает на ноги среди битого стекла. Спасибо, шофёр с карими глазами!
Выплыв из сна, Флёр ещё видит его черты. Это – Мигель, только взрослый. И тогда, давно, в видении, шофёр был похож на Мигеля. Дежавю? Ведь она ещё не знала Мигеля.
Снова сон: Мигель забыт. Платформа пуста. Электричка – тоже. Нет даже машиниста. Флёр с Ведой входят в вагон, и электричка трогается на юг. Вокруг – только густые ели. Тишина. Высунувшись в окно, Флёр видит цель: ровная просека в бескрайнем еловом лесу упирается в здание Университета.
Опять повторение видения! Так вот почему она выбрала Университет, а ведь она совсем забыла о том, давнем видении. И она уже знала про ели! Теперь картина та же, но наяву…
Видение. Зенон вешает две белых рубашки на верёвку. С них течет вода. Он поворачивается, улыбаясь ей серыми глазами, кивает куда-то влево. Там – снова его спина. Он в тельняшке, закладывает последние кирпичи. Новая печь готова. Скоро топить. Зачем он в тельняшке?
Зенон поворачивается, блестя орехово-карими глазами… Это – Мигель!
ПРИШЕДШИЕ НА ЗОВ
Флёр почти совсем пропустила события этих дней: она лишь пару раз спускалась вниз из своего убежища. Остальное время спала, продолжая Петь из последних сил, и не видела, как собирались люди…
А люди собирались медленно. Некоторые, особо смелые, сбивались в группы уже на Ломоносовском проспекте. Они шли к Клубной части. Другие, более робкие, боящиеся безумия окружающих, подходили со стороны зон и Главного входа. Не многие знали Университет, но именно они впоследствии соединили группы в конференц-зале.
В холле Клубной части царило ожидание. Каждый новый поворот вертушки вызывал ищущие взгляды – вдруг знакомый? Входящие осторожно заглядывали внутрь: что там, безумие или безопасность? Робко входили и бродили по холлу – тоже искали знакомых. За редким исключением, таковых не находилось: каждый здесь был одинок.
Побродив по холлу, усаживались, часто на корточки: скамейки уже были заняты - и начинали ждать. Никто не знал, чего ждёт – главное, вокруг не безумцы.
Кто шёл с пустыми руками; кто тащил рюкзак или сумку, птичью клетку, кота; а один - буйноволосистый и чернобородый, с лысиной на макушке, держал банку с лягушками.
Редкие иностранцы сбивались вместе, но и там группки были маленькие – из четырех-пяти человек. Перевозбуждённые дамы базедова сложения пытались вещать на публику, но от них отшатывались: слишком уж они походили на безумных. И это, как ни странно, помогло: вскоре дамы, собравшись в стайку, зашептались, не рискуя прервать ждущую тишину.
Появились центры кристаллизации: граждане с животными сбились вокруг чернобородого волосатого с лягушками - физтеховского программиста Миши; образовалась кучка астрологов, возглавляемая Фёдором, и сразу часть перевозбуждённых дам перебежала под его крыло; столпились знакомые поневоле конкурентки – бабки Аграфены, Василисы и Любови - потомственные предсказательницы, гадалки и травницы. Признанные оккультистки бросали величественно-презрительные взгляды на эту шушеру. Их тоже окружили поклонницы.
Становилось тесно. Тупое молчание переросло в многоголосый гам, входящие пугались. Но вот уже на месте охраны встала полная организаторских амбиций дама, которая решительно загоняла новичков внутрь. Появилось посольство из других зон и люди, знавшие планировку здания. Возникла необходимость организации жизни: ожидание пока ни к чему не привело. Близилась ночь. Хотелось спать. Не на полу же? Каменном?
Фёдор переговорил с Мишей и Василисой, и они собрались увести свои группы на ночевку в общежитие зоны «В». Но тут величественные дамы пришли, наконец, к соглашению, кто из них главнее, и увешанная камнями Дарья потребовала созвать всех на организационное собрание.
ОТВЕТСТВЕННЫЙ ЗА ОБЪЕКТ
Костя бросился к лифту – слава богу, ещё работает… Она может прятаться сколько угодно, но на общее собрание мы её все-таки вытащим. Что за эксперимент, когда объект все время спит?
Удалось. Флёр немного удивилась, что её обнаружили, но покорно отправилась за ним на собрание. Ведя её в толпе, Костя поймал одобрительный взгляд Виктора, а Генка даже подмигнул – надо же, втёрся в доверие! А начальство не преуспело. Так ведь это он её обнаружил! Вот уже два года он ведет её сигнал.
Когда его пригласили в этот ящик после окончания физтеха, он страшно плевался. Диспетчер! Наука побоку, даже железки – побоку. Сиди, пялься на экран и ищи сигнал.
Тут ещё случай приключился: свихнулись ребята, отслеживающие одну супружескую пару. Там была несущая низкочастотка с такими модуляциями, что в один из вечеров, когда диспетчеры прослушивали акустику, забулькали оба – и привет. Дебилы.
Эвакуировали глубокой ночью: тогда в Главном здании никого нет, а вечером студенты мельтешатся – свист пойдет. Теперь, со всеми допусками, да свидетель того случая – поди, уволься! Вот это начало работы! Начало из начал. Одна радость – жильё и прописка.
Костю посадили в свободный поиск. Что новое найдет – его. Ну, естественно, где другие сгорели, туда и он полез: ведь запись того низкочастотного приёма выбила еще и компьютеры. Она, может, и есть, да считать невозможно.
Тогда он пару железяк приспособил – преобразовать частоту. А вместе с преобразованием и модуляции ушли. Но все же тупое отслеживание с преобразователем выдало новую фигуру – Флёр. Ага, моё!
Он, на радостях, с докладом к Генке, тот его – к Виктору, а Виктор аж позеленел, затрясся. Мы, говорит, её давно передали на кодирование, три подхода сделали, скольких агентов подложили – не держится кодирование. Неделю-две, и привет! А слом кода – агент обратную волну получает. Спились. Это кошмар, а не объект. Молодец, говорит, что нашел волну. Смотри, но только издали. Близко нельзя – поломает.
Да, он на неё посмотрел. Хороша девица, но вся где-то в себе. Выяснял: они её через церковь взять хотели, в монастырь загнать. Ей всё бабки верующие ручки целовали, исповедаться хотели. Любят, говорят, ей исповедоваться. Но не вышло.
Любовника ей нашли. Продержался полгода.
На улице её ловили после психотронного удара – соображать не соображает, а код ломается!
Костя за эти годы так с ней сросся, что смотрит на сигнал – её видит. Конечно, пеленгатор сделал, но точность… куда там! В Университете её бы ни за что не нашли, кабы не это Костино срастание. Идет – и тянет к ней. Ну, и Виктор пару раз помог.
Пьёт он, Виктор. Может, сам её кодировать пытался? Ненавидит уж очень. Сейчас весь пышет злобой: вокруг полно его объектов. Кодировал-кодировал, а они на Флёр, как пчелы на мёд, сбежались. Кто же ему виноват? Не ты сделал людей такими – не лезь их крушить!
Нет, до полного безумия начальство не доходит – ту пару, что сломала диспетчеров, и пальцем не тронуло, боится. Видно, подспудно верит в то, что такие существа могут влиять на мир. А вот как, в какую сторону – только сейчас проясняется. До того оставалась надежда, что все эти граждане – вероятностные выбросы психики, безумцы.
Костя вел молчаливую Флёр под руку и вспоминал, сколько времени ушло на эту задачу. А два месяца назад - началось. Заработали все известные каналы, да ещё с модуляциями. А что у коллег в Америке! Они своих сенсов здорово проворонили, а когда нашли – поздно уже, не подступиться, диспетчеры горят, как те наши бедолаги. Их объекты на месте, к нам только пара на гастроли приехала, с ребёнком, да с таким хвостом, что наши совсем одурели. Из Европы начали сползаться объекты, а там и все материки подключились. На шабаш? За ними – их слежка, за их слежкой – наша, и все наши, шевелящиеся, тоже под присмотром.
Костя не помнил, когда спал: круглосуточные дежурства, начальство сверху дергают, оно туда мычит – ну откуда им знать, что случилось?
Сигнал Флёр закрыт той самой низкочастоткой, преобразователь не берёт, ищи её – не ищи… и вот, наконец, двадцать второе. Аннун, мать твою! Волки, говорят, воют и сбиваются в стаи, к домам идут. Дыра, как говорят Костины объекты, прямо таки в подземный мир. Или же – Змееносец, слив нечистот. Унитаз, то есть, санобработка.
Той ночью было его дежурство. Поспал там в уголке, в комнате психреабилитации, и в бой: диспетчеры из-за модуляций все в наушниках, рискуют брать акустику.
И началось! Владлен орёт, что у него «Синий платочек»; Васька прыгает под Летку-Йенку; у других и Нино Рота, и «Зеленые рукава», Легран, Массне, «Интернационал» и «Вставай, страна огромная» - ну, наборчик!
К двум ночи собрались они на чай, наушники сняли, двери открыли. Из дверей какофония - сил нет. Зато ясно, что не манкируют. У Кости – трансформированный рёв.
И вдруг на всех каналах – тишина, а из его наушников – что-то явно смысловое. Убрал преобразование – симфония. Всё трясётся, там и голоса запели, в голове дрожь мелкая, сердце стучит, к пароксизмальной тахикардии подбирается – их профессиональная болезнь.
Симфония и у других пошла, все разбежались к пультам; потом – тишина, а на преобразовании, на волне Флёр – сигнал.
Генка над Костиным плечом склонился. «Абзац! - говорит, - Песня Крысолова» - и выключил преобразование. Так там, вместо симфонии, тоже Песня Крысолова, но с другими модуляциями: зовёт, но как-то слабее.
Ну, пока они записывали, пока восхищались – проворонили начало. Генка за пульт сел, к Виктору послал Константина. Как тот из комнаты вышел – всё! Васька по полу ползает, мелочь собирает, весь трясётся – уронил. Костя помог. «Вась, - говорит, - почему не за пультом?». А Васька - хвать помощника за карманы! «Отдай, - визжит, - украл мои деньги!».
Тут Владлен входит, плату тащит – из пульта выдрал: - «Домой, домой, комп починю, буду в преферанс играть», - и глазами так бешено ворочает. Костя попятился к Генке. «Они свихнулись», - говорит. Генка за пультом как приклеенный: «Иди к Виктору, пусть разбирается. Его компетенция».
Ну, пробился Константин через диспетчеров – там всё в таком роде: кто к жене, кто к детям, кто стулья вертящиеся домой волочит, кто к бабам; наверху - стрельба. Ошизели охранники: палят друг в друга.
Мама моя! Значит, у них не болезнь диспетчеров? Костя – скорей к Виктору, а там Алексей восседает, разглагольствует: «Пора народ собирать. Всевышний, Иисус, грядёт».
Костю веселье разобрало: ведь вот оно, событие, наконец, вместо скукотищи за пультом.
А Виктор синий стал, хоть и рыжий. Кивает. «Да, - говорит, - пора собирать народ». Ну, генерал напыжился - и пошел собирать. Под пули охранников: они-то – тоже народ.
Виктор Косте удивился:
- А ты чего?
- Все свихнулись. Песня Крысолова. Геннадий за пультом, - отрапортовал Костя… так Виктор аж зажмурился - и шумно так отдувается.
- Ну, слава богу, я не один нормальный!.. Крысолов? Кто?
- Флёр. И ещё кто-то.
- Знал ведь… - шипит Витька.
И пошли они в диспетчерскую. Народ в основном уже рассеялся – разбежался согласно мании. Охранники, пытаясь достать друг друга, ползали по полу вокруг тела светлой памяти генерала. Не выйдет. Раньше помрут. Боевик наяву! Никого не видят: цель одна, глаза в кучку, а что рядом – не для них.
Поёт Костина девушка, и без пульта слышно: поёт. Вот вам и свободный поиск. Вот и Косте очко выпало…
Геннадия от пульта оторвали – у него блеск в глазах, руки трястись начинают. Скорее посадили за пульт – снова нормальный. Вот так. Пришлось переноску настраивать, дали Генке в руки, и пулей по месту жительства. Пеленг Флёр не берёт, а душа к ней рвется. Второй сигнал решили позже брать: пульт слабый.
Заскочили к ним домой. И выскочили. Витька за сердце держится, Генка вообще не соображает: у них дома все с крыши съехали. Тогда за руль Костя сел. Поехали по Ленинскому – посмотреть, как и что. Ужас! Мужики осатанели, по проспекту в два ряда ползут, за девочками. А те – кто бегом в крике, кто тут же и падает, а многие толпой мужиков бьют, душат, пинают…
Не их дело, пусть милиция реагирует. Решил было прибавить ходу, выскочил с мигалкой – никто не боится, прямо в лоб рулят. Едва ноги с проспекта унесли. На улицах гонки, стрельба.
Сидели до утра в скверике под домом Флёр. В доме тишина – спят. Думали, может, к утру пронесёт – ан нет, утром отыгрались: машины бьют, с балконов падают, орут.
Как Флёр пробилась, не понять, однако вышла и потихоньку пошла с сумкой по проспекту. Вокруг столпотворение, а она словно в коконе. Не видят её, что ли? Только вздрагивает и поёт. Не вслух, ясно, сигнал даёт. Как мышь летучая.
Когда всего так много, уже не жалеешь. Но страшно – одна сделала такое? Пока шла, проверили её дом. Куда она от них денется? А в доме нет ни родителей, ни брата. Как упустили - не поймёшь. Наведались еще к паре – Летке-Йенке и Интернационалу. Нет их!
Виктор злобствует, считает её виновной; Генка помалкивает, на пульт смотрит, а Костя думает: во Флёр ли причина? Или всё, что они видят, это развитие непонятных событий? Говорили же, что Земля проходит через поток повышенной плотности вещества? Может, это явление более высокого порядка, а Флёр только спасается?
Флёр устроилась … надо же! - в их здании, и они переехали на тот же этаж, но подальше – и от греха, и чтобы не настораживать. Всё равно в отделе больше сотрудников нет, а им и переноски хватает – зачем ещё пульты?
Больше сотрудников нет… Да ведь свихнулись они на том, в чём уже была слабина! Ну кто не знал Васькиного сумасшествия с деньгами? Просто у них ослабли социальные пружины, исчезли сдерживающие факторы – и всё.
«Вот, - думал Костя, - если собрать все последние мелодии, что звучали тогда в диспетчерской, - получатся основные человеческие чувства. Что же, наши утраченные объекты соединяли в себе определенное чувство? Они это называют эгрегором. Ушёл эгрегор (ушёл, ушёл – Витька весь день проверял), и нет больше его проявления? Нет рамок эмоций – нет нормального мозга? Значит, люди свихнулись потому, что ушли те, кто объединял их чувства, а через них – объединял людей.
Люди остались в одиночестве, без музыки чувств! Логика не имеет направления – направление задает эмоция и рамка. Исчезли - и мозг рассыпается… Действительно, сколько катающихся секс-пар мы видели той ночью, а ведь только пыхтели. Ни одного победного конца! И всё это – Флёр? Простите, я в богинь не верю.
Всё бы ладно, да только мы-то как в этот паноптикум вписались? Тут же сплошь оккультисты, экстрасенсы, зелёные и прочие отклонения? Правда, Генке без пульта была бы хана. Он так и проглядел в него эти сутки. А ведь мы с Витькой держимся без пульта?».
Флёр взяла Костю за руку:
- Спасибо, Костя, дальше я сама, - и спокойно нырнула в толпу.
Костя так и застыл в проходе. Размечтался, что сумел к ней прибиться! И вообще – размечтался. Говорить надо было. Принудительно. Эх! Навязываться теперь не стоит. Наблюдаем издали. Победитель недоделанный!
СОБРАНИЕ
Флёр была как в тумане. С ней бывало так: всё слышит, но до сознания доходят обрывки. И реакция замедлена. Трансляция ещё не закончена, но мозг уже совершает какую-то новую, неведомую работу. Она научилась в таких случаях полагаться на течение событий: управлять своей судьбой в таком плотном шлеме не могла.
Там, на сцене, долго спорили, кричали про Апокалипсис, про судейство и избранность… Но раз ничего не происходило – поневоле следовало ждать, а значит устраиваться на новом месте.
В зале многие были на грани срыва – сохранив свой разум, они потеряли близких. По сути, бросили их на произвол безумия. Просто не было другого выхода: пытались привести безумных сюда, но их состояние ничуть не изменилось. Многие видели рыдающую мать с безумной дочерью. У входа девушка вцепилась зубами в руку матери, и та никак не могла затащить её в вертушку. Но, когда удалось внести девушку в холл, она расшвыряла всех и убежала через Главный вход. Мать ушла за ней.
Сохранившие рациональный разум старались теперь не впасть в безумие, которое казалось страшнее смерти. Но и они были подавлены и плохо соображали.
Одинокие и малочувствительные продолжали заседать.
Рядом с Флёр худенькая женщина подняла руку.
- Я у вас зарегистрировалась, но хочу уйти за сыном. Он исчез вчера ночью. Может быть, он не безумен, вернется, и мы с ним придем обратно?
- Назовите фамилию, и мы отметим, что вы ушли, - донеслось из президиума.
Флёр наклонилась к женщине.
- Если он не безумен, то сам найдет выход, - прошептала она.
- Но там же опасно!
- Вы можете не успеть.
- Куда не успеть? Здесь-то всё хорошо.
- Доверьтесь ему. Положитесь на судьбу.
- Ну, девушка, у вас, наверное, нет детей! Мне мой Алик дороже, чем собственная безопасность! – И женщина убежала отмечаться.
«Ладно. Что там говорят о расселении?».
- Центр координации мы разместим в башнях зоны «В», где расположены профессорские квартиры, - сообщила Дарья, потряхивая самоцветами.
«Ну да, - подумала Флёр, - и сами там устроитесь с удобством…». Потом она вспомнила эти башни и вскочила.
- В башнях никого размещать нельзя, это опасно!
- Почему, собственно?
- Я это чувствую.
- Вы, девушка, претендуете на место самого главного экстрасенса? Посовеститесь, здесь вся элита, и никто ничего не чувствует!
Флёр села. Судьба должна решать сама. Зря влезла. К ней нагнулся сосед справа, маленький не то монгол, не то бурят.
- Почему вы не сказали им, что это вы их созвали?
- Потому, что больше я ничего не делаю. Созвала – а теперь и сама не знаю, что будет.
- Но вы сохранили их от безумия! Разве об этом не стоит сказать, чтобы они вас послушали?
- Зачем? Если мои слова будут цениться только за это, то и мои ошибки будут принимать без критики. Я не готова управлять ими. Пусть разбираются сами.
Флёр съёжилась. Как он узнал? До сих пор её никто не заподозрил. Остаток заседания она просидела как на иголках, и сразу ушла, чтобы не продолжать разговор. На собрании всех переписали. Флёр записалась в комнату общежития, но ушла к себе. Она ещё Пела. Только завтра к вечеру здание окружит лес, а днем Москва будет полыхать. Мать Алика вернуться не успеет…
Как там начальники обращались к толпе? – «Братья и сёстры»? Что-то знакомое…
МИГЕЛЬ
И было завтра… Лес окружил здание около пяти вечера, когда солнце уже зашло, и во тьме заблестел слежавшийся снег в отсветах освещённых окон. Вдруг вздрогнул горизонт, небо посветлело, исказились контуры далеких зданий, и, скачком, изменилось всё: не осталось и следа отдельных корпусов, сузились крылья здания, исчезли решётки.
Лес вошел на территорию. Ближайшие двести метров заняли берёзы – старые, покрытые мхом, с трещинами коры - и молодой подрост. Кустики заячьей осоки и мятлика пестрели редкими опавшими с деревьев листьями. Всё же основная масса деревьев оставалась зелёной и глянцево блестела под дождем. Наступил светлый пасмурный вечер, температура резко возросла, и снег потёк ручьями с крыш.
За кольцом берёз стояли сине-зеленые плотные ели с ветвями до земли, похожие на детские пирамидки: друг друга не теснят, но и пустого места не оставляют. И так – до горизонта.
Погас свет. «Электричество! - подумала Флёр. - Вот и начинаются наши испытания. Зато теперь до меня добраться непросто, жить спокойнее».
За окном скачком изменилось освещение – подсвеченное пожарами зимнее небо превратилось в пасмурный осенний день. Капал дождик. Флер бросилась к окну.
Лес! Только лес, и больше ничего – ни пожаров, ни домов. Пять вечера – и светло! В один миг зима сменилась ранней осенью: на берёзах видны желтые пятна осенней листвы.
На мгновение пробилось солнце и осветило выбирающегося из подлеска мужчину. Его тянул за руку ребёнок. Флёр побежала к лестнице: последние – это её гости.
«Откуда я это взяла? - подумала Флёр на бегу, - А, раз хочется, значит, надо!».Она подхватила на руки ребёнка и пригласила мужчину с собой.
- Я – Мигель, - представился ребёнок. - Мы с папой приехали из Испании. К тебе.
Мужчина растерянно улыбнулся.
- Простите его, он придумал ехать в Россию, а теперь и сюда меня привел. Ждал встречи с… кем-то.
- С ней! – ребенок указал на Флёр.
Та не знала, что сказать.
- Вы так хорошо говорите по-русски…
- О, моя жена была русская. Её уже нет с нами.
- Сожалею. – Флёр помялась. – Могу вам предложить поселиться рядом со мной. Есть, правда, и общежитие…
- Нет! – решительно встрял Мигель. – Только с тобой рядом.
«Сколько ему лет? Девять-десять, не больше. А крутит отцом, как хочет. Ну, устрою, а там пусть сами разбираются», - решила Флёр и проводила их в соседний кабинет. Потом рассказала, где найти остальных людей, где столовая, и ушла к себе.
Мигель тут же устроился спать. Отец ушел вниз знакомиться. А население кипело: начинался новый этап. Флёр только у себя поняла, что больше не Поёт. Всё! Сил нет. Потом будем жить дальше, а сейчас – спать.
3. ТЕРРИТОРИЯ. ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ
Дорофей исчез на рассвете: грибное время зиму кормит. Лидия возилась на кухне, пытаясь сразу согреть чайник и начать готовить обед в маленьком очажке. Наступала жара, и готовить в печи, перегревать дом ей не хотелось.
Как давно она не готовила серьёзной еды! Да и опыт был небольшой: они со Степаном прожили только два года. Лидия долго не могла оправиться от потери Алика: ей в голову не могло придти, что замуж она выйдет не за него. Ведь они, кажется, любили друг друга…
А Алик после очередной ссоры ушел к Руфине. Всё казалось, что он вот-вот вернется, но Руфина забеременела Евгением, и Лидия осталась одна. Их было слишком мало, чтобы позволить себе одиночество: без пары остался Степан, и Лидия, волей-неволей, вышла замуж за того, кто почему-то никому не приглянулся.
Степан был резким, тяжелым и упрямым. Лидия была для него таким же долгом, каким и он для неё: Степан надеялся увести у Вардана Веру. Вот, ждали-ждали оба свою любовь, а остались друг с другом.
Нельзя сказать, что брак был несчастливым. Сознавая свою внутреннюю вину, каждый из них был заботлив и ласков, но так уж получилось, что оба рвались из дома и жили, видимо, только работой. Ритуальные домашние действия: еда, огород, скотина, стирка, ремонт – создавали подобие семьи. А у подобия не получилось главного – детей. Может быть, со временем чувства притупились бы и ребенок появился – но двух лет не хватило. Не хватило любви, что ли?
Ребёнка от Алика она вытравила: пила всё подряд, раздобыла даже хинин. Нет, не могла она позориться, когда Руфина гордо таскалась за Аликом даже к колодцу! Хорошо, хоть на горбу у него не сидела!
А Степан бродил по Рубежу. Тогда они сразу выбрали рейнджеров для надзора за Рубежом, но мало кто эту работу выполнял – так, числились. Ведь за границей надо было следить помимо основных дел. Ирония состояла в том, что и Вардан, и Алик тоже были рейнджерами. Но исчезли в те годы Костя, Тигран, и – её Степан. Те, первые двое, успели родить детей: они женились рано, не то, что Степан. У Кости даже двойня - Ирка и Инка.
Получается, что зря спасал Степана Дорофей: даже его генов в Общине не осталось. Будто и не было Степана.
А может быть, он жив? Попал в какой-нибудь там временной пузырь или даже прорвался? И живет себе где-нибудь на Большой Земле, а она плачет? Плачет… о Степе, об Алике, которого они помянули ночью с Дорофеем. О себе. Седая вся. И ведь тоже – нет детей. Сгинешь - и не останешься ни в Общине, нигде…
Резкий стук прервал мысли Лидии.
- И хорошо, а то рыдаю, словно девушка, - пробормотала она, промокнула глаза и пошла открывать.
- Вы кто? – свирепо спросила ее взъерошенная глазастая девчонка. – Вы почему тут? Тут Дорофей живёт! Один! И никто ему больше не нужен!
- Как это не нужен? Мне все нужны. – Дорофей подошел сзади и, поставив корзину, снял девчонку с крыльца. – И Лидия мне нужна, и Светка, вон, свирепая, мне тоже нужна. Хотя и не умеет вежливо себя вести и знакомиться со старшими.
- А что она здесь делает? – завопила Светка. – Зачем она здесь с утра пораньше?
- Лидия будет здесь жить, Света, - резко ответил Дорофей.
- А где она была, когда тебе плохо было? Когда ты зимой болел, кто тебе чай готовил? Она, или я?
- Ты, ты, спасибо. Но у нас с Лидией общее дело.
Светка зарыдала.
- Дорофей, дедушка! Подожди, пожалуйста. Подожди только три годочка! Тогда я за тебя замуж выйду! Я буду с тобой работать! Я буду тебя защищать! Это не её, а моя работа! Только подожди!
Дорофей ошалело посмотрел на Лидию. Та внимательно разглядывала Светку.
- Ну, Светка! Мне ведь через три года восемьдесят стукнет! Я Лидии в отцы гожусь, а она тебе – в бабушки! Прадед я для тебя, понимаешь?
- Ты не старый! Зачем ты тогда во сне меня звал? Зачем просил: «Приходи, Света, женой мне будешь, будешь охранять меня от зла»? Я знаю: если дождёшься - сразу молодым станешь, как в сказке. Только со мной! Зачем тебе она?
Лидия плечом отодвинула растерянного старика.
- Я его ученица, девочка. И ты – тоже. Если хочешь его любить – люби. Защищать – защищай. Замуж хочешь – вот, через три года и спросишь: «Дорофей, возьмёшь меня замуж?» И вообще, тихо! Мальчишки идут.
- Дедушка Дорофей! – издали кричали Васька с Лешкой. – Ты нам снился!
- Что нам к тебе приходить надо, - уточнил Василий.
- И девчонки тоже тебя видели. Они сейчас грибы отнесут, и тоже к тебе придут, - закашлял Алексей. – У нас трудовой фронт, мы грибы собирали. Только эта вот, - он показал подбородком на Светку, - сказала, что сразу к тебе пойдет. Ну, так что? Учиться с утра будем? Или это у нас закидон совместный случился? – И, не переводя духа, расшаркался перед Лидией, содрав соломенную кепку. – Алексей.
- Лидия. Врач из Команова хутора.
- Врач? – испугался Васька. – А что, дедушка заболел?
- Ну ты что, Васька, не видишь – он тоже с грибами! Можно, я вас буду
звать бабушка Лидия? – И Лешка кокетливо захлопал ресницами.
От калитки шла Настя с девочками.
- Э, да тут полный сбор! А ты, дочь, почему здесь с утра? Ведь занятия у вас после обеда?
Светка надулась, промолчала.
- Нет! Нас дедушка Дорофей с утра позвал, - объяснила Ольга.
- И вас? – удивилась Настя. – Дорофей, что случилось?
- Это я трублю сбор.
Ольга забеспокоилась.
- Так тогда побежать, всем сказать надо?
- Нет, Оля, мне нужен только тот, кто меня увидел, да еще не поленится сам сюда придти.
- Это игра такая?
- Да, - таинственно прошептал Дорофей. – Называется «Страшный сон».
- Ну конечно, - забубнила Юлька. – Ничего в тебе страшного нет, дедушка Дорофей. Просто ты стоял и махал – мол, идите сюда. Чего же тут страшного?
- Горите, дровишки, горите! Шуруй, кочережка, золу! Жаркое из Маши и Вити сегодня подам я к столууу! – процитировал Лёшка Дорофея и замахал палкой.
Дорофей окинул взглядом детей. Светка засияла. Верно, он им только рукой махал. Что же наконструировалось в её сне? А она, видишь, довольна…
- Настя, будь добра. Пока собираются, сходи с ребятами на плантацию, срежьте пару корзин шалфея. Вон, Дашка бежит, её прихватите. И не спешите – часок вам даю. Можете прополоть.
* * *
Проводив Настю с детьми взглядом, Дорофей повернулся к Лидии.
- Ну-с? Почему мы плакали?
Лидия, дергая себя за косу и сбиваясь, попыталась передать Дорофею цепочку своих невеселых мыслей.
- Алик. Думаю, я любил его как отец, Лидия. Мне тоже больно. Главное, неприятно, что он в таком окружении прожил жизнь. Конечно, он любил тебя. Мне всегда казалось, что он отказался от тебя, чтобы от чего-то уберечь. Хотя Евгений – довольно удачный результат этого брака. А уж Светка – та вообще чудо в перьях! Правда, крутит что-то Евгений, понять не могу, а зла не чувствую. Будто отстраняется от всех, как иногда Алик, помнишь? – Дорофей помолчал. – А Степан? Ты действительно страдаешь? О тебе речи нет. Твой генофонд – ты сама, как Дора и Денис. И хватит. А о нём?
- Меня гложет вина: я не родила ему ребёнка. Не вообще ребенка, а именно его. Я не могу спокойно видеть чужих внуков, когда у него не было даже сына… Светка - внучка Алика, правильно я поняла? Если в той семье и не было любви, то хотя бы были дети и внуки! А я лишила Степана такого продолжения.
- Ну, годы прошли. Сказать тебе правду? Ты помнишь, у Веры был первый из всех рождённых у нас детей, ты ведь уже тогда мне помогала? Иван. Да, Иван. Тут Вардан со своей южной кровью всех опередил. Потом детей у них долго не было. Степан уже женился на тебе.
Но однажды Вера дрогнула: Вардан был как Лёшка, помнишь, всем глазки строил, всех обнимал… Она что-то придумала, решила, что Вардан изменяет, и, естественно для нее, решила отомстить. Разумеется, со Степаном – зачем было искать кого-то еще? Всего-то раз изменил тебе Стёпа со своей давней любовью, больше они не встречались. Вскоре он ушёл в Рубеж и сгинул. А Вера забеременела. Приходила ко мне делать аборт. Я уговорил, запугал: аборты-то мы не осваивали.
Гены Степана теперь есть в Общине. Разве ты не почувствовала в Леоне мужнину кровь? Но, кроме меня, никто не знает. У меня в генеалогиях запечатанный конверт, вскрывать только при выявлении наследственных болезней. Зачем травмировать Вардана и Леона? Так что есть у тебя пасынок, можешь радоваться молча. И внук есть – Васька. На Веру не злись – она тут игрушка судьбы: нескладно, неладно, а есть результат…
Знаешь, моего деда хоронили три последовательных жены и любовница. И все рыдали на плечах друг у друга. Мать моя возмущалась! А может, Степан в том, ушедшем, мире был бы любим? И даже не одной? Но тут - ничего не досталось: и про сына не знал, и что Вера с горя с ним связалась, догадывался, и перед тобой кругом виноват… А все-таки у него есть сын. Так как ты реагируешь на это сообщение?
Лидия реагировала: рыдая. Какие обиды? Жаль Стёпу. У неё же есть Леон. И Васька. И, наконец, Вера?!
Дорофей понял, что пора менять тему.
- Нет, но Светка-то какова? – восхитился он. – Замуж за меня собралась. В моей педагогической практике были огрехи – но не до такой же степени!
Лидия забыла печали.
- Постой, Дорофей! Огрехи были: Марина.
- Ну, брось, Лидия. Она просто созревала и не видела вокруг взрослых
мужчин.
- Мы все созревали. И всё-таки кого-то видели. Правда, в основном все видели Алика, но разобрались же как-то. И потом, ведь она долго была в тебя влюблена. Почему ты не женился?
Дорофей задумчиво напомнил:
- Вас было поровну. Это не я определил. Мое дело было Петь и вывести вас, с нужными генотипами, из Смуты. Вырастить вас, женить и ждать. Я – вот он. Уже есть. Как и ты. Мы учили, лечили, воспитывали. А кто-то просто рожал тех, кто нам позарез нужен. Как я мог отобрать Марину у Валерия? Их Сима – мать твоего внука Василия и жена Леона. Где был бы Васька? Васька, пришедший на Зов?
- Ну ладно, в прошлом с тобой все ясно. Жертва воспитанников. А сейчас – Светка. Ты знаешь, что она – Слухачка?
- Да ну?
- Она шла к тебе выходить замуж. Согласен?
- Положим.
- Должна была петь от счастья. А когда я открыла – она уже была мегерой, сразу кинулась на меня. Значит, почуяла.
- Согласен. Ну, это радостно. Но вот как насчет невесты?
- А вот это, скажу тебе, вопрос серьёзный. Если её сон изменён – это не подсознание, а предзнание. Такой сон не должен меняться. Все видели одно, она – другое.
- Лидия! Окстись! Как можно?
- Очень просто. Сейчас она талдычит, что должна тебя защищать? Пусть. Ты сам говоришь, времени мало. Пусть реализует то, что хочет. Не брак, разумеется. Пусть тебя защищает. А ты будешь защищать их всех. Нас всех. А тебя… Вдруг это и есть её задача? Не мешай. Она разобралась и накладывать на тебя лапу при всех не будет. А уж наедине – отбивайся.
- Ой! Да я от неё бегать начну… Хотя – нет. Знаешь, в детстве, в три года, я влюбился в воспитательницу. Ночами не спал: планировал жениться. А она от меня бегать стала, в другую группу перешла. Я заболел. Мама меня очень жалела. Думаю, дура была та девица. Я бы её всегда любил. Правда, потом, с горя, влюбился в девочку из группы. Поменялся с ней горшками и носовыми платочками. Платочек долго у мамы жил: с козой-дерезой.
- Ты, Дорофей, просто Дон Жуан какой-то, - хихикая сквозь слезы, сказала Лидия, выходя на крыльцо. Они отпустили Слух, погрузившись в эмоции: у крыльца с ошеломленным видом стояла Марина. А они её не выслушали!
- Здравствуй, бабуля - красна девица, с чем пришла? – приветствовал её Дорофей, выйдя с ножом и грибами вслед за Лидией. – Что скажешь, как поживаешь?
- Да я так… - заторопилась подавленная Марина. – Я просто варенья тебе принесла. Бегу по делам, вот, захватила передать по дороге. Бери. Побегу дальше.
- Постой. С чего это ты про меня вспомнила?
- Да давно собиралась. А сегодня за грибами мимо иду. Поздно уже. Бери. – И Марина побежала к калитке, неловко выбрасывая ноги. – До свидания! – крикнула она, не оборачиваясь.
- Спасибо! – прокричал Дорофей, и разочарованно повернулся к Лидии. – Надо же. Случайно. Как вмастила, а я-то обрадовался!
- Не знаю… - прошептала Лидия. – Что она слышала? Ох уж, эти влюблённые! И в старости, как жеребята.
* * *
Марина бежала к лесу, злясь на себя. Ведь позвал её Дорофей, надо было это сказать – и не смогла. Эта Лидия там, с утра пораньше: «Ты, Дорофей, прямо Дон Жуан». И так ей противно стало, так обидно. Валерий злобствует, пьёт. И вроде рядом Дорофей, рукой подать, а стыдно жаловаться: знает он, что Марина так всю жизнь на него издали и проглядела…
Зачем он звал её? И ведь не во сне – наяву? Совсем она от горя с ума сошла. Что ни обида – Дорофей в глазах. Хватит! Жизнь уже к концу, пора только на себя полагаться. Не такая уж она слабая.
Марина вытерла слезы и потянулась за маслёнком – такие жёлтые и шершавые росли только в её любимом месте. Там редко кто бывал. Скрипели деревья, в тени синели ягоды можжевельника. Баба Марина пришла по грибы.
4. УНИВЕРСИТЕТ. КОСТЯ И ЛЕС
Мы отправили Генку наверх, в лабораторию, посмотреть на дисплей, а то он с переноской совсем окосел. У верхних лифтов столкнулись с этой кошмарной бабой, которая вся в камнях. Удивительно: они, экстрасенсы, все какие-то недоделанные. Кто кривой, кто жирный. А эта – губастая, да ещё красит эти губищи свои сковородником. Вся в родинках, не грудь – вымя, зад по полу скребёт – а царица! Куда ни глянь – камни светятся. Смотрит так кокетливо на Генку нашего, а ему и невдомёк – он сигнал разглядывает. Знает, что больше никуда смотреть нельзя, а то ошизеет.
- Что это вы такое смотрите? – свистит эта упырица.
- Да, знаете ли, у нас эксперимент идет, - рассеянно отвечает Генка. Я толкаю его в бок. Совсем обалдел! Секретную работу рекламирует! Кончится эта бодяга – так мадам Дарья везде рассвистит, и Генка с работы вылетит.
- Это мы поспорили с ним – сколько он сможет одно и то же в этой игрушке разглядывать. Вот и разглядывает уже вторые сутки, - говорю.
- Какое самообладание! Мир рушится, а он разглядывает игрушку, - комментирует её прихлебала – типичная такая, которых хлебом ни корми, дай очередные курсы экстрасенсов закончить. Глазки выпучены, зубки наружу, волосики торчат – моль, в общем.
- А мы решили в минералогический музей съездить. Камушки посмотреть, - жеманится Дарья.
Ну да. Посмотреть. И прибрать. На заду у неё ещё ничего не бренчит и не светится. Посадил их в лифт. Сам в другом поехал – к себе. Витька там Флёр бдит, скрывается за углом. Совсем шпиком заделался, хоть это и не наша работа. А я не желаю! Я пошёл валяться. Интересно, что мы тут жрать будем? В столовке активистки всё оприходовали, но ведь народу – тысяча без малого! Они там дежурства устроили, котлеты жарят – будто всегда тут жили. И что потом? – Никто не думает. Ну, если всё это затянется? Посылать в город фуражиров? Кто же пойдет? Страшно ведь, вдруг свихнёшься?
Свет погас. Надо же! Это фокус. Ведь мороз на дворе. А плиты? А лифты? А холодильники? Тут Витька влетает: бежим, Флёр понеслась куда-то вниз. Я к окну, что с её стороны, пошёл посмотреть - во дворе мужик с ребенком, с ней разговаривает. И пошли вместе.
- Вот, - говорю, - сейчас вернутся. Нечего бежать.
Подошли к её кабинету – Витька снова синеет. Не зря: рядом новый кабинет появился – такой же, но в зеркальном отражении. Вместо обычной комнаты.
- Всё! - говорю. - Мы уже совсем в виртуальном мире.
Пошли снова в окно смотреть. И только тогда сообразили: светло! Дождик. Лес. Ну, в общем, как сейчас. Мы с Витькой плюнули на Флёр, выпили из лабораторных запасов. Не поймешь: то ли живы, то ли нет, а может, уж вовсе не в себе. И тихо как-то в душе. Хорошо пошло.
- Вить! – говорю. – А ведь Песня кончилась.
Он прислушался.
- Где Генка? Где пульт?
Кинулись мы наверх по лестнице, полпролета прошли – и всё. Дальше глухой потолок. Шпиль из окна виден, а входа нет. Лифты стоят. Побежали к бабе Дарье в её дирекцию, в профессорские апартаменты – может, к ней заглянул? Вышли во двор – лес. И входов в корпус нет. И их башен – нет! Только общежитие.
Вернулись. Так эта спящая красавица уже спит. И ребенок в новом кабинете - тоже спит. Больше не могу. Допиваем остатнее во тьме. Спать пора. Генки всё нет. Может, утром образуется?
ХРУСТАЛЬНЫЙ ШАР
Василиса вернулась к себе после совещания с Фёдором и Мишей. Одним ударом, когда пришёл лес, отсекло весь руководящий состав – башни исчезли, как не было. Вместе с сотней людей и списками. Они снова стали главными, им предстоит решать, как дальше жить. В башнях пропало и несколько иностранцев, которых Дарья знала по международным конгрессам и затащила в руководство. Остальные иностранцы, живые и здоровые, обретались в зоне «Б», у магов, и при Фёдоре. У магов их, пожалуй, больше.
Что это было за совещание – сплошной маразм. Практически ничего не понятно, ясно только, что права была та девица, что предупредила на собрании. А кто она – никто не помнит, в общежитии её нет.
Фёдор не в состоянии трезво мыслить, всё рассуждает о переходе из Козерога в Деву, и бурчит что-то о Башне, которая грядёт…
Михаила больше волнует корм для животных, нежели еда для людей.
Электричества нет, на улице тепло, консервов практически нет, и шеф-повар Мария Филипповна в ужасе. Вода, канализация, летне-осенняя одежда – ведь все в зимнем…
Ни к чему так и не пришли – стемнело. Разошлись чуть не бегом: в коридорах тьма! Свечей нет. Миша попробовал включить фонарик – не работает. Магнитофон на батарейках в комнате Фёдора – тоже молчит. Так что все виды электричества, кроме разве органического, приказали долго жить.
Пока шла по коридору - из комнат стоны, рыдания… кошмар. Ладно, если бы паника где-то в одном месте, а то везде! Зато попугай у Мишиного Стаса орёт на весь коридор весьма бодро.
Вот и освещение – два зелёных глаза. Это открыла дверь Люба. Кошкины глаза отражают луну.
- Любочка, что там за рыдания?
- Почти у всех голова болит и депрессия. Может, от страха? Мы решили пока не лезть. Темно. Нам, знаешь, тоже страшно.
- Утром начнём обход. Созови остальных травниц и зайдите за мной, чтобы успеть до завтрака.
Люба с кошкой ушли. Дождь кончился. Луна. Звёзды. Ясное небо. Фёдор, небось, изучает, когда там его Башня.
Василиса заперла дверь и села перед секретером. Пальцы покалывало – хорошо. Что бы ни случилось, но к ней снова пришла Сила. Эти два дня она приходила в отчаяние: без Сил как можно Спрашивать? Ведь предсказание – дар, без Силы – это глупости, выдумки. Свечей нет - для заседаний! А для гадания – есть! Разве она могла бежать сюда без своих главных вещей? Всё взяла, весь походный набор.
Василиса наощупь поставила зеркало, зажгла свечи и уставилась в магический кристалл: карты сейчас не помогут, тут изменение посерьёзнее. В глазах расплывались грани…
Нет! Только не он! Перед ней стояло лицо Коли. Отвратительнее жеребца она в жизни не видела. И он здесь, с магами, в зоне «Б». Вглядываясь в ненавистное лицо, Василиса пыталась переключить видение: ей нужно предсказание, а не физиономия домогающегося её самца.
Она была восторженной женщиной, обожала дамские романы и твердо верила в незыблемость семьи. Её специализацией были привороты, предсказания они делала только для себя. А приворот – святое! Сколько любящих пар она создала? А скольких мужей вернула в семью! Своей семьи у Василисы не было – так часто бывает у колдуний. Кто её вытерпит?
Лицо Николая приблизилось, расплылось, обволокло Василису, ударило теплом. Оно стало прекрасным, притягательным. Губы зашевелились.
- Открой, Васенька, открой дверь.
Василиса встала, потянулась к замку. Из-за двери раздался шёпот: «Ну же, маленькая, поспеши. Иди ко мне».
Сознание расслоилось: часть его кричала, не пуская к двери. Но… кристалл светился.
Василиса открыла дверь.
Николай встретил её солёным поцелуем. «Господи! – подумала Вася. – Я же его ненавижу!».
А Николай уже задувал свечи. Василиса помимо воли подошла сзади, обняла, прижалась, взглянула в зеркало при свете последней свечи… Медленно раздевая женщину, Николай что-то бормотал, а в зеркале сменялись лица заговорённых ею мужчин. Лицо Николая плыло, меняя облик. Он воспалённо дышал и уже начал грубо срывать оставшуюся одежду, стискивать грудь… «Это насилие» – билось в её голове, а тело млело и поддавалось грубым ласкам, вопреки её выбору. Василиса любила нежных мужчин, а Николай вёл себя, как торопливый кобель из очереди, вдавливаясь зубами в рот, сопя и ударяя в неё во все убыстряющемся темпе.
С каждой мучительно сладкой схваткой она отдавалась разным мужчинам – всем, кого привораживала для других.
Николай, сопя, оделся и молча ушел. А Василиса всё содрогалась в оргазме отвращения с вынужденными, лишенными свободы, искорёженными её заговором мужчинами. Стоны перешли во всхлипы, мужчин сменили женщины… Сознание отключилось. Сердце билось всё медленнее.
Отвращение насилия уничтожило мозг. Безумная Василиса очнулась, вскочила и выбежала во тьму – прочь из здания, в лес.
ПРИВОРОТ
Николай был уже у Аграфены. Ночь предстояла тяжёлая. И как его хватит? Бабы, правда, млели, как и обещал Филипп. Сам Николай магом был слабеньким: так, лицедействовал, шипел, двигал бровями и пускал в ход свои недюжинные сексуальные потенции. Жил понемножку, только вот падали под него совсем не те, кого он по настоящему хотел. Скучно было. Николай презирал людей и всегда мечтал о чем-то таком, апокалиптическом.
Когда горела Москва, он позабавился: насиловать безумных – это ново. Даже с трупом рискнул. Нет! Всё же лучше, чтобы это была нормальная здоровая баба, и чтобы ей было больно. Жена ушла от него, смешно сказать, потому, что он её щекотал. Она так здорово плакала, что сразу возбуждала его. Ну, правда, как можно получить удовольствие в мещанской теплой постели, по расписанию? Это пресно. От этого он терял силы.
Тянуло его, впрочем, к мужчинам… Но родители так вбили в него: мужчины - табу, что Николаю приходилось искать других утех. И теперь, среди смятенных душ, его силы росли. Два дня он был не в себе! Совсем немного повеселился по пути – и всё. Два дня без сил. Но сегодня, едва появился этот лес, Николай снова задрожал, как гончая.
А Филипп созвал их и сказал: «Вот теперь пора брать власть. Эти начальственные дуры, наверное, пропали. Остались знахарки. Будем подчинять». И расписал всех по именам. Господи, как много! Но Филипп обещал – сопротивляться не будут, приворожит. И что сил хватит.
Кто там следующая по списку?
***
Филипп валялся на кровати и смотрел в небо. Как он и рассчитал, Сила росла. Не нужно было и отслеживать – с каждой победой его мальчиков он ощущал новый толчок. Как это достигается – не его дело. Противно.
Он вообще питал отвращение к сексу: секс отбирает так необходимую ему сейчас магию. Ведь если они попали в этот заповедник, значит, он прав – магии принадлежит будущее. И там власть будет у того, кто сильнее.
Есть здесь противник. Маленький такой, плосколицый монгол. Ну, посмотрим, чья возьмёт! Сам Филипп гордился русской школой, да и происхождение у него редкое: тут и единственный сын единственного сына в пяти поколениях колдунов, тут и бабки-ведьмы.
Была в детстве мысль лечить, да бабки отсоветовали – неблагодарная и опасная работа. Пошёл в магию, как дед. Отец развлекался Даром, а не пользовался. Филипп отца презирал, как презирала и мать: ведь Дар дан, чтобы получить власть над людьми.
Ну что творилось в этом мире? Уму непостижимо. Миллиарды дураков под управлением таких же. Новый мир надо строить иначе. Какую-нибудь помесь рабовладения с феодализмом? Придумаем, спешить некуда.
Интересно, а чего хочет монгол? На собрании ошивался около девушки, что-то ей шептал… О, море секса! И маги там тонут, так что вряд ли монгол - серьезный противник. Девушка, конечно, красивая. Филипп задумался, вспоминая её лицо. Тренированная память детализировала, лицо наплывало… Он задрожал.
БОЙ
Измученная снами и видениями Флёр рухнула в тишину. Мозг отказывался работать дальше. Через час он отпустил тормоза… Теперь в сознание Флёр ворвался ужас. Мелькали сцены насилия – здесь, в общежитии! Гибнущие женщины, похотливые мужчины – все лица ей знакомы по собранию. Флёр пыталась вырваться из сна, что-то предпринять, но сон держал её крепко, сотрясая тело отчаянием. Картины насилия сплелись в колесо, мигающее сценами и лицами. В центре проступило красивое молодое лицо мужчины – он вглядывался в неё! Стоны, плач слились в истошный вой. Лицо приближалось, пугая холодом… Флёр непроизвольно поступила так, как всегда изгоняла плохие видения: она собрала все сцены воедино и швырнула в это лицо.
Очнулась.
- Работаешь? – ласково погладив её по голове, спросил маленький Мигель. - Хватит. Пойдём погуляем. Уже утро. – И он запрыгал к окну на одной ножке, пытаясь не потерять скачущий мячик. - Я – баскетболист, - сообщил он, сияя глазами.
Напрягшаяся было Флёр расслабилась.
- Подожди за дверью, я оденусь - и пойдём.
Золотые глаза? Что-то она не разглядела.
Светило солнце. Стоял тёплый день начала сентября. Только не было птиц: тишина.
***
Филипп был выжжен, он это знал. Силы больше нет, и она не вернётся. Остаться здесь, рабом девицы? Он ведь поползёт к ней на коленях, если увидит воочию… Уходить. Забирать мальчиков и уходить в мир из этого садка для отбора. Как нибудь пробьются.
Филипп пошёл в зону «В». Там суетились люди: вопреки его надеждам, мальчики тоже выжжены, да ещё безумны. Придётся выползать одному. Всё, в лес!
В коридорах зоны «В» нашли девятерых мужчин на грани полного истощения. Один даже отбивался от помощи – считал, что его насилует труп. Они прожили только до полудня: температура тела выросла за пределы выживания. Лекарства не помогли.
Любочка рыдала: муки мужчин были ужасны. Филипп появился на минуту и исчез, так и не сказав им, где искать единственного врача: та жила в зоне «Б». Вдобавок куда-то запропастились многие знахарки. Но их поисками занимался Фёдор, Любочке было некогда. И ещё она боялась кошки: та ночью впала в брачное настроение, разоралась и убежала, а потом обнаружила умирающего Николая, чуть не час лежала на нём и никого не подпускала, шипела, щуря золотые глаза.
Когда стало ясно, что Любочка не справляется, послали в зону «Б» за Филиппом, но он не пришёл. Пришёл какой-то монгол, покачал головой и сказал, что помочь им не в силах. В его глазах не было никаких чувств. Чурбаны эти маги!