Молодой росток третьего тысячелетия
поднимает к небу свою головку,
отряхнув ее от влажного чернозема вечности.
Я, развращенный в своей молодости
более чем иной ловелас в зрелые годы,
сижу на кухне за несвежим борщом
и размышляю о кротости и терпении,
с которыми хочу обратиться к Богу.
Но перед какой болью
смогу проявить терпение мое,
если ни одна уже не властна
хозяйничать в полную силу
в изъеденном алкоголем и антидепрессантами,
полумертвом теле моем?
Раненное животное исторгает вопль,
тихо ложится и зализывает рану,
не сознавая, что приносит в мир благо терпенья.
На какое страдание моя душа
ответит кротостью, если душа – как сухая скала,
которой грозит лишь разрушение,
но не пытка, какую творит огонь надо льдом?
Молодое, зеленое растение,
колыхаясь на ветру в начале новой эры,
говорит мне о единственной дороге,
ведущей по сырой и черной земле
к обретению утраченного права
на терпение и кротость,
о единственной дороге – раскаянье.
2001