1.
Смех был звонкий, переливчатый – как колокольчик. Любой бы сказал, «какой мелодичный смех». Любой – но не Кирилл. Ему хотелось заткнуть уши, зарыться куда-нибудь с головой, убежать, только бы не слышать, как она опять, в который уже раз, потешается над ним. Убегать он не стал, это было бы слишком, да и не мог он этого сделать, пока не разберется со шнурками. Он сидел на корточках и развязывал узлы, а она все смеялась, кажется, теперь не над ним, про него она уже забыла, просто кто-то ее рассмешил. У нее было хорошее настроение, ведь сегодня ей поставили две «четверки» - по алгебре и геометрии, и вожделенная куртка, которую ей обещали родители, приблизилась еще на шаг. Он, наконец, справился со шнурками, тяжело поднялся и пошел от них, ссутулившись, спрятав руки в карманы.
- Буль, ты че? – понеслось ему вслед. – Буль, да мы ж так, обиделся, что ли?
Вовка Татаркин. Он не злой, просто не понимает, каково это – быть толстым, неповоротливым увальнем, Булей. Сам-то он сильный, но стройный, над ним девчонки никогда не смеются. И Аня Трофимова тоже. Кирилл не стал оборачиваться. Вовка хотел его догнать, но отвлекся, а когда вспомнил, что Буля обиделся и ушел, того уже и видно не было. Вовка вздохнул, ему было жалко Кирилла, хороший он парень, но они собирались в футбол играть с восьмым «А», мысли скакнули в эту сторону, и Буля вылетел из головы.
Кирилл шел, опустив голову, волоча ноги, по детской еще привычке, шурша осенними листьями. День был чудесный. Пахло сырой листвой, утром дождь прошел, а сейчас светило солнышко, ласковое, еще теплое, но уже не летнее, словно хотело сказать: «Порадуйтесь мне, люди, еще немножко, скоро я надолго уйду и унесу с собой тепло».
Вот странно. Когда шел в школу, моросил мелкий противный дождичек, прохожие брели под зонтами, а те, у кого зонтов не было, ежились и спешили укрыться с улицы хоть в какое-нибудь теплое место, даже в школу ученики бежали быстрее, а у него в душе пели райские птички. Потому что вчера – она! – сама! – ему позвонила! И говорила с ним хорошо-хорошо, называла Кирой, а не Булей. И, конечно, он с радостью продиктовал ей всю алгебру и геометрию, хотя мама неодобрительно покачала головой, когда услышала, как он терпеливо талдычил «корень квадратный из шестнадцати плюс десять в кубе….»
- Лучше бы ты с ней позанимался, - сказала она потом. – А так ты сделал за нее задание.
Мама была очень хорошая. Но у нее были принципы. И она хотела, чтобы у Кирилла тоже были принципы. Вообще-то, они у него были, но когда его о чем-то просила Аня, они куда-то испарялись. Она так ласково сказала ему «спасибо», он потом полночи этот разговор вспоминал, и все думал, как хорошо, что она не понимает алгебру, и геометрию тоже, а он во всем этом разбирается, потому что - «поздний ребенок и почти вундеркинд».
А сейчас он готов был отдать все свои способности, чтобы только подтянуться раз десять, лихо прыгнуть через козла и не спасовать в драке – вот как Вовка. Или хотя бы отменно ругаться, как Сашка Дулькин, сплевывать сквозь зубы, и орать, выкатив глаза, на тех, кто его задел. Тогда бы его все боялись, и называли «бешеным», и никто бы не посмел смеяться. Но мама говорила, что так нельзя себя вести, а он привык верить маме, вот и не научился. Папа, правда, иногда возражал, что «парень должен уметь за себя постоять», но не очень решительно, потому что мама сразу возмущалась. « И это говоришь ты, интеллигентный человек. Для того, чтобы за себя постоять, есть слова». И папа сконфуженно умолкал. Похоже, сам он применял не только слова, когда был школьником, но Кириллу из педагогических соображений об этом не рассказывал.
Они вообще его берегли – мама и папа. Они ждали его пятнадцать лет. Им было по двадцать пять, когда поженились, и по сорок – когда родился он. Потому-то он и был толстый и слабый – его от всего защищали – от беготни во дворе, от мороженого зимой, от дворовых друзей и неподходящих компаний. К тому же, как это бывает с поздними детьми, он был еще и умный – легко и с удовольствием учился, был хорошо воспитан, и его любили учителя. В детский садик – школу выживания маленьких людей - он не ходил, поэтому в первом классе ему пришлось туго. Лучшей мишени для школьных издевательств и придумать невозможно, Кирилла спасало одно – характер. Он был необидчивый, никогда не ябедничал, давал списывать и с готовностью подсказывал. Поэтому доводить его скоро перестали. Только один – Сашка Дулькин, дворовый хулиган, малолетняя шпана, никак не мог угомониться. Но это бы можно было потерпеть, если бы в шестом классе к ним не пришла Аня.
Вот тогда-то он и понял, какой он на самом деле: ни на что не годится, вызывает только смех, в лучшем случае, жалость. Правда, Аня жалостливой вовсе не была. Она была очень красивой и знала об этом. И вела себя, как положено самой красивой девочке класса. В нее не только все мальчишки были влюблены, девчонки тоже спорили до слез, кто с Аней сядет, или возьмет под руку, когда домой из школы идут. Только Соня Седова ее как будто не замечала, ну, да она вообще странная была. «Монашенка», так ее однажды Санька Дулькин обозвал. А она на него только посмотрела, словно он был пустое место, и сказала: « Нет такого слова. «Монахиня» есть. Лучше бы русский учил». И отвернулась.
Кирилл ей всегда завидовал, как она умела так ответить, что потом никому не хотелось ее задевать. Не то, что он, всегда в луже оказывается.
Вот и сегодня, вышли после уроков из класса, и он со всеми, настроение отличное, стали про футбол разговаривать, потом девчонки подошли. Он, правда, заметил, что Сашка почему-то внизу ползает, но не до того было, может, потерял чего. С Кириллом рядом Аня стояла, он только на нее и смотрел. Вдруг Сашка и говорит.
- Кир, сходил бы ты за мячом, у «ашек» пока урок, погоняем. – Даже Кирой назвал.
Кирилл рванул было по коридору, и тут же рухнул на пол всей тяжестью своего тела. Не сразу понял, что случилось, только услышал гадкий Сашкин хохот, и как Аня ему вторит. Потом уже разобрался, что гад этот шнурки ему на кроссовках ему связал – правую с левой! А он разнюнился, еще подумал, как хорошо вместе со всеми стоять и о футболе разговаривать, в который сроду играть не умел.
Вот теперь бредет по скверу, кругом детишки бегают, старички на скамейках сидят, газеты читают, студенты хохочут – и всем хорошо, кроме него. Вдруг за спиной услышал тяжелое, прерывистое дыхание, и тихий вздох: «О, Господи!». Машинально обернулся. Старушка – маленькая, седенькая, аккуратненькая такая, еле-еле тащит огромную сумку на колесиках. На его бабушку похожа, на фотографии. Он бабушку не помнил, она умерла, когда ему год исполнился, одно слово, поздний ребенок, даже бабушки ему не хватило. Хоть ему и было плохо, но воспитание взяло верх. Он бросился к старушке, протянул руку к сумке.
- Давайте, я Вам помогу!
Она подняла на него глаза – голубые, чистые, совсем не старческие, хоть и окруженные густой сеткой морщин.
- Ох, солнышко, спасибо тебе. Мне тебя Господь послал.
Он покатил сумку – действительно, тяжелая. Она пошла рядом с ним.
- А мне заказ дали – в Совете ветеранов. Я редко эти заказы беру, а тут внуки приезжают, они далеко отсюда живут, кормить-то надо, а я по-стариковски живу, много ли мне надо-то. Вот и пришлось сходить. Думала, не дойду.
- А Вы что, воевали?
Он удивленно посмотрел на старушку.
- Да нет, что ты. Воевала, громко сказано, я – инженер, мы переправами занимались, мосты, понтоны. Ну, форсируют Дунай, например – войска прошли, а дальше-то тыловое обеспечение идет, ведь армию кормить надо. Вот мы и восстанавливали разрушенное.
- Так, значит, вы на фронте были? А говорите, не воевали! Вас ведь и убить могли.
- Ну, если только убить…А так, какой из меня ветеран, поэтому и не люблю заказы эти брать.
- Просто Вы очень скромная. – вдруг выпалил Кирилл.
Она рассмеялась – звонко, совсем по-молодому, и очень искренне. Он вспомнил сегодняшний Анин смех, и тут же отогнал воспоминание.
- Нашел скромную! Уж от скромности я не умру. Правда, за всю жизнь не видела ни одного человека, который бы от нее умер.
Так они шли и болтали, с ней было легко, почти как с ровесницей – только интереснее. Ее звали Елизавета Антоновна, она жила в одной остановке от Кирилла. Можно и на троллейбусе доехать, но он сам предложил пешком, ему хорошо шагалось с ней рядом, он даже забыл ненадолго о своих бедах. Ну, конечно, когда к дому подошли, все опять навалилось… Он знал, стоит остаться одному, он снова и снова будет переживать недавнее унижение и внутри у него все заклокочет от бессильной ярости. Ну почему, почему он такой? Видно, все это как-то на нем отразилось, потому что Елизавета Антоновна, заходя в лифт, очень внимательно на него посмотрела.
- А ты что это грустный такой? Случилось что-нибудь?
- То же, что и всегда. Никому я не нужен, кроме мамы с папой.
Она прищурилась. Еще раз окинула его взглядом.
- Ну, это уже много. Некоторые и маме с папой не нужны. А вообще-то, пойдем-ка ко мне чай пить. Вон, мне зефир дали. В шоколаде. «Ударница».
Зефир он любил. И не только «Ударницу», любой годился. Он вздохнул.
- Мне только сладкое есть, и так толстый.
- Так из-за этого весь сыр-бор? Ну, толстому похудеть легче, чем худому поправиться, уж можешь мне поверить. Пойдем, пойдем.
Он глянул на часы. Мама думает, у них футбол, еще час, по крайней мере, волноваться не будет.
- Хорошо, пойдемте.
Квартира у Елизаветы Антоновны была необычная, такие в кино бывают у седых профессоров, потомственных дворян и старых писателей: чистота, деревянная темная мебель, огромные стеллажи с книгами, много фотографий, в углу - полочка с иконами и лампадой. Пока он осматривался, она приготовила чай. Пили в комнате, за круглым столом, она застелила его кружевной скатертью, а не клеенкой.
- Так что у тебя случилось?
Он с самого начала знал, что все ей расскажет. Ведь должен же человек хоть кому-то сказать, что у него на душе. С родителями ведь не поделишься, они расстроятся, будут считать себя виноватыми. А в чем? Что его так сильно любят?
Она слушала внимательно, не перебивая, потом сказала:
- Вот если все это, Кира, будет твоим самым большим огорчением в жизни, считай, тебе повезло. Вот увидишь, пройдет немножко времени, и все изменится. Даже девочка у тебя будет другая.
- У меня? Девочка? У меня никогда девочки не будет, нужен я им! Да и не нужна мне другая…
- А вот посмотришь.
- Откуда Вы знаете? Вы ведь не волшебница.
- Нет, уж, увольте, этого еще не хватало. Зато я прожила долгую жизнь, и научилась кое-что понимать в людях. Вот давай решим – через три года встретимся у меня, и ты мне ответишь, права я была или нет. Если, конечно, доживу. Ну, Господь милостив, уж очень мне любопытно.
- А вот Вы, - он решился спросить, его это давно волновало, да спросить было некого, - вот Вы уже не первый раз «Господь» говорите, и иконы у Вас. И книг много…таких. Вы, значит, верующая?
- Значит, да. А ты?
- А я не знаю. Я думаю, Он, может, и есть где-то, но мне от этого ни тепло, ни холодно. В моей жизни Его нет.
- А куда это Он исчез из нее, интересно?
- Ну, ведь Он же нас создал, значит, должен любить. А мне так плохо, и Он мне ни разу не помог.
- А ты Его просил?
Кирилл озадаченно замолчал.
- Нет, вообще-то. Но Он же и так все знает.
- Знает, конечно, но приходит, когда Его зовут. Уж человек-то воспитанный незваным в гости не пойдет, а уж Бог…
- А как Его просить?
- Да очень просто. Каждый вечер благодари за прожитый день, потом рассказывай, что сделал хорошего и плохого, хорошему радуйся, за плохое прощения проси, потом и Бога попросить можешь о важном для тебя.
- А за что благодарить, если за весь день - ничего хорошего?
- Так не бывает. Вот даже сегодня, не все же плохо, если подумать.
Она была права. Вот ведь сидит он здесь и пьет чай, могло и этого не быть.
- И вообще, просто за то, что ты живешь, дышишь, молод, здоров – да мало ли еще за что. Ты подумай, сколько людей хотели бы оказаться на твоем месте. А есть и специальные молитвы, «Отче наш», например, и другие. Хочешь, молитвослов подарю, небольшой, на первое время? Пока тебе хватит. И Книгу, самую важную, по главе в день читай, хотя бы. Вопросы будут, звони. И вообще звони. Возьмешь?
Он кивнул.
Через полчаса он стоял перед своей дверью. В сумке у него лежал Новый Завет в тонком переплете и маленький молитвослов.
2
Прошло месяца три. За это время Кирилл привык молиться утром и вечером, даже представить себе не мог, как это он раньше этого не делал. Сначала, правда, через силу – потому, что Елизавете Антоновне обещал, да и интересно было. Все-таки столько людей в церковь ходят, молятся, и молодые даже, вон, Сонька у них в классе – значит, чувствуют, что Он их слышит. Может, и он почувствует? Но было трудно, непонятно, к кому обращаешься. Начал читать Евангелие, все четыре сразу проглотил, и все встало на свои места. У Кирилла больше не возникало вопроса, кто Он, и как Он к людям относится. Теперь он знал, Господь – это тот, кто ради других Себя не пожалел....Кирилл даже на время забыл о своих неприятностях, стыдно как-то было об этом думать, когда Господь вот так. А потом, конечно, опять все всплыло, но в Кирилле что-то изменилось, он и сам не сказал бы – что, а только был он уже не прежний. Набрал у Елизаветы Антоновны книг – про иконы, источники, про святых тоже, оказалось, целый мир существует, о котором он понятия не имел.
Он и маме читать давал, и говорили они много теперь на все эти темы. Мама Бога никогда не отрицала, а в церковь не ходила, теперь задумываться стала. А он ходил - несколько раз, с Елизаветой Антоновной. Было неловко сначала, а потом привык. Пару раз видел там Соньку, но не подошел почему-то, а она его не заметила.
Он теперь знал, что чудес не просят, не в этом вера заключается, а все-таки чуда хотелось. Вот, казалось, придет утром в школу, а там все по-другому – Аня к нему подойдет, спросит, не хочет ли он вечером с ней в сквере посидеть, Вовка в футбол позовет играть. Но ничего не происходило, хотя нет, он похудел на пять килограммов, заметно было, между прочим. Это они договорились с Елизаветой Антоновной, что он месяц не будет мучного и сладкого есть – и он не ел, даже куска хлеба. Он ведь привык выполнять обещания.
Однажды, перед самыми зимними каникулами, когда уже все оценки были известны, и никто толком не учился, к ним на биологию какой-то мужик пришел. Был он таких размеров, что всю дверь собой закрыл. Высоченный, широкий, руки – как лопаты. И сразу видно – не жирный, а сильный, борода рыжая. Елена Петровна, биологичка, как его увидела, прямо расплылась в улыбке.
- Проходите, проходите, Олег Григорьевич, мы Вас давно ждем.
Ну, она-то, может, и ждала, а они понятия не имели, кто это.
Оказалось, тренер по регби, набирает в секцию. Рассказал, что за спорт, мяч показал – не круглый, как в футболе, а на дыню похожий. «Это для американского футбола», - Сашка, как всегда. В каждой бочке - затычка. Тот только глянул, он сразу притих. «Знатоки вы, я вижу. Мяч больше в два раза, и игра совсем другая. Кто хочет, приходите после этого урока, покажу кое-что и посмотрю вас. Мы, вообще-то, всех берем, но есть такие, кто нам особенно подходит. Игра у нас особенная».
Он оглядел всех, и остановился на Кирилле.
-Ты обязательно приходи. Идет?
Кирилл почувствовал, что краснеет.
- Да Вы че? Это ж Буля, он Вам всю игру запорет, – привычно хихикнул Сашка, но уже не так громко.
Тот даже не посмотрел в его сторону.
- Придешь?
Кирилл набрал в легкие побольше воздуха, сердце перестало толкаться в ребра, и выдохнул.
- Приду.
В зале собралось человек под пятьдесят. Кто из них хотел заниматься, неизвестно, но любопытно было всем.
Олег Григорьевич был уже там, с каким-то невысоким, но крепким, почти квадратным дядькой, по виду тоже регбистом. «Эх, - подумал Кирилл. – Тоже ведь не худые, а сразу видно – спортсмены. Вот бы и мне». Он уже знал, что будет проситься на занятия, даже если его сразу не возьмут. Как отнесется к этому мама, он подумать не успел.
Тренеры попросили их в линию встать.
- Понимаете, ребята, игра у нас силовая, нам нужны большие. Это не значит, что маленьких и худых не возьмем, даже в суперлиге игроки по метр семьдесят есть, но сначала я отберу самых подходящих.
Все встали. Тренеры медленно пошли вдоль рядов. Около Кирилла они остановились, как вкопанные. Сердце опять забухало. По рядам понесся смешок. «Во, Буля приперся, прикол! Ща ему скажут!» Невысокий тренер похлопал Кирилла по плечу. Лицо его расплылось в широкой улыбке.
- Григорьич, глянь, какой столб? Нет, ну ты смотри, прям готовый!
- А я что говорил, - Рокотнул Олег Григорьевич, но его слова потонули в общем смехе. Громче всех ржал Сашка. «Круто, раньше был просто Буля, а теперь еще и столб».
- Отставить, - сказал Олег строго. – За смех без причины можно и кедом схлопотать по одному месту. Объясняю для неграмотных. Есть такое понятие в регби – схватка. В ней три линии. Первая – опорная, в ней стоят по бокам два столба, на их плечи опирается хукер, который ногой отыгрывает мяч. Он, между прочим, на столбах почти висит, всем своим весом.. Столбы – это очень важно в игре, а людей, подходящих по сложению – единицы, попробуй тяжесть такую вынести. Вот он – прирожденный.
Кириллу захотелось петь. Сашке захотелось ругаться.
- Тебя как зовут?
- Кирилл.
- Подержи-ка мячик.
Он положил ему в руки дынеобразный мяч, красно-черный, на рифленой коже крупно написано «Джилберт». Кирилл потрогал мяч, машинально покатал между рук. Олег внимательно смотрел на него.
- Нравится?
- Очень, отдавать жалко.
- Вот завтра и получишь. В твоей возрастной категории уже игры начались. В выходные – в строй. Первая игра.
- Но я же…
- Не умеешь – научим, не хочешь – заставим. Не боги горшки обжигают. Только дрейфить не надо. Адрес пиши.
Вечером, на молитве, Кирилл просил: «Господи, сделай так, чтобы все получилось!» А когда засыпал, ему все казалось, что руки гладят шершавую кожаную поверхность мяча.
3.
На первую тренировку пошел не спросясь, сказал: дополнительные занятия по физике, перед олимпиадой. На стадион боялся идти, конечно, и зря. Его там встретили, как родного. Странное дело, все, чего Кирилл в себе привык стесняться, здесь вызывало полное одобрение. «Жир сгонишь, а сложение останется».
- Ну все, теперь схватка в комплекте, - сказал капитан – невысокий крепыш Тагир. – Готовься, в воскресенье игра.
- А как же я? Так сразу?
- Почему сразу? – Засмеялся Олег Григорьевич. – У тебя – почти неделя. Вот такой у нас спорт, учиться придется в игре. Здесь многие так начинали – с корабля на бал. Ничего, как видишь, научились. Мы на третьем месте по Москве сейчас идем.
Тренировка шла часа три. Несколько раз Кириллу казалось, что все, он умрет, ни за что не сможет не то, что бежать, даже просто ногу с места на место переставить. Но все-таки дожил до конца. Долго и с удовольствием мылись в душе, смеялись, болтали – и он вместе со всеми. Он чувствовал себя с этими еще недавно незнакомыми парнями так, словно знал их всю жизнь. Прощаясь в метро, жали друг другу руки – уважительно, крепко, по-мужски. Кириллу не верилось даже, не может это все с ним происходит. Когда на своей станции вылезал, Тагир крикнул:
- Завтра сумку не забудь, форму получишь. А то в пакет не влезет.
Ему?! Форму?! Вот это да! Но тогда точно придется родителям говорить. Что же делать? Мама ни за что не разрешит. Она и в плавание-то его отдавать не хотела, а тут – регби. Но он решил твердо. «Ничего, - подумал, - помолюсь, с Божьей помощью как-нибудь…».
Господь и в этот раз его не оставил. Конечно, Кирилл маму хорошо знал, все было, как он и предполагал: слезы, валокордин, уговоры, но он стоял на своем.
- Мам, я ж не плохое что-то делать собираюсь, я хочу спортом заниматься. А ты плачешь, будто я в бандиты готовлюсь.
- У тебя олимпиада по физике!
- Значит, успею и то, и другое. Или не успею физику.
Мама схватилась за сердце.
- Коля, ты слышишь, что он говорит! Ему уже и учеба не нужна! До чего дожили!
.
Папа подошел к креслу, на котором сидела мама, присел на подлокотник, наклонился и, как маленькую, погладил ее по голове.
- Мы дожили с тобой, дорогая моя, до очень важного дня – сынок наш становится мужчиной. Хоть мы, надо сказать, сделали все, чтобы этого не случилось. Молодец, Кирка. Я – за.
Мама расплакалась, уткнувшись ему в плечо, а потом сказала:
- Я не думала, что это случится так скоро. Думала, ты еще побудешь маленьким.
Еще чуть-чуть пошмыгала носом и уже совсем другим голосом спросила:
- А какая сумка тебе нужна?
Так и пошла спортивная жизнь.
4.
Родители ездили на каждую игру. Поначалу мама закрывала в ужасе глаза, как только Кирилла валили на землю, а это случалось часто, игрок схватки половину времени на поле проводит в партере. Она его заставляла принимать какие-то лекарства для иммунитета, пить витамины, ведь была зима. А то, бывало, пыталась всунуть бутерброды прямо на игре, в перерыве. Но вдруг оказалось, что она знает всю их команду по именам и амплуа, въезжает в правила, громко кричит вместе со всеми «давление, давление», или «подчищайте, ребятки, подчищайте», и, вообще, нет у команды более верных болельщиков, чем его родители. Папа однажды так громко спорил с судьей, носясь по кромке поля, что их команде чуть не дали штрафной. Кирилл как-то раз услышал, как мама говорила соседке, зашедшей занять денег.
- Нет, конечно, регби – это тебе не футбол. Ты знаешь, что англичане говорят? Футбол – джентльменская игра для хулиганов, а регби – хулиганская игра для джентльменов. Чуешь, разницу?
Кирилл едва не прыснул. Захотелось схватить маму и закружить ее по комнате.
В храм теперь ходили всей семьей. «Разве можно отпускать сына в такой спорт без Божьего благословения?» Вот как рассуждала нынче его мама. Она была цельной натурой, и поверила сразу и навсегда.
Однажды, когда он пришел с тренировки, и они сели ужинать мама сказала.
- А знаешь, кого я сегодня в храме видела? Лидочку Штейн!
Папа и Кирилл недоуменно переглянулись. Это было вполне в мамином духе – у нее было полно всяких знакомых Лидочек, Леночек и Сашенек, и говорила она о них так, словно они с папой непременно должны были знать, кто это такие.
- Ну и кто это?
- То есть как? Это мама Сони, одноклассницы Кирилла! Просто у нее фамилия другая.
А, ну кто не знает, что они в храм ходят. Кирилл потянулся за куском хлеба, и отдернул руку – третий, это много, лучше лишний кусок сыра съесть.
- Они, оказывается, уже шесть лет в храм к нам ходят.
У мамы это получалось быстро – наш храм, наша команда. Хорошая она, мама!
- А я смотрю, ее на собраниях не видно, раньше мы с ней всегда рядом сидели, а теперь – то папа, то бабушка.
- А что, разве храм мешает на собрания ходить? – Невинно поинтересовался папа.
Мама озадаченно посмотрела на него.
- Нет, почему мешает? А, ну да, извините, забыла сказать, у них еще двое маленьких теперь – Катя и Вася, она с ними сидит. А ты знал, Кирилл?
Нет, он не знал. Он вообще-то любил с Сонькой поболтать, она была умная, много читала, и с ней было просто, не так, как с другими – она из себя ничего не строила. Но в последнее время он от одноклассников отошел. Придет, отучится, как положено – и на тренировку, потом уроки, каждый выходной игра, если сезон. Если игра в субботу, значит, в воскресенье в храм, или наоборот. Какое уж тут общение, он и про Аню-то стал забывать, а уж Соня…
- По будням Лиде редко удается вырваться, а по выходным, видно, не совпадали, они тоже в разные дни ходят, из-за ребят, к режиму подстраиваются. Кир, а ты ругаться не будешь?
Он посмотрел на маму подозрительно. Она никогда не отдавала себе отчета в том, что инициатива наказуема.
- А что?
- Да я их на игру пригласила. Ну, посуди сам, вы скоро чемпионами Москвы станете, а болельщиков так мало ходит. И Олег говорит, надо регби пропагандировать, вот я и…
Папа расхохотался.
- Повезло тебе, сынок. Не у всякого мама – пропагандист.
Мама хотела было обидеться, но не стала, смущенно улыбнулась.
- Ну, такая я у вас. Вечно лезу.
- Да ладно, мам, пусть приходят, - снисходительно сказал Кирилл. – Нам стесняться нечего.
- Вот именно, - приосанилась мама.
В субботу на игре он заметил на трибуне Соньку. Она сидела одна. Он даже не сразу узнал ее, привык видеть в школьной форме, у них это было обязательно, форму носить. А сейчас она была в свободной рубашке и широких брюках, волосы в хвостик собраны, длинный, почти до пояса. После разминки, когда под трибуны шли, он ее окликнул – неудобно все-таки. Она рукой помахала и улыбнулась. Ему показалось, покраснела чуть-чуть.
- Твоя подруга?
Тагир, конечно, больше некому, он подругами всегда интересуется.
- Да нет, знакомая. Из класса.
- Симпатичная. Познакомь, а, Кирюх?
- Познакомлю, попозже, не до этого сейчас.
Почему-то ему не захотелось знакомить Соню с Тагиром, почему, он и сам не знал.
А потом прозвучал свисток, и он, как всегда, перестал видеть все, кроме поля.
Так и шло. День за днем – вот и месяц, смотришь – уже и год прошел. Жизнь была - шаг влево, шаг вправо – расстрел, не дай Бог из обоймы выпасть, не влезешь обратно. Тренировки, сборы, учеба, игры, расслабляться нельзя. Вон, сколько он уже видел за эти годы способных ребят, которые регби бросили. Где-то погулял побольше, потом выпил, покурил, смотришь, уже и на тренировку неохота - ничего, разок можно и пропустить. Где разок, там и другой, дальше, дальше, и в клуб идти неудобно. Тренер звонит – блеешь что-то вроде «да болел, приду, приду», а потом опять не идешь. В конце концов, последний звонок – сдавай форму – и все, гуляй, сколько хочешь.
Так у них Серега Точилин пропал, а какой был «десятый»! Удар – пушка, с середины поля забивал. С девушкой встречаться стал, а она любила дискотеки, компании, зимой – посидеть где-нибудь, летом – пляж. А тренировки Сережины никак в такую жизнь не вписывались. Ну, и пошло «выбирай, или – я, или – регби». Выбрал ее. Накануне чемпионата России загулял, тренировки побоку, мол, это ж я, Точилин, и так сыграю, ну, место в составе и потерял. А на банке сидеть самолюбие не позволяло, так и бросил. Недавно встретили его ребята – идет пьяный, с такими же приятелями, девчонки размалеванные, хохочут на всю улицу – мрак, одно слово. Он смутился, парни его звали – бросай, приходи. Обещал, понятное дело. И не пришел.
Тот чемпионат они и без него выиграли, а парня до сих пор жалко, они тогда, кто в основе играл, кандидатов в мастера спорта получили. Значок не сразу дали, месяца через четыре, так мама его на работу показывать носила, ну и он не отказал себе в удовольствии – в школу надел. А там и так никто давно про Булю не вспоминал. Называли уважительно – Кирюха, только все это для него осталось позади. Самому странно было, неужели когда-то он готов был землю рыть, лишь бы на футбол позвали… Да играйте сами в ваш футбол, у нас и поважнее дела есть!
Из класса по-настоящему только с Соней общался. Она ездила к нему почти на каждую игру, провожала на сборы, в храм ходили вместе, она теперь на клиросе пела – хорошо пела, он даже ее голос различал. Как-то ей сказал об этом, она засмеялась сначала, а потом огорчилась - значит, плохо поем. В хорошем хоре отдельных голосов не слышно. Но он видел – ей приятно, что он так сказал. Про любовь они не говорили, да он и не думал об этом, просто знал наверняка, если Соня из его жизни вдруг исчезнет, ему будет гораздо хуже. Он чувствовал, что и у нее - то же самое. И этого пока ему было достаточно.
Одиннадцатый класс настиг его неожиданно. Нет, он, конечно, знал, что надо будет как-то определяться, выбирать институт, но все казалось, еще есть время. Понятно было, кто всерьез тренируется, тому не до курсов. Он тогда как раз кандидатом в сборную среди юниоров стал. За год – три раза сборы, да и тренировки еще. Клуб помогал им поступить в те институты, где команды были. Один университет самым престижным считался, там семестр кучу денег стоил, а их бесплатно брали, на менеджмент в сфере спорта. Все, конечно, туда старались попасть. Кириллу сказали – тебя возьмем в первую очередь. А он опять решил по-своему. «На реабилитацию пойду, в физкультурный, на медицину для инвалидов. Там тоже команда есть. Это – Божеское дело».
Мама тут же к духовнику полетела.
- Батюшка, остановите, ведь это же не деньги, сколько им там платят, этим специалистам? У них все на менеджмент рвутся, его первого берут, а он нос воротит.
- И правильно делает. Торговать да управлять и без него охотники найдутся, а людям помогать кто будет? Благословляю, так и передай.
Мама ничего не оставалось, как смириться и отступить, а уже через несколько дней ей казалось, что она всегда хотела для Кирилла именно этого.
Вот бывает такое в жизни, столько сделать надо, кажется, успеть невозможно, все одинаково важно. А в сутках – двадцать четыре часа, ни секундой больше, и сил у тебя ровно столько, сколько есть, и ты еще молод, на дворе – весна, запахи, теплые вечера, твои ровесники на лавочках сидят, смеются, болтают и никуда не спешат. А ты с девушкой – только по телефону, и то, в основном, по мобильному, лишнего слова не скажешь, родительские деньги все-таки, а из дома позвонить иногда и сил нет, или поздно – она легла уже. И все-таки, если бы сказал кто «да бросай ты это регби», посмотрел бы на того, как на сумасшедшего.
Он уже играл в сборной России, команда подобралась – лучше не бывает. Ну, бодались с сибиряками сначала, все силами мерялись, там у них регби – спорт номер один. Да не только ребята, но и тренеры соревноваться пытались. Три тренера: один - москвич, один - краснодарец, один – сибиряк. И каждый своих ребят тащит, что и понятно, ведь их лучше знаешь, доверяешь больше, чужая-то душа – потемки.
Но Бог миловал, через это команда прошла. Как вышли все вместе на первую игру, гимн спели, только свисток прозвучал - так и забыли, кто откуда. Какая разница, все – за Россию ответчики.
Олег говорил перед первой игрой.
- Наше регби давно уже со счетов сбросили, думают, в России только нефть, золото, да новые русские, слышите, вон поляки кричат: «Ще Польска не сгинела!» А мы что? Пусть они знают, что и мы никуда не сгинули, руссияне-то!
Как они тогда сыграли! На одном дыхании, как песню пропели. Потом всякое бывало, спорт, куда денешься, а только до финала все-таки дошли. Выиграют его – Кубок Восточной Европы получат, впервые за много лет.
Финал назначили на четверг: весна, в пятницу вечером многие на дачу поедут, болельщиков не будет. А у ребят у многих на следующий день – Последний звонок, толком и не подготовишься. Что поделаешь, им-то еще ничего, а сибиряки, краснодарцы, пензенцы вообще домой не попадают. Да уже никто об этом и не думал, какой там звонок, раз у них - финал.
Когда в тот день на разминку вышли, сначала глазам не поверили – все трибуны полны. Стадион у них небольшой, конечно, но все равно, столько народу в Москве на их игры еще не ходило. Сразу страшновато стало. А Борис Сергеевич, сибирский тренер, тут же и говорит: «Видели, сколько народу на вас смотрит? Надеются на вас. Соберитесь, чтобы стыдно не было». Это метод у него такой был – напугать, завести. А Олег наоборот: «Спокойно, спокойно, вы сильнее, только не забудьте все, что наигрывали».
Объявили составы команд. Кирилл смотрел на трибуны, и все лица сливались в одно большое пятно, но он знал – там и Соня, и мама с папой. « Господи, помоги!».
Гимн. Трибуны встали. Ребята пели, положив руки друг другу на плечи. Кирилл почувствовал, как к горлу подкатывает комок, и голос перехватывает. Скосил глаза – у второго столба, Пашки Волошина, на глазах слезы, весельчак Тагир – и тот серьезный, и все – как перед боем. «Хорошо-то как!» - подумалось почему-то.
А потом прозвучал свисток.
Они сразу атаковать начали, едва не положили попытку. В регби в конце поля – полоса, зачетка называется, туда-то и надо мяч внести. Это – попытка, потому что после нее дают реализацию. Та команда, которая попытку сделала, должна еще по воротам пробить. Ворота, как футбольные, только стойки длинные, между ними и должен мяч пролететь. А только в последний момент попытка у них сорвалась, Петя из Новокузнецка мяч бросил в зачетку, а надо положить обязательно.
Как они его упустили, грузинского «десятого», непонятно, видно, атакой увлеклись, и вдруг услышали надрывный крик Бориса: «Уходит, уходит!» - длинноногий четвертной, минуя преследователей, уходил к российской зачетке. Опомнились, бросились – бесполезно, до чего ж красиво положил. И глянул на них так гордо, только что «Лезгинку» не сплясал! Счет – «пять – ноль». Вынесли воду. Чужой бьющий установил мяч, они стояли мрачные, Кирилл даже пить не стал. Разбег, свист трибун – мимо!!!
И опять – вперед, вперед, вперед. «Парни, соберитесь!» Схватка. Ах, Борька Бережков, умница, отыграл мяч, Тагир забрал, десятый подхватил, и пошел разворачиваться веер.
- Красавчики! Веер какой, как на тренировке!
Слева закрыли, направо – быстрей, быстрей. Пробег, пас, пробег, мяч у Сашки Петрова, «иди, Саша, иди», кричат тренеры, но он уже не слышит, вырвался вперед, нырком обманул игрока, шедшего на захват – и упал в зачетку, прижимая к земле унесенный ото всех мяч. Стадион вскочил.
- Россия, Россия, Россия!!!- одним голосом кричали все.
- Саша!!!Красавчик! Умница! Родной!
Это, кажется, Олег. Или Борис? Сашка с трудом приходил в себя. Ребята обнимали трясли, хлопали его по спине. Только Серега Старостин был уже весь в будущем ударе. Он – десятый, ему – пробивать. Если он сейчас забьет, счет станет «семь – пять». Нет – на перерыв они уйдут с ничейным. Положил мяч, погладил, что-то пошептал, перекрестился. Мягкий, кошачий разбег, удар – ровно между стойками – забил!
На второй тайм шли, как на бой. «Россия, Россия!», - вновь кричал стадион. День был жаркий, но ветреный. Теперь ветер работал против них. Но ничего, сначала все шло как по нотам, медленно, но верно отыгрывали метр за метром. И вдруг – неудачный захват, Тагир – на земле. Вроде ничего, поднялся, но из носа кровь фонтаном льет. По новым правилам – удаление до остановки крови. Тагир едва не плачет, не из-за боли, но оставить команду в такой момент?! Медленно, через силу, показывает судье на Кирилла: «Теперь он – капитан», в регби-то ведь повязок нету. Он? Капитан? Ну да, он же – вице-капитан, ребята еще давно выбрали, но ни разу не пришлось об этом вспомнить. Каждый в команде привык, что капитан - Тагир. «Господи, я не смогу!» А кто же тогда? Вздохнул, собрался, стукнулись с Тагиром руками. «Не волнуйся, справимся!»
Стадион провожает Тагира аплодисментами. Он не смотрит на трибуны, скрывает слезы, вокруг него колдуют врачи.
- Ребята, собрались, - говорит Кирилл, - Антону будет трудно, первый раз в таком матче, да еще вместо Тагира. Помогите.
Выходит Антон Кастрюков. Видно, его слегка трясет.
- Ничего, - говорит Олег. – Ты ж сибиряк. Сдюжишь.
Свисток. Пошли.
Грузины навалились, но они держались, и даже медленно продвигались вперед. Антон быстро вошел в игру, командовал схваткой так, словно и не сидел еще сегодня в запасе. Вроде без ошибок, но какое-то чувство беспокойства не оставляло Кирилла, «на удержание играем, нельзя так, попытка нужна». И как в воду смотрел.
Еще Олег говорил, «на двенадцатого смотрите, он с поляками такой дроп забил, не дай Бог, на ногу мяч ему прислать». Хороший он тренер, знал, что говорил… Этот вот двенадцатый с середины поля как врезал – мяч аккурат между стойками прошел. Три очка! Счет – «восемь – семь». В пользу Грузии. Осталось пять минут. В первый момент – чуть не отчаяние, все, провалили, а казалось, вот она, победа. Кирилл заставил себя не думать о счете, «О, Господи,что ж делать-то, даже слов нет для ребят, капитан называется».
И Господь помог. Ему даже самому ничего говорить не пришлось.
- Россия, вперед! - Крикнул кто-то.
Стадион встал.
- Россия, Россия! Давайте, ребятки, ничего не потеряно.
Вперед!!! Пошли, ребята! Схватка, отыграли, продвинулись на несколько метров, еще, еще.Сашка принял мяч, ушел, его свалили, наша схватка, совсем близко от зачетки.
Крик Олега:
- Ребята, давите, тут можно продавить.
Отыграли, Кирилл упал, прижав к себе мяч, встать, встать, выбраться из-под груды тел, иначе накажут за передержку мяча. Встал, побежал, скорость – не его конек, но сейчас больше некому, сердце бьется где-то в горле. «Господи, помоги!». Еще шаг. Вот она, расплывается в тумане, белая полоса зачетки. На ногах повис грузинский защитник. «Врешь, добегу!» Собрав последние силы, рванул, ощущая в груди кол застрявшего воздуха. Вот она! Мяч коснулся травы. Кирилл лежал, крепко прижимая мяч к зачетке, и как сквозь вату слышал, как кричит стадион. Наконец, вздохнул, боль отпустила.
К нему подбежали, подняли, обнимали, трясли – и только тогда он понял, что произошло. Они победили! Осталась минута, если сейчас Серега забьет, вряд ли грузины успеют положить попытку, да они им этого и не позволят. Уж теперь они выстоят, никуда не денутся. Серега разбежался, ударил легонько, так, как он один умел – флажки линейных судей взметнулись одновременно. Еще два очка!
- Россия!!!Вперед!!!
Стадион кричал не умолкая, всю последнюю минуту. Свисток. Победа? Победа!!!
Они бежали вдоль трибун и, подняв руки, приветствовали болельщиков. Им еще до конца не верилось, что все кончилось – месяцы тяжелых тренировок, сборов, разлук с родными – вот он, Кубок, стоит на возвышении и скоро окажется у них в руках...
Даже на награждении они не вполне осознавали, что же происходит, стояли счастливые и слегка обалдевшие от собственного… нет, общего счастья. Кирилл очнулся, когда его толкнул Тагир.
- Кирка, ты что, не слышишь?
Все оглушительно хлопали, до него донесся мамин голос: «Кира! Сынок! Мы гордимся тобой!»
- Чего случилось-то? – Правда, все прослушал, мысли были где-то не здесь.
- Во, дает. Точно, в схватке одни тормоза. Награждают тебя, жирафище, - лучший игрок матча.
Тагир хлопнул его по плечу. Смущенный Кирилл побежал за наградой. Это была статуэтка – серебристый регбист держал под мышкой мяч. Он поднял ее над головой, ища глазами Соньку. Стадион хлопал. «Где же она? Неужели ушла?» Нет, конечно, просто спустилась пониже, стоит в самом низу, такая маленькая, хрупкая, волосы выбились из косы, и хлопает, хлопает. Его поразило выражение беспредельного, какого-то нездешнего, счастья на ее лице. И это она – ему?! Он впервые видел, чтобы человек так радовался чужой радости – его, Кирилла, победе. Ничем он такого не заслужил. «Слава Тебе, Господи!» Он почувствовал, что плачет, но сейчас это было можно, даже нужно, и он этих слез не скрывал, вон, даже у Олега глаза мокрые.
- Что я тебе говорил, парень? Ты – прирожденный столб. – Тренер от души обнял его, даже косточки хрустнули.
- Спасибо, Олег Григорьевич, - сказал Кирилл, и в горле опять застрял комок.
- Тебе спасибо, сынок. И всем вам.
Уходили вместе с Соней. Деликатная мама, перекрестив его на прощание, только сказала:
- Не задерживайся, Кирка. Я там тебе плечи на костюме расставила, надо померять. – И, доверительно, Соне. – На наши плечи ни один костюм не лезет.
Он смутился, Соня счастливо улыбнулась. Вряд ли она поняла про костюм. Сейчас она была готова улыбаться всему. «А зачем костюм?», - хотел спросить Кирилл, но вдруг вспомнил – Последний звонок. Вот и школа кончается.
Он взял Соню за руку. Мама, обернувшись, сказала:
- Я совсем забыла, голова садовая. Была Елизавета Антоновна, ей пришлось уйти, у нее какие-то дела. Просила передать тебе, что ваше пари она выиграла. Ждет вас на чай, когда сможете.
«Пари? Какое пари?» А, ну да, сто лет назад, когда они только познакомились, она сказала: «Посмотрим через три года». Прошло-то, кстати, почти четыре. Вот хитрюга, молчала, они же только в воскресенье разговаривали. Ждала, наверное, когда ее выигрыш уже не оспоришь!
На Последнем звонке было немножко грустно, но совсем чуть-чуть, и он не мог понять, о чем плачут нарядные девочки. Его не оставляло чувство, что все только начинается, и того, что оставалось, было не очень жаль.
Потом долго ехали на автобусе до Речного вокзала, оттуда их повезли кататься на теплоходе. Они сидели на палубе, рядом с ним - Соня. Он глядел на рябь воды, и ни о чем не думал. Ему так редко удавалось за эти годы просто посидеть и отдохнуть, потому он и молчал – и Соня тоже. Она никогда не лезла с разговорами, когда видела, что он хочет помолчать.
И вдруг у него за спиной раздался голос:
- Кир, а что ты вечером делаешь?
Над ним стояла Аня – хорошенькая, как картинка из модного журнала. Ни одна прядка не была случайной в рукотворном чуде ее прически, туфельки, платье – мечта! Но такая давняя, совсем забытая, мечта.
Не обращая внимания на Соню, которая сразу отвернулась, она продолжала своим нежным голоском, растягивая и смакуя гласные, словно пробуя на вкус.
- Надеюсь, ты свободен? Пойдем в кино, у меня билеты.
Если он и колебался, то только мгновение - от неожиданности. Улыбнулся и ответил, глядя не на Аню, а на болезненно-прямую Сонину спину, громко ответил, чтобы слышали все.
- Спасибо, Анечка. Но я не смогу. Мы с командой Кубок отмечаем. В кафе.
- Так пойдем вместе, - оживилась Аня.
- Извини, но не получится. Я уже пригласил Соню.
Соня резко повернулась, и он увидел ее глаза, в них стояли слезы, но губы уже улыбались.
Он встал, обошел застывшую Аню и взял Соню за руки.
- Пойдешь?
- А что ты ребятам скажешь? Они спросят, кого это ты притащил…
- Я скажу, что ты моя невеста. Можно?
Она не ответила – просто уткнулась носом в его плечо.