Плевочки
Сначала бабочки приходят из прекраснейшей жизни и сразу ложатся под стекло, потому что их дело — хранить красоту прекраснейшей жизни. Тьфу ты!
Потом лапочки выходят из варежек, чтобы коснуться холодной руки и задохнуться от счастья прикосновения к новому образу жизни. Тьфу на тебя!
И вот уже молодуха несется вдоль поезда в поисках душки-солдатика. «Куда ж ты! Куда ж ты! Совсем пропадешь!» Но не пропала. Тьфу ты, пропасть, не пропала!
Наконец ласточки греют птенцов и думают о былых перелетах. Им суждено улетать. И нету забот, как нету и безработицы. А где-то ласточкины гнезда варят, тьфу на тебя, китайцы. И жруть их!
Поцелуи
Сначала зима на детских саночках еще только выстилала искристые дороги возле сказочно паривших подъездов. Румянец меня окрыляет. Дай поцелую!
Потом влажная шерсть рукавичек напоминала все детство сразу. Колено в горячем асфальте. Новый год, встреченный в садовом домике под тремя тулупами (в мужской компании с бутылкой пива). Холодильник под окном на кухне, где сквозь маленькое отверстие можно было брызгать в прохожих из пластиковой бутылки от шампуня «Фея». Хотя бы в щечку!
И вот уже: «В глаза — плохая примета. В лоб — как ребенка. Теперь ты!» И крадется за спиною неумелая рука, застревающая не в нужных местах и повсюду чуткая. «Ты теперь!»
Наконец-то всплывают облатки легких облаков. Губы красивы. В сладком небе только белые перья еще уцелели. Я целую! Целую я! Семьюстами семьюдесятью семью целую тебя поцелуями первыми…
Прощания
Во-первых, легкая машет рука сверху вниз. Из стороны в сторону машет, но только кисть. Исчезают жесты в морозном тумане, оставляют тепло «на потом». До свидания!
Потом, перемена блюд требует новых бокалов. Следующие напитки сиятельно требуют трезвости. Иначе не поймешь новизны глотка. «А в каждом глотке новизна», — мне обещали хранители знания, знатоки женского пола. Обещали не только счастья — неудовлетворенности страстной и новизны. Говорили: «Не обожрешься!» Еще говорили: «Расслабься». И приходили любимые женского пола и ласково смотрели в самые мысли мои. Улыбались: «Пока!»
И вот машины едут поперек дороги. Боком надвигаются на перекресток. Прижимают многотонным весом асфальт, и люди снуют меж колес. Больших и маленьких. Великие люди и, напротив, совсем обыкновенные. Странно движутся эти поперечные машины, колеса которых не вертятся, а хромают, только еще стремясь к форме шара. Им не хочется суеты и трения. Но приходится соприкасаться, применять силу: давить тлеющие окурки, перемалывать стебельки, разбивать на куски мелкую живность и радоваться… Несказанно радоваться смерти. Прощай, моя дорогая. Если можешь, прости. Дороги не нам вести, из сердца дымы изрыгая…
Наконец-то, прости меня, Господи. Иже присно. Ты всем прости, и мне тоже. Как только ты умеешь прощать. С твоего неба видно, что все слова пустотелы. Ты занят делом сбора заблудших, и многие из самых лучших на тебя в обиде. Но ты прости им, и моим детям, во веки веков. Их имена, расставания и единства, и обрывки молитв, и свинство. Ты уже пожимал нам руки. Ты кивни нам, пусть мы не заметим! Мы ведь именно за этим жили. За этим лежали в постели, а потом вставали и навсегда уходили. Честно глядя в глаза всем, кто нас не знает…