Часть 5. Стрелка невидимого компаса.
Они успели как раз к началу переклички, устроенной старостой. Запыхавшись и тяжело дыша, протолкались через толпу к встревожено озиравшимся родителям, и когда староста назвал их имена, выкрикнули, что они здесь.
Отец, хмурясь, недовольно спросил, где их демоны носили, и что это за царапина у Троска на лице. Мама тут же охнула и принялась обрабатывать рану Троска, а отец продолжал вполголоса ругаться и ворчать, грозя задать Троску ремня, несмотря на то, что тот уже взрослый. Но Орвик видел, что за его показной строгостью скрывается огромное облегчение и радость, что сыновья вернулись вовремя, и все обошлось. И тут Орвика словно кипятком окатило: Унг!!! Он совсем забыл про Унга!
Он повернулся к матери и отцу и выпалил:
- Ург ушел!..
И он в двух словах рассказал родителям, как это случилось, не упомянув ни про занятия Урга с парнями, ни про свой поединок с братом, коротко заметив, что встретил Троска уже по пути домой.
Ува побелела и пришла в ужас, а отец, наоборот, собрался и, решительно расталкивая односельчан, стал пробираться к старосте, надеясь устроить все до того, как тот дойдет в своем списке до Урга и его сына.
Орвик увидел, что отец прервал старосту на полуслове, отозвал в сторону и что-то быстро зашептал ему на ухо. Глаза старосты выкатились из орбит, он покраснел и посмотрел на Углана с ужасом. А потом решительно затряс головой из стороны в сторону, не желая соглашаться с тем, что тот предложил. Отец схватил старосту за воротник рубахи и несколько раз внушительно встряхнул, держа его на весу, как старый куль, который надо было освободить от чего-то ненужного. Староста закачался в руках отца и жалобно запричитав, закивал утвердительно. Отец опустил старика на землю, выхватил у него из рук учетную книгу, и, раскрыв ее на нужной странице, заставил старосту сделать там какую-то пометку.
Убедившись, что староста написал все, что следовало, он выкликнул имя Унга, и когда мальчик удивленно приблизился к нему, подвел его к старой Миве и, вложив руку ребенка в руку старухе, что-то сказал им обоим. Мива пошамкала губами и безразлично кивнула, даже не взглянув на мальчика. А у Унга, как заметил Орвик, широко открылись глаза, и задрожал подбородок. Он хотел заплакать, но сдержался. Отец Орвика сочувственно потрепал мальчика по голове и вернулся к своим. Дело было улажено.
Едва отец стал на свое место, пронзительно затрубили рога, послышался конский топот, и на площадь вылетела кавалькада рыцарей в простых походных одеждах и с копьями в руках. Единственное украшение, которое они себе позволили, - узкий треугольный яркий вымпел, прикрепленный к навершию каждого копья. Вымпелы развевались на ветру, и было в их трепетании что-то радостное и одновременно тревожное. Наконечники копий грозно сверкали. Всадники ехали пятью рядами по пять человек; это был передовой отряд; такой же, догадался Орвик, должен был замыкать процессию. Впереди отряда выступал на огненно-рыжем жеребце статный, красивый мужчина средних лет, однако, уже почти совершенно седой, отчего, возможно, и казался старше и свирепее, чем на самом деле. Копейщики по его знаку тут же окружили толпу, расположившись на расстоянии в полкопья друг от друга. Это было разумно; в случае бунта или паники, скрестив копья, они смогли бы на некоторое время сдержать давление толпы.
- На колени перед ее высочеством, рабы! – взревел командир отряда таким голосом, что Орвику показалось, что он кричит в трубу. Конь, видимо, давно привыкший к голосу своего хозяина, остался совершенно спокоен, и только слегка всхрапнул, мотнув головой.
Толпа поспешно опустилась на колени. Острые карие глаза командира телохранителей внимательно обежали все вокруг, не упуская ничего существенного: ни стоящих на площади, ни деревья, растущие поодаль, ни крыши видневшихся хижин. И только после того как он убедился, что все в порядке, он подал сигнал, и на площадь вступила королевская процессия.
Изукрашенные повозки, следовавшие одна за другой, посереди их деревушки выглядели нелепо и не к месту; кони свиты, едущей по обеим сторонам от повозок, отличались богатой амуницией – посеребренная и позолоченная узда, роскошные седла; даже стремена и копыта коней были покрыты золотом. Они тяжело погружались в пыль, взбивая в воздух небольшие фонтанчики. Орвику почему-то показалось, что на площадь, подбоченившись, вышла разбитная и шумная, в кричащем пестром одеянии, с шуршащими юбками, цыганка, горделиво потряхивая своими украшениями и звеня своим бубном.
Повозки, проехав совсем немного, остановились на краю площади, сгрудившись в одну разноцветную кучу. Всадники проехали дальше, к центру площади, и Орвик смог хорошо их разглядеть и пересчитать. Их было около двадцати: мужчин, одетых в праздничные кафтаны с позументами, и несколько фрейлин в платьях, сидевшие в седлах по-женски, свесив ноги на один бок. У Орвика сразу мелькнула мысль, что такая посадка дико неудобна и даже рискованна: если бы конь, к примеру, чего-то испугался и понес, или встал на дыбы, управиться с ним в таких стесняющих движения одеждах было бы затруднительно, и всадница неминуемо была бы сброшена с седла.
И вот тут Орвик увидел Её.
Он не знал, почему его взгляд, скользивший по красивым, надменным и гордым лицам придворных дам, остановился именно на Ней. Это было наитие, толчок в сердце; словно внутри Орвика вдруг проснулся невидимый компас, стрелка которого не может ошибиться и всегда уверенно разворачивается к северу, - туда, куда ей и заповедано указывать некой таинственной силой, повелевающей всем на свете… Мудрый Кельвест называл это магнетизмом, сродством элементов, стремящихся к единению. И если раньше для Орвика это были не более чем теоретические полупонятные выкладки, то теперь он знал, о чем идет речь.
День был ветреный; ветер клонил ветки деревьев, играл флажками и бросал из стороны в сторону королевские штандарты, трепал легкие шелковые одеяния фрейлин и камеристок, заставляя их стыдливо придерживать полы своих юбок.
Взметнувшиеся вверх шелковистые густые пряди длинных волос заслонили лицо одной из молоденьких девушек, ехавшей на чалом коне с простой уздечкой и одетой в обычную кожаную куртку и плотные, грубого сукна штаны, предназначенные для верховой езды. Она была единственная из женщин, которая, прислушавшись к голосу рассудка, предпочла помпезности удобство и безопасность, сидя в седле по-мужски и плотно обхватив бока лошади коленями. Но дело было даже не в этом.
Девушка тряхнула головой, отбросив локоны, и они, заиграв в солнечных лучах, золотистым, цвета темного гречишного меда, каскадом, отлетели в сторону, открыв Орвику ее лицо.
Это была Она.
Принцесса.
Орвик не мог ошибиться. Поставь рядом с ней хоть всех записных красавиц на свете, он из многих тысяч лиц выбрал бы именно это. Оно совсем не напоминало точеный лик богини, - признанный каноном совершенства, вероятно, оно не могло быть даже признано самым красивым среди ехавших с ней женщин, - рядом были лица с более правильными и пропорциональными чертами; Орвик не заметил в нем и отличительной для всех сопровождавших ее высокородных дам печати горделивости и чувства превосходства над остальными, - это было простое, милое и немного усталое лицо девушки с серьезно глядевшими зелеными глазами и упрямо сжатым ртом.
Неожиданно кто-то из свиты окликнул ее, и она порывисто обернулась на зов, на секунду придержав своего коня, который тут же послушно замер на месте, и Орвик увидел ее профиль с высоким благородным лбом и ровным, слегка приподнятым на конце носом. Выслушав то, что ей хотели сказать, девушка решительно покачала головой, отвернулась и, тронув коня, пустила его вперед, крепче сжав поводья. Несмотря на свою хрупкую, по-девичьи угловатую фигурку, ее осанка, положение ее головы ни на минуту не давали сомневаться в том, что она благородной крови, с такой уверенностью, грацией и достоинством держалась она в седле.
Она была как яркий отблеск огня, как только что распустившийся бутон, как луч Луны, играющий на поверхности воды, как порыв весеннего ветра, как тихий радостный смех на пороге родного дома, как путеводная звездочка, как…
- Великий Хорр!.. – восторженно прошептал Орвик. – Она… она как солнце над Корваларами!..
Орвик был покорен. Чтобы не упустить ни одного Её взгляда, ни одного поворота головы, ни одного движения, он привстал и потянулся повыше. Троск покосился на него как на помешанного, а отец сердито цыкнул и дернул Орвика за рубаху, приказав не высовываться и сидеть тихо. Опустившись на колени, Орвик, оглушенный своими чувствами, замер. Потому что сейчас для него не существовало ничего вокруг, кроме Нее.
Его глаза, не отрываясь, смотрели на принцессу, занявшую свое место впереди фрейлин, спешившихся и передавших поводья своих коней подошедшим к ним пажам. Дамы принялись отряхиваться и оправлять свои одежды. Они придирчиво оглядывали друг друга, словно сравнивая, насколько каждая из них потрепала платье за время дороги. Каждой хотелось выглядеть нарядной и привлекательной, каждая хотела произвести впечатление; эти грубые варвары должны были увидеть их во всем великолепии. Приведя в порядок юбки, камеристки вытянулись как по струнке, и замерли, поджав губы и посматривая на все свысока. На лицах их застыли совершенно одинаковые выражения брезгливости и презрения. Орвик, заметив эти жалкие попытки женщин бросить пыль в глаза, подумал, как это глупо и ненужно. Хвастовство придворных модниц, их кокетство и высокомерие могли вызвать только улыбку. Так же, как и желание украсить себя. Никому из его односельчан до их дорогих и кричащих побрякушек не было никакого дела. Здесь, в глуши, среди диких, бескрайних лесов и мрачных гор, уместнее и во сто крат восхитительнее на женщине смотрелся бы венок из простых полевых цветов или бусы из ягод рябины или косточек скириса.
Похоже, понимала это только принцесса, не носившая никаких украшений, - во всяком случае, ни сережек, ни колец, ни подвесок Орвик на ней не увидел.
Седовласый командир знаком приказал старосте приблизиться. Старик, кряхтя, поднялся на ноги и засеменил к воину. Желая передать списки жителей прямо в руки принцессе, староста невольно нарушил допустимое расстояние безопасности, подойдя к принцессе слишком близко, и тут же поплатился за свою ошибку. С гортанным криком телохранитель заступил старику дорогу и сильным ударом кнута заставил того остановиться, свалив на землю. Старик неловко упал на колени и, склонившись в земном поклоне, прикрыл голову руками. Учетная книга вывалилась прямо в пыль.
На площади было так тихо, что Орвик услышал голос принцессы, поморщившейся при виде этой расправы:
- Неужели нельзя обойтись без этого, Рогальд?.. Этим несчастным и так тяжело терпеть наше присутствие, не делайте их унижение еще больше…
Слова принцессы поразили Орвика: мало того, что она была расстроена происшествием, кроме всего прочего, она явно была на стороне старика! Она сочувствовала ему!..
Седой командир, тот, кого назвали Рогальд, свирепо сверкнул глазами и процедил:
- Этот сброд должен благодарить вашего отца за каждое мгновение, которое они могут провести, стоя на коленях на этой земле; ибо не будь указ так мягок, они бы давно лежали в земле и кормили червей… Будь моя воля, ваше высочество, я бы поступил с ними так, как и подобает поступать с мятежниками: истребил бы их всех до единого под корень!.. Пшёл!.. – он раздраженно махнул рукой старосте. Старик, охая, разогнулся, и подняв из пыли книгу, с поклоном подал ее командиру воинов. А потом, так же приниженно склоненный, почти отполз в сторону.
Рогальд с брезгливостью стер с книги пыль рукавом куртки и открыл ее на последней странице. Проглядев весь список, написанный, по новому уложению, на языке победителей, он недовольно спросил:
- Здесь, на площади, все, кто записаны в этой книге, старик?..
- Все, мой господин! - с поклоном ответил староста. - Все до единого, кроме…
Рогальд нахмурился. А Орвик похолодел: старик с ума сошел!.. Если он сейчас скажет, что в списке на одного человека больше, королевским воинам не составит труда выяснить, кто это, и тогда Унга могут убить… Он с ужасом посмотрел на старосту, вертевшегося на месте так, словно его кусали блохи. Староста обливался потом, краснел и мялся на месте. Рогальду это показалось подозрительным.
- Договаривай старик! И не вздумай мне лгать, не то распростишься со своей жизнью быстрее, чем сможешь произнести про себя имя вашего мерзкого бога!.. Ну?..
Староста чуть не впал в ступор от страха. Но все-таки сумел выкрутиться:
- Я… я хотел сказать, мой господин, что здесь все до единого; кроме тех, кто находится здесь, в книге больше никого нет!..
Но подозрительность Рогальда уже дала свои всходы; он начал тщательно изучать книгу. Орвик с тревогой следил за воином.
Внезапно сделав шаг к старосте, Рогальд сграбастал его за шиворот своими поистине чудовищными лапищами:
- Если ты меня обманул, старик, - мстительно предупредил он, растянув рот в такой усмешке, что староста испуганно вжал голову в плечи, - я лично вырежу тебе твой лживый язык и прикажу пороть тебя до тех пор, пока ты не испустишь дух!.. Смотри!!! -Всем мужчинам выйти вперед! – рявкнул он.
Когда все столпились перед его глазами, Рогальд сначала приказал всем встать на колени, а старосту развернул к толпе юношей и мужчин спиной.
- А теперь читай по своей книге, дьявольское отродье!..
Староста дрожащими руками раскрыл книгу и начал выкликать имена. Те, кого он называл, должны были склониться, коснувшись лицом самой земли.
-… Огрик!.. Рогр!.. Уртек!.. Торог!.. Улв!.. Горгу!.. Ронг!.. Углан!.. Троск!.. Орвик!..
Когда прозвучало его имя, Орвик вскинул голову и, не удержавшись, бросил взгляд на принцессу, задумчивым взглядом скользившую поверх склоненных голов. Так получилось, что глаза их на секунду встретились, и Орвик увидел, что глаза принцессы вдруг удивленно раскрылись: она впервые заметила в чьих-то глазах что-то отличное от ненависти, равнодушного безразличия или покорности. Глаза юноши горели странным лихорадочным огнем, и она смутилась, теряясь в догадках, что означает этот его взгляд.
Видимо, Орвик задержал взгляд дольше положенного приличиями, потому что в воздухе просвистел кнут, прошедшийся по спине и плечам Орвика, и напомнил ему о реальности. Орвик вздрогнул и, потирая плечо, опустился на землю, успев поймать еще один взгляд, - на этот раз это был взгляд королевского посланника, стоявшего позади принцессы и ее фрейлин. Орвик посмотрел на посланца со значением; усмехнулся и опустил голову.
Тот, конечно же, хорошо видел, как обошлись с рабом. И если раньше у него наверняка не возникло бы никаких чувств по этому поводу, то теперь, после того, как они разговаривали, - Орвику показалось, что юноша немного смущен и смотрит виновато.
Перекличка продолжалась. Староста дошел уже почти до самого конца, назвав имена оставшихся мужчин и мальчиков – Нурга, Торсвада, Мунга, Горста и Унга, и вдруг, видно по инерции выпалил:
- Ург!..
Имя повисло в воздухе. Рогальд покрутил головой, но не заметил ни поднятой руки, ни лица, обращенного в сторону старосты. Опомнившись, староста выпучил глаза и застыл на месте, растерянно мигая.
Рогальд в ярости вырвал у него из рук учетную книгу и, обратившись к мужчинам, заорал:
- Кто здесь Ург?..
Ответа не последовало. Староста побледнел. Обещание Рогальда могло совсем скоро исполниться. Он ссутулился и затрясся, когда Рогальд, чеканя шаг, с нехорошей усмешкой подошел к нему и снова схватив за воротник, приподнял над землей, заставив старика барахтаться в воздухе.
- Я предупреждал тебя, старик!.. Где Ург?..
- Я не знаю!.. Я ничего не знаю!!! – завопил до смерти перепуганный староста и дрожащей рукой указал на отца Орвика. – Это все он!.. Он!!! Спросите у него!!!
Орвик стиснул кулаки. Предатель!!! Проклятый старикашка выдал его отца!.. Мать испуганно вскрикнула. Орвик сжал ее руку и встревожено посмотрел на отца.
Командир отряда выпустил старика и тяжелым взглядом уставился на Углана.
- Встань, раб!.. – приказал он.
Отец Орвика встал на ноги.
- Как твое имя, раб?..
-Углан. Господин, - ответил отец, с такой задержкой добавив положенное в таких случаях обращение к своим хозяевам, что Рогальд успел покраснеть от ярости. Ответ прозвучал достойно, так, как будто отец обращался к тому, с кем был равен по положению. Орвик восхитился его выдержкой и спокойствием. И в то же время сердце его замирало от страха за отца. Однако, формально, Рогальду придраться было не к чему.
- Староста указал на тебя, раб, - сказал Рогальд. – Что ты можешь сказать в свое оправдание?..
Отец покачал головой:
- Оправдываться мне не в чем. Но вот объяснить, в чем дело, я могу, - сказал он и замолчал, выжидательно глядя на воина. Рогальд понял, что попал в словесную ловушку, и, чтобы побыстрее закончить с этим, раздраженно бросил:
- Хорошо, можешь объяснить!.. Только побыстрее.
- Я не задержу ничьего внимания, - склонил голову Углан. – Староста действительно назвал имя того, кто есть в списке, но кого нет на площади…
Глаза Рогальда торжествующе вспыхнули, но Углан продолжил, и ему пришлось от досады прикусить губу.
- Но он забыл, что Урга больше нет в живых…
Староста удивленно захлопал глазами. Рогальд же был в бешенстве: похоже, над ним просто издевались.
- Забыл?.. – вскричал он.
- Да, и это неудивительно, он с таким тщанием готовился к вашему приезду, и у него было столько хлопот, что он просто не имел времени открыть свою книгу и вычеркнуть беднягу из общего списка.
- Так… - процедил Рогальд, подходя к старосте. – Стало быть, раб, именовавшийся Ургом, умер?..
Староста, боясь ляпнуть что-нибудь не то, только часто закивал; глаза его бегали.
- И где же его могила?.. – вдруг вкрадчиво спросил Рогальд, склоняясь к самому уху старика. Тот замялся, нервно захихикал и часто задышал. Он не знал, что ответить, крутясь, как рыба на сковородке.
- Где его могила, я тебя спрашиваю?!! – заорал он вдруг старосте в самое ухо, и тот испуганно отшатнулся.
- Оставь его, Рогальд, - произнесла принцесса, и Орвик снова услышал голос девушки – звенящий и чистый голос человека, которому происходящее не доставляет ни малейшего удовольствия. – Прошу тебя…
- Простите, ваше высочество, - не согласился ее телохранитель, яростно полыхая глазами. – Этот раб лжет!.. Позвольте мне делать свое дело и продолжить допрос!.. Ваше величество поручил мне вашу безопасность, и я намерен до конца выполнить свой долг!
Принцесса огорченно вздохнула и отвела взгляд в сторону. Великий Хорр!!! Орвик мог бы поклясться, что на глазах ее блеснули слезы!.. Рогальд тут же повернулся к несчастному старику и вонзился в него своими горящими глазами. Староста сжался, ожидая расправы.
Но тут ему на выручку пришел все тот же Углан.
- У Урга нет могилы, - сказал он спокойно. – Его могилой стала река. Когда мы рыбачили, Ург свалился в воду и, запутавшись в сетях, утонул… Его тело утянуло течением на самое дно омута…
- Ты лжешь, раб!.. – вскричал Рогальд, выхватывая из ножен меч. – И за твою ложь я прикажу казнить тебя немедленно!!!
- Остановись!.. – вдруг звонко выкрикнула принцесса. – Он… говорит правду… Я ручаюсь…Пусть договорит… - вдруг произнесла она и опустила голову. И Орвик, не упускавший ни малейшего ее движения, заметил, что девушка покраснела. Было ли ей стыдно за поведение своего телохранителя, или же неприятно то, что приходилось вмешиваться, - Орвик не знал. Однако, что бы это ни означало, тем не менее, своими словами она только что спасла его отцу жизнь…
Глаза Рогальда раскрылись, и он, спрятав меч, недовольно приказал Углану продолжать.
Углан откашлялся, и, глядя прямо в глаза принцессе, сказал:
- Мы не стали доставать его, ибо семьи у него нет, и его некому оплакивать… - после этого отец слегка наклонил голову. И Орвику показалось, что и принцесса едва заметно ему кивнула.
Орвик заметил, как воин передернулся от отвращения:
- Оставить тело гнить в реке… Не дать ему погребения… - прошептал он. – Они настоящие дикари…
Он больше не стал ничего спрашивать; поспешно осенив себя защитным знаком, он дернул рукой, приказывая Углану занять свое место. Орвик едва сдержался, чтобы не захохотать: отец перехитрил воина!.. Рогальд попался; его провели, как младенца!.. Он поверил отцу!!! Поверил, потому что сама принцесса подтвердила слова отца. Ибо ему было легче поверить в то, что этот «вонючий раб» не знает ни чести и ни совести, чем в то, что он мог притвориться и, рискуя собой, солгать ради того, чтобы спасти кому-то жизнь.
Оставшееся время ушло на то, чтобы Рогальд зачитал перечень того, в чем нуждался королевский кортеж, и что селяне, соответственно, должны были предоставить, - согласно указу. В список вошли дрова для костров, корм для лошадей, теплые одеяла и провиант для воинства и королевской свиты. Королевский отряд нуждался в отдыхе; и Рогальд собирался сделать большой привал; однако оставаться в самом селении на ночь не решился, предпочитая разбить лагерь рядом с убогими домишками горцев и выставив усиленную охрану.
Орвик слушал все вполуха; все его внимание было поглощено созерцанием лица принцессы, ни разу больше не обернувшейся, и задумчиво смотревшей куда-то вдаль.
Орвик до сих пор даже не знал Её имени. Эта странная девушка вступилась за его отца и своим вмешательством сохранила ему жизнь. Почему телохранитель так быстро поверил ей?.. Почему не стал вести допрос дальше?.. Орвик смотрел на грустный и утомленный профиль девушки, и пытался представить, о чем Она сейчас может думать. Какую тяжесть она несла?.. Может быть, мысли ее возвращались к дому, и она вспоминала отца, мать, замок и уют родного жилища?.. Или же, напротив, терзалась неизвестностью, забегая в будущее, обещавшее ей скорое замужество за чужого и нелюбимого человека?.. Плакала ли она ночами, обращаясь в молитвах к своему Богу с просьбами не оставить ее и дать ей сил, чтобы вынести испытание, посланное судьбой?.. Орвик видел, что несколько раз девушка зябко обхватывала себя руками за плечи, и догадывался, что причина этого не только в прохладном осеннем ветре; это было нервное возбуждение. Какие ветра пронизывали ее душу?.. Какой холод сковывал ее сердце?..
Ее мысли были непроницаемы для юноши; он видел только ее смятение и огромную печаль. Но и этого было достаточно для того, чтобы сердце его невольно сжалось от внезапно охватившего его чувства. Это было что-то доселе неизвестное и никогда не испытанное Орвиком – оно переворачивало всю его душу и заставляло сердце биться сильнее и чаще. В смятении он попытался объяснить это жалостью к принцессе, сочувствием, но неожиданно понял, что то, что сейчас заставляло его сердце полыхать как факел, не имеет к жалости ни малейшего отношения, вернее, настолько огромнее и значительнее жалости, что той могло найтись место только где-то на задворках этого чувства.
Орвику захотелось спасти, защитить, укрыть собой эту хрупкую фигурку, отгородив ее не только от пронизывающих горных ветров, но и от всех бед на свете, согреть ее озябшие руки и отогреть ее замерзшее сердечко… Если бы ему сказали, что он может это сделать, превратившись в горящий костер, Орвик не колебался бы ни минуты. Он согласился бы умереть, если бы был убежден, что Она будет счастлива.
Из размышлений его вывел толчок в плечо.
- Кончай штаны протирать, Ор… Хомеры уже расходятся, - хмуро бросил Троск, неприязненно глядя вслед отряду, направлявшемуся за околицу, там, где им предстояло разбить лагерь. До темноты было не так уж долго. – Пошли домой…
Орвик непонимающе посмотрел на брата и поднялся с колен. Когда он обернулся, чтобы хотя бы еще один раз увидеть Её, принцесса уже скрылась в толпе фрейлин и воинов.
После того, как пришедшие за положенным сбором веселые и уверенные, если не сказать наглые, копьеносцы не только взяли у матери из рук приготовленные продукты, но и основательно пошарили в кладовке, ужин их был скромен – пара лепешек и горшок ячменной каши на четверых. Вечно голодный Троск как всегда недовольно поморщился, и мать отдала ему свою порцию, сказав, что не хочет есть. Троск без зазрения совести взял кашу, подъел все подчистую и вопросительно заглянул в миску Орвика. Орвик посмотрел на брата с возмущением, но тот только оскалился, и Орвик отвернулся. Когда Троск выскочил во двор, помчавшись к своим друзьям, а отец степенно встал из-за стола, не забыв поблагодарить мать, Орвик еще сидел над своей порцией.
Мать вышла во двор проверить кипевшие чаны, и Орвик видел, как она медленно помешивает куски шелка то в одну, то в другую сторону. Ветер трепал концы ее старенькой, протертой во многих местах, чиненной-перечиненной шали, и мать зябко куталась в нее, несмотря на то, что стояла рядом с огнем. Стояние на земле пагубно сказывалось на ее самочувствии, и Орвик знал, что к вечеру у нее могла начаться лихорадка. Он резко поднялся со скамьи, и схватив миску с ложкой, вышел из хижины.
Подойдя к матери, он молча взял из ее рук палку для помешивания и отложил в сторону. А потом усадил мать под навес и протянул ей миску с кашей, встав перед ней на колени. Мать отвела с его лба непокорные густые пряди, улыбнулась ему грустной улыбкой и покачала головой. Но Орвик все же заставил ее поесть, пойдя на небольшую уловку.
- Покорми меня, мама, - попросил он, подавая матери ложку. – Покорми, как делала это в детстве, помнишь?..
Ува взяла ложку, и, зачерпнув каши, вложила ее в рот сына. Он прожевал кашу, и, взяв у нее из рук ложку, наполнил ее сам.
- А теперь ты, - сказал он, невинно улыбаясь, и она не смогла отказаться. Это была их давняя, детская игра: когда дети болели, и с плачем отказывались принимать горькое лекарство, она всегда прибегала к этому безотказному способу. Дети успокаивались и пили лекарство, потому что лечение превращалось в игру: кто дольше всех не сморщится, после того, как проглотит отвар?..
Ува вспоминала это, и, с улыбкой глотая кашу, на самом деле едва сдерживала слезы. Ее сыновья, ее гордость и радость, - Троск и Орвик, - это все, что у нее было. Они уже были почти взрослыми, и до их совершеннолетия оставалось совсем рукой подать, но материнское сердце видело в них только своих детей, которые, возможно, стояли на пороге страшной войны, и которых ожидали страшные испытания... Жизнь была жестока, она могла отнять у Увы ее мальчиков, ее сыновей. Она боялась за них и желала им светлой и свободной жизни, возможности распоряжаться собой и своей судьбой, не сгибая ни перед кем спину и не чувствуя на ней кнута сильных мира сего. И поэтому, несмотря на то, какую ужасную муку причиняла ей одна только мысль о том, что они покинут ее, она, Ува, должна была отправить их в большой мир с радостью и благословением, и они никогда не должны были узнать, что, делая это, она резала по живому…
Она, Ува, попросит мужа написать мужа прошение; она сама отнесет его наместнику, она будет умолять его отпустить их, освободить от рабства… Потому что ее сыновья не должны жить так, как предстоит им всем до конца веков – в позорных узах рабства…
Скоро они, как молодые соколята, должны были выпорхнуть из родного гнезда, улететь, надолго, а, возможно, и навсегда уйти из родного селения, чтобы искать лучшей доли; и ее сердце разрывалось от этого. Они уйдут, чтобы пройти свой путь, предначертанный великими, но не всегда милосердными богами.
Ее мальчики выросли; у них уже были свои секреты и тайны; и она даже не знала, есть ли у кого-нибудь из ее сыновей девушка?..
Она хотела спросить Орвика, начал ли он собирать свое ожерелье, но не успела. Раздавшийся стук копыт прервал ее на полуслове.
Это был посланник, - тот, с кем, как она видела утром, Орвик у плетня вел странный, непозволительный разговор. Уве сразу подумалось, что он вернулся для того, чтобы отомстить ее сыну, не приветствовавшему его подобающим образом. Утром Орвику дерзость сошла с рук только потому, что всадник был в селении один; сейчас же за его спиной был королевский отряд, и ее сына могло ждать суровое наказание, если посланник решит дать ход этому делу… Ее подозрения окрепли, когда всадник стремительно подлетел к их дому, остановив своего заметно повеселевшего и приободрившегося коня.
- Эй, парень, подойди!.. – крикнул посланец. Вид у него был решительный. Орвик шагнул к плетню.
Ува закричала в испуге и бросилась к сыну. Она упала на колени, и, схватив Орвика за руку, заставила его опуститься на землю рядом с собой.
- Что бы он не натворил, - пощади его, мой господин, прошу тебя!.. – закричала она, склоняясь к самой земле. - Он молод и неразумен!.. Если нужно, накажи меня вместо него, - я его мать, и отвечаю за его поступки!!! Умоляю тебя, мой господин!!! Вспомни, - у тебя ведь тоже есть мать!!!
Ува зарыдала, цепляясь за руку Орвика, словно могла этим предотвратить неизбежное наказание. Орвику было неловко.
- Мама! Прошу тебя!.. Не надо!!! – вытолкнул он из себя, не зная, как успокоить плачущую Уву.
Орвик заметил, что посланец тоже растерялся при виде этих слез. Он вдруг заговорил, обратившись к женщине:
- Твой сын сказал мне, что ты занимаешься росписью шелка. Я слышал про одну мастерицу, которую зовут Ува… Ты не знаешь ее?..
- Это я, мой господин!.. – Ува вскинула на него заплаканные глаза. – Мое имя Ува.
Глаза юноши широко раскрылись:
- Я видел твои работы, почтенная Ува, - сказал он; глаза его восхищенно горели. – Это просто чудо!!! Они совершенны!!! Твои шелка ценятся при дворе на вес золота. Сама принцесса выделяет их среди прочих!..
Он соскочил с коня и подошел к женщине. Ува с мольбой протянула к нему руки:
- Если это так, мой господин, я готова отдать тебе все, что у меня есть, - только пощади моего мальчика!!! Ради всего святого!!!
И она снова зарыдала, падая лицом прямо в пыль. Но посланец вдруг шагнул к ней и поднял с колен, взяв за руки.
- Я не собираюсь наказывать твоего сына, почтенная Ува, - мягко сказал он.
- Ты не накажешь моего сына?.. Ты возьмешь шелк?!. – с надеждой воскликнула женщина. – Благодарю тебя за твою доброту, мой господин!!! - Ува хотела броситься в хижину, чтобы принести посланцу ткани, которые готовила на продажу вот уже месяц. Но юноша остановил ее, задержав за руку.
- Мне ничего не нужно, почтенная Ува, - покачал он головой. Женщина смотрела на него не понимая. – Я мучился жаждой, - пояснил он, - и твой сын дал мне напиться… Я просто вернулся для того, чтобы отблагодарить его. Как твое имя?.. – спросил он, повернувшись к Орвику.
Орвик хотел ответить, но мать опередила его, боясь, что он скажет что-то не то:
- Его зовут Орвик, мой господин! – произнесла она с глубоким поклоном, успев дернуть сына за рукав. Орвик, не желая огорчать мать, склонил голову, хотя и с запозданием.
- Орвик… - медленно произнес посланник. – Орвик… Я запомню это имя.
С этими словами парень открыл седельную сумку и протянул Орвику свою флягу.
- Возьми, - сказал он. – Взамен той, которую ты отдал мне.
Женщина потрясенно смотрела на роскошную флягу, которая сейчас оказалась в руках ее сына.
- Но, мой господин… - несмело произнесла она. – Это очень дорогая вещь…
- По-настоящему дорого лишь милосердие, - сказал посланник и вдруг поклонился женщине, прижав руку в груди. – Ты хорошо воспитала своего сына, почтенная Ува, и можешь гордиться им.
Он вскочил в седло, вскинул шест с гербом повыше и, улыбнувшись, кивнул Орвику:
- Не знаю, доведется ли нам еще когда-то свидеться, но я был рад нашему знакомству... Прощай, Орвик!!!
- Постой!.. – Орвик ухватил коня посланца за узду. – Могу я узнать, как зовут тебя?..
Мать, вскрикнув, зажала себе рот рукой, удивляясь дерзости сына. Но посланник только засмеялся и высоко вскинул голову:
- Мое имя – Гордиваль, сын Диварона!..
Потом, еще раз склонив голову, поскакал прочь.
- Я тоже запомню твое имя! – крикнул вслед всаднику Орвик, и с интересом принялся рассматривать подарок.
Это была легкая и удобная каплевидная фляга, выдолбленная из небольшой, высушенной тыковки, и для прочности тщательно обшитая мягкой кожей. В нее могло войти около пинты жидкости, - что вполне должно было хватить путнику на полдневный переход, - пока он не найдет колодец и не пополнит свои запасы. Шов был сделан такими мелкими стежками, что его почти не было заметно. Закрывалась фляга массивной, под стать довольно широкому горлышку, затычкой, украшенной серебром и сделанной из настоящего пробкового дерева, которое в этих местах, как знал Орвик, не росло, и привозилось откуда-то из-за моря, а поэтому было очень дорого, так же, как и серебристо-голубоватый, словно снег в ледниках, бисер, которым она была вышита. Секретами его изготовления владели племена, обитавшие по ту сторону гор, в жаркой и почти не приспособленной для жизни пустыне. Но, тем не менее, они выживали там, разводили скот, ткали из шерсти ковры и производили пальмовое масло и бисер, которые с успехом продавали или обменивали на муку, бобы и рис. Каждая из бисеринок напоминала крупную полупрозрачную песчинку, расплавившуюся от непомерного жара солнца и поэтому и превратившуюся в эту удивительную капельку «каменной росы», - как называли иногда в этих краях бисер. Приглядевшись внимательнее, Орвик обнаружил, что более крупным бисером посередине фляги вышит какой-то знак – скорее всего, начальная буква имени владельца или мастера, изготовившего флягу, - Орвик не знал, потому что не успел спросить у посланца.. У самого горлышка флягу охватывало прочное литое кольцо с удобным ушком, за которое при желании фляжку легко можно было прицепить к поясу или привязать к седлу. Чуть выше кольца горлышко фляги, там, где тыква выступала из-под кожи, было изукрашено глубоко вырезанными и посеребренными узорами, составлявшими сложную и красивую вязь из цветов и листьев. Фляга Орвика, что и говорить, не шла с этой ни в какое сравнение. Орвик был восхищен мастерством, с которым была украшена такая бы, казалось бы, простая и необходимая вещь.
Когда посланец отъехал на достаточное расстояние, мать покосилась на флягу в руках сына и тихо сказала:
- Господин был добр с тобой, Орвик, и щедр; видимо, и то и другое не чуждо и их народу… Однако его подарок следует спрятать подальше от чужих глаз. Никто не должен об этом знать. Так будет лучше. Как бы это не принесло в наш дом несчастья…
- Хорошо, мама, делай, как считаешь нужным, - согласился Орвик, с некоторым сожалением передавая матери флягу. Заметив, что она прижимает руку к груди, он с тревогой сказал: - Иди приляг, ма, я послежу за огнем!..
Ува с улыбкой погладила Орвика по голове, тотчас же спрятала флягу под шаль и, быстро оглянувшись, унесла ее в дом, в один из тех укромных уголков, до которых не смогли добраться ни их пронырливый мюск, ни королевские стражники.
Орвик снова занялся очагом, подкидывая в огонь оставшиеся после конфискации дрова. Пока они стояли на площади, огонь под чанами с заранее замоченными для окраски кусками шелка успел потухнуть, а останавливать процесс кипения было никак нельзя, потому что краска могла потерять свою стойкость и начать сходить при стирке. Следовало поддерживать высокую температуру, при которой постоянно бы шла реакция. Он заглянул в котел и разочарованно вздохнул: на поверхности воды не было видно ни одного пузырька, говорящего о начале кипения. Вода словно бы застыла и была совсем мертвой. Если так и дальше пойдет, партия шелка, закупленная отцом на последние деньги, будет совсем испорчена, и его нельзя будет не только продать, но даже использовать как тряпки. Но - самое главное – огорчится мама… Она вложила в этот цвет столько труда… Орвик с остервенением принялся засовывать под чан дрова. Ничего, что это последние поленья; главное, лишь бы раствор совсем не остыл и дошел до нужной температуры!!! А там уж он, Орвик, не пожалеет ног и сбегает в лес за хворостом. Он заставит этот проклятый чан, наконец, закипеть!!! Он не даст шелку испортиться! Он сам уже почти кипел. Это будет лучший шелк, какой только можно себе вообразить, какой не стыдно будет предложить даже принцессе!.. Принцесса…Она видела шелка, расписанные его матерью, а возможно, и даже им, Орвиком; ее глаза оценивали их узор; ее руки прикасались к ним, гладили легкую ткань, пробуя ее на ощупь… Ее руки…Какая, наверное, на них нежная и гладкая кожа!.. У Орвика вдруг снова бешено забилось сердце.
Он так замечтался, что пришел в себя только после того, как почувствовал на себе чей-то взгляд. Орвик обернулся.
- Ну и глупый же у тебя видок, Ор!.. – привалясь к подпорке навеса, на него смотрел Троск. Когда он вернулся и куда ходил, Орвик понятия не имел. Но взгляд Троска ему не понравился. Он был полон неприкрытого презрения. Руки его были скрещены на груди, - и Орвик сразу узнал стойку Урга. Ург. Троск так старательно ему подражал, что Орвика начало это страшно раздражать. Ему почему-то было обидно за отца, которому Троск предпочел Урга. На лице брата играла ухмылка.
- На себя посмотри, - огрызнулся Орвик, вороша уголья и уже понимая, что лучше было бы промолчать. Троску был просто нужен повод, чтобы к нему прицепиться, и он, Орвик, сам ему в этом помог.
- С врагами якшаешься, Орвик?.. Ну-ну…– полувопросительно сказал брат. Орвик не мог взять в толк, куда тот клонит. Но тот продолжил сам:
- Мать мне все рассказала, - бросил Троск. – Про флягу. И про посланца.
- И что?.. Я всего лишь дал ему воды.
Но Троск его словно не слышал.
- И сколько, интересно, они обещали тебе заплатить?.. – ядовито поинтересовался Троск. – За сколько ты продался нашим врагам?..
Он открыто издевался над братом. Орвик распрямился и посмотрел на брата.
- Ты что, Троск, белены объелся?..
- Наверное, посулили горы золота, а подарили всего лишь фляжку?.. - Не унимался Троск. - Больно продешевил, Ор!.. – Троск как-то неприятно засмеялся.
Заметив, что Орвик побледнел, Троск прошипел:
- Что, понравилось сапоги хомерам лизать?.. – злобствовал он, начиная заводиться. Отец всегда говорил, что ярость лежит у Троска поверх рассудка. Однако Орвик тоже был не железный. Абсурдные обвинения брата заставляли его буквально клокотать. Еще немного, и он свалил бы Троска ударом в лицо.
Он с трудом сдержался и сквозь зубы процедил:
- Ты просто осел, Троск!.. Пошел вон!..
И он одарил брата таким взглядом, что тот поспешно отскочил в сторону, а улыбка сползла у него с лица.
- Я-то пойду, Ор, только ты все-таки хорошенько подумай, с кем ты: с нами – или с этой рыжей лисицей!..
- Не смей так говорить о Ней!.. - горячась, вскинулся Орвик, показав Троску больше, чем тому следовало знать. И возмущенно добавил: - У Нее чудесные волосы!..
- А с чего это ты так бросился ее защищать, Ор?.. Да она такая же, как и ее папочка!..
- Я сказал, не смей, Троск!!! – окончательно взорвался Орвик, и уже не в силах сдержаться, закричал: - Она необыкновенная!!! Разве ты этого не заметил?.. Разве ты не видел Ее глаза??? Разве ты не видел, что Она была против всего этого фарса? Раскрой глаза, Троск: возможно, только благодаря Ей отец остался жив!!!
- Нет, это ты раскрой глаза, братец!.. – заорал Троск. – Она наш враг, кровный враг, и это главное! И мы должны относиться к ней, как к врагу!!! Пойми же это!.. Я жалею, что в моих руках не было лука или меча!!!
- Ты смог бы выстрелить в нее?.. – удивленно спросил Орвик. – Меня ужасает мысль, что ты и вправду готов так поступить, что ты видишь в ней врага…
- А меня ужасает мысль, что можешь видеть в ней что-то другое, Ор!.. Она околдовала тебя, эта лисица в образе женщины!.. Она коварна и хитра!.. Это уловки врага!...
- Если ты считаешь своим врагом красоту, Троск, мы с тобой никогда не поймем друг друга. И я не на твоей стороне, - твердо сказал Орвик.
- Красоту?.. – переспросил Троск, изменившись в лице. – Ты что, спятил, Орвик?!. Ты говоришь о ее красоте, в то время, когда ее племя уничтожает наш народ, а ее отец издает указы, которые унижают нас?.. За это все Она вместе с ее красотой заслуживает смерти, - так же, как и ее отец!..
- Она не в ответе за своего отца, Троск!.. – вдруг прошептал Орвик. – И она прекрасна!!!
- Посмотрел бы я, что бы ты делал, если бы эта красавица в гневе приказала распять тебя на прямо праздничном столбе!!! – зло выкрикнул Троск. – И стал бы ты, корчась, тогда рассуждать о ее красоте!..
- Я сам бы умер за нее с радостью!.. Страшно представить, что кто-то может думать так же как и ты, и желать Ей зла!.. – брови Орвика тревожно сошлись на переносице. – Если бы я мог быть с ней рядом… чтобы уберечь… защитить!..
Троск смотрел на Орвика и не понимал брата.
- Ты ведь это не всерьез, Ор?.. – спросил он, посмеиваясь, но тут Орвик поднял на него горящие глаза, и Троск вдруг все осознал. Ибо слова, вырвавшиеся у его брата, могли принадлежать либо сумасшедшему, либо… На лице Троска отразилась недоуменная и растерянная улыбка:
- Ты что, Орвик… Ты… влюбился в нее???
Орвик посмотрел на него и ответил:
- Я… все внутри горит, когда я смотрю на нее, Троск!.. Она как солнце, и это солнце – у меня в сердце… Я вижу, она страдает; что-то гнетет ее; она несчастна, Троск!!! Если бы я мог что-нибудь сделать для нее, если бы я мог… - он тоскливо обвел взглядом хижину, плетень с висевшими на нем глиняными горшками, навес, крытый прошлогодним камышом, начавшие наконец бурлить чаны с краской. Что он мог предложить ей, - раб, сын рабов?.. Что у него еще осталось, кроме его жизни и неистребимой тяги к свободе?.. Внезапно, вцепившись в руку брата, Орвик радостно выпалил: - Я придумал!.. Я знаю, что могу для Нее сделать, Троск!!! Теперь я знаю: я подарю Ей свое ожерелье!.. Оно принесет ей удачу и счастье!!!
***