В принципе, за счет микроавтобусиков проблема передвижения по городу достаточно неплохо решена. Бегают шустренько по дорожкам, обгоняя друг дружку, как муравьи: бежит, бежит, раз, приткнулся на остановке, за ним дугой. Первый встрепенулся и дальше побежал. Однако дизайн салона автобусиков этих не предполагает частую смену пассажиров. Как в первых космических кораблях: посадили, и сиди, пока не "вынимут". И вот сидим мы, как патрончики в обойме, и едем каждый по своим целям, с надеждой удачно "отстреляться". Рядом со мной мужик, без малого лет пятьдесят ему. Мужик явно не городской, потому, как так пахнут только деревенские люди: подолгу ношеная, но не грязная, в аккуратных латках одежда неотделимо впитала в себя запах доброй коровы, истопленной русской печи, праздничных пирогов, дешёвой махорки и старых пестрых домотканых бабушкиных половиков. В дополнение, пикантным нюансом, от мужика пахло водкой и луком. Да и одежда на нем была модели сталинских "весёлых" времен, чёрно-серо-поношенного цвета. Впрочем, вся страна в те времена знала два цвета: черный и красный. Правда, красный не являлся повседневным. Это был универсальный цвет. Тело страны, как сыпью покрывалось красными пятнами в особые дни, будь то праздник годовщинно-революционный или траур всесоюзного значения. А граждане с одинаковым удовольствием выпивали как за здравие, так и за упокой вождей своих. Ещё у мужика на руке висела сумка. Нынешнее поколение не знает уже таких сумок: сшиты они из кирзы и, опять же, чёрного цвета, объёмом и покроем с большую женской сумку с двумя ручками будет, только по эстетике, как солдатский сапог по сравнению с модельным женским сапожком. Мужик всё время смотрел в окно. Вдруг по его телу пробежало беспокойство, он повернулся ко мне лицом. Мы оба поняли без слов, что ему пора выходить. Лицо его тоже было не городского типа. И цвет лица, и обветренная кожа, и какая-то особенная, характерная только деревенским людям, какая-то застывшая печаль-забота в выцветших глазах. Я, как только мог, сморщил своё тело; принял позу цыплёнка табака, вывернув ноги в проход, но мужик всё равно умудрился наступить мне на ногу и утереть мне нос своей кирзовой сумкой. Продвигаясь по узенькому проходу, он тужился удержать равновесие; взмахивая руками, как крылами, стукал слегка пассажиров сумкой по головам. На недовольное ворчание стукнутых, мужик искренне рассыпался в извинениях. За всем, в салоне происходящим, наблюдала симпатичная моложавая барышня, поскольку она занимала место сразу за водителем, спиной по ходу движения. Всё было при ней и всё выгодно обёрнуто в со вкусом подобранные предметы гардероба. В общем, барышня знала себе цену. Над её милой головкой с пышной укладкой белокурых волос, на стекле водительской перегородки был прикреплен листок, на котором крупным шрифтом была написана цена проезда: "1грн.50коп.". Когда мужику оставалось пройти только мимо моложавой барышни, он, боясь проскочить свою остановку, громко крикнул водителю: "Стой, милай, мне вийтить надоть"! Водила инстинктивно ударил по тормозам. Мужик, не изменяя законам физики, заваливаясь на барышню, упёрся протянутыми впёред руками, растопырив пальцы, в грудь симпатичной барышне, поймав в каждую по трепетному голубку. Изрядно смутившись, судорожно вспоминая все приличные слова, невольный посягатель на честь барышни приносил ей свои мужитские извинения. Беда ещё и в том, что, плохо зная город, мужичонка весьма рано затребовал остановку. Опять, слегка охаживая пассажирские головы кирзовой сумкой, он вернулся на место. Только страсти улеглись, водитель объявил: "Мужчина, готовься на выход, твоя остановка". Граждане пригнули головы. Мужик добрался до симпатичной барышни и, как истинный джентльмен, решил ещё раз принести ей свои извинения, предусмотрительно держась за спинку предыдущего кресла и слегка наклонившись к барышне. Водитель тормознул, дядьку развернуло, и он крепко, как директор в годами насиженное кресло, уселся симпатичной барышне на коленки, зацепив кирзовой сумкой незадачливого пассажира. Лучше бы он сел на бомбу. Несовместимый с красотой барышни гейзер бранных слов вырвался из её прекрасных уст. Взорвались и "патрончики": дядьки и тётки, бабки и дедки, сочли своим долгом выстрелить в неуклюжего мужика крепким словом. Сконфуженный мужик, втянув голову в плечи, близоруко набирал вздрагивающими пальцами мелочь на ладошке своей руки. Пальцы были в мелких трещинках, в которые навсегда въелась земля. Мужик, сутулясь, вышел, аккуратно затворив за собой дверь. Барышня одергивала, поправляла свой "прикид". Пассажиры, словно отстрелянные, чуть ещё дымящиеся остывающие гильзочки, покатили дальше.
Что-то пыльно в салоне, аж глаза слезятся. . .