II
Брат побыл дома не долго и все это время ночевал на диване в зале. Его кровать теперь принадлежала мне, а детскую кроватку, с которой уже свисали мои ноги, выставили на металлолом, ещё когда я была в лагере. Кроме того, Эдик подарил свою авторучку, хоть и не новую, но во вполне приличном состоянии.
- Конспекты буду шариковой писать, - пояснил он.
И хотя я не имела ни малейшего понятия, что такое конспекты, искренне гордилась братом, а авторучке радовалась больше, чем новой.
Поезд ожидался прибытием в десять вечера, но опоздал на два часа. Я находила это забавным, потому что следовал он из Новороссийска, от которого ходу-то до Крымска всего лишь чуть больше часа. И где можно было так долго задерживаться на столь коротком промежутке? Эдька по этому поводу шутил, утверждая, что машинист пьяный и ему теперь ищут замену.
Как только вдали показались огни тепловоза, Маня погрузилась в громкие рыдания.
- Не плачь, - я постаралась её утешить, - может это ещё не Эдика поезд.
У брата моя фраза вызвала почему-то весёлый смех, и он прокомментировал:
- Света права: нечего тут слёзы раньше времени разбазаривать.
Поезд тем временем растянулся вдоль перрона, и мы побежали к нужному вагону. Затащив свои вещи, брат снова вышел. Какое-то время стояли молча, если не считать Маниных всхлипов.
- Ну, ладно, мам, прекрати, - заговорил первым Эдик, - в конце-концов я ж не в армию на два года ухожу. После первой сессии приеду, а может даже и на Седьмое Ноября.
- Давай не будем загадывать, - сказал Борис, и они с Эдькой обнялись.
Поцеловав мать, Эдик подошёл ко мне и, дружески хлопнув по плечу, с грустной улыбкой произнёс:
- Ну, будь здорова и не скучай там без меня.
Домой мы вернулись поздно и, под ворчание Бориса, что ему рано вставать на работу, все быстро улеглись. Мне утром тоже не суждено было выспаться, потому что Маня надумала наконец-то посетить со мной ателье и заказать там школьный наряд.
- Давай, быстренько сходим, а то потом жарко будет, - объяснила мать сравнительно ранний подъем.
Пока я завтракала, она долго ковырялась в шифоньере, потом показала отрез берюзово-зелёной ткани и заговорила неприятным мне тоном:
- Послушай, а не сшить ли нам, вместо костюма, сарафан?
Я знала, если мать так разговаривает, значит, для неё всё уже решено и никого кроме себя она слушать не собирается. Любые возражения могут привести лишь к потоку не лестных слов. И всё-таки удержаться было невозможно.
- Вот из этого? Но юбки из такой ткани - у тети Глаши и Петровны...
Моя оценка Маниного тона не была ошибочной.
- Нет, ну ты определенно ни черта не понимаешь! У Петровны и прочих, ей подобных, юбки только цвет такой имеют, да и то не совсем. Качество же, абсолютно другое. Они понабирали этого штапеля в уценёнке по пятьдесят копеек метр, а у нас с тобой лён с лавсаном. Мне отрез этот тётя Фаня подарила, когда мы последний раз в Черневцах были.
- Но столько времени прошло... Что ж ты себе ничего не сшила, - озвучила я свои искрение сожаления.
- Да, вот не выбралась. А тут, ты у меня подрастаешь. Мне очень хочется, что бы, прежде всего, дочка моя была красиво одета. А я уж как-нибудь обойдусь.
- А ты говорила, что где-то в магазине видела красивую тёмно-синюю ткань, как в Краснодаре...
- Её уже разобрали. И потом, ты такая худющая, вечно бледная, лицо, как фига. Тебе обязательно надо что-нибудь яркое, оживляющее.
После скрученной Маней для наглядности сравнения дули, мне вдруг стало безразлично, из какой ткани и что будут шить.
Покинув ателье, по дороге домой мы встретили высокую, худощавую, уже не молодую блондинку, Манину знакомую. После приветствий она, глубоко вздохнув, доложила:
- А я, вот, на похоронах Татьяны Сергеевны Ворониной была. Третий день в себя прийти не могу. Такая женщина! Красавица, умница. И надо же, так рано ушла из жизни.
- Воронина умерла? – тихо переспросила Маня, - Но когда? От чего?
- На той неделе. «Скорая» с инсультом забрала. В больнице, не приходя в себя, и скончалась. Так жалко её. Всё из-за муженька ненаглядного. У неё после развода давление всё время повышенное было, - женщина глубоко вздохнула, - Знаете, я, честно говоря, всё удивлялась, когда они разошлись. Мне семья эта долгие годы казалась образцово-показательной. А вот на похоронах Иринка, дочка их, мне всё и рассказала. Оказывается, он приводил несколько раз какую-то бабу прямо к ним в квартиру.
- Что Вы говорите? – удивлённо всплеснула руками Маня, - Вот никогда бы о нём такого не подумала.
- Да и Татьяна Сергеевна тоже долгое время не верила. Но Иринка однажды к ним случайно забежала, у неё, ведь, ключ от их квартиры есть... Так, вот, прямо в постели и застала... Ну, Иринка говорит, что была потрясена и, сама себя не помня, прямо к матери на работу прибежала. Там, представляете, с ней такая истерика приключилась, что Татьяна Сергеевна валерьянкой её отпаивала и собиралась уже «скорую» вызывать. А на второй день после этого они на развод и подали. Квартира, знаете ж, у них шикарная была, так в течение месяца разменяли. Мне сама Иринка всё рассказывала. Я, ведь, её вот такой ещё помню, - женщина показала ладонью на уровне своего пояса.
- Нет слов. Я потрясена, - со слезами на глазах прокомментировала Маня.
- Да, представьте себе, и такое бывает. Честно говоря, меня не столько его поступок удивляет – в конце-концов мужики в той или иной степени все кобели, - меня удивляет поведение той грязной бабы. Как можно, прийти в чужое гнездо, улечься в чужую постель?.. Ну, хотела мужика развлечь, могла бы для этого и другое место найти. У него, между прочим, на работе кабинет свой отдельный, - женщина грустно усмехнулась.
- А вот здесь, я с Вами, пожалуй, не соглашусь, - Манино лицо посетила кривая улыбка, - Супружеская измена омерзительна сама по себе, где б она ни происходила!
Мне стало скучно слушать их беседу, и я медленно побрела вперёд. Вскоре мать меня догнала, но остаток пути домой мы шли молча.
После обеда я почувствовала себя уставшей и направилась в зал, чтобы прилечь на диван. Тот был застелён старой гобеленовой накидкой.
- Мам, зачем это? – поинтересовалась я у Мани.
- Диван пачкается. Накидку-то постирать можно, а диван в стиральную машину не бросишь.
Мне хотелось спросить, почему до сих пор, с точки зрения Мани, диван никогда не пачкался, но тон матери был таковым, что и предыдущий мой вопрос выглядел не совсем корректно. Кроме того, спать хотелось куда больше, чем знать назначение той накидки. Сон окутал меня всю очень быстро. Снился Новый год, красиво украшенная ёлочка. Рядом со мной сидела бабушка. В её объятиях было тепло, уютно и очень хорошо...
- Уходи! Уходи, что б глаза мои никогда тебя больше не видели! – я проснулась от Маниного крика. - Знай и запомни на всю свою оставшуюся жизнь: всё, что ты сделал с ней – это ты со мной сделал! - Таким тоном она последнее время разговаривала только с Борисом. Но с какой стати тот так рано приехал сегодня с работы?
- Я знаю, потому и пришёл сюда, - раздался хрипловато-бубнящий голос, от которого у меня по всему телу пробежали мурашки. – Я - сволочь, я – подонок, я знаю, что ты никогда меня не простишь и, всё-таки, я решился переступить ещё раз порог этого дома, чтобы попросить, Манечка, у тебя прощения. На коленях прошу, - раздался какой-то грохот, - хочешь, в ногах твоих валяться буду, только прости.
- Встань и не паясничай, - недовольно проворчала Маня. – Я спасла тебя от тюрьмы, быть может, и от виселицы, которую ты, откровенно говоря, заслужил. Но между нами всё кончено. Исчезни из моей жизни навсегда! По твоей милости я совершила грех, который мне никто никогда не простит. Я сама себе его никогда не прощу. Однако видеть тебя, больше могу. Ты меня понял?
- Манечка! Я понял. Я всё прекрасно понял. Но грех ты этот свой совершила, потому что грешить мы с тобой начинали вместе, много лет назад, - в голосе гостя послышалась усмешка.
- Как ты смеешь! – взвизгнула Маня. – Кто тебе позволил мои чистые к тебе чувства смешивать с тем, что ты здесь натворил?
- Мы натворили, Манечка. Мы с тобой вместе натворили.
- Боже, и это ничтожество я когда-то любила?
- Да. Я – ничтожество, и вполне это осознаю. Хоть и сам не понимаю, как мог до такого опуститься. Но ты не намного лучше. Ты же сама мне вечно на неё жаловалась. Ты же сама разрешила мне сюда прийти и с ней разобраться...
- Ты с ума сошёл! - испуг и удивление, как бы наступая друг на друга, смешались в этой фразе. – Я просила тебя с ней поговорить.
- И припугнуть...
Я лежала, настороженно прислушиваясь к разговору. До меня не сразу дошло, что речь идёт обо мне.
- Да, припугнуть. Всего лишь припугнуть, а не избивать и насиловать, - продолжалась тем временем беседа.
Так, это был всё-таки не сон! И Маня, обвиняя меня в том, что я нарассказывала сказок, на самом деле знала, кто во всём виноват! Но зачем она так поступила? И как это они умудрились в то утро, когда уехали на огород, ещё и Колю по дороге встретить? Ведь было ещё совсем рано. Может быть, на базар заезжали? Но почему в один день из-за нехватки времени мы не должны были завтракать, а на другой - можно даже с Колей поболтать?
- Я повторяю, что сам от себя такого не ожидал, – напористо бубнил гость, - Но и ты должна была давать себе отчёт, разрешая мне сюда прийти. Всё-таки я мужчина, а девка твоя уже созревает и не дурна собой. Она мне тебя чем-то напомнила, - опять в голосе усмешка.
- Не ври, она совсем на меня не похожа, - гнев ушёл, появились игривые нотки, - Копия Бориса. И характером тоже. Но, она моя дочь, - теперь слышалось страдание и отчаяние. – До конца дней своих буду себя проклинать, что поддалась на твои уговоры и не взяла её в тот день на огород. Тоже, между прочим, не так-то просто было всё это организовать...
Меня пробил холодный пот. Значит, Маня специально отменила тогда утром завтрак, чтобы у меня заболел живот? А до этого она жаловалась Коле, и тот пообещал со мной разобраться... Но, что такого ужасного я могла натворить? Почему мать сама со мной не поговорила? А если она была заодно с Колей, значит, сейчас всё может снова повториться, только в её присутствии...
От жуткого страха я стала куда-то проваливаться. Сильные и цепкие руки пытались меня схватить. Поначалу казалось, что это Колины руки, потом они превратились в руки Бориса, но по-прежнему со злостью, неведомо куда, тащили... Потом исчез и Борис, остались только чьи-то руки. Я кричала и сопротивлялась. Я не просто кричала, а орала изо всех своих детских сил. Изредка слегка затихала, но лишь для того, чтобы, вдохнув побольше воздуха, заорать заново, при этом сильно размахивая руками, защищая себя таким образом от расправы...
- Доченька! Родная моя! Умоляю тебя, успокойся! Светочка, родненькая, - к своему великому удивлению я сидела на диване, а руки, из которых пыталась вырваться - были Манины.
Вытерев тыльной стороной ладони свои слёзы, я легла. Во всём теле была такая усталость, словно без отдыха два часа прыгала на скакалке. Тупо уставившись в потолок, я пыталась понять, что же со мной произошло.
- Ты слышала наш с дядей Колей разговор? – Манин вопрос послужил мне ответом.
- Да.
- Но подслушивать, не хорошо! Ты должна была выйти и сказать нам, что всё слышишь. Поняла меня? Ты должна была выйти и сказать...
Разговаривать, спорить или оправдываться у меня не было ни сил, ни желания. Неподвижно глядя на небольшую трещинку в потолке, я лишь время от времени вытирала тихо и непрерывно вытекающие из моих глаз слёзы. Глядя на меня, Маня тоже замолчала.
- Хочешь сказать, я плохая мать? – нарушила она, спустя некоторое время, тишину. Не смотря на то, что голос звучал виновато, глаза смотрели требовательно.
Я удивлённо на неё уставилась, но ни возражений, ни согласия выжимать из себя не стала.
- Что ж, я сейчас пойду и что-нибудь с собой сделаю. У тебя больше никогда, слышишь, никогда больше не будет такой плохой мамы, - она эмоционально замотала головой, - Мамы твоей вообще больше не будет, - раздались всхлипы, глаза её спрятались в ладони, потом снова посмотрели на меня требовательно, - Хочешь? Скажи, хочешь, чтобы твоей мамы не стало на этом свете?
Я молчала, не понимая, чего она добивается. Если собирается куда-то уехать, то зачем ей моё разрешение?
- Хочешь, что б я умерла?
Мне было абсолютно всё равно, что с Маней в ближайшем будущем произойдёт, лучше всего, конечно, если она куда-нибудь исчезнет. Тогда, по крайней мере, некому будет Коле на меня жаловаться и просить, чтобы он со мной разобрался. Однако, от её испытывающего взгляда, в меня снова вселился жуткий страх. Я поняла, что она умирать не собирается, но стоит мне хотя бы утвердительно кивнуть – это будет поводом, снова пригласить сюда Колю и сказать, что я желала ей смерти.
- Нет, оставайся, - тихо прозвучал мой ответ.
- Спасибо тебе, доченька. Ты меня простила? Тебе меня жалко? Да. Ты меня простила. Я знала, что ты добрая девочка. Конечно же. Я, ведь твоя мама, роднее меня у тебя никого нет и быть не может... - оживившись, затарахтела Маня.
Я закрыла глаза. Мне неприятен был её голос, её, столь привычное моему взору, лицо, её уверенные размахивания руками... Как можно было её за что-то простить, если прощения она у меня не просила? Более того, её требовательный взгляд меня за что-то обвинял, и от этого обвинения становилось не по себе. Я поняла вдруг, что боюсь собственную мать, как абсолютно чужого мне человека. Почему? Из-за Коли?
- Я тебя не прощала, - мои глаза открылись, - я просто не хочу, чтобы умирала ты. Это он должен исчезнуть. Навсегда исчезнуть... Я очень хочу, что б умер он, - озвучила я свои желания, потому что, Манина смерть, на мой взгляд, предвещала большие неудобства, такие, как наличие трупа и похороны в нашем доме. С другой стороны, если Коли не станет, ей некому будет на меня жаловаться, а сама она почему-то ничего мне сделать не может, иначе бы уже давно сделала...
- Хорошо, - тихо ответила мать, и с её лица исчезло не только оживление, но и цвет.
Тишина затягивалась и я задремала. Манин голос вернул меня в действительность:
- А если он не умрёт, но ты его никогда не увидишь? Какая тебе разница живой он или мёртвый, если лично для тебя его в этом мире не будет?
- Точно никогда не увижу? И даже случайно на улице не встречу?
- Я клянусь тебе, доченька! Чем хочешь, сейчас поклянусь, что в твоей жизни... в нашей жизни он никогда больше не возникнет.
- Тогда, действительно, какая разница? Пусть где-то в другом мире существует, только не в нашем, - сказала я и, не имея больше сил бороться с усталостью, отвернувшись к стенке, уснула.
(продолжение следует)