За плотной грядой деревьев в вышине нарождался новый рассвет. Над поляной повисла влажная дымка. Тихо, успокаивающе трепетали листья ясеня, нашептывая что-то спящим вповалку друг на друге друзьям.
Но вот от горы тел (горой был, естественно, огр) отделилась чья-то фигура. Этот кто-то оглядел всю хмельную похрапывающую братию и направился прочь, осторожно ступая по росистой траве. Кто это был? Куда и зачем он пошел?
Не скажу.
* * *
Тарасий проснулся в уютном полумраке на прохладном песке. Казалось, еще очень рано, и солнце не встало, но спать отчего-то уже не хотелось. Сатир потянулся было к выходу из норы… Но выхода не было. Испугавшись малец огляделся, ощупал стены своего ночного пристанища. Древесная кора и ничего больше… Свет проникал сюда тонкими золотыми лучиками сквозь щели меж перевитых корней. Значит, все-таки рассвело… Но где же выход? Если б сатир сам не был сказочным существом, он бы решил, что так не бывает. Мол, когда ночью влезаешь под дерево, то утром выбираешься тем же путем. Логично, но у сказки-то свои правила.
Есть отчего приуныть. И еще это навязчивое ощущение взгляда… Нет, опасности Тарасий, как это ни странно, не чувствовал, даже как-то наоборот, просто…
И тут он внезапно разглядел прямо перед собой большое деревянное лицо.
– Ой! – сказал сатирчик.
Лицо улыбнулось и добродушно проскрежетало:
– Привет, малый.
– Здравствуйте, – выдавил Тарасий. – Вы меня что, съели?
Лицо скользнуло вверх, открывая знакомый лаз наружу. Послышался гулкий раскатистый хохот и шелест листвы. Сатир поспешно шмыгнул из ямы и удивленно задрал голову вверх, пытаясь разглядеть своего собеседника. На первый взгляд это был обыкновенный клен. С той лишь разницей, что у этого клена, как уже отмечалось выше, было довольно добродушное лицо, а также длинные руки-ветви, и ствол делился на две ноги. Ну, и еще этот клен хохотал, потрясая богатой лиственной шевелюрой. Многие могут подумать, что это все исключительная редкость для кленов, на что автор бы ответил, что им необходимо больше путешествовать и расширять кругозор. В наше время дети так много знают о новейших технологиях и так мало… ну хотя бы о том, как хохочут клены. Впрочем, речь, естественно, не идет о применении препаратов, с помощью которых иные порой слышат всякие вещи (может быть, и кленовый хохот в том числе), хранение и распространение которых уголовно наказуемо. Этого, к несчастью, вполне хватает.
– Извините, уважаемое дерево… – начал было сатир, и клен при этих словах нагнулся к нему, внимательно всматриваясь в его растерянное личико, а потом вновь разогнулся в полный рост и опять же разразился громоподобным хохотом. «Какой весельчак», – с некоторой досадой подумал Тарасий.
– Какое я тебе дерево, малый? – чуть успокоившись спросил великан, растягивая слова и паузы меж ними. – Разве у деревьев есть… такие ноги?
Он поглядел на свои длинные ноги с корнями вместо стоп и снова расхохотался.
– Я энт, малый. Ты что, Толкиена не читал?
– Не читал. А кто это?
– Один врач. Человек, конечно, но в остальном ничего. Смешной. Про нас всяких небылиц, говорят, напридумывал, – энт подумал над своими словами и засмеялся. – А ты чего, меня испугался что ли?
– Ну… немного, – сознался сатир, чем породил очередной взрыв хохота. – Что смешного-то?
– Как же можно пугаться в Мирной роще?
– В Мирной роще? Это Мирная роща? – удивился пострел. «Вот, значит, куда я забрел». Это была граница Ватервалда и Холмистых Полей. Здесь жители этих краев встречались как друзья, чему способствовала особая магия этого места, не допускающая насилия. «Так, если отсюда взять направо и двигаться вдоль рубежа Ватервалда, то через какое-то время можно будет увидеть волшебные руины Перекрестка и погодя выйти на дорогу», – сообразил Тарасий.
– Да, малый, это Мирная роща. И я тут живу, – прогудел энт.
Вдруг из глубины рощи донесся звонкий женский голос:
– Дендрей!
Тарасий обернулся на звук. Средь дерев мелькал белый флажок.
– Мама, – с любовью прогудел энт, когда к ним подбежала длинноногая дева, чье хрупкое тело облачено было в лилейную кисейную тунику. «Нимфа», – догадался сатир.
– Дендрей, не видел ли ты своего брата? Он обещал вернуться на утро… О, вижу, у тебя новый дружок! Как же его зовут? – скороговоркой проговорила нимфа.
– Как тебя зовут, дружок? – с расстановкой спросил энт, низко склонившись над сатиром.
– Тарасий, – шепнул тот.
– Хорошо, поиграйте, пока я готовлю завтрак, – заключила нимфа. – Так значит, ты не видал еще брата, Дендрей? Жаль, папа очень не любит, когда кто-то опаздывает к завтраку.
С этими словами она повернулся и легко заскакала куда-то прочь, но Тарасий окликнул ее:
– Простите!
– Что такое?
– Простите, но что вы делаете здесь сейчас? Вы же нимфа, а все нимфы ушли в Поучительный Поход, разве не так?
– Выходит, что не так. Видишь ли… Тарасий, да? Я – гамадриада, нимфа одного дерева. Мы, гамадриады, рождаемся вместе с одним деревом, живем всегда вблизи него и вместе с ним умираем. Можно сказать, что мы замужем за ними.
– О, – протянул Тарасий, и в этот момент на тонкое его плечо опустилась чья-то тяжелая, но мягкая длань.
– Что это ты тут делаешь, пострел? – раздался знакомый голос за спиной. Это был сэр Майкл Скотт из Балвери. Шотландец нахмурил брови и сурово навис над мальчиком, склонив к нему голову, неприкрытую капюшоном, заложив руки за спину:
– Не след тебе здесь ошиваться, пострел. Местность чужая, а ты без родителей. Пойди лучше к нашим, они там же, под ясенем, что на поляне растет. Это отсюда чуть на север взять надо и прямо держись. Друзья мои там, надо думать продолжительно засидятся, отходить будут после вчерашнего… Но ты, этого… поторопись, на всякий случай.
Тарасий слушал его вполуха. Взгляд его блуждая где-то в области живота сэра Майкла (стояли ведь они вплотную и о разнице в росте опять же необходимо помнить), вновь натолкнулся на выглядывающий из-под полы атласной мантии увесистый фолиант. Любопытные озорные глазки пробежались по мудреным словам, вызолоченным на зеленой мятой корке колдовской книги: «С.И. ОЖЕГОВ и Н.Ю. ШВЕДОВА ТОЛКОВЫЙ СЛОВАРЬ РУССКОГО ЯЗЫКА». Майкл Скотт, смущенно зарумянившись, запахнул мантию. «Магия – вещь непонятная и для малолетних сатиров совершенно непостижимая», – слегка недоумевая, решил про себя Тарасий.
– Сынок, зачем же ты прогоняешь нового друга Дендрея? – вклинилась гамадриада. – Может быть, мы все вместе позавтракаем?
– Э… Мама, знаешь, я не голоден. Да и сатиру уже пора.
– Ну, вот он всегда так! – обратилась нимфа к Тарасию, возмущенно всплеснув руками. – Совсем не кушает! Только бутерброды с сыром да кофе! Папа опять расстроится.
– А вот и папа… – прошелестел свысока Дендрей. Его веселость как ветром сдуло. Из глубины рощи слышались мерные тяжелые шаги, и над прочими деревьями показался огромный силуэт старого клена. Дети часто спорят, чей папа сильнее, чей больше. Только, думается, мало кто решился бы вступить с Дендреем в подобный спор…
– Что это ты испугался, сынок? – подозрительно поглядела на Дендрея мама.
– Вовсе нет… – трепеща листвой ответил тот.
– Ты ведь сделал то, о чем просил тебя папа? – строго спросила нимфа.
Медленно приближалось гулкое ворчание старого энта.
– Да, сделал… Я думал, ему понравится… Он ведь сам сказал: «прибей на любое дерево повыше, чтоб видно было сразу…».
Сатир осторожно потянул сэра Майкла за полу плаща:
– Что случилось-то?
– Я, кажется, начинаю понимать… Отец давно хотел, чтобы здесь, в его доме, была красивая табличка, извещающая путников о том, что они вступают в Мирную рощу…
В этот миг папа-клен вышел из-за деревьев, и Тарасий тотчас увидел табличку, о которой говорил шотландский маг. Она действительно была красива, и извещала именно о том, что нужно. Да и прибита была достаточно высоко…
Прямо на толстом стволе, который служил древнему энту туловищем.
Дендрей некоторое время вглядывался в гневное лицо своего отца, а потом медленно развернулся и так же медленно, как только и могут энты, «бросился наутек». Старый энт, огромный, разлапистый клен с бугристым поросшим седым мхом лицом, прошествовал за ним, размахивая длинными узловатыми руками-ветками.
– Это теперь надолго, – задумчиво протянул сэр Майкл Скотт. – Пока их поймаешь, пока образумишь, успокоишь, пока они тебя заметят…
* * *
Вскоре Тарасий уже пробирался сквозь кленовые строи на солнечный свет, оставив чудаковатую семью позади. А впереди слышались беззаботные тонкие голоса, шум беготни, в веселой скачке носились стройные тени, витал в воздухе чуть ощутимый душистый аромат табака.
Ночью на этих лугах резвились какаморы, завороженно радуясь луне и полету зажженных веток. Теперь здесь вовсю разыгрались иные существа. Человечьего роста в красных шелковых шапочках с торчащими из-под них острыми ушками, ни на секунду не вынимали они изо рта курительной трубки, отчего и носили соответствующее прозвище – пыхтуны. Известно, что эти молодчики-эльфы любят ухаживать за девушками, когда те пасут коров или овец в уединенных долинах. Сатирчику еще не доводилось видывать их, так как обитают они вне Ватервалда, на Холмистых Полях.
Рассыпавшись по лугу пыхтуны лихо пинали друг другу большой поблескивающий золотом мяч или подкидывали его руками. А некоторые сорванцы удивительным образом прыгали за ним ввысь и ловили прямо на лету. Мяч сиял будто второе солнце, перелетая от одного пыхтуна к следующему, на миг лишь задерживаясь, застывая на свежем голубом полотне небосвода. Тарасий залюбовался бликующим причудливым танцем его передвижений по воздуху, да и на ловкость, складность, быстроту веселых эльфов любо-дорого было поглядеть. Походили они на стайку котов, раззадоренных легкой добычей, превративших охоту в упоительную нескончаемую игру. Особенным красавцем и ловчилой средь них выглядел пыхтун поменьше: золотоволосый вихрастый паренек, попыхивая трубочкой, взмывал вверх выше всех, вертелся в воздухе пронырливой лаской, скакал, едва касаясь земли, будто она жгла ему ноги как раскаленная сковорода.
И Тарасий долго наблюдал за этими игрищами, выделяя невысокого стройного пыхтунчика, который выделывал самые невообразимые трюки, то и дело сбивая своих друзей с ног. В один из таких моментов сатир зааплодировал и крикнул, в точности повторяя неудачливый (впрочем, сатирам неизвестный) пример ирландца Шамаса-а-Снейда, что проживал со своей матушкой и коровенкой близ волшебного озера Лохлейг :
– Браво, мой маленький игрок!
И тотчас же получил промеж рогов мячом, да столь увесисто, что не устоял и сел в траве. От неожиданности он даже промолвить ничего не сумел, в отличие от упомянутого Шамаса, разразившегося в аналогичном случае отборной витиеватой бранью, которую составители и переводчики (люди весьма интеллигентные и стыдливые) традиционно заменяют многозначительной фразой: «Тысяча проклятий!».
Но забудем о бедняке Шамасе, ведь шкодливые фейри никуда не испарились от ошеломленного взора Тарасия и не угнали его коровенку, да и коровы-то никакой у него не было.
Золотой сверкающий мяч отскочил далеко в сторону.
– За что это? – спросил сатирчик обиженно. Ему ответил плещущий студеными ручейками смех пыхтунов. Вот уж кто точно не смог бы ответить на досадливый вопрос «за что?», так это они, проводящие свою вечность в любви и озорстве. Тарасий поднялся на ноги, держа ладонь на месте недавнего удара, хоть больно и не было. «Маленький игрок» сложил руки на груди и довольно ухмылялся, глядя на него. Насупившись сатир побрел между них через наводненный солнечным сиянием луг к исполинским деревам леса и родной утешительной тени под их кронами.
На полпути, миновав уже компанию, взглядами его провожающую, он на миг обернулся, глянул на пыхтунчика и коротко выкрикнул:
– Ну ты и балбес! – улыбка метнулась на его губы, в глазах блеснули искорки. А спустя миг Тарасий вновь повернулся лицом к лесу, спустя этот миг он к лесу бежал…
* * *
Древесные титаны встретили его густым приветственным шепотом листвы, сочные тихие краски успокоили глаз. Тарасий обошел кустистые заросли репейника, перелез через поваленное дерево, взобрался на холм, все дальше углубляясь в чащобу. Идти было легко, он чувствовал себя напившимся сил после ночи, проведенной в Мирной роще. Он чувствовал себя дома.
«Ну что ж, все не так уж скверно, как казалось совсем недавно. Лесная ведьма вряд ли намеревалась оставить меня немым навечно, поэтому нестрашно, если она узнает, что я уже расколдован. С русалками как-нибудь само собой утрясется. Отец вернется к закату и наверняка закатит головомойку, но и этому я буду сейчас только рад. А до вечера можно провести время и с веселыми пьянчугами. Карлик поури не тронет меня днем».
Впрочем, думал он так лишь потому, что многого не знал. Как раз в этот миг зловредный автор старательно, со всем тщанием свивал впереди него ловчую сеть нескольких не вполне приятных сюрпризов…
И вот показался уже впереди просвет, мальчонка-сатир выскочил на полянку, и под ясенем лежали, сидели, стояли верные друзья, пришедшие сюда из разных стран и мест, из разных саг и легенд. Громадный огр бродил вкруг ясеня с большим опухшим лицом, мало что соображая, но явно страдая похмельем. Зловещий поури с зубастой улыбкой помешивал деревянной ложкой какое-то аморфное варево в котелке, подвешенном над новым костерком. Джек Догерти сидел на земле, прислонившись затылком к стволу дерева, и о чем-то раздумывал, разглядывая мир мутными голубыми глазами. Мальчик-с-пальчик Том, завернувшись в чистый носовой платок, покойно спал у него на раскрытой мозолистой ладони.
– Привет всем, – поздоровался Тарасий, подойдя ближе. Карлик оторвался от своей парящей каши, поглядел на него хищным жадным взглядом и двусмысленно заявил:
– Завтрак готов.
Рыбак кивнул и улыбнулся сатирчику, жестом свободной руки пригласив сесть рядом. Настороженно обойдя жутковатого повара Тарасий опустился по правую руку от Догерти:
– А где та красивая птица, что была вчера с вами?
– Феникс? – ирландец указал кивком на место прежнего костра и холмик белого-белого пепла. – Как проснулась, тотчас потребовала, чтобы ее сожгли. Ну и сгорела, не выдержав тягот страждущей плоти.
Комок набежал к горлу сатира.
– Ей-то хорошо. Через три дня возродится новой, молодой, здоровой. А нам, понимаешь, похмельем еще мучиться.
Сатир облегченно сглотнул и показал на великана-людоеда, не находящего себе места:
– А с этим что?
– Да это все старина Майкл. Ушел на самой заре, пока все спали. Вот огр и думает, вспоминает мучительно, а не съел ли он друга по пьяному делу...
Малыш Томми заворочался под носовым платочком, что-то несвязно бормоча:
– Джек... Джек – победитель великанов... Я помню тебя...
Догерти вздохнул и погладил его осторожно кончиком пальца:
– Спи, спи, дружище. Что за несуразица тебе снится! Ну, какой из меня победитель великанов… Я – скромный безобидный рыбак из графства Клэр, что в королевстве Эйре , и в жизни никого не обидел.
Вот тогда Тарасий впервые и посмотрел на ирландца искоса, с подозрением, заронившимся в иззелена-синей глубине глаз.
* * *
Солнечная лепешка томно жарилась на небе. Пыхтуны с гиканьем и остротами продолжали игру в мяч. О малолетнем чужаке-сатире, убежавшем в лес, о шутке, что была над ним сыграна, об оскорблении, которое тот попытался нанести, они и думать забыли. Они были озорники, эти эльфы, но не злопамятны, это точно.
Ловкач, что засветил сатирчику промеж рогов, смеялся громче прочих, и смех его звенел, дрожал в летнем воздухе, скакал над лугами, плыл, повторяя изгибы зеленых холмов, вторил самому себе под лазоревым небом. Этакий смех не услышишь ухом. Так смеется сама природа, древний полный прекрасной мифической жизни мир.
Бац! Золотистый мяч, вращаясь и блистая, взлетает от сильного пинка пыхтунчика. И перелетает через головы остальных игроков, скачет по траве в сторону высоких деревьев. Невысокий пыхтун упирает кулачки в бока, довольный своим ударом. Друзья же хохочут и махают ему руками, показывая, чтобы он сам бежал за удаляющимся мячом. Благодушно сверкает солнце, и пыхтунчик идет к границе Холмистых Полей и Ватервалда. Мяч прыгнул в сумрак леса и скрылся, пыхтуны изнемогают от разбирающего их хохота. Пыхтунчик проходит мимо них, слабо отшучиваясь. Довольная улыбка не сходит с его красивого заостренного личика. Они не умеют всерьез обижаться друг на друга.
Волшебный смех, доброе солнце остаются позади, лесная тень накрывает пыхтунчика будто мешком. Он вздрагивает и оглядывается. Невдалеке в ярких лучах стоят его собратья, жестами и веселыми криками подгоняя его. Все хорошо, просто чуть странно оказаться одному впервые в чужих владениях… Из чащи доносится вольная, при том словно бы и покойная, негромкая песня птиц. Пыхтунчик переступает медленно, не понимая еще, что настороженно крадется. Взор прыгает из стороны в сторону, выискивая затерявшийся мяч. Нет ничего плохого в том, что он, молодой пыхтун, находится здесь, нет закона, запрещающего обитателю Холмистых Полей быть в землях Ватервалда. Но пыхтунчик все равно чувствует себя весьма неуютно, после каждого шага раздумывая, а не броситься ли наутек. И вдруг он видит свою пропажу в семи шагах от себя.
Мяч перекатывался сам собою то чуть-чуть влево, то настолько же вправо.
«Решил со мной поиграть!» – раззадорился пыхтунчик и прыгнул вперед. Золотой шар скакнул вправо, паренек кувыркнулся и последовал за ним. То, что мячик способен сам играть с ним, не удивило пыхтуна; мало, что может удивить тебя, когда сам факт твоего существования – сказка. И он, усмехаясь, с возбужденным огнем в глазах, бежал за беспрестанно меняющим направления юрким беглецом. Влево, чтоб об дерево с размаху головой, но пыхтун ловок и быстр. Подскок вверх, прыжок за ним, впустую. Вправо, отскочил от ветки, опять влево. Вниз, в овражек, к поганкам. Уже снова наверху, нетерпеливо крутится на месте. И часто стучит небольшое раскаленное сердце, и дыхание выскальзывает из уст с трепетом охотничьего запала…
Как-то незаметно мяч и пыхтун оказались перед разросшимся вширь и ввысь кустом репейника, и гонка вмиг остановилась. Отчего? Пушистый длинный хвост русого волоса юркнул у пыхтунчика из-под ног и скрылся под кустарником. Лишь теперь паренек обнаружил, что в густом репейнике невысоко над землей продавлено что-то вроде широкой норы, он даже смог бы без особого труда протиснуться в нее, если бы не побоялся колючек, и если бы ему захотелось… Пыхтун встал на корточки и заглянул внутрь – в нос впился сильный неприятный сивушный запах. Он было отстранился из-за этой вони, но тут в зеленоватом сумраке норы блеснули два глаза – водянисто-голубые, налитые глупой злобой и кровью.
– Ты кто? – вопросил гневный хрип из полумрака, в ноздри как два пальца с силой вошла новая волна перегарного зловония. Парнишка успел заметить что-то большое вокруг глаз с гневным жидким взглядом, что-то напоминающее пышную русую с застрявшими репьями шерсть… Заметил и перепугавшись вскочил на ноги. Судя по всему, мяч тоже испугался, потому что сам собой прыгнул к пыхтуну на руки.
– Нет уж, не убежишь! – ревело чудище из глубины куста. – Знаю я, кто ты такой!.. Ты – дворник! Ух, как же я ненавижу ваше подлое дворничье племя! Сейчас я с тобой за все рассчитаюсь…
Что-то схватило пыхтунчика за лодыжку. Он даже не сумел разглядеть, что именно, потому как это что-то стиснуло жестко его ногу и с невероятной силой рвануло на себя. Пыхтун упал на спину, от неожиданности выпустив из уст курительную трубку и мячик – из рук; мохнатый монстр протащил жертву по траве и втянул в лаз в кусте репейника. Оттуда послышались тонкие зажатые писки о помощи, шум борьбы, неразборчивая хриплая брань.
Золотой мяч уже не блистая, не играясь, лежал, забытый, в стороне от колючего куста, где его и обнаружила спустя какое-то время поисковая партия пыхтунов. Последние были потрясены ужасом увиденного…
* * *
Из темноты чащи неслись странные звуки. Кто-то огромный неуклюжий продирался сквозь лес: оглушительно трещали сплетшиеся ветки, рассержено качались деревья. Шум выскочил на просторную полянку, теряя силу, и снова нырнул в плотные ряды древ, чтобы среди них и увязнуть. Но источник шума близился, потому и звук становился все громче. Друзья обернулись в ту сторону, ожидая незваного гостя.
Догерти принюхался и сощурил глаза:
– Из леса идет запах сырости, вонь гнилых водорослей.
Что-то обдумав он наклонился к оттопыренному ушку сатира и шепнул:
– Тебе нужно спрятаться. Укройся покуда за нашим ясенем. Уж он не выдаст.
Тарасий поглядел на него с недоумением, потом опаской. В конце концов, просто со страхом. Джек слегка подтолкнул его, поторапливая, и сатир покорно схоронился, присев за стволом дерева.
– Кто же это такой неловкий ломится…
– И ведь прицельно к нам прет, – в тощей длинной руке настороженного поури появился большой мясницкий тесак.
Огр промолчал, но грозно нахмурился, глядя в сторону треска и шума. Квадратные кулачищи стиснулись с такой силой, что по плотности не уступили бы сейчас камню.
Тарасий дрожал мелкой дрожью, накрыв затылок ладонями, стиснув голову локтями.
Один только Томми мирно, по-детски улыбался сквозь сон…
Меж стволами дерев возник темный неразборчивый силуэт, а потом на забрызганную солнечными лучами поляну вывалилось чудовище. Небольшое в размерах: меньше великана-огра, массивнее рыбака Догерти. Вид его был омерзителен. Длинная свалявшаяся шерсть покрывала широкое обезьянье тулово, дюжие напружиненные конечности прижимали его ближе к земле. Голова была скорее песьей, с немалой клыкастой пастью, налитыми кровью глазищами, короткими острыми рогами. Сзади продолжая хребет в воздухе вился широкий и длинный хвост с когтистой лапой на конце. В ноздри друзей забивался мозглый гнилой смрад, которым пропиталась шерсть зверя. Он по-лошадиному всхрапывал, по-собачьи рычал, истекая слюной, блестящей на крупных стиснутых клыках, на черных деснах и отвисающих складчатых губах.
– Это Агуицотль! – тонкий голос долетел из чащи. Товарищи принялись озирать окрестность, а за голосом уже примчался и его миниатюрный хозяин. Не монстр, но телосложения тоже дивного. Бес с головой-кругляшом, рожками, свиным пятачком, росточком с ребенка, с ногами человечьими, тонкими, но пятками гусиными. Весь одетый серой шерсткой, украшенный ослиным хвостиком на заду и крылышками на лопатках – утиными.
– Это Агуицотль! И его нет нужды бояться! – добавил звонко чертенок, пританцовывая рядом с чудовищем. Полупес-полуобезьяна поглядел на него с неудовольствием и тоже подал голос, который был, надо сказать, сиплый, протяжный и словно бы жалобный:
– А вот я сейчас тебе покажу, кого нет нужды бояться!
Хвост Агуицотля стремительно изогнулся, страшная пятерня с длинными загнутыми когтями метнулась к нечистому. Тот отскочил в сторону, перемахнул сажень в прыжке, помогая себе крыльями, и усмехнулся:
– Твои грязные приемы только по вечерам на прохожих работают! Представляете этот плут день-деньской сидит на дне своего темного омута, а как сумерки, как прохожий какой, лучше девушка глупенькая, так и запевает свою старую песенку…
– Замолкни! – когтистая лапа вновь мелькнула в воздухе, пытаясь поймать черта.
– Ну уж нет! Я поведаю всем, как ты воешь, бормочешь, сипишь как будто сквозь слезу, умоляя о помощи. Ну, а когда иной дурак подойдет ближе, ты хватаешь его за щиколотку своей лапой! Тащишь на дно! И пожираешь! Как не стыдно! Как неоригинально! А ведь такой пост некогда занимал …
– Сам-то ты кто, пустобрех? – не опуская старого иззубренного тесака, прошипел поури.
– О, это тоже не секрет! Звать меня Анчутка, бес я, нечистая сила .
– Это и без того ясно. Что вам обоим здесь, вдали от воды, надо? – Догерти глядел на пришельцев сквозь прищур.
– Не будь с нами груб, человек! – прорычал Агуицотль, хвост с лапой извивался подобно толстой тропической змее. Огр-великан отступил ближе к ясеню: он хоть и сжимал свои кулачищи, но было заметно, как он перетрусил, завидев хвостатое мерзопакостное существо.
– Я не желал оскорбить тебя. Я всего лишь встревожен. Когда водяные покидают свою стихию, не стоит ждать добра и сухопутным тварям, – ирландец обворожительно улыбнулся, разводя руками.
Чудовище, похоже, осталось довольным. Пляска хвоста улеглась.
Анчутка усмехнулся с хитрым огоньком в глазах и хотел что-то сказать, но партнер перебил его.
– Мы ищем сорванца из племени сатиров, – подняв морду вверх, гордо пролаял обезьяна-пес.
– Но сатиры ушли. А с ними и кентавры, и чудесные нимфы, – спеша поддержать разговор заметил Джек.
– Этот остался, чтобы немного позабавиться. У Водяного зуб на сатира, говорит, тот ему водичку в Пруду испоганил. По мне так, нормальная водица, даже пить можно. Короче, нам нужно отыскать негодника.
– Водяной приказал тебе? – лилейным удивленным голосом вопросил улыбчивый рыбак из Клэр.
– Нет! – рявкнул в бешенстве Агуицотль. – Он… Попросил! Попросил!..
«Ну, а ты просто не имел права отказаться. К тому же, так, наверное, хотелось выбраться из своего проклятого омута хоть на денек. Ты ведь долго там сидишь. Совсем отвык ходить по земле», – думал про себя искомый сатир, прижимаясь к гладкой ясеневой коре.
– Что ж, не знаю даже, чем мы могли бы помочь вам в вашем поиске. Возможно, разделите с нами трапезу?
Некрасивое угловатое лицо поури еще более обезобразила широкая острозубая улыбка.
Анчутка и Агуицотль сначала с сомнением поглядели на повара, на его тесак, потом подозрительно покосились на побулькивающую бесцветную кашу в котелке над затухающим костерком. И помотали головами.
– Тогда чем же…
– Значит, ты не видел сатира? – спросил напрямик бесенок.
– Откуда ж я знаю. Тут по ночам всякие шастают, и не разберешь, кто сатир, а кто, к примеру, бывший император. К тому же мы с товарищами вчера немного перебрали с неразбавленным вином…
– Это известный сатир. Сын Пана, – вставил Агуицотль и получил уничижительный взгляд водяного чертенка.
– Думаешь, мы у всякого путника родословную выспрашиваем?
Анчутка повернулся к компаньону:
– Нужно спешить. Они – ничего не знают, – и тихо добавил. – Или не скажут…
– Отчего ж не знаем? – встрепенулся Догерти, сообразив, в какую сторону двинуться охотники на сатирчика. – Вот у меня уже и теория есть.
– Какая такая теория? – удивился черт и подлетел ближе. Агуицотль скептически отнесся к новому слову, только нахмурился.
– Теория о том, куда мог бы не пойти шкодливый сатир, противник чистой воды, сын Пана, – горделиво продекламировал Джек.
– О, Антипка Беспятый! Какое нам дело до того, куда он не пошел!
– Как же, как же! Если узнать все места, где сатира нет, станет ясно, где он есть!
– Ну, и где же его, по-твоему, нет? – устало протянул Анчутик.
Догерти склонил голову, сунув кулак под подбородок. Задумался.
– Мы к вечеру вас найдем, чтоб узнать, до чего ты додумался. А пока… – бес поглядел на недоумевающего Агуицотля, – нам нужно идти.
Но ирландец вскинулся, просияв довольной улыбкой:
– Знаю! Если отсюда взять на север, вскоре будет Смородина, река с бурным течением, ледяной водой, – он говорил так громко, куда-то вверх, странно откинув голову. – За ней мимо Круглой луговины в двух милях отсюда обитают Лемезинды. Таинственные крылатые кошки. Про них говорят, что они мудры, что им открыты мистические знания и известны загадочные механизмы мироздания. Госпожа их знает все на свете, может ответить на любой вопрос, это уж точно. Да только кто поймет ее ответ!
– Ну и что? – потерял терпение Анчутка.
– Так сатира там нет! Туда-то он точно не пойдет! А если и пойдет, не сможет перебраться через Смородину! А если бы и перебрался, единороги, что на Круглой луговине жительствуют, уж очень не любят праздношатающихся малышей, он не проскочит мимо них без объяснений! А если и проскочит, то Лемезинды не станут с ним говорить – слишком уж они своенравны!
– А если и станут… – продолжил за него Анчут.
– А не станут. Ни с кем они не разговаривают. Жалко им своих секретов. Какая цена всезнанию, если с каждым им делиться? Уж это кошки понимают.
«Джек рассказал про Лемезиндов, чтобы я услышал. Он говорит, чтобы я шел туда. Просто сбивает их с толку», – Тарасий неспешно, стараясь шуметь поменьше, пополз задом наперед. Он не оглядывался, боясь оторвать взгляд от раскидистого ясеня, за которым все слышались голоса.
– Хорошо. За реку к Лемезиндам он не пошел. Постановили, – в разговор вмешался хмурый обезьяна-пес. – Куда еще он не пошел?
– Ну, пока это единственная версия, – ирландец снова развел руками. – С другой стороны, сатир может находиться абсолютно в любом месте, в любой точке Вселенной! Он вариативно размазан в пространстве… Это мне сэр Майкл Скотт однажды объяснял, но я плохо понял, кто кого размазывает и за что…
Тут сатирчик уже перестал разбирать речь говоривших. Беседа отдалилась настолько, что слова слились в мутную тихую кашицу. Постепенно растекались, смазывались интонации, голоса стали одним неузнаваемым безликим шорохом… Из-за спины сверху надвинулась чья-то тень, зашелестели чьи-то одежды, и Тарасий, не успев ни сообразить ничего, ни испугаться, во что-то уперся хвостиком и тем, на что этот хвостик крепился. Кто-то тяжело вздохнул над ним, и тут уж волосы на круглой голове у сатира зашевелились и встали дыбом. «Конец», – подумал Тарасий обреченно и обернулся, ожидая увидеть над собой фигуру в плаще с клинком в занесенной для единственного палаческого удара руке, но…
Никого там не было. Лес ловил и прятал в своих тайниках золотую пыль лучей солнца. Шумела листва. Стонали глухо стволы великанских деревьев, слегка покачиваясь под своим весом. К одному из этих исполинов мальчуган как раз и прижался своим задом…
Он скоро пришел в себя, и ничто не мешало ему заползти под прикрытие леса, подняться на козлиные свои ноги и углубиться в чащобу вскачь.
* * *
«Лемезинды… Лемезинды… Лемезинды…
Джек хотел, чтобы я пошел к ним. Значит, думал, что они могут мне помочь. Чем же? Владычица может ответить на любой вопрос. То есть надо просто сформулировать его! Например, что делать случайно брошенному сатиру, на которого охотятся водяные чудища? А то ведь начинает попахивать настоящими неприятностями…
Жаль, позавтракать так и не успел».
Скакали расстояния, травы летели, пни. Кроны дерев охраняли изумрудный сумрак. Невысокий сатирчик ловко прыгал через бурелом, прорезывал заросли муравы. Ветерок оглаживал его короткие пепельные волосы, в груди трепетало молодое сказочное сердце. Выверенное дыхание не сбивалось.
Забрезжил впереди игривый блеск – стремительное волнистое движение Смородины. Тарасий вылетел на травянистый берег и обомлел. Не то чтоб река была очень уж широкой… Но течение – под бурными перекатами воды (ледяной, кстати, воды!) не видно было дна.
А еще на берегу шагах в сорока правее гарцевал на месте молодой гиппогриф. Он что-то неразборчиво клекотал, то ли в гневе, то ли в страхе. Топтался, взбрыкивал, бил воздух тяжелыми копытами. «Что с ним?», – Тарасий двинулся к разбушевавшемуся гиппогрифу, не подумав даже, что тот может быть опасен. Трава здесь росла очень уж высокая – по грудь, а то и по подбородок малышу. Сатир шел медленно, рассекая шелковистую поросль. Под копытцами влажно хлюпало. Впереди слышался тревожный клекот гиппогрифа. «Может, ты потерялся? Где твой папа?», – мысленно соболезновал Тарасий. А взобравшись на кочку увидал, как в траве у ног гиппогрифа мелькает что-то золотистое, будто русая голова… «Кто там, а? Кто так тебя напугал?». Но узнать это тотчас сатиру было не суждено. Гиппогриф развернулся к существу в траве своим мощным крупом и с силой лягнул… Послышался глухой мягкий звук удара, вскрик, и что-то, размахивая короткими ручками и ножками, непотребно бранясь, полетело по широкой дуге… прямо через реку. И плюхнулось на противоположном берегу.
Меж тем Тарасий уже оказался перед гиппогрифом и наконец-то испугался: «Сейчас и меня как лягнет! Чего я бежал, спрашивается? Чем я мог бы помочь такой громадине?». Сын грифона и кобылы возвышался над крохой-сатирчиком, глядя на него острыми птичьими глазами. Большой кривой клюв приоткрылся, гиппогриф что-то вопросительно проклекотал, склонил орлиную голову. «А вот возьмет и клюнет по голове!». Но гиппогриф, судя по всему, увидел в сатире друга… или игрушку. Он стремительно подхватил клювом мальчишку за ногу, перевернул вверх тормашками и бросил себе на спину. Воздух завибрировал от ликующего птичьего голоса. Широкие крылья расправились, упруго взмахнули, рывком оторвали крупное тело от земли…
Тарасий лежал поперек лошадиной спины, намертво вцепившись руками в длинные перья, заменявшие гиппогрифу гриву. Он слышал только шум ветра, бьющегося под огромными крылами. А когда набрался храбрости, чтобы открыть глаза… увидал под собой внизу подернутый дымкой расстояния синеватый Ватервалд, тонкий изгиб темно кубового (реку Смородину). Заверещал, судорожно сжался, зажмурился.
* * *
– …Пожалуйста, пониже! Лети пониже! У меня голова кружится! – сатир беспрестанно завывал, стараясь сесть на холке гиппогрифа. Голова и вправду кружилась, мальчишку даже подташнивало. К счастью от истошных завываний, кажется, был толк. Орел-конь заложив широкий вираж снижался по спирали. Тарасий осторожно глянув вниз, различил в сплошном одеяле из верхушек деревьев овальное пятно тумана. Что-то передвигалось там в белесой пене… «Круглая луговина! Обиталище единорогов!», – смекнул сатир. – Не попасться бы им на глаза». В то время, как Ватервалд жил во сне, за сохранением порядка и мира в лесу следили горделивые единороги. И следить-то следили, только непредвзятого мнения от них было не дождаться. Любое нарушение спокойствия вызывало в них гнев (быть может, оттого, что просто не любили они отрываться от мирного пощипывания сладкой сочной травки, тихих бесед между собой и редких игр), и кары ожидать мог в то время любой подвернувшийся под копыто…
Гиппогриф вновь пролетал над поляной с волшебным туманом, и Тарасий услыхал знакомые крики. Кто-то хрипло и отрывисто чертыхался под ними. Любопытный сатир свесился вниз, разглядел единорогов, неторопливо переступающих вкруг поляны… А меж ними носилось то в одну сторону, то в другую что-то косматое. Можно было подумать, что это короткий сноп сена, только оно ведь кричало. «Каждый, кто с копытами, норовит тебя лягнуть, несчастное ты существо», – мысленно пособолезновал Тарасий. Он и не догадался тогда, какую услугу оказал ему этот знакомый незнакомец, нечаянно отвлекши своей персоной внимание стражей леса. Меж тем полет пора было оканчивать, покуда гиппогриф не решил улететь куда-нибудь подальше или повыше.
– Спасибо и до свидания! – выкрикнул Тарасий и прыгнул в сторону ближайшей макушки дерева. Он не боялся расшибиться об ствол или напороться на ветвь. Сатирам всегда везет.
* * *
Треск веток… Недовольный шелест листвы… Скрежет коры… Тарасий слетел по извилистой стволине, бухнулся оземь и тотчас вскочил. Его обуяло небывалое воодушевление. Какой бы ни была цель (полезной, понятной или нет), но достигать ее всегда приятно. А сейчас его цель оказалась неожиданно близко. И все препятствия, коими пугал Джек Догерти, благополучно миновали.
До острых ушек сатира доносились звуки с Круглой луговины: конский храп, надменное ржание, приглушенный перестук копыт, чья-то неразборчивая брань… Сориентировавшись мальчуган поспешил убраться подальше отсюда. И поближе к Лемезиндам.
* * *
Первым признаком того, что он дошел, было незаметно возникшее ощущение пристального взгляда. Мальчуган закрутил головой, но никого не заметил. Кошки умели прятать свой облик от любопытных глаз. Тарасий не останавливался, но пошел медленнее. В шаге справа и слева деревья росли теперь чересчур густо, чтобы разглядеть что-нибудь за ними. Ветви, стволы дерев завивались словно могучие циклопические змеи. На коре кое-где виднелись длинные борозды от когтей… Идти возможно было лишь напрямик, и сатир шел. В вышине веток мелькнул пушистый хвост, сквозь листья блеснул изумрудный внимательный глаз с узкой щелочкой зрачка, над головой пронеслась тень расправленных крыл… Или чудится? Сатирчик оступился и задрожал. Кошки не только прекрасно прячутся, они еще любят поиграть с беспомощной мелкой живность, прежде чем полакомиться ею. «Ну, не съедят же они меня в самом деле», – старался ободрить себя Тарасий. Он уже уверился, что за ним наблюдает дюжина Лемезиндов, переступая по деревьям на мягких лапах, на машистых крыльях перелетая по воздуху.
– Я пришел, чтоб поговорить с вами! – Тарасий не выдержал. – Чтоб попросить вашей помощи! Покажитесь! Прошу вас! Вы ведь понимаете меня! Вы ведь умнее гиппогрифов! Покажитесь!
Он возвысил голос, кружил на месте, оглядываясь по сторонам. Никто не отвечал ему. Только взор ледяного кошачьего любопытства. И Тарасий с досады хлопнулся задом на траву:
– Ну что ж, не хотите отвечать – не надо! Только я никуда не уйду!
Он насупился, нижняя губа предательски задрожала. Сейчас бы состроить жалостливую физиономию «ala обиженный всеми кроха-сатир», широко раскрыть глазки, похлопать ресницами и все такое, да только кто знает, в какой стороне наблюдатели?.. «Оказывается, все не так просто, как казалось недавно. Совсем все непросто». Он поднял свои чудесные сине-зеленые глазки вверх и… увидел Лемезинда. Большая дикая кошка лежала, растянувшись на толстой ветке, и лениво следила за мучениями Тарасия. Казалось, она не меняла позы уже целую вечность, но лишь секунду назад на той ветви никого и ничего не было. «А может, это тебе только мерещилось? Может, они хотели, чтобы ты так думал?». Лемезинд глядел на него сквозь полузакрытые веки, и глаза у него были человеческие серые… Тарасий открыл было рот, но не смог издать ни звука, будто вернулось заклятье Бакуларии. Только это была обыкновенная оторопь. А вокруг с высоких деревьев на него смотрели дивные кошки. Они были очень красивы: сильные стройные тела, лоснящаяся иссиня-черная или золотисто-рыжая шерсть, на спине сложены большие широкие крылья, чуть трепещет кисточка на конце львиного хвоста… «Я ведь ни разу не слышал о том, как они выглядят. Крылаты – и все. Вот, значит, как мало тех, кто на самом деле их видел! Тех, кому они позволили себя увидеть».
Рядом послышался детский девчачий голосок:
– Ну что? Ну куда ты меня тащишь? Не можешь объяснить что ли… Я книжку не дочитала! Представляешь, там тоже коты ученые есть…
Тарасий оглянулся, вздрогнув от неожиданности. К нему направлялась девочка лет семи, одна рука зажимала подмышкой потрепанную книгу, другая была в зубах у ведущего ее рыжего Лемезинда с рысьими кисточками на ушах. У нее было овальное бледное личико, посыпанное хлебной крошкой веснушек. Серые глаза игриво блестели, а нижняя узкая бескровно-розовая губа обиженно сжалась. Длинные русые волосы повязаны были зеленой полупрозрачной лентой и шелковым шлейфом спускались до самых колен. Облачена девочка была в воздушное одеяние зеленой ткани с зеленой же юбочкой (только кайма у той была белая). По земле она шлепала босиком.
– Это то, что ты мне хотел показать? – девчурка уставилась на сатира. Лемезинд выплюнул ее руку:
– Помоги мальчишке, он так кричит, что у меня начались мигрени. Знаешь ведь, у меня музыкальный слух, и неблагозвучный шум очень расстраивает меня.
– Ты знаешь сказки? – обратилась девочка к Тарасию. Все смешалось в голове мальчугана, и все слова попрятались. Он натужился и покраснел, но так ничего и не сказал.
– Он же немой. А ты говоришь «кричит»…
– Отойди подальше, и опять кричать начнет. Я таких знаю, – Лемезинд грозно посмотрел на сатира. – Отвечай, не медля, когда с тобой беседует Госпожа Лемезиндов!
– Ну, что ты хочешь мне сказать? – малолетняя Госпожа умилительно улыбнулась.
– У тебя… такие красивые волосы… – выдавил из себя Тарасий, поднявшись с земли.
– Ты бы знал, как тяжело их расчесывать! – девочка вновь обиженно поджала губку, но через секунду весело рассмеялась. – Так что же с тобой случилось? Ты вправду кричал?
– Я… да, кричал, но… я не знал… я не хотел… думал, что… и потом… – сатир помолчал и добавил после паузы. – Вот.
– Какой смешной! Так ты знаешь сказки? Мои Лемезинды собирают сказки, знают все известные в Ватервалде, чужестранцев просят рассказать свои сказки… А потом рассказывают их мне. Я очень люблю сказки. Расскажешь мне сказку?
– Я… не знаю сказок…
– Фу, как скучно.
– Но я сам сказка! Я ведь сатир! – Тарасий воодушевился. – Я могу рассказать тебе, что со мной произошло.
– Прекрасно! Прекрасно! Это ведь совсем новая сказка!
– Совершенно новая, Госпожа. Сначала был неудачный день или, если точнее, злополучное стечение обстоятельств. После дня наступил вечер, затем ночь со своими секретами.
– А потом?
– Потом вновь пришел день, и еще неизвестно, как он закончится. Понятно лишь то, что… все должно решиться вместе с закатом солнца.
– Расскажи! Расскажи мне эту сказку, пожалуйста!
Вмешался Лемезинд:
– Да, сатир, расскажи Госпоже свою историю, иначе тебе не поздоровиться, – из мощной лапы выползли длинные черные когти.
– Конечно же, расскажу, – ответил сатирчик и вновь уселся наземь.
* * *
Время ускользало незаметно, будто змея в высокой траве. Госпожа Лемезиндов внимательно слушала, затаив от восторга дыхание. Рыжий ее подданный улегся на землю, предоставив девочке свой мягкий бок в качестве подушки. Тарасий самозабвенно повествовал, то размахивая руками, то вскакивая и кружа на месте, то выкрикивая слова, то переходя на зловещий шепот. Лишь поняв, что рассказывает уже о том, как разговаривал с Госпожой Лемезиндов, сатир остановился и замолк. В тишине слышно стало рокочущее мурлыканье Лемезиндов, шепоток листвы. Похожий на рысь Лемезинд, приведший свою Госпожу, поднял голову с лап и раскрыл свои яркие зеленые глаза:
– Чудесная история, сатир. Переложить бы ее на ноты, вышла бы прекрасная колыбельная для наших котят. Жаль конца нет… Когда все закончится, вернись к нам и доскажи ее.
– Я приду, если смогу. Кто знает, как все закончится. Затем ведь я и шел сюда… Чтобы узнать.
– Все закончится хорошо. Это ведь добрая сказка. Что тут неясного? – удивилась Госпожа.
– Но я ничего не понимаю в этой истории… У меня такое ощущение, будто кто-то специально все подстраивает против меня.
– Знаешь, и вправду есть один кто-то. Ваши пути беспрестанно пересекаются, но вы и не знаете, как связаны между собой. Ты уже видел этого кого-то, но еще не ведаешь, как он тебе навредит. Хотя неприятности, виной которым он, уже начались.
– То есть вода в Чародейственном пруду… это он, да? Но что я ему сделал, зачем он подставляет мне подножки? Да и каким умным нужно быть, чтобы все так точно рассчитать?..
– Мудрость и глупость настолько разные, что порой их не различить.
– Я кажется, знаю, о ком ты. Говоришь, я видел его?
– Дважды.
Тарасий зажмурил один глаз, что-то припоминая, и медленно загнул два пальца на руке:
– Да, он сразу показался мне подозрительным. Да что там! Это самый подозрительный тип, которого я когда-либо встречал! Этот плащ с капюшоном, ржавый меч… Терпеть не могу таинственных незнакомцев!
– Тебе известно имя того, о ком ты говоришь.
– Да?! Я знаю незнакомца?! Кащей! Это Кащей?.. Нет?.. Но тогда это значит, что… Томми, мальчик с пальчик, говорил… Нет, этого не может быть…
– Некоторые думают, что всего того, что для нас привычно, на самом деле… не может быть! Глупыши!
– О чем ты говоришь?
– О взрослых, конечно же.
– О каких взрослых? Мой папа например не думает, что… всего того, что привычно для нас, на самом деле не может быть… Наверное…
– Я говорю совсем о других взрослых!
– Разве взрослые бывают разные?
– Ох, ты совсем еще маленький…
– Но ты же…
– Малыш, тебе пора. Сказка не может топтаться на месте. Читателям нужно действие, разве не понятно?
– Непонятно…
– Вот поэтому я Госпожа Лемезиндов, а ты просто сатирчик, которому пора в дорогу.
– Так куда мне теперь? Как укрыться от чудищ, посланных Водяным?
– Тебе нужен защитник. Ты найдешь его там, где оставил. Хотя вскоре защитников у тебя будет даже чересчур много.
– Ты сейчас о сэре Майкле?
– Шотландский маг любит путешествовать, разыскать его будет слишком трудно для тебя. Иной раз он пропадает где-то целый месяц…
– Так неужто ты имела в виду Джека? Но он же…
– Он защитит тебя, но и ты защитишь его. Запомни, в самый важный момент ты должен будешь взять все в свои руки. Теперь иди, а я вернусь к книге. Не забудь о нашем уговоре, – девочка погрозила Тарасию пальчиком и пошла прочь. Рыжая крылатая кошка, довольно жмурясь, грациозно двинулась за ней.
– Расскажи мне то стихотворение, помнишь… – шепнула Госпожа на ухо Лемезинду.
– Эй, а как же… – сатирчик хотел было окликнуть удаляющуюся пару, но осекся. Оглянулся по сторонам в поисках поддержки, но на узловатых извивах ветвей не было никого. Даже ощущение пристального взора на себе исчезло. Тарасий посмотрел вперед и увидел только точки удаляющихся фигур. А через секунду не смог разглядеть и того.
Вздохнув он побрел в противоположную сторону. Ему казалось, что слышит он низкий мурлыкающий голос:
Они жили, не зная друг друга,
Того, что им суждено,
Какая в их жизни дорога –
Не ведали двое того.
Наслаждались прохладой дождя,
Любовались ночным звездопадом,
И в мир мечтаний каждый раз уходя,
Когда нас день покидает с закатом.
В том мире гуляли по лесу,
Там, где деревья смотрят ввысь –
Грифон из золота и снега
И кошка – игривая Рысь.*
* Стихи Л.В. Порфирьевой