Часть 3. Новая цель.
- Что же мне делать?.. – повторил Орвик тихо.
- Жить, - сказал Гург, отвечая на его вопрос. – Жить, парень. Доброе утро.
Он поставил посох у выхода из пещеры и присел к костру, подкинув в него несколько веток. Огонь тут же стал с жадностью обгладывать с них кору, а потом взялся за сами ветки, и Орвик, глядя на это пиршество, вдруг почувствовал, как сильно он проголодался.
Старик тем временем уже развязал его узелок и разложил на лоскутке нехитрую снедь, приготовленную матерью Орвика: две лепешки, кусок сыра, три луковицы и несколько плодов скириса, которые Орвик очень любил.
- Ешь, - сказал шаман, отламывая кусок лепешки и передавая ее Орвику. – Тебе нужно поесть. Нам предстоит дорога, и ты должен набраться сил. Надеюсь, ты хорошо спал?..
Орвик, взяв лепешку, стал потихоньку крошить ее на пол пещеры. Взгляд его был устремлен на старика, но тот как будто не замечал этого. Выбрав луковицу покрупнее, Гург с удовольствием вонзил в нее свои удивительно хорошо сохранившиеся зубы. Потом неторопливо откусил лепешку. Он наслаждался едой, и Орвик, глядя на старика, невольно сглотнул слюну. Но есть он не мог.
- Гург, - тихо спросил он. – Кто я?.. Как мне жить без имени?.. Что со мной будет?..
Старик беспечно махнул рукой:
- Не волнуйся, об этом я позабочусь. Я говорил с богами, и они указали мне путь. Все будет хорошо. Тебе ведь скоро исполняется семнадцать. Проведем обряд – получишь имя. А пока - ешь. Скоро в путь, – и он с аппетитом принялся за сыр.
- Но до моего совершеннолетия еще целый месяц!.. – воскликнул Орвик, вскакивая. – Как мне жить?.. Я голый, Гург!.. – выкрикнул юноша, имея в виду не физическую наготу. – Я не могу так!.. Дай мне имя, ты ведь уже знаешь его, не так ли?!
Старик отчего-то смешался и отвел глаза в сторону.
- Все не так просто, парень, как ты думаешь… - пробормотал он, стряхивая крошки со своих коленей. – Все не так просто. Мне и так стоило большого труда скрыть тебя. Если я дам тебе имя сейчас… - он помолчал. – Нет. Сейчас это делать опасно, – он покачал головой.
- О чем ты, Гург? – закричал Орвик. – От кого скрыть?.. Что опасно?.. Почему ты ничего не говоришь мне?.. Что ты задумал?.. Какую игру ты ведешь?.. Может быть, тебе нужен безмолвный и послушный помощник, который пойдет туда, куда ты ему укажешь, и будет делать то, что тебе будет нужно?.. Тебе нужна марионетка, - так, Гург?.. И поэтому ты решил сотворить ее из меня, отобрав имя?!. Если это так, - у тебя ничего не получится, и тебе лучше просто убить меня: клянусь небесами, что скорее брошусь в пропасть, чем дам сделать из себя гольма!..
Он попятился от старика и встал так, чтобы их разделяло пламя костра.
- Клянусь! – Я сделаю то, что сказал, - прошептал он, исподлобья глядя на старика. – И тебе не остановить меня…
Он продолжал пятиться, но шаман опередил его, загородив выход.
- Глупый мальчишка!.. – взорвался Гург. – Я желаю тебе только добра! Иначе не стал бы тащить тебя за тридевять земель! Мы должны выждать. – И шаман почти слово в слово повторил то, что Орвик уже слышал от Мюска. - Тут уж ничего не поделаешь. – Он внезапно успокоился и уже нормальным тоном добавил, - Поверь, ты еще не готов… Надо подождать. Месяц – не такой уж большой срок. Когда придет время, я сам проведу ритуал, - обещаю тебе, сынок!..
- Ты обещаешь… - горько усмехнулся Орвик, усаживаясь на камень и подтягивая колени к груди. Он уже не знал, можно ли вообще верить чьим-либо словам, если, по утверждению Мюска, правды в них не было ни на грош. И они стоили не больше, чем лежащие сейчас на дне пропасти вещи из его котомки. - Только не говори мне, пожалуйста, что я должен ходить так целый месяц, пока мне не исполнится семнадцать!.. – юноша испуганно поднял глаза на Гурга. – В конце-концов, - а если кто-нибудь увидит меня в таком виде?..
- Насчет этого не беспокойся, - поспешил успокоить его Гург. – Если мы сделали все правильно, ты будешь недоступен ни для чьих взоров… По крайней мере, на какое-то время.
- Я что, по-твоему, так и должен разгуливать нагишом?.. Это что, тоже входит в обряд?
Старик критически оглядел Орвика и сказал:
- Ну, если обратиться к истории, - да, раньше это тоже входило в обряд…Строго говоря… - Гург прокашлялся. – Строго говоря, в обряд включается три составляющие: нагота телесная, пост и очищение духа, сопровождающееся обетом молчания. Прошедший все три испытания обретает новое имя, которое дают ему боги, и которым наставник нарекает его вслух. Раньше так и было. Но теперь мы не так строго придерживаемся обычая, и нагота считается не столь обязательным элементом…
- Ну, конечно!.. Наверное, поэтому ты и зашвырнул всю мою одежду в пропасть… - язвительно перебил его Орвик, демонстративно обхватывая плечи руками. – Думаю, одно прямо вытекает из другого!.. Спасибо, Гург, что обо всем позаботился!..
- Послушай, не кипятись, парень, - спокойно ответил шаман. – Если бы ты знал, с чем это все связано, ты не стал бы пыхтеть, как набитая под завязку трубка…
- В таком случае, может ты все-таки введешь меня в курс дела?.. – нетерпеливо буркнул Орвик. – И тогда я буду знать немного больше, чем… чем какой-нибудь тупоголовый хруз.
Старик вздохнул:
- Знаешь, сейчас ты ведешь себя так, что я не вижу между вами особой разницы… Я ведь, кажется, уже говорил тебе, что это опасно. Чем меньше ты будешь знать, тем меньше вероятность того, что тебя обнаружат. Когда я сказал, что Орвик умер, - я ведь не шутил, парень. Я сделал так, чтобы они именно это и подумали, и, как мог, постарался сбить их со следа, но – удалась ли моя уловка – только Хорру ведомо. Поверь, нам бы крупно повезло, если бы они стали искать твое тело на дне пропасти. Во всяком случае, это дало бы нам какое-то время. Но, боюсь, рано или поздно они поймут, что их просто одурачили, и тогда…
- И тогда им придется просто убраться восвояси, потому что кто бы ни были эти «они», - заметил Орвик, - и как бы нерасторопны, думаю, когда меня обнаружат, я уже благополучно околею от холода; так что тебе вряд ли стоит сильно волноваться по этому поводу!
Брови старика поползли вверх, потом нахмурились, а потом он хлопнул себя по лбу и воскликнул:
- Ты совершенно прав, парень! Если кто и является прямым родственником тупоголовым хрузам, - так это твой покорный слуга!.. Я скоро вернусь!..
С этими словами старик вскочил на ноги и, прихватив посох, вышел из пещеры. Орвик проводил его недоуменным взглядом. Пока старика не было, Орвик постарался отдать должное и сыру, и домашней лепешке, дополнив свой завтрак испеченной в золе луковицей, и закусив все плодом скириса. И нашел, что такая трапеза вполне достойна самого короля. Во всяком случае, ничего вкуснее этого нехитрого завтрака Орвик не ел уже очень давно.
Изгнание заставляло ценить незамысловатые радости.
Покончив с пищей, Орвик вышел из пещеры, отойдя подальше, справил все свои естественные надобности, и направился на поиски какого-нибудь источника, чтобы умыться и запить завтрак, потому что от сухомятки на него напала икота. Он надеялся вернуться в пещеру раньше, чем его хватится старик, отправившийся бог его знает куда.
Ручеек обнаружился совсем неподалеку, в небольшой лощинке, укрытой со всех сторон беспорядочным нагромождением камней и зарослями камнеломки, впившейся своими корнями в трещины валунов с цепкостью клещей и силой горного бербера, одним движением челюстей перекусывающего горло своей жертве.
В этом месте вода падала с высоты, второе превышавшей рост Орвика, поэтому за много лет в одном из камней под водопадом образовалось углубление, напоминавшее большую круглую лохань, словно предназначенную для того, чтобы привыкшие к чистоте путники могли принять ванну.
Подставив ладони под струи воды, Орвик сначала вымыл руки и лицо, затем с наслаждением напился, а потом, задержав дыхание, решительно плюхнулся в вымоину.
Вода обожгла осенним холодом, тело Орвика моментально покрылось гусиной кожей, но уже через пару минут он привык и почувствовал неизъяснимое наслаждение. Мышцы ног, натруженные ночной ходкой и лазанием по отвесным кручам, расслабились и перестали болеть. Тело казалось невесомым и приятно покалывало. Даже ободранные ладони почти не саднили.
Орвик блаженно раскинулся в прохладной воде и полежал, лениво шевеля руками и ногами и радуясь этому простому и вместе с тем изысканному удовольствию. Орвик закрыл глаза. Не хотелось думать ни о чем неприятном, - ни о том, что случилось, ни о том, какие последствия все это могло вызвать. И, по закону подлости, в голову лезло именно это, прокручиваясь в мозгу раз за разом, словно ручка сломанной ручной мельницы для муки.
«В чем я, собственно, виноват?..» – возмущенно думал Орвик.
Почему они все набросились на него, как ядовитый осиный выводок?
Преступление, совершенное Орвиком, заключалось в том, что он посмел влюбиться. Да-да, он, Орвик, влюбился!..
Втюхался. Врезался. Втюрился. Втрескался. Впендюрился. – Каких только определений не давали Троск и его дружки после того, как Орвик имел несчастье по глупости поделиться с братом своими чувствами. Мало того, что они обсмеяли его, они стали открыто его презирать, сочтя недоумком и отступником. Потому что влюбиться Орвика угораздило не в кого-нибудь, а в проезжавшую неделю назад через их деревушку дочь короля, а, стало быть, их заклятого кровного врага, под чьей пятой они вынуждены были влачить жалкую жизнь рабов…
Орвик вздохнул и погрузился в прохладную воду - и свои воспоминания.
***
Три года назад последняя кровопролитная война закончилась полным и сокрушительным поражением горного народа. Победитель не стал делить их на правых и виноватых, и бремя этого поражения равно ощутили на себе все племена, - даже те, кто, к примеру, как сородичи Орвика, не принимал участия в сражениях.
Королевские войска огненным шквалом прошлись по их селениям, жестоко подавляя малейшую попытку воспротивиться диктату. Открыто поднявшие оружие против королевских воинов были схвачены и казнены; непокорные - закованы в цепи и уведены в каменоломни, - жуткое место, из которого никому еще не удавалось выбраться живым. Остальных заставили под страхом полного истребления принести унизительную присягу на верность.
Все это было ровно три года назад.
***
Орвик прекрасно помнил, как присланные королем конники приказали всем выйти из своих хижин, согнали на площадь, и, поставив всех на колени, зачитали королевский указ, по которому они отныне лишались всяческих свобод и поступали под прямой протекторат короля. Что на деле означало безусловное и пожизненное рабство.
Далее был зачитан список обязательств и запретов, налагавшихся на покоренный народ, и кары, последующие в случае неисполнения королевских приказов.
Мало того, что проигравшие должны были ежемесячно выплачивать казне тягостную десятину, помимо этого им вменялось в обязанность обеспечивать войска победителя провизией и всем, чем потребуется, в случае проезда королевских войск через их селения. Естественно, ни о какой плате за это речь не шла: рабам не платят.
Проигравшим запрещалось ношение всяческого боевого оружия: мечей, секир, палиц, длинных кинжалов - вплоть до ножей, которые необходимо было держать завернутыми и носить только в котомках. Запрещалось обучать юношей военному делу. Запрещалось создавать отряды и любые иные формирования, состоящие более чем из трех человек. Запрещалось покидать место своего постоянного обитания без особого на то дозволения королевского наместника. Запрещалось в присутствии королевских представителей разговаривать на своем родном языке. Запрещалось сочинять и распевать песни, могущие послужить толчком к бунту или повествующие о прошлых победах и героических деяниях. Запрещалось…
Запрещалось столько, что Орвик, уныло пытавшийся подсчитать количество наложенных на них запретов, скоро сбился со счета. Считать кары смысла не было. Запомнить их так же труда не составляло. Ибо кара за нарушение запретов была одна – смерть. Впрочем, в зависимости от тяжести проступка, она все-таки могла варьироваться, - опять же в зависимости от милости победителя и его фантазии. Но, как говорится, что в лоб, что по лбу. Хрен редьки не слаще.
Пока розовощекий, разодетый в пух и прах герольд надрывал глотку, оглашая список запретов, Троск, стоявший рядом с Орвиком, хмуро заметил вполголоса, не наложит ли королевский указ запрет и на то, чтобы дышать или ступать по земле?.. Отец, услышавший столь дерзкий выпад в сторону посланников, побледнел и, размахнувшись, с силой огрел Троска по затылку. Троск клюнул носом землю, и Орвик увидел, как из носа брата закапала кровь. Когда Троск хотел поднять голову, чтобы запрокинуть ее вверх и остановить кровотечение, отец взял его за шею и с силой пригнул голову Троска к земле.
«Погубить всех нас хочешь?..» - шепнул он Троску в бешенстве, и держал его так до тех пор, пока всем не позволили встать и разойтись по домам.
«Ненавижу!..» - со злостью процедил Троск, хлюпая носом, когда они с Орвиком плелись домой позади родителей. Орвик так и не понял, к кому это относилось, - то ли к завоевателям с их запретами, то ли к отцу, который до крови разбил Троску нос.
Ноги у Орвика слегка дрожали; колени от долгого стояния на сырой земле совсем затекли. Он посмотрел по сторонам. И вдруг, при виде своих сородичей, с равнодушной покорностью возвращавшихся в свои жилища, с ужасом подумал о том, что пройдет не так много времени, и стояние на коленях уже не будет казаться таким мучительным. Потому что они все привыкнут к этому. Но, самое страшное, - это перестанет казаться им унизительным, потому что и к унижению они привыкнут тоже…
Холодная, тяжелая ненависть поднялась в душе Орвика, и комом застряла у него горле. Он чувствовал негодование, он был возмущен несправедливостью указа, он готов был стереть королевских глашатаев в порошок.
Орвик искренне не понимал, как можно запретить то, что является твоим от рождения и то, что живет в твоем сердце: легенды, сказания, песни твоего народа, которые иногда сами рвутся из груди в предзакатный печальный час?.. Как можно запретить ходить по земле, искони принадлежавшей твоим предкам и простиравшейся от гор до самых далеких степей?
Запреты казались Орвику глупыми и возмутительными, их не должно было быть. Но - они были, и с ними, как ни крути, надо было считаться. Победители диктовали побежденным свою волю, накладывая на них такие ограничения, которые позволяли бы держать их в узде.
Свобода ужалась до пределов большой, но вполне обозримой клетки, а сами они превратились в домашних, посаженных на цепь зверей, длина которой позволяет им разгуливать вокруг своей конуры и тешиться иллюзией свободы.
Три года назад, будучи четырнадцатилетним подростком, Орвик рвался уйти из дома, чтобы посмотреть свет, увидеть незнакомые и неизведанные земли, лежащие за пределами их лощины, и не мечтал ни о чем, кроме этого. После того, как прозвучал королевский указ, запрещавший покидать места обитания, желание Орвика, подстегнутое чувством протеста, только усилилось. Он с необычайной пронзительностью вдруг ощутил потребность в свободе. Ему словно стало нечем дышать.
Переглянувшись с Троском, он увидел, что брат подумал о том же самом. В его глазах был такой же мрачный огонь.
«Ненавижу… - повторил Троск сквозь зубы. – Будь они прокляты!..»
Стиснув кулаки, он шагнул в дом. Орвик последовал за ним.
Прошло несколько дней.
Королевские конники покинули селение, и все утихло. Страсти, кипевшие в душе Орвика, тоже улеглись. Жизнь вошла в привычную колею, ничем не напоминая ни об указе, ни о позорном стоянии на коленях. Односельчане так же продолжали работать на своих полях, так же встречались, переговариваясь и перешучиваясь, на площади, у старого ясеня - словом, - все стало как всегда. Орвик продолжал помогать матери с окраской, отец рыбачил, Троск стал с утра до вечера пропадать в лесу, прихватив с собой лук. Когда однажды Орвик спросил его, чем он занимается, Троск внимательно посмотрел на него, словно оценивая, можно ли ему довериться, оглянулся и коротко шепнул: «Завтра в полдень – у старого дуба. Постарайся, чтобы тебя никто не увидел». Потом, ничего больше не добавив, быстро оглянулся и отошел.
На следующее утро, когда Орвик проснулся, Троска в хижине уже не было, и мать сказала, что Троск не стал дожидаться завтрака и ушел еще до рассвета, прихватив с собой несколько вчерашних лепешек.
Сделав все необходимые дела, Орвик, чувствовавший себя как на иголках, сказал матери, что пойдет за хворостом, и направился к месту назначенной встречи. Его подталкивало нетерпение.
Но, чтобы не привлекать внимания, он заставил себя идти неторопливым шагом до самой рощи, так же неторопливо зашел за ближайшие кусты и только после этого свернул в сторону и во весь дух кинулся туда, где должен был ждать его брат.
Возле старого дуба уже стояли Троск и его друзья - Рогр и Ронг. Орвик заметил, что в руках у всех были луки. Похоже, они слегка нервничали, когда Орвик к ним присоединился, но Троск поспешил их успокоить:
- Он с нами, - сказал он и подмигнул Орвику.
- Ладно, - нехотя согласился Ронг, самый старший из них. – Пошли.
Они развернулись и легкой трусцой побежали куда-то вглубь леса, пригибаясь к земле, словно скрывались от кого-то. Орвик пригнулся и побежал за ними, заинтригованный и удивленный.
До него только сейчас дошло, что их было четверо: он, Орвик, стал четвертым – больше, чем позволено в королевском указе. Они нарушили королевский запрет и могли за это поплатиться жизнью. Волосы шевельнулись на его голове. Но страха не было. Было чувство опасности и тайны; оно опьяняло и возбуждало. Он чувствовал себя разведчиком, крадущимся в стан врага.
Пробежав несколько сотен ярдов, они свернули в небольшую прогалину, знакомую Орвику еще с детства. Здесь они с мальчишками лазали по деревьям и затевали разные игры. Ронг дал знак остановиться.
Рогр и Троск полезли куда-то в заросли кустов, зашуршали там ветками, и через некоторое время вытащили на поляну огромную вязанку хвороста, туго перехваченную во многих местах веревкой. Из вязанки во все стороны торчали пучки сухого тростника.
- Что это?.. – спросил Орвик.
- Погоди, сейчас увидишь, - снисходительно хмыкнул Ронг, помогая Троску устанавливать вязанку вертикально. Когда они, наконец, закончили, Орвик увидел, что это самодельное чучело. Шеи у него не было, и голова сливалась с телом. Лицо было обозначено весьма условно: нос отсутствовал, глаза и криво перекошенный рот, небрежно нарисованные на старом куске холстины, придавали чучелу неприятный и зверский вид.
С левой стороны чучела был тщательно прикреплен тряпичный круг с обведенным углем центром, обозначавшим сердце жертвы. Тряпка уже была основательно продырявлена и измочалена; стрелкам определенно везло.
Рогр подошел к чучелу и, повозившись возле него, что-то нахлобучил ему на голову.
- Ну что, похож?.. – усмехнулся он, отбегая в сторону, и Орвик увидел, что сплетенные ветки барбариса и терновника образуют нечто вроде короны. Намек был очевиден. Троск и Ронг заржали. Орвик похолодел и невольно огляделся по сторонам. Троск и его приятели ходили по лезвию ножа. Если бы их застали в этот момент, всем четверым было бы не миновать мучительной смерти…
- Не дрейфь!.. – смеясь, сказал Троск и хлопнул побледневшего Орвика по плечу. – Мы собираемся здесь уже месяц, и пока, как видишь, живы.
- А если отец узнает?.. – спросил Орвик, представляя, какое наказание ожидает их с Троском в таком случае.
- Если будешь держать язык за зубами, Ор, никто ни о чем не узнает, - небрежно бросил Троск и, подойдя к чучелу, поправил ему «сердце».
- А мама?.. – непроизвольно вырвалось у Орвика.
Приятели переглянулись и снова загоготали, еще веселее прежнего.
- Мама?.. – хмыкнул Троск. – И долго ты собираешься держаться за ее юбку?.. Или ты не мужчина?..
Орвик вспыхнул. Брат посмотрел на Орвика и вдруг покровительственно потрепал его по щеке. Орвик едва не набросился на Троска за подобную выходку, и сдержался только потому, что не хотел сейчас заводить ссору. Троск понял это по-своему, - как знак согласия и подчинения, и остался доволен.
Парни развернулись и отошли от мишени, отсчитав двадцать пять шагов. Орвик пошел за ними, злясь, что сразу не отказался идти с Троском на эту сходку. Лицо его до сих пор горело от стыда.
Юноши тем временем достигли отмеченной линии и развернулись лицом к мишени. Каждый достал из колчана по стреле и наложил ее на тетиву своего лука.
Чтобы не умереть с голоду и прокормить свою семью, многим у них в деревне приходилось заниматься охотой. И верный лук для многих был не просто оружием, но прежде всего средством к существованию. Если бы указ запретил еще и это, им было бы просто не выжить. Слава Великому Хорру, запрета на луки в указе не было; завоеватели «милостиво» дозволяли горцам иметь их.
Стреляли по очереди. Первым предстояло сделать выстрел Троску.
- Давай! – скомандовал Ронг, когда Троск с хмурым лицом натянул свой лук и прицелился.
- Смерть хомерам!!! – яростно выкрикнул Троск и спустил тетиву.
Лук у Троска был тисовый, темного дерева, из старой крученой ветки, - прочный и крепкий, - сработанный рукой отца, - как и лук Орвика; тетива из кабаньих жил, - тугая и звонкая. Стрелы из тростника Троск делал сам, и их можно было узнать сразу, - по необычному ярко-красному оперению.
Однажды Троску довелось найти в лесу гнездо зимородка, павшего жертвой алчности какого-то мелкого хищника: куницы или хорька. В разоренном гнезде не было ни одной птичьей косточки; сиротливо валялись только пустые скорлупки от яиц да горсточка ярких, огненно-красных перьев, оставшихся от птички, отважно защищавшей свое будущее потомство… Троск тщательно собрал все перья и с тех пор оснащал свои стрелы только ими, расходуя их очень бережно. Своими стрелами Троск очень гордился.
Освободившаяся стрела с протяжным пением рванулась к своей цели и вонзилась в грудь чучела совсем рядом с «сердцем».
Приятели встретили выстрел Троска восторженными криками. Орвик промолчал. Выстрел Троска был, бесспорно, хорош, но то, что он крикнул, Орвику совсем не понравилось.
Дальше была очередь Рогра. Многослойный, из нескольких пород дерева, его лук был на целую пядь длиннее; и, пожалуй, потяжелее, чем у Троска. И Орвик был уверен, что тетива подстать луку, - более толстая, из жилы фурфона. Оперение стрел у Рогра было обычное, пестрое, - из фазаньих перьев.
Рогр сопроводил свой выстрел таким же злобным выкриком, что и Троск, но стрелу послал не так метко, потому что с детства был кривоват на один глаз, и она застряла в дюйме от центра. Рогр издал разочарованный вопль, но приятели тут же подбодрили его своими криками, сказав, что стрелу снесло ветром, и он успокоился.
Третьим на линию огня вышел Ронг. Попробовав тонко тренькнувшую тетиву пальцем (Ронг клялся, что она сделана из жил бербера, вымоченных в его собственной крови; но Орвик не стал бы утверждать такое наверняка) и сделав поправку на ветер, Ронг прищурился, приподнял светлый и легкий ясеневый лук, и, прежде чем выпустить стрелу, процедил сквозь зубы:
- Да сгинет проклятый узурпатор!..
Орвик вздрогнул. Игры Троска и его друзей носили опасный характер и нравились ему все меньше и меньше.
Стрела прошла сквозь самый центр мишени. Она ударила по чучелу с такой силой, что из его сердцевины во все стороны полетели кусочки веток и труха от листьев тростника. Из тулова торчал только тупой кончик стрелы с белоснежным голубиным оперением. Коронованное чучело с пробитым сердцем угрожающе лыбилось.
Рогр и Троск посмотрели на своего вожака с явной завистью. Орвик тоже мысленно отдал выстрелу должное, но снова промолчал.
Ронг снисходительно кивнул своим товарищам и протянул лук Орвику, так как свой тот оставил дома, не зная, что он понадобится.
Орвик взял лук в руки, подержал, привыкая к его изгибу. Пристроил стрелу и на секунду замер в нерешительности. Ему совсем не хотелось кричать «Смерть хомерам!» или что-то подобное; но не из страха, а из-за возникшего вдруг странного чувства отвращения ко всему этому действу. Негодование и возмущение, вызванные несправедливостью королевского указа, остались, но ненависти в его душе больше не было. Она была случайной и мимолетной гостьей.
Орвик понял, что вряд ли смог бы взять в руки оружие и бестрепетно выпустить стрелу в сердце стоящего перед ним человека. В голове его пронеслась смутная мысль: разве может смерть врага сделать кого-то счастливее?.. Ведь это всего лишь смерть, и забрав твоего врага, она вряд ли на этом остановится, потому что видела тебя и дала тебе понять, что ты - следующий.
Взывая к ненависти, ты неизбежно взывал к самой смерти, а Орвику была глубоко противна сама эта мысль. Не последнюю роль в формировании его взглядов сыграла энциклопедия мудрого Кельвеста, заронив в душу Орвика семена сомнения и размышления. Достопочтимый Кельвест, рассуждая о природе эмоций и чувств, полагал ненависть самым непродуктивным и болезненным состоянием души, ведущим к опустошению и саморазрушению. Орвик, который по праву мог бы назвать Кельвеста своим духовным учителем, с детства проникся его идеями и мыслями, и во многих вещах, наверное, был мечтателем и романтиком, почему иногда и встречался с непониманием сверстников. Как, например, сейчас.
Если бы было можно, он, конечно, предпочел бы выстрелить молча. Но он уже догадался, что горделивые выкрики являются для Троска и его приятелей едва ли не самым главным компонентом в этом своеобразном ритуале, и понял, что без этого не обойтись.
- Давай же, Ор!.. – нетерпеливо повел плечами Троск и, заметив колебания Орвика, нахмурился. Ему совсем не хотелось краснеть за брата перед друзьями. – Ну?..
Орвик поднял лук на уровень глаз и натянул тетиву. Он почти не прицеливался, руки делали все автоматически; и он почти не задумывался над тем, что сказать. Как только стрела покинула тетиву, слова вырвались сами собой.
- За свободу!.. – произнес он тихо, но с таким волнением, что голос его слегка дрогнул.
Он не знал, почему выкрикнул именно эти слова, но почувствовал, что, возможно, нашел то главное, что могло бы стать основой его жизни.
Он не знал, что он сделает, но намеревался покинуть родные места, как только ему исполнилось бы семнадцать, ни минуты не собираясь оставаться там, где это было ему предписано. Как можно кому-то запретить куда-то идти, если ему это нужно; и как можно приказать оставаться там, где он быть не желает?.. Он хотел найти способ, чтобы доказать всем, что он достоин быть свободным, потому что рожден им. Он был близок к пониманию себя самого, но внезапно возникшее чувство ускользнуло так же незаметно, как и пришло.
Стрела просвистела резко и коротко; расщепив стрелу Ронга посередине, пробила чучело насквозь и вылетела с противоположной стороны, затерявшись где-то в кустах.
Орвик опустил лук. У парней вырвался восхищенный вздох. Ронг, чье мастерство Орвик явно превзошел, только изумленно покачал головой, а Троск победно затрубил и запрыгнул Орвику на плечи:
- Я же говорил, что он не подведет!!! Молодец, Ор!!! Не то, что ты, мазила!.. - презрительно засмеялся он над промахнувшимся Рогром, забыв, что совсем недавно даже выстрел Рогра казался ему совсем неплохим.
Рогр насупился и обиженно отошел от приятеля, буркнув, что Орвику повезло случайно, и если бы он стрелял из его, более тугого лука, еще не известно, попал бы он вообще в мишень… Орвик уловил на себе неприязненный взгляд. Ему стало неловко. Он совсем не хотел, чтобы из-за него Троск поссорился со своими друзьями, и поэтому предложил, чтобы все было честно, выстрелить из лука Рогра.
- Давай! – азартно выпалил Ронг, к тому времени доставший все стрелы из чучела и кое-как заделавший дырку на его груди. Стрелу, пущенную Орвиком, разыскать так и не удалось, вероятно, она улетела куда-то далеко. Расстроенный Рогр согласился.
Из его лука Орвик выстрелил почти навскидку, и тем не менее, стрела снова прошила мишень точно по центру.
- Хороший лук, - примирительно сказал Орвик, чтобы как-то утешить смотревшего на него с открытым ртом Рогра, но тот только обозлился еще больше:
- Без тебя знаю, - Рогр почти грубо выхватил свой лук из рук Орвика, будто своим точным выстрелом Орвик нанес ему оскорбление.
Они постреляли еще немного; но всякий раз в этом негласном состязании побеждал Орвик. Его стрелы непременно летели в «яблочко» как заговоренные, и скоро парням стало скучно. Терпеть чужое превосходство было нелегко. Даже Троск, сначала довольный успехами брата, слегка приуныл.
- Пошли домой, - бросил Ронг, когда стало ясно, что сегодня удача от них отвернулась. Парни затащили чучело в кусты и забросали ветками и травой, чтобы его нельзя было найти; подхватили свои луки и двинулись к селению. Солнце уже клонилось на запад и скоро должно было скрыться за горами. В их местах темнело рано. И бродить в горах после наступления темноты, даже с луком, было небезопасно.
До старого дуба шли молча. Ронг насвистывал какую-то песенку; мелодия выходила грустная. Рогр хмуро сопел, не желая ни на кого глядеть, и поэтому шел поодаль, поминутно пробуя тетиву, будто для того, чтобы убедиться, что она на месте.
Орвик шел рядом с братом, но тот только коротко взглянул его и за все время пути не проронил ни слова.
- Следующая сходка – через два дня, - оповестил Ронг, ковыряя носком сапога землю. – Расходимся по одному.
Юноши простились и с промежутком в минуту или две разошлись в разные стороны. Орвик шел с Троском. Когда они уже были у самого дома, Орвик, помявшись, сказал:
- Я, наверное, больше не пойду на сходку…
Он думал, что брат спросит, почему, но тот, к его удивлению, только пожал плечами и небрежно обронил:
- Как хочешь.
И Орвику показалось, что Троск облегченно вздохнул.
Так что с тех пор брат собирался со своими приятелями без него. После каждой тренировки Троск возвращался домой возбужденный, с горящими злыми глазами, и Орвик уже не сомневался, что целью этих сходок скорее всего было совсем не повышение меткости стрельбы. Троск и его друзья подпитывали свое чувство злости, подогревая себя дикими выкриками; они взращивали свою ненависть, не давая ей угаснуть, и постоянно вынуждены были подкармливать ее новыми эмоциями, подбрасывая их в этот жадный сжигающий все огонь, как ветки в костер.
Орвик не разделял ненависти брата. Он не хотел, чтобы ненависть стала его путеводной звездой.
Он чувствовал, что ненависть - это тупик, что этот путь не ведет никуда. И за три долгих года это убеждение в нем только усилилось и окрепло, в один прекрасный день показав ему новые ориентиры, о которых он даже не подозревал.
***
Примечания:
- хруз - небольшое травоядное животное, напоминающее овцу и козу одновременно, с длинными, растущими в стороны рогами. Из-за этого хрузов очень легко поймать; достаточно загнать животное в узкое место, где оно обязательно застрянет, так как не соображает, как надо развернуться, чтобы пролезть через щель. Поэтому оно и стало символом тупости. Впрочем, ловить хрузов совершенно незачем, потому что животное это не только глупое, но и абсолютно бесполезное, если не сказать бессмысленное. Мясо их совершенно непригодно в пищу ни в каком виде, ибо обладает вкусом настолько резким и тошнотворным, что способно вызвать отвращение даже у зверей, питающихся падалью. Молоко горькое, будто настояно на отваре полыни. Густая шерсть только поначалу кажется мягкой. Через некоторое время бедняга, решившийся использовать ее, проклянет все на свете, исчесавшись от невыносимого зуда, который она вызывает. Поделки из кости и рогов через несколько дней начинают трескаться и рассыпаться на мелкие кусочки. Может быть, именно поэтому уверенные в своей неприкосновенности никчемные хрузы бродят по горам с наглой самодовольной улыбкой. Говоря по чести, лучше не встречаться с ними вовсе, потому что вонючий запах, сопровождающий хруза, будет преследовать вас много дней, если вы имели неосторожность находиться с ним рядом хотя бы минуту…Б-р-р!!!
- бербер – свирепый дикий хищник, живущий в горах, разновидность барса, несколько крупнее размером, с шерстью светло-шоколадного оттенка.
- хомеры – презрительное название людей.