Безумный мир
(чудны дела твои – Господи…)
Бродил ветер бродяга, бродил да и забрёл в одну захудаленькую деревушку в далёкой Российской глубинке. Но перед тем, как в неё забрести он набрал такую сумасшедшую силу, что даже радиоволны сдувало, от чего из той деревни по сотовому телефону говорить было просто никак невозможно, в сотовом телефоне были слышны только обрывки речи и всё время что-то там булькало, поэтому все говорили по обычной проводной связи. Хотя провода на столбах и гудели, но слышимость была, как бы сказать это для сельской местности – нет, не сносная, а если громко кричать - приемлемая!
Провода на столбах гудели, провода на столбах свистели…, и если бы мы с вами могли слышать то, о чем по ним говорят, это было примерно следующее: - Алё ку-ку…?! Ну что там в России? Воруют? - Воруют! - А ловят? - А зачем? Сами когда-нибудь попадутся… Или: - Зачем тебе платиновые зубы? - Затем, что когда я помру, и мой череп сгниёт, а платина всё же останется.
А ещё бы мы с вами услышали разговор председателя колхоза со своим человеком в райкоме: - "Сгоришь" ты там со своей пьянкой и самогонкой к чертовой матери! – кричал председателю свой человек прямо в ухо из разбитой засаленной телефонной трубки. – Завтра с утра к тебе приедет комиссия с проверкой по поводу пьянки! На Уазике будет с брезентовой крышей…
- Ничего, комиссия до нас не доедет!
- Как так не доедет…? – сквозь треск раздался недоумевающий голос на том конце провода.
- Так! Не доедет, и всё! – сухо отрубил председатель.
Вообще, всех нас с детства учили, что подслушивать – это нехорошо, однако, человека всегда тянуло подслушать и с головой окунуться в далёкую тайну чужой нетленной души, ему всегда хотелось узнать, какие мысли роятся в другой голове… Ну да Бог с ними с этими разговорами.
Над колхозным правлением был виден, чертов дым над трубой, который ветром сильно прижимало к земле. А в самом правлении за бутылкой самогонки крепко засели председатель с главным бухгалтером, которые напрочь проворовались, но это было не самое главное, главное, что они вели длинный умозаключительный разговор. Впрочем, они не только проворовались, но ещё прославились тем, что их колхоз по самогоноварению превзошел все мыслимые и немыслимые ожидания. Их колхоз по самогоноварению, если брать потребление в гектолитрах, с лихвой перехлестнул добрую половину Европы и всю Африку вместе взятые! Но это к колхозным делам и поднятию Российской экономики, знаете ли, совершенно не относилось. А если сказать проще, в этом колхозе почти все спились. Хотя нет, не все… Остались больные, по несколько раз кодированные и перекодированные, но их была самая малость, они были ледоколом трезвости в ледяном океане людского беспробудного пьянства.
Беседа шла с таким щемящим душу теплом, от чего айсберги и льды в Антарктиде и на Северном полюсе таяли, что грозило миру скорым неминуемым затоплением.
Председатель в разговоре представлял собой метающуюся макаку, которая своими быстрыми суетливыми движениями пыталась показать значимость в обществе. После первого гранёного стакана председателю (председатель, это тот, кто сидит пред всеми, так сказать - председает) показалось, что он вышел на новый, высокий уровень мышления, и кто знает, может быть, именно так всё и было, ведь мир вокруг него был просто безумным. Он, ударник капиталистического труда сейчас не просто пил самогонку, он ею лечился. Намедни председатель заболел острой ангиной, которая была острая, острая, как опасная бритва. Не сдерживая мощь своего голоса, он наперерез кроил правду-матку:
- Тут меня на три буквы послали… - сочувственно пожалился он главбуху.
- Так это же… недалеко… - слегка приоткрыл рот бухгалтер.
- Раскрепощение от эмоций, это настоящее издевательство над действительностью! – не спеша начал председатель свою справедливую речь, при том большие сомнения грызли его спину. Дело обстояло так, что он тоже совсем спился. - Хозяйство вести – не портками трясти! – ударил он кулаком по столу, от чего упал рядом стоящий стул.
- Да что вы меня всё время мутузите, всё седалище провоняли… - в изнеможении падая, проскрипел старый стул.
В этот момент чувства председателя были обширные, как Днепр во время разлива.
- Так! Посмотрим, на чем же наш мир держится? Одна половина всё время хочет чего-нибудь от другой, а другая не хочет, что бы первая от неё чего-то хотела! Недисциплинированная и безответная половина человечества не даёт нормально жить второй половине! – поднял он кверху палец, удивившись, что в его голову ещё приходят такие умные мысли. - А почему собственно так происходит? А потому, что есть объективная реальность, которая существует независимо от нас… - второй раз ударил пред кулаком по столу, но на этот раз ничего не упало, а только звякнул пустой стакан, который своим звоном напомнил, что пора наливать по второй, а то градус теряется, так как бутылка уже початая.
Бухгалтер быстро взялся за дело, умело и точно плеснув в стакан самогонки ровно по рубчик.
- Посмотри, как мы живём! От такой жизни лось в озере утопился! Поклонимся ему дружно в копыта! – пробубнил председатель.
Тут наступил период повышенного нервного напряжения, и бухгалтер вдруг затянул частушку: - Мы не сеем и не пашем, разгоняем облака, с колокольни хером машем (далее нецензурное)…
Кот на полу от таких слов в ужасе закрыл лапами уши, а председатель на этот раз стукнул себя в грудь.
- Хватит! – отрубил он. – Давай лучше о деле! Раскидав ворохами, на крохах не сэкономишь! – от этих слов снова звякнул опустевший стакан.
Председатель с бухгалтером боролись за свой душевный комфорт, а вагончик их беспробудной жизни тем временем тихонечко катился под этот самый, уклончик… Но тут бухгалтера опять словно прорвало: - И в запой отправился, парень молодой… - невпопад снова заголосил бухгалтер. - Да не запой, а в забой, деревня! – поправил его глава развалившегося колхоза.
Вообще, председатель поражал своей непоправимой индивидуальностью, он считал, что трудно быть уверенным в чем бы то ни было. Игнорируя, доводя разума, он снова поддался эмоциям, метаясь в душе не дострелянным волком.
- Мать Россия – улыбнись! Знать не все ещё спились…! – снова невпопад выдал бухгалтер, тоже разрываемый впечатлениями, которые бурным потоком у него просто лились через край. И поток этот был такой бурный, что если бы эмоциям некуда было вытекать, то друзья в них просто-напросто утонули.
Бухгалтер был упёртый боец, он впитывал в себя атмосферу происходящего, но притом всегда улыбался какой-то антисоветской улыбкой.
- Кавказ подо мной, я один в вышине… - снова начал он.
- Да задолбал ты меня! – лавиной обрушился на него председатель. - Тут надо разбирать, кто виноват, и что делать? А ты мне тру-ла-лу на уши вешаешь! Здесь на людей охота, то бишь, на тебя и на нас с вами! Возьмут голыми руками, как соловья с ветки с этим пьянством, алкоголизмом, самогоноварением и будем с тобой волоса на заднице рвать! Загрузят по самое небалуйся по всем международным стандартам, и останется от нас только тире между двумя датами… – молчаливым взглядом приговорил он остатки самогонки в бутылке. - Такие как ты позорят не только колхоз, они позорят всё человечество! – ругался он, аж стены тряслись. Председатель не стал говорить плохих слов, а хороших подобрать просто не смог.
А у бухгалтера было такое выражение глаз, будто он во всём заранее виноват, жизнь всё время удивляла его своей определённой бессмысленностью. Ему не хватало психологической глубины и какой-то возмутительной жизненной дерзости, но он от этого не страдал, ему было как-то совсем не овально, а скорее параллельно или перпендикулярно, в его душе было больше шока и трепета, он был раздавлен ощущением животного страха за прожитое. Когда бух был трезвый, его шутки были невыносимы, он относился к тем людям, которые чувствуют себя плохо, когда другим хорошо. Но что ему было делать, если у него было две руки, и обе из них были левые…?
- Ну, всё! Хватит! – снова отрубил председатель. - Как ты не мойся, ни мыло и ни шампунь не отскребут нашу сущность!
- Оооооу…, правота, это великая сила.
Тут председатель стал такой злой, что стал выделять яд, а потом сам чуть не отравился собственным ядом, у него было такое выражение лица, будто его укусила акула, от чего он весь набудычился.
- Совесть с этой пьянкой совсем потеряли… - Человека от животного отличает ещё и такое понятие, как совесть… А совесть, это собственно, что? Это когда видно, а показать - нечего… Вот что!
Своим заключением председатель чуть не сбил бухгалтера на пол, тот еле удержался на стуле, от чего земля на мгновенье - застыла.
- Хватит пить! Надо идти столбовым путём! Мокрый человек воды не боится! – громыхал глава гранёным стаканом.
А мысли тем временем ворочались в его голове, заставляя задумываться над правильным смыслом жизни. - Я одним своим видом бактерии убиваю! Это агрессивное влияние ломанных линий – стал уже заговариваться начальник колхоза, при этом его нравственное величие явно пошло не туда. - Наше сегодня никогда не закончится! – от председателя стало веять каким-то теплом, которое вдруг осветило мрачную контору правления, а самого председателя почему-то распирало от радости. - Жизнь наша из мелочей, в ней всё как в алфавите, теряется одна буква и смысл слова меняется. Есть слово банально? Есть! К примеру уберём из него первую букву… Вот, видишь! Смысл совершенно другой…
Тем временем ветер скис, бухгалтер открыл форточку, в которую птицей влетели обрывки фраз: – Ца, ца, ца-ца… Это были отголоски хора колхозной художественной самодеятельности, окончание от слова "отца", хор пел – Ос-та-ви-ла от-ца-ца-цаца… Вот это самое окончание и влетело сейчас в форточку.
Председатель переключил в голове индивидуальный тумблер и лихо принялся за дело.
- Хватит креститься со страху на каждый стук, мы проверяющего обхитрим, сыграем от двух бортов в одну лузу! – вдруг взвыл председатель. - А то дело рухнет и нас завалит… - заголосил он. - Хватит ходить с похоронной физиономией и своей мрачностью только и делать то, что других заражать… - решил вздыбиться он на настоящее дело, стремясь на него обрушить всю мощь своего несостоявшегося таланта. – Давай покажем всем козью морду!
- Давай! – высоко поднял нетвёрдой рукой новый стакан главный бухгалтер. – Мы их порвёёёёём, и сожрём за один присест!
- Не писай в канистру! – победно заключил пред. - Завтра, когда нас после праздника сурово выбросит на рифы сухой повседневности – ты! – основательно указал председатель на бухгалтера указательным пальцем – Возьмёшь свою подругу бензопилу, которую мы с тобой ещё не пропили, выйдешь с ней на большую дорогу, что ведёт к нашему "передовому" колхозу и завалишь там дерево таким образом, что бы проверяющий на Уазике не смог проехать в нашу забытую Богом деревню. Да смотри, дерево вали не на Уазик и не после того, когда он проедет, а аккурат перед ним! Это имеет важное стратегическое значение. Ты меня хорошо понял? – стеклянным взглядом уставился он на бухгалтера. – А я тем временем дела с самогоноварением тут маленько подразгребу, пока они дерево отодвигать будут… Вали его! Люли люшеньки, лю-лю…
- Кого его…?
- Дерево! Идиот! А ты думал Уазик?
- Смотри, если проверяющий к нам утром приедет, то нам будет… - и председатель сказал тут такое грубое слово, от чего земля чуть было не стала вращаться в другую сторону, но она таки нашла в себе силы, и солнце утром взошло снова по-прежнему, как и было, с востока.
Назавтра, как только первые лучи восходящего солнца позолотили макушки деревьев, главный бухгалтер героически встал из пепла, он своим тяжеленным, свинцовым взглядом окинул окружающий мир и отправился в сарай искать насмерть убитую бензопилу.
- Ох, люлюшеньки люлю – держась за голову, теперь стонал уже главный бухгалтер.
Бухгалтер перед сараем переступил пень, но там был ещё один пень, о который он очень больно споткнулся.
- Уиййй ёоооо! – дико заголосил он, потирая ушибленную ногу, от чего мысли в его голове смялись и потекли совершенно в другом направлении.
- Пошли со мной… - сказал он бензопиле, молча, подхватив её за побитую черную ручку.
Работник финансов всё сделал правильно, даже не смотря на то, что прихрамывал. Руки с утра у него тряслись, с бодуна сильно плющило и давило, как обычно бывает с жестокого похмелья. Он выбрал добрый дуб возле дороги, с толком его подпилил и стал дожидаться Уазика с брезентовой крышей. Ждал он его недолго, только больно уж утомился, пока сильно переживал.
Уазик нёсся ретиво по пыльной дороге на ровном газу.
- Помоги Господи, помоги Господи, помоги рабам твоим божьим, помоги Христа ради… - шептали губы бухгалтера.
Ему осталось только чуть, чуть допилить дуб, но проклятая бензопила вовремя зараза не завелась, а завелась она только с десятого раза, так как была насмерть убитая, и дуб рухнул как раз на проезжающую машину, одна радость, никого там не покалечило, правда, пилу дубом зажало. Листья надежды в душе лесоруба разлетелись в разные стороны, спина налилась страшным холодом а потом резко вспотела… Раньше, когда он улыбался, всё вокруг сразу светлело, но на этот раз он что-то не улыбался, он был холодный и равнодушный, словно лесное болото, сизый мрак опустился в его озябшую душу, а обстоятельства с каждой секундой обрастали невыносимым кошмаром. Это была хорошая идея, но в плохом исполнении.
- Лучше бы я на дороге гвозди рассыпал… - пронеслись нотки безнадёжного сожаления в голове главбуха. Но гвозди он рассыпать не мог, так как гвоздей просто не было, по той причине, что их ещё на той неделе до единого все - прррррропили.
Зубы и волосы у него разом вспотели… Раньше волосы у бухгалтера были сухие, безжизненные, а теперь стали мокрые и ещё шевелились. Теперь он только и делал то, что оставался безучастным свидетелем происходящих событий.
- Оооо… Господи! Прости мою душу грешную… - в душе взмолился бухгалтер, выдёргивая зажатую бензопилу. – Это самое настоящее - безумие жизни…!
Но это было ещё не самое настоящее, настоящее безумие было ещё впереди, такая вот получилась шутка у юмора. Человек, ведь это носитель разума, да, да, да, да, того самого, который не всегда используется по назначению.
Обстоятельства обернулись так, что ровно минутой позже за этим Уазиком ехал очень большой районный начальник с дамой сердца по чисто своим каким-то делам. Он недавно забрал из автосервиса дорогую машину, но в сервисе что-то там не доделали и из машины, шел какой-то странный стук-хрюк, который сильно раздражал великого человека, а тот, тем не менее, завернул "хобот" на даму сердца, что сидела с ним рядом. Глаза начальника светились от радости жизни, дама что-то там ворковала, а когда начальник перевёл взгляд на дорогу, Уазик был уже рядом. Уазик – он мой! Начальник хотел, было затормозить, но в этом уже не было необходимости, и они с дамой сердца в кровь разбили себе "умывальники".
Главному бухгалтеру бросить бы зажатую дубом бензопилу и удариться в лес, да жадность его в корень сгубила.
Так бухгалтер попался с поличным при незаконной валке ценных пород древесины, вскоре установили его имярек, в колхозе большим начальником от досады, нет, не за поваленный дуб, а за разбитую машину и "умывальники" была назначена наитщательнейшая проверка финансово-хозяйственной деятельности, так воровство вскрылось. Председателя с бухгалтером раскололи на раз-два, у них произошло неминуемое столкновение с законом на перекрёстке судьбы…
Изобличение сущности думаю, описывать просто не стоит, там всё одинаково, скажем одно, судья их совсем не обидел и врезал на всю катушку.
В тюрьме председатель спросил своего бухгалтера: - Почему мерзкий и противный ты чел, с обезьяньими мозгами завалил дерево на Уазик? Я тебе что говорил? На что бухгалтер с чистой совестью как на духу скрупулезно ответил: - Я всё сделал, как ты приказал, но кто ж его знал, что такая авария там получится!
- Лучше бы проверяющий к нам пожаловал, с пьянкой бы разобрались как-нибудь… - схватился за голову председатель.
- Но про-ве-ря-ю-щий из рай-она-то, к нам с утра не при-е-хал…!!! - радостно ответил бухгалтер и весело потёр руки.
В этой простой сакраментальной фразе и заключалось настоящее безумие жизни, в которой как в зеркале отображался этот безумный, безумный, безумный мир…
Andrey Dneprovskij-Bezbashennyj
8 марта 2008г