Люблю, когда горит торф. Его терпкий, горьковатый запах так много говорит ирландскому сердцу. Мне, например, представляются непроходимые леса, окружившие родной Кунгемар, узенькие тропинки, по которым бродит невидь…заросшие камышом старые болота, из них поднимаются прекрасные девы, чтобы закружиться в легкой пляске, как только взойдет луна… я знаю, о чем говорю. Да и вы знаете, клянусь Лугом и Лиром.
Я уложила голову на скрещенные руки, наблюдая, как Брайди снимает с очага тяжелый котел. Сколько раз предлагала помочь – отказываются. Мол, гость не должен трудить руки работой. А то мои руки работы не знали. Славные они девчонки – Брайди и Меган О’Тул, дочери местного гончара. Патрик О’Тул похоронил своего первенца, потом любимую жену, но горя и бедности не знал. В маленьком домике уютно, тепло и весело. Боги не дали сестрам волшебной красоты, о которой можно слагать баллады, но что за беда? Обе были веселыми, добрыми, работящими, петь-плясать первые мастерицы…женихи подметки истоптали, да все глаза об гончаровы окошки обмозолили…
Брайди собрала на стол, поставив передо мной самую большую миску. Мне стало смешно: смелые и острые на язык девчонки при мне так отчаянно робели, словно я была, по меньшей мере, придворной дамой в расшитом платье. Со двора донесся голос Меган, она набирала воду из колодца и пела что-то про зеленый клевер. Звонко пела, радостно. А чего не радоваться – завтра Бэльтайн. Здесь его тоже празднуют шумно и весело, почти как у нас…жгут огни, поют и пляшут до утра, призывая лето, испрашивая милости добрых богов…
Вернулся Патрик, сел за стол, опустив на колени натруженные руки – он с утра пропадал в поле и на выгоне. Ели в молчании, степенно и серьезно, только Меган все подталкивала сестру в бок острым локотком, а Бригитта изо всех сил старалась сдержать улыбку. Наконец Патрик погрозил обеим большой ложкой и сестры не выдержали: расхохотались, да так весело и неудержимо, что даже меня проняло. Луг и Лир, как же давно я не смеялась…
А потом они долго еще ворошили свои наряды и незатейливые украшения, прикидывая, что лучше пойдет к зеленым глазам, что – к рыжим волосам. Сестры выглядели истинными ирландками – свежие веснушчатые лица, белая кожа, огненные кудри…не то что я. Мне от матери-франконки достались тяжелые черные волосы, прямые, как гвозди; ореховые глаза и темный румянец. От отца, предки которого жили на Изумрудном острове с тех пор, как здесь поселились дети богини Дану - гибкий костяк, громкий смех и очень крепкая голова: знаменитое ирландское виски валило меня с ног одной из последних…
Я лежала на лавке и смотрела на девушек, не думая ни о чем. Хотя, наверное, надо было. Наверное…
Стемнело. Патрик улегся спать, строго-настрого наказав дочерям не зажигать огня. Я знала – они долго будут вздыхать и хихикать на полатях, потом Меган, понукаемая старшей сестрой, осторожно свесит голову, чтобы посмотреть, сплю ли я. А я буду дышать глубоко и ровно и ресницы мои не дрогнут под ее пристальным взглядом… хотя нет, вряд ли. Только не сегодня.
- Грайна, - донесся до меня шепот Бригитты, - ты не спишь?
- Нет.
- Может, расскажешь нам чего-нибудь? Если не трудно…
Это потому, что мы завтра уходим. Вряд ли я когда-нибудь еще увижу приветливых дочек старика Тула. Восемь дней пролетели как один, Аргайл, наш командир, так и сказал – останемся до Бэльтайна, может, задержимся на праздник. Конечно, задержимся. Я точно знаю.
Как же долго мы шли сюда, на север Ирландии. Мы – наемники из Дублина, Копье Аргайла Старого, как нас называют иногда. Копье – это значит отряд, дружина…что еще. Норманны – северные воины и мореходы сказали бы: «хирд». Аргайла назвали бы «хевдингом», а нас – «хирдманами», людьми из хирда. Я неплохо знаю северную речь…мне нравятся эти резкие гортанные звуки, как бы не смеялись друзья и вождь. Дело в том, что сражаемся мы в основном с теми самыми норманнами, «волками Одина», как они себя называют. Один – это их великий бог. Он так же беспощаден, как они и так же любит войну…и нет для этого сурового бога ничего сладостнее звона клинков, обагряемых кровью, когда достойные противники сходятся в смертном бою…
Нашего вождя кличут Старым, но он совсем не стар. Прозвище прилипло к нему из-за ранней седины – Аргайл поседел в пятнадцать лет. Викинги (в его краях норманнов отчего-то зовут викингами, но это одно и то же) вырезали его родную деревню. Аргайл не рассказывал об этом, но я дозналась – его пленили и связали одним из первых, что он мог сделать, крестьянский мальчишка, против могучих воинов…он видел, что сделали с его сестрами, видел гибель всей своей семьи, и как горит его дом – тоже видел…страшнее не выдумаешь. Теперь у Аргайла нет дома. Есть лютая ненависть, которую не притушили прожитые четыре десятка лет, есть крепкие руки и смертоносный меч в них…есть мы – полсотни…нет, теперь уже меньше, опытных воинов, готовых идти за Аргайлом хоть в нижний мир. Потому что он того стоит, наш Аргайл. Таких вождей сейчас рождается все меньше. Впрочем, не мне об этом судить. И так все странной считают. А чего странного? То, что меч поднимаю наравне с мужиками? Так отец меня лично этим мечом, собственными руками сделанным, опоясал и в Дублин отправил – счастья искать. Эка невидаль…у норманнов, я слыхала, во многих отрядах девки бьются, валькириями их зовут, если я не путаю чего… правда, в бою я лишь одну такую видала. Красивая была. Смешно, именно та норманнка нанесла мне первую, тяжелую – и пока единственную – рану. В ту ночь, когда я чуть не отдала богам душу, мы все слышали, как кричала банша. По мне кричала. Совсем близко, ее даже видели - юная дева с красивым залитым слезами лицом и черными очами. Но я все равно выжила. Мои братья теперь думают, что я заговорена и могу не бояться шальной стрелы, удара в спину…по мне уже отплакала-откричала банша, что всегда провожает ирландцев на тот свет. А я – я задержалась на этом. Ночь была тяжелой, но назавтра я уже поднялась с ложа. И увидела светлокосую голову, насаженную на копье. Долго на нее смотрела. Девчонка и после смерти была красивой, как наша богиня Морриган, много лучше меня…
Норманны нас тоже не жалеют. Они вообще никого не жалеют. Я ведь прошла по тем местам, где приставали к берегу их черные драккары. И до смерти теперь не позабуду. Но вот ненавидеть, как Аргайл – не могу. Я вообще не могу ненавидеть. Даже врагов, с которыми сражаюсь всю жизнь, теряя друзей и побратимов. Впрочем, мой отец говорит, что стать хорошим воином можно и без ненависти, сжигающей сердце. Иного я и не желаю.
А вообще мне повезло больше, чем многим – у меня есть дом, где любят и ждут, хоть и редко я там бываю. Но дороги к родному двору не позабыла. Это великое счастье: прошагать немерено миль по пыльной дороге, чтобы свернуть к знакомой околице, стукнуть в окно.... Мать радостно вскрикнет, вытирая руки – она всегда чем-то занята по дому. Из кузницы доносятся удары молота, и я знаю, что отец и там. Колин тоже – моему брату скоро шестнадцать, но он силен, как взрослый мужчина и так же горд. При виде меня брат всегда краснеет, словно девица – ему стыдно, что старшая сестра носит оружие, а он при отце с матерью хлеб ест. Колин уже трижды убегал из дома, пока ему отец ума не вложил. «Ремесло я кому передам?» - сказал тогда Фелим О’Коннор. – «Девке бессмысленной? Ты мужчина, ты наследник и продолжатель рода. Кузнецами были твой прадед, мой прадед и прадед моего прадеда. От этого просто так не отступают. Мало ли что тебе в голову взбрело… »
- Да! - обиженно возразил мой брат, тогда еще тринадцатилетний. – Кузнечному делу она учиться не может, а мечу - как раз? И вообще, раньше того, кто цвета вражеской крови не видел, мужчиной не называли!
- Так это не у нас, - спокойно сказал отец, - это у норманнов, нечего на них равняться. Или, может, ты желаешь к ним на боевой корабль? Чтобы вместе с норманнами убивать мужчин, насиловать женщин, жечь и грабить наши деревни?
Опустил мой Колин голову. Гордость не давала ему разрыдаться. Потом вскинул блестящие глаза:
- Но Грайну ты отпускаешь!
- Грайна взрослая девушка и вправе распоряжаться собой. Я учил ее драться и теперь отправляю в отряд к моему другу Аргайлу. Если она будет там лишней, то вернется домой по первому слову вождя. Помни, Грайна. Ты поклялась.
Я кивнула. Я помнила. Я стояла в шаге от детской мечты – стать воительницей, ходить по свету и помогать добрым людям острой сталью. Наяву все оказалось почти так же. Только вот люди косились, презрительно-боязливо цедя сквозь зубы: «Наемники…».
Копье Аргайла бралось не за всякое дело. Мы состояли на службе у самого короля и охраняли северную границу и побережье. От норманнов. Аргайл выбрал это, а мы пошли за ним. Мы бы куда угодно пошли. Да я уже говорила…
Вот и стояли мы в деревушке Бью Веллей накануне Бэльтайна. Весь отряд Аргайла разобрали по домам, а для раненых староста выделил просторный и теплый амбар. И еще один амбар – с прочными стенами…Откуда раненые? Тут надо по порядку…
- Я не сплю, Бригитта…чего бы вам такого рассказать?
Девчонки пошушукались, потом Меган выдохнула:
- Про себя расскажи… - и затихли обе, ожидая, не рассержусь ли за дерзость.
Я не стала сердиться. И решила уважить просьбу, отдаривая за ласку и гостеприимство. Нет, не то. Просто решила рассказать, потому что душа моя была полна уже до краев. И я боялась – не сдержусь. А Брайди и Меган позабудут все после Бэльтайна, наплясавшись у майских костров и набегавшись по лесу…
- Что ж, слушайте…
Я начала вспоминать. Два года назад отец взял меня на ярмарку. Лето катилось к середине, наше замечательное ирландское лето с проливными дождями, грозами и ярким солнцем. Аргайл сказал, что я заслужила отдых и отправил меня домой на несколько дней…он даже написал письмо моему отцу, которое я, не удержавшись, прочла. Когда закончила, у меня уши горели – наш вождь столь незаслуженно хвалил меня, что становилось стыдно. И сильная-то я, и ловкая, и с мечом управляюсь так, что любо-дорого…а чего с ним не управляться, когда отцовскими руками сделан – да под меня подогнан, как хороший башмак или перчатка? Под мою ладонь, под длину рук, рост, вес…сильная и ловкая, а копье норманнской девчонки чуть к праотцам не отправило. Мне она потом долго снилась. Не в коже и в доспехах, а в зеленом платье, драгоценных обручьях и непременно с длинной косой. Я все пыталась угадать, как ее могли звать? Герда, Хильд, Фрейя? Нет, Фрейя – это их богиня. Вроде нашей Бригитты или Морриган. А потом я узнала – ту, что свалила меня в бою, звали Гуннхильд. Обычное северное имя, не лучше других. Но мне понравилось. Если у меня когда-нибудь родится дочь, я назову ее Гуннхильд. И плевать на всех, кому это не по душе.
Так вот, ехали мы на ярмарку в Дублин. От Кунгемара путь неблизкий, я успела и поговорить с отцом, и обменяться новостями с соседями…то было время всеобщего мира, Ярмарка собрала гостей со всех концов света.
- Красиво там было? – шепнула Меган и получила тычок от сестры.
- Не помню, - усмехнулась я. – Наверное. В Дублине всегда красиво.
Я и в самом деле не помню. Потому что на той ярмарке я перестала принадлежать самой себе и этому миру. Потому что на ярмарку прибыл отряд отчаянных северных мореходов на драккаре с полосатым парусом. А вел их…я не знаю, как описать этого человека. И не знаю, как описать то, что стало со мной, едва я его увидела.
Храпел старик O’Тул, шумели деревья за окном. Девчонки мои даже дышать позабыли.
Да…народ оживленно торговался, кричал, проехала телега, нас оттеснили в сторону и я потеряла норманнов из виду. Отец выдал мне горсть серебра (мною, между прочим, принесенного), указал на брата и посоветовал хорошо повеселиться. Я с тоской глядела на Колина. И куда его прикажете девать?
Отец ушел в трактир вместе с приятелями, а мы все стояли посреди площади. Я заставила себя встряхнуться и натянуто улыбнулась:
- Ну, куда пойдем? Решай.
Колин солидно кивнул головой.
- Оружие посмотрим.
Добро. Посмотрим, почему нет.
Брат так и не изжил в себе тяги к военному делу. Я не отказывалась показать ему некоторые приемы и ухватки оружного боя, может и пригодится. Хотя лучше бы не пригодилось.
Дойдя до оружейных рядов, мы остановились. Норманны были там. Весь хирд во главе с синеглазым хевдингом. Я его глаза еще на площади разглядела – как горные озера с ледяной водой. Или как суровое северное море, которого я никогда не видела. Взгляд – будто удар, после которого не поднимаются. Наверное, так смотрели древние боги. Вроде норманнского Одина.
- Ты что? – не понял брат.
- Жарко, - не моргнув глазом, соврала я, трясясь, как в ознобе. – Я здесь посижу. А ты, если хочешь, посмотри клинки. Здесь должны быть неплохие изделия.
Колину очень хотелось так и сделать, но оставить меня он не мог.
- Иди, иди, - ласково сказала я. – Ничего.
Брат ушел. А я принялась смотреть на предводителя норманнов, стараясь запомнить его лицо до последней черточки. И я готова была визжать от злости, когда к нему подошла какая-то размалеванная девица и принялась что-то с жаром говорить, сверкая зубами и сережками. Правда, он не стал слушать. Повернулся и вошел в лавку. Я тоже, прячась за стойкой с конской сбруей.
Они о чем-то говорили с хозяином, смешно коверкая нашу речь. Голоса у всех были низкие и хриплые, должно быть, от ветра. Я подобралась ближе. У хевдинга были очень светлые волосы, а еще он походил на эльфа из Народа Холмов. Говорят, на севере тоже есть эльфы, и в незапамятные времена, они, случалось, мешали кровь со смертными… он носил меч за плечом, а не у бедра, как мы. И меч тот был раза в полтора длиннее моего. И, пожалуй, вдвое тяжелее.
- А лицо у него какое было? – снова подала голос Меган.
- Уймись, - зашипела сестра, - вишь, разобрало тебя…
За эти два года я много узнала про норманнского хевдинга. Оказывается, про него чуть ли не легенды складывают – о его силе, отваге, воинском мастерстве. И – жестокости. Говорили, что Хакон Харальдсон (это значит – «сын Харальда») не берет в оплату за пленных ни золота, ни серебра, ни самоцветов. Говорят, хевдинг дает каждому из них поединок, и тот, кто сумеет его уложить, получит свободу. Но это еще никому не удалось, ибо сыну Харальда нет равных… Не знаю. Мне верилось в то, как он один пробился сквозь строй франков, как со своим драккаром напал на три датских ладьи и все их отправил на дно. А в беспощадную его жестокость – не верилось. И в то, что он лично своим недругам ребра выпрямляет – тоже. Это у них называется «кровавый орел», жуткая, мучительная казнь…
Два года я думала о нем и пристально смотрела в лицо каждому норманну – живому ли, мертвому, ища знакомые черты. Смешно, я чуть не обратилась за советом к ведуньям и ворожеям. Я не думала о том, что случится, когда я его-таки найду…мне довольно было одного ожидания, что я увижу Хакона. И может, осмелюсь сказать ему что-нибудь. За два года я научилась сносно владеть северной речью. Аргайл научил, он ее в плену затвердил, чтоб с ума не сойти. Я расспрашивала его о Хаконе. Вождь долго молчал, а потом вдруг сообщил, что Харальд Олавсон вел тех воинов, что напали на его деревню, а он, Аргайл, двадцать лет был в рабстве у того, кто убил его семью. Я, тугодумная, не сразу и сообразила, что речь идет об отце Хакона.
Что ж, сколь веревочке не виться…чуть больше недели назад нам было велено готовиться к битве. Аргайл на глазах светлел и молодел лицом. Я поняла: что-то случится. И не ошиблась – это были они. Хакон Харальдсон и его хирдманы. Мы рубились на берегу, у кораблей, встретив норманнов, когда они обходили деревню. Ту самую, где нас сейчас так радушно принимали. Нас было втрое больше – Аргайл загодя получил подкрепление. Для меня так и осталось загадкой, откуда он узнал о готовящемся нападении. А может, просто почуял, старый волк. Бью Вэллей была спасена. Я совсем не помню битвы. Помню, что, как всегда, лезла в самое пекло. Что мне сделается, Заговоренной, Той-По-Которой-Уже-Плакала-Банша…меня даже не зацепили. А вот я уложила троих, но к хевдингу так и не пробилась. Мне…впервые было страшно в бою. До слез, до черных кругов под веками…я боялась, что его убьют, Хакона. Убьют мои друзья и побратимы. Странно, я совсем не думала о том, что станется, если Хакон и его воины ворвутся в деревню, что будет с такими, как О’Тул и его дочки, как именно убьют тех, кто схватится за оружие…
Бой был недолгим, но жарким. Мы взяли в плен многих норманнов, а последним – Хакона. Его изранили так, что он даже не мог стоять…лицо и волосы хевдинга были темны от крови. Я осторожно выглянула из-за плеч мужчин и острая боль обожгла мне сердце, в глазах потемнело. Я хотела уйти, но не смогла тронуться с места.
Очнулась уже у Тула. Бригитта рассказала, что меня принесли бледную, как полотно, но невредимую. Еще бы. Я ведь заговоренная. От меча и от стрелы, от раны и смерти… никто ничего не спрашивал, и я была благодарна. Впрочем, забот и без того хватало – пленных заперли в том амбаре с крепкими стенами, наших раненых сложили в другой и окружили заботой. Хевдинга поместили отдельно и Аргайл лично проверял, чтобы он не умер от ран. Поговаривали, что наш вождь хочет наколоть Харальдсону пресловутого «орла» и это правильно и хорошо. Месть – право и священный долг.
Я видела, что Аргайлу тяжко видеть своего пленника, который, как говорят, был точной копией отца. Я сумела сделать так, что уход за раненым хевдингом доверили мне. Хакон не приходил в сознание, а я ночами просиживала у его постели, слушая горячечный бред и почти понимая его…промывала раны, смазывала их целебным отваром, вытирала пот со лба. Лекарка из меня, правду молвить, никудышная, но я очень старалась.
Хевдинг поправлялся быстро – видать, крепок был. А может, добрые боги прислушались к моим молитвам. Уже через пять дней норманн встал на ноги, раны закрылись. Не зажили, конечно, какое уж там… Его немедля связали, а он только усмехнулся. Я так и не говорила с ним, не осмелилась.
- Когда ты окрепнешь, - сказал Аргайл, - в тебя запустит когти «кровавый орел»! И будь я проклят, если ты, варвар, не вспомнишь всех, кого убил.
Сын Харальда ничего не ответил на это. Он был очень бледен, но на ногах держался твердо. Потом сказал:
- Меня примет Один в чертогах Вальгаллы и посадит одесную вместе с моими воинами. Мы славно бились. И вы тоже. «Орел» так «орел», надо и это пройти.
Этой ночью я пришла к нему, взяв нож и ножны со своим мечом. Я иначе не могла. Если его убьют, мне тоже будет незачем жить… Хакон не спал. Его очень сильно стянули веревками. Я занесла над путами нож…
- Оставь, - прошептал он хрипло и с усилием приподнялся. – Кто ты?
- Грайна, - сказала я тихо, - я хочу тебя освободить.
- Почему? Мы должны быть врагами.
- Я не хочу быть твоим врагом. Я разрежу веревки и открою дверь. Проведу тебя лесом, уйдешь…и останешься в живых.
Хакон долго смотрел на меня. А мне хотелось только одного – чтобы он не отрывал взгляда. Я тонула в синих глазах, забыв обо всем на свете…
- Свободу, как и любовь, не принимают в дар, - сказал хевдинг и голос его обрел былую твердость. – За нее бьются и платят кровью. Или жизнью. Или смертью. Как за любовь.
Мне было нечего сказать на это. Я ничего не понимаю ни в жизни, ни в смерти, ни в любви. И что делать, я тоже не знала.
- Мне говорили, что ты даешь поединок тем, кого пленил. Будет справедливо, если и сам потребуешь поединка. Будет шанс завоевать свободу. Если гордость мешает принять ее из рук женщины.
- Это не гордость, - сказал он, - смягчая голос. – Я просто не могу так. Я потребую поединка, так лучше.
«Конечно, лучше – могла бы сказать я. – О Луг и Лир! Если люди говорят правду, в нашем отряде ты одолеешь почти любого…хоть и тяжелы твои раны.»
Он молчал и я молчала. Брезжил рассвет. Мне почудились шаги за дощатой дверью.
- Удачи тебе, - сказала я, смахнув слезы. И – головой в омут.
- Ты мог бы полюбить такую, как я?
- Нет, - ответил он, не задумываясь. – Прости.
- Да уж чего там, - мне самой казалось, что мой голос звучит весело. Столько счастья и одной мне… а ведь я была бы хорошей женой, верной и преданной. Ходила бы с ним вместе в походы на драккаре или ждала его из походов…молилась его богам – суровому Одину, Ньерду и светлой Фрейе…ничего этого не будет.
- Желаю тебе стать свободным, хевдинг.
- Да хранят тебя светлые альвы, дева, - долетело в ответ.
Я бодро зашагала к себе, размышляя над значением слова «альвы». Надо же было о чем-то думать. Я слышала, что за мной кто-то идет и узнала Аргайла. Наверняка он следил за мной, подозревая, и, клянусь, у него были основания. Мне было все равно. Право на поединок – священное право, его уважают все, кто носит оружие. Завтра Хакон бросит вызов и он будет принят. Это так же верно, как то, что солнце еще раз обойдет небосвод.
Я замолчала. Кажется, Бригитта и Меган уснули. Неудивительно - с рассвета до ночи на ногах.
Так оно и было: свежее росистое утро, ненавидящие взгляды ирландцев, окруживших маленькую полянку, напряженная, звенящая тишина. Хевдинг потерял свой шлем в бою, нового ему не дали…нездешнего цвета волосы блестели на солнце.
Люди из Копья Аргайла стояли плотной спаянной группой, в доспехах и шлемах. Каждый был готов биться с норманном…каждый хотел биться, верша месть за обиды и добывая себе славу…каждый знал, что биться выйдет Аргайл Старый. Потому что он был вождем и еще потому, что четыре десятка лет назад отец этого норманна сжег деревню Аргайла.
Пленнику развязали руки, дали меч – совсем неплохой клинок с отличным балансом, длинным и широким лезвием, которые так любят северяне. Хакон ступил на поляну…и почти одновременно с ним – невысокий ирландец в закрытом шлеме. Аргайл с трудом удержался от гневного окрика: кто посмел? Патрик? Морис? Право на поединок – священное право…
И был звон мечей, что взлетали в крепких руках, тяжкое дыхание поединщиков…и возносимые за них молитвы – разным богам и на разных языках. Ирландец бросился в бой и заставил своего противника отступить, разворачивая его противосолонь… Норманн не поддался на хитрость, атаковал сильно и яростно, обрушив на воина Копья град ударов.
Аргайл хмурился, на душе было неспокойно. Дурные мальчишки! Два друга, сорвиголовы, каких поискать… Морис О’Нил? Или все же Патрик О’Гордон? Думай, щенок, с кем связался! Этот норманн таких как вы…даром, что молод.
И была кровь – норманн первый получил рану. Ирландец увернулся от свистнувшего над головой меча, ударил его в плечо, хевдинг качнулся… зрители радостно закричали. Может, обойдется, подумал с надеждой Аргайл. Не обошлось…северянин вновь широко размахнулся… Ирландец помедлил всего лишь мгновение. Нарочно, понял Аргайл, и смертный ужас стиснул его сердце. Голова в клепаном шлеме упала наземь, срубленная косым ударом. Две длинных черных косы показались из-под шлема. Не Морис.И не Патрик.
Банша молчала.