Всю неделю лил дождь, и я уже не надеялся на то, что в воскресенье, как обычно, мы всей семьей пойдем гулять на бульвар. Меня очень огорчал этот факт, поскольку единственный день, когда я мог посвятить себя семье и уделить ей внимание, как раз и было воскресенье - в другое свободное время я работал над докторской диссертацией.
Однако в воскресенье с утра, к моей радости, засветило солнце и я, выйдя на балкон, начал глотать чистый чуть холодный воздух, чувствуя, как хмель этого бальзама опьяняет меня. Мне, как мальчишке, захотелось закричать во все горло, просто закричать, как кричат в горах, чтобы услышать свое эхо. Я предвкушал некое наслаждение, которое было где-то рядом, вроде ощутимым и в тоже время неуловимым.
Спустя секунду я отчетливо понимал, что мое состояние - это состояние счастливого человека.
Как влюбленный юноша я вбежал в детскую комнату и громко сказал:
- Взвод, подъем!
Дети вскочили с постелей и в недоумении глянули на меня. Умиляясь сонливым лицам детей, я как бравый старшина скомандовал:
- Подъем сорок пять секунд, время пошло!
Подхватив мою игру, дети стали весело одеваться и, перевернув все вверх дном, через минуту выстроились в шеренгу.
- По порядку рассчитайся! - дал я новую команду.
Все четко рассчитались, и только моя младшая и единственная дочь не знала, что ей сказать. Но потом с подсказки старших братьев, она сделала шаг вперед и, надув щечки, прошептала:
- Четвертая, расчет окончен.
- Равняйсь, смирно, равнение на право! - подал я еще раз команду и направился к жене, чтобы ей доложить о готовности детей к утреннему туалету.
Когда я вернулся, но уже не один, а вместе с женой, дети продолжали стоять по команде «смирно» - насколько я заметил, они даже не моргали.
Лаская взглядом наше чадо, жена скомандовала:
- Разойдись, подготовиться к завтраку!
Вот так весело начав наше утро, мы все уже через час были на бульваре. К тому времени солнце довольно-таки крепко припекало и мы в прекрасном настроении шли к каруселям.
Вдруг я почувствовал как кто-то, кто находился позади меня, положил на мое плечо руку. Обернувшись, я увидел уродливого старика, приняв его за обыкновенного забулдыгу, у которого не хватает для похмелья пару монет. Я решил их ему дать.
Едва я запустил руку в карман, как старик сказал:
- Не узнаешь?
Я внимательно посмотрел ему в лицо.
- Толя, пошли, - сказала моя жена, - не видишь, сейчас голову будет тебе морочить.
- Именно, Толик Шаляев, - вставил старик.
- Ты слышишь, он меня знает, - сказал я супруге.
Я напряг память, но тщетно - его ужасное лицо мне ничего не говорило.
- Школа «148», - произнес он. - Родион я, помнишь?
- Радик?! - воскликнул я ошеломленный.
Сказав жене, чтобы они шли без меня, я остался с Родионом.
Я не мог поверить, что передо мной стоял мой бывший одноклассник - отчаянный парнишка, красавец, умница, всегда и во всем первый, кумир всех девочек нашей школы. Таким я его знал и таким он ожил в моей памяти. Ему было, как и мне сорок лет, а выглядел он на все шестьдесят пять, если не больше.
- Присядем, - сказал он.
Независимо от своего желания, я, обескураженный его внешним видом, присел с ним на скамейку.
Родион смотрел невидящим взглядом на море и молчал, а я между тем стал разглядывать его.
Первое, что бросалось в глаза - это множество ожоговых пятен на его лице. Потом я обратил внимание на его деформированный как у боксера нос и далее - на рубцы, изрывшие всю его шею. Не в силах рассматривать его еще, я опустил голову и увидел его ноги: одна нога была короче другой.
- Славные у тебя дети, - заговорил он, - а у меня нет никого. Совсем никого.
Я не выдержал и спросил:
- Радик, что случилось с тобой?
- Моя история достойна трагедии Шекспира, - с печальной усмешкой произнес он. - Ты же помнишь меня, что я представлял собой. Господь дал мне богатых родителей, внешность, я был всеми любим, одним словом, баловнем судьбы, часто грешившим безрассудством. Был, что называется, прожигателем жизни. Я был, как поется в одной песне: «певцом прекрасных дам». Но с ними я не изнемогал от скуки, как поется в этой песне, а совсем наоборот, находил в них утешение и все разнообразие в нашей лживой и пресной жизни.
Женщины поистине увлекали меня, и по отношению к ним я был ненасытным Казанова. Только не подумай, что я сравниваю себя с этой известной всем личностью - упаси меня бог. Это я так сказал, для ясности, дабы ты представил себе, какая у меня была неудержимая тяга к слабому полу. В женщинах я находил все свои пристрастия и удовольствия. Мое влечение к ним граничила с маразмом, и с этим я не мог ничего поделать. «Необузданный кабель, не пропускающий мимо себя ни одной юбки» - так не раз говорила обо мне моя мать. Но она была не права, ибо я бросался не на всех подряд. В выборе женщин я был эстетом.
Если бы ты знал, какие женские характеры прошли мимо меня. Они неописуемы.
Когда в женщинах зажигается страсть к нам мужчинам, то большинство из них становятся неузнаваемыми. Страсть их дурманит и толкает, порой, в безумства.
Чтобы удержать свою любовь, самая законченная стерва может превратиться в идеальную женщину, покорную, нежную и чуткую. В женщину, способную на достойные поступки. А такая правильная, сама невинность, может превратиться в форменную волчицу, способную на коварство, на подлость, да и на все низменное. Эх, эта женская натура... В жизни нет таких слов, с помощью которых можно передать ее разнообразие. Впрочем, зачем я это тебе говорю.
Родион замолчал и достал из кармана пачку сигарет, которая оказалась пустой.
- У тебя сигареты есть? - спросил он.
Я был некурящим и, сожалея об этом в эту минуту, ответил:
- Нет. Но могу сбегать, если хочешь.
Я готов был уже бежать, но он остановил меня.
- Не стоит, обойдусь, - сказал он и продолжил: - После страшной аварии, когда я вернулся после больницы домой, в моей голове появилась мысль покончить с собой. Но, увы, я оказался трусом. Я не решился лишить себя жизни и это несмотря на то, что на белом свете меня ничего не удерживало: родителей к тому времени уже не было в живых, друзья-подружки потерялись, мягко говоря, и я остался со своей бедой один на один.
Выходя на улицу, я привычно для себя замечаю устремленные на меня взгляды прохожих. Но если когда-то на меня смотрели и видели во мне красавца, вызывавшего у одних - восторг, а у других - зависть, то теперь на меня смотрят и видят во мне урода, вызывающего у одних - жалость, а у других - отвращение.
После аварии у меня хватило силы, чтобы не потерять разум или просто не опуститься. И вот когда, казалось, я начал забывать обо всем, что со мной произошло, весь этот ужас, меня постиг удар, от которого мне уже не оправиться никогда.
Это связанно с моей любимой женщиной, с которой я провел великолепные и незабываемые дни. Она была лучшей женщиной из всех, кого довелось мне встретить на своем пути.
Родион умолк и его взор устремился вдаль на горизонт, куда от нас по морю уходила блестящая дорожка, которую проложили своим отражением лучи солнца. Пожалуй, Родион не замечал на воде этого ослепляющего глаза блеска, ибо продолжал смотреть невидящим взглядом - его выражение глаз говорили о том, что он мысленно совсем в другом месте.
Кто бы мог подумать, что такой благополучный в прошлом человек, окажется одним сплошным убожеством. Какие еще силы могут держать его на этой земле? Да, не хотел бы я оказаться на его месте.
- Мое знакомство с ней, - заговорил вновь Родион, - произошло незадолго до того страшного дня, после которого я стал таким, каким ты сейчас меня видишь.
Она появилась в доме, где я жил, неожиданно. Она поселилась там после того, как вышла замуж за моего богатого соседа - бандита, внешне ничем неприметного, но самодовольного и наглого. Из нашего подъезда, впрочем, как и всего дома, его никто не уважал. И не потому, что, зная о его богатстве, ему завидовали, нет. В нашем доме жило достаточно много богатых людей. Просто все знали, что свои деньги он сделал на человеческой крови.
Как я уже сказал, он был неприметным, но именно такими и бывают самые коварные и ничтожные субъекты. Это как маньяки-душегубы, которые, как правило, отличаются от нормальных людей своей необыкновенной невзрачностью. Их сущность не скрывают лишь их глаза, куда надо заглядывать в первую очередь. Но мы люди часто забываем об этом.
Его глаза, опять же, глаза как глаза: карие, немаленькие, небольшие, вроде обыкновенные с виду. Но если хорошо вглядеться в них, то замечаешь, что они мертвецки холодные, пустые, ничего не выражающие. Они казались мне миниатюрными вратами ада, откуда в любую минуту может показаться чертенок размером со зрачок.
Иногда его глаза оживали. Очень изредка, но мне приходилось видеть это превращение. Да-да, превращение, поскольку в секунду они становились совершенно другими. Но и в новом качестве они только подтверждали его сущность. Подобное выражение глаз, наверно, бывает у гиены в тот момент, когда она, голодная, никак не может подступиться к львице, чтобы урвать от ее добычи свой незаслуженный кусок.
Всякий раз, когда я его встречал, мне так и хотелось врезать в его огромное брюхо, чтобы оттуда вышло все его дерьмо, что он носил в себе. Должно быть, он и жаждал деньги только потому, чтобы скрыть за ними свою ущербную, но ядовитую и паскудную натуру. Боже, если бы ты знал, как я его ненавижу!
Родион вновь замолчал, а я посмотрел, где находится моя семья. Дети резвились, бегая за голубями, а моя жена пыталась их немного угомонить. Они были далеко от нас, но я видел их отчетливо. Переведя взгляд на Родиона, я увидел, как он, вытянув шею, потирал и пощипывал на ней свой самый большой рубец. Было такое впечатление, что рубец его душил подобно удавки, и он хотел от него избавиться.
- И вот, я впервые увидел его жену, - продолжил Родион. - Если он был мерзкой гиеной, то Она - молодой черной пантерой.
С коротко остриженными черными и блестящими на солнце волосами Она была во всем черном: в черном нараспашку плаще, в черном коротком платье, в черных на высоких каблуках туфлях и даже в черных солнцезащитных очках, чья форма напоминала кошачьи глаза. Никогда не думал до того дня, что одна чернота может так светиться.
И еще, эта восхитительная ее кошачья пластика! Она, вся ладная, с безукоризненной фигурой не шла, а плыла, на что можно было смотреть до бесконечности. А те ее открытые части тела, что я в дальнейшем у нее наблюдал! Они сводили меня с ума! Ее безукоризненная слегка загорелая кожа была неотразима, и другой такой я не видел.
Блистательная, само олицетворение красоты и сексапильности Она заставила меня потерять покой. При виде ее, меня охватывало неимоверное возбуждение, и я зажигался к ней таким сладострастным трепетом, который мог испытывать разве что юноша-девственник, взиравший первый раз в своей жизни на обнаженную распутную девку, готовую ему отдаться. И это был я, искушенный, перевидавший сотню разных девиц.
В меня вселилась навязчивая мысль: быть с ней и все! Овладеть ею, стало моей маньякальной идеей. Меня даже не останавливала опрометчивость моего планируемого шага, поскольку моя попытка наставить рога бандиту, могла отразиться на мне самым зловещим образом.
Признаться, поначалу я еще как-то противился своему безрассудному намерению, но две наши встречи с ней сломили это мое первоначальное сопротивление.
Первая встреча произошла в лифте: я, Она, и еще несколько наших соседей поднимались на нем вверх. Так получилось, что я стоял рядом с ней и наши тела соприкасались друг с другом. Я почувствовал веяние ее теплого свежего дыхания и тонкий аромат ее духов, которые так благоухали, что мне захотелось сделать глубокий вздох. А мое легкое соприкосновение с ее изящным станом взбудоражили во мне все мои мужские гормоны. От такой неожиданной нашей с ней близости во мне словно вскипела вся кровь, и у меня возникло ощущение того, что я нахожусь в топке. Я воспылал к ней безумной страстью и если бы не соседи, я бы, наверно, набросился на нее, как помешанный. Но что меня поразило и в то же время завело еще сильнее, так это то, что Она смотрела мне прямо в глаза. Я же, в свою очередь, не оставил без внимания ее глаза, в синеве которых уловил проблеск. Это толкнуло меня набраться смелости допустить, что ее отношение ко мне далеко небезразличное. Наверняка, в ту минуту мои глаза тоже поблескивали, а, скорее всего, они светились прожектором, отчего Она, возможно, подумала обо мне то же самое, что и я о ней.
Покинув лифт, я, одурманенный внутренним пеклом, пребывая от него в лихорадочном состоянии, не смог сразу попасть к себе в квартиру, ибо дрожали мои руки, не позволявшие мне быстро вставить ключ в дверной замок. Боже, как меня влекло к ней тогда!
Вторая наша с ней встреча произошла на лестничной площадке, куда Она вышла, чтобы опустить в мусоропровод пакетик с мусором: Она была в одном полупрозрачном халате без нижнего белья под ним. Видимо, поленившись накинуть на себя более существенное, Она, убедившись в отсутствии на лестничной площадке кого бы то ни было, рассчитывала быстро управиться, и вернутся обратно в квартиру. Она никак не ожидала, что за какую-то там секунду, причем бесшумно, может кто-то появиться и застать ее в таком неприличном для постороннего глаза виде. А такой нашелся, и им оказался я.
Спускаясь вниз по лестнице, я стал невольным очевидцем того мгновения, когда Она, наклонившись над мусоропроводом, случайно оголила груди. Случись это с кем-нибудь другой, я бы отвел взгляд в сторону и прошел мимо. А тут я замер и стал пожирать глазами это чудное создание. Заметив меня, Она выпрямилась. Быстро сообразив, что могло привести меня в шоковое остолбенение, Она стыдливо улыбнулась и в знак приветствия слегка кивнула мне головой.
Ее без макияжа лицо было еще прекрасней. Я воспринял ее лик за образец женской красоты, где косметика была не к чему, ибо в его создании приложила руку некая Высшая сила. Нет, не некая, а Божественная!
Она, утонченная и где-то трогательная, медленно проходила к себе, позабыв, что через ее полупрозрачный халат проглядывается все ее тело, вплоть до ее самых интимных мест. Казалось, что Она ждет от меня каких-то слов, но я, словно проглотив язык, ничего не смог ей сказать. Под действием ее чар, пребывая в сладком гипнозе, я лишь проводил ее взглядом до тех пор, пока Она не скрылась за дверью своей квартиры.
Ох, что за притягательное зрелище это было! От невообразимого восхищения и возбуждения ее волнующим телом я чуть было не тронулся умом. Почти в невменяемом состоянии, весь промокший от пота, я вышел на улицу. Мне нужно было время, чтобы прийти в себя, и поэтому, прежде чем пойти на автостоянку, я хотел присесть у подъезда на скамейку. Однако, передумав, я быстро сделал несколько шагов от дома и резко взглянул на окно, принадлежавшее моей страсти, чувствуя, что Она непременно выглянет из него, чтобы проследить за мной. Ее я не увидел, но зато заметил, как шевелилась на окне занавеска, и это было достаточно мне, чтобы убедиться в том, что мое предчувствие меня не обмануло.
После этого случая удержать меня от попытки уложить ее в постель уже не смог бы никто. Решение было принято, и помешать мне в моем намерении могла лишь только моя собственная смерть.
Готовый действовать, я ждал удобного случая, который, к моему счастью, вскоре и подвернулся.
В тот вечер шел проливной дождь, и я возвращался с работы домой. Проехав половину своего пути, я подумал: «Как бы хорошо сейчас в эту сырую погоду забраться в какое-нибудь уютное местечко, где, потрескивая дровами, горит камин и никакого света, кроме того, что излучает каминный огонь. А рядом - Она!» И ты не поверишь, едва я подумал о ней, как вдруг, сквозь дождь и огромного количества лучей света от встречных машин, мне показалась знакомая фигура. Это была Она! Вся промокшая, Она стояла у дороги и пыталась остановить машину. Не колеблясь, я вмиг остановил машину возле нее.
Она влетела в машину и хотела сказать, куда ехать, но, увидев меня, оцепенела. А я, обняв обеими руками руль, счастливо улыбался и наблюдал, как с ее мокрых волос стекала вода, которая капельками застывала в разных местах ее неповторимого лица. Еще секунда-другая и эти, облепившие все ее лицо, капли, я, словно утомленный жаждой, стал бы жадно слизывать и глотать. Но Она вовремя вытерла их платком, а потом, удобно расположившись на сиденье, ласково и игриво взглянула на меня. Мне ничего не оставалось, как набраться смелости и сказать: «У меня тут зародилась идея, ты не желаешь к ней присоединиться?» - «Желаю», - не раздумывая, ответила Она.
Так в тот вечер я оказался с ней наедине в загородном домике, где горел камин, потрескивая дровами, и где не было никакого света, кроме того, что излучал каминный огонь.
Родион в очередной раз замолчал, погрузившись целиком в воспоминания о том памятном для него вечере, переживая, очевидно, те же чувства, какие он испытывал тогда.
Меня несколько смущала его история, так как в ней было много сугубо личного, не для постороннего уха. И поэтому я подумал о том, что, скорее всего, он рассказывает ее больше самому себе, чем мне. Казалось, что порой он просто-напросто забывает о моем присутствии рядом с ним.
Прохожие в недоумении бросали на меня взгляды. О чем они думали, догадаться было несложно. Сидеть рядом с «прокаженным», да еще слушать его, вмещалось в голове не у каждого. Но я не обращал внимания на этих людей, - рядом со мной сидел мой однокашник, и кто и что думал, мне было безразлично.
- А что потом? - спросил я, желая услышать продолжение его истории.
- Потом были сумасшедшие дни, - продолжил он. - Я находился в эйфории, а, Она, одурманенная счастьем, при каждом удобном случае бегала ко мне домой и отдавалась мне, потеряв всякий страх оказаться уличенной своим мужем-гиеной в неверности к нему.
Как-то он, эта сущая тварь, был неделю в отъезде и все это время мы безвылазно обитали в моей квартире, предаваясь с нескончаемой энергией любовным утехам, которые доводили нас до умопомрачения. Ее страсть была что-то вроде шквала, что обрушивался на меня своими бурными волнами, испытав которые единожды, можно пойти потом без сожаления на эшафот.
Ох, каким Она была творением!
Родион с регулярным постоянством открывал свою пачку сигарет, словно забывая, что она пуста.
- Может, все же взять тебе сигареты? - предложил я.
- Зачем, - сказал он, - я возьму у ребят.
Родион встал и, прихрамывая, подошел к соседней скамейке, где сидели два молодых человека. Взяв у одного из них сигарету, он с удовольствием закурил.
- Ты давно куришь? - поинтересовался я.
- Мы же еще в школе баловались, забыл? - ответил он, пуская дым.
- Да, но я дальше баловства не пошел.
- Правильно сделал.
- Что дальше произошло? - спросил я, напоминая ему о его повествовании.
- После возвращения ее гиены домой, - щурясь от дыма, продолжил он, - Она, не желая его видеть, под предлогом, что заболела ее мать, уехала к ней.
Я между тем восстанавливал свои запущенные дела, и мы только созванивались. Она звонила мне по поводу и без повода по нескольку раз за день, и всякий раз заканчивала разговор с признаниями мне в любви.
Я стал понимать, что к мужу Она уже не вернется, а придет ко мне, чтобы навсегда остаться со мной. Всем своим существом Она хотела принадлежать только мне. Терпеть своего мужа Она больше не могла, причем, такого. Ведь Она вышла замуж за него не по своей воле. Вернее, по своей воле, но против своего сердца. На этот ее шаг вынудило одно обстоятельство.
- Какое? – спросил я.
Родион покачал головой:
- Ее отец взял взаймы у этой паршивой твари на какое-то дело большую сумму денег. Дело это прогорело, и вернуть долг он был в не состоянии. И тут, эта гиена, положивший с давних пор на его дочь глаз, предложил ему сделку: вместо денег он отдает свою дочь за него замуж. Отец был против такого обмена, а точнее будет сказано, покупки, но Она же, понимая, чем его отказ может для него закончиться, согласилась. Однако ее самопожертвование не помогло отцу, так как вскоре после ее замужества он умер. И как я понял, от переживаний. По всей видимости, он не смог себе простить, что по его милости его родная дочь попала в руки негодяя. Кстати, как потом выяснилось, дело отца прогорело из-за того, что к этому приложил руку не кто иной, как эта мразь. И как я думаю, перед своей смертью ее отец уже знал об этом.
- Все было подстроено, - сказал я.
- Именно, - Родион задумался. - К чему я все это рассказывал?
- Ты начал с того, что Она хотела принадлежать только тебе, - напомнил я Родиону.
- Да-да. Полюбив меня, - продолжил он, - Она не хотела мириться со своим положением, и ее стремление быть со мной я прекрасно понимал.
Что касается меня, то поначалу в мои планы не входило связывать себя на всю жизнь с одной единственной женщиной. После моей, прямо скажем, неспокойной жизни, вот так сразу, подчиниться другой жизни, я был не готов.
Когда я еще мечтал уложить ее к себе в постель, мне тогда и в голову не приходило, что, добившись своего, я продолжу с ней отношение. Как правило, переспав с женщиной, она становилась неинтересна мне потом - меня тянуло на новые «подвиги», но в случае с ней все было иначе.
Дав с ней волю своей плоти, я, тем не менее, не мог насытиться ее телом, и Она продолжала меня будоражить им. Причем, к моей физической притягательности к ней добавилась еще и новая тяга, духовная, ибо Она была хороша не только телом, но и сердцем.
И все же я был в смятении и не знал, как с ней быть. Еще эта моя дурацкая мысль, которая заключалась в том, что Она уже принадлежала другому, да еще такому ублюдку. Этот факт шел в разрез моим убеждениям и камнем лежал на моем сердце. Я-то хотел быть у нее единственным. Мое осознание того, что к ней прикасался кто-то еще, меня выводило из себя. Глупо, но таковы были издержки моей ненормальной натуры. Словом, в моей голове творился сумбур, и первые дни, после того, как Она уехала к матери, я никак не мог определиться.
Честно признаться, думая тогда о ней, я с каждым новым днем склонялся к тому, чтобы остаться с ней навсегда, на всю оставшуюся жизнь. В разлуке с ней ее образ ежечасно преследовал мое воображение. Перед моим мысленным взором представали то ее по-детски хитрый взгляд исподлобья, то ее обезоруживающая улыбка, то ее глаза с искоркой тепла, то ее тонкие плечи, которыми Она, порой, пожимала от чувства неловкости. Эти и еще многие другие запавшие в моей памяти живые штрихи, которые дополняли ее основной портрет, чудотворно вселялись в мою душу и вызывали в ней настоящий праздник. Ее не было рядом со мной, но я не чувствовал этого, ибо Она жила внутри меня и оттуда никуда не уходила. Поэтому все шло к тому, что я забрал бы ее к себе и уже никогда бы от себя не отпустил. - Родион в скорби закрыл лицо руками. - Если бы... Если бы не моя глупая и нелепая выходка, то может быть, все повернулось бы иначе.
Как я уже говорил, мои дела были запущены, и мне пришлось включиться в работу, которая требовала от меня огромной самоотдачи. На карту были поставлены приличные деньги, и поэтому расслабляться я не имел права. Мой бизнес требовал постоянного контроля, а иначе бы я мог быстро все потерять. К тому же посыпались одна за другой неприятности: поначалу - налоговая, потом прокуратура, потом еще этот кризис чертов... Но в отличие от большинства, для меня все закончилось благополучно и мы с партнерами по бизнесу на радостях решили это дело отметить: мы поехали в кабак, где хорошенько гульнули. После кабака мы продолжили празднества в баре, но уже не одни, а в кругу нескольких проституток, что там ошивались.
Разошлись мы только под утро. За мной увязалась одна из девчонок, что были с нами, и мы с ней поехали ко мне домой. Какого черта я взял ее с собой, не понимаю! Меня надо было четвертовать тогда на хрен! Ведь я даже не притронулся к ней, потому что не помышлял, да и пьян был до безобразия, впрочем, и она тоже. Мы как пришли, так сразу и рухнули на кровать, как подкошенные.
Я проснулся от звонка в дверь. Не посмотрев в «глазок», я, как последний болван, открыл дверь. На мою беду, на пороге стояла Она. Повиснув на моей шее, Она по-щенячьи уткнула лицо в мою грудь. Я почувствовал ее благоухающий запах и холодок, который Она занесла с собой с улицы - тот холодок, что выделял необыкновенное тепло. Тот холодок, который подействовал на меня как лучшее средство от моего перепоя.
И тут, словно удар молнии меня поразил: я вспомнил, что нахожусь в квартире не один, и от этого в моих висках нестерпимо застучало.
Обнимая ее, я повернулся с ней так, чтобы Она встала спиной к моей с распахнутой дверью спальне. Она целовала меня, что-то говорила, а я стоял подобно олуху и ее не слышал. И вдруг Она застыла в своем устремленном взгляде в зеркало, которое висело в прихожей. Туда заглянул и я, а там отражение спальни с полуголой проституткой на кровати - та сцена, от которой я хотел ее избавить.
Когда Она перевела на меня взгляд я, испытывая к себе мстительное злорадное чувство, готов был раствориться в кислоте. Она смотрела на меня, а я читал в ее глазах обиду, сожаление, отчаяние и осуждение. А потом все это стерлось ее слезами.
Не выронив ни слова, Она убежала. Мне бы броситься за ней, а я остался на месте, ощущая себя последним кретином рода человеческого.
Так мы расстались. Потом, правда, я искал ее, но мои поиски не увенчались успехом. Она будто сквозь землю провалилась.
А встретил я ее случайно, когда был уже калекой и уродом, который пытался еще как-то жить и что-то делать.
Я шел по улице, где порывистый ветер, гоняя пыль, торопил людей домой. Я же шел не спеша, и ветер был не в силах заставить меня ускорить шаг. Он не ведал того, что торопиться мне было некуда, да и быстро шевелить ногами я не мог, как это легко делали другие.
Словно не желая сдаваться, ветер стал хлестать по моему лицу крупинками песка вперемешку с мелким мусором, будто заставить меня поспешить - это его принципиальная задача.
Я заметил ее сразу, как только Она появилась среди сгорбившихся и мыкающихся туда-сюда людей. Она шла своей обычной походкой навстречу ко мне и, в отличие от других, держала как всегда спину прямо, а голову высоко.
Меня охватила всеобъемлющая радость, но через мгновение, вспомнив о своем уродстве, стыд охватил меня. И то, что не удалось ветру, удалось ему - я сделал над собой титаническое усилие и ускорил шаг, чтобы скрыться от нее за ближайшим углом.
Сделав несколько быстрых шагов, я понял, что не в моей власти уйти и не взглянуть на нее с близкого расстояния. Вновь зашагав неторопливо, я опустил голову и исподлобья стал наблюдать за ней.
Она прошла мимо меня, а я, провожая ее взглядом, остановился и продолжал смотреть ей вслед. Ее удаление от меня отражалось в моем сердце такой болью, что я готов был расплакаться как малый ребенок. И еще этот назойливый и завывающий ветер, который усугублял мою горечь. «Вот сейчас Она уйдет, и я никогда больше ее не увижу», - подумал я, едва сдерживая слезы. И вдруг, я вижу, что Она останавливается и замирает. Простояв так секунду-другую, Она резко обернулась. Я же, не выдержав ее взгляда, отвернулся и поспешил от нее прочь.
Она догнала меня в подворотне, прервав мои ковыляния прикосновением своей нежной рукой моего плеча. Взглянув мне в лицо и, с содроганием удостоверившись, что я это я, Она по щенячьи уткнулась лицом в мою грудь, как тогда у меня дома перед нашим расставанием. Не надеясь увидеть такое даже во сне, я был безумно тронут.
Мы пришли ко мне домой. Увидев мою запущенную квартиру, Она взялась приводить ее в порядок и мои возражения по этому поводу ею не принимались.
Она убирала квартиру с таким вдохновением, что у меня закралась мысль: «Она это делает не только для меня, но и для себя тоже, потому что ее намерение - это жить здесь вместе со мной». Но я быстро отогнал эту мысль от себя, поскольку расценил ее как смешную и просто абсурдную.
Чем ближе мое жилище приближалось к божескому виду, тем ярче ее лицо озаряла счастливая улыбка, засветившаяся в конце уборки так, что можно было подумать, что для нее моя квартира была сказочным дворцом, в который Она грезила попасть с детства. Моя мысль о ее желании жить со мной вернулась ко мне, и столь абсурдной я уже не считал ее. «Неужели это возможно, быть с ней после всего, что произошло?» - задал я себе вопрос. Вместо меня на вопрос ответила она. Этот ответ был выражен в ее поцелуе: Она чувственно меня поцеловала, и я понял, что ее любовь ко мне все еще жива.
Я, который привык к своему безобразному лицу, не всегда находил в себе силы смотреть на него в зеркале, а Она, не брезгуя, прикоснулась к нему своими губами. Ее поцелуй был искренним и шел от самого ее сердца.
Мне тоже захотелось ее поцеловать, но мне не хватило смелости. Я был зажат в тисках своего уродства, и моя эта скованность оказалась для меня непреодолимым барьером. Это был комплекс, о существовании которого я когда-то не имел понятия.
Мою зажатость Она чувствовала, а потому вела себя со мной так, чтобы я вновь ощутил себя в своей тарелке - стал таким, каким я был до аварии.
Мы пили вино и много говорили, вернее, говорила в основном Она, а я больше слушал. Казалось, что я способен слушать ее до бесконечности - так мне было хорошо с ней.
Мы не замечали, как открывались одна за другой бутылки вина, и как бокал за бокалом мы его пили. Мы не замечали и время, о котором нам не мог напомнить даже бой моих старинных настенных часов. Когда на экране телевизора появилась черно-белая дребезжащая картинка, передававшая свой мерцающий свет в комнату, где мы сидели и не замечали этот раздражитель для глаз, на нас напал голод. Она приготовила яичницу, и мы вмиг ее съели - я, как проголодавшийся волк, а Она, как проголодавшийся зайчонок.
Потом Она уложила голову мне на колени и, поговорив со мной еще немного, заснула. А я, не смея даже пошевельнуться, гладил ее по голове, пока тоже не заснул.
Проснувшись утром, я не увидел ее рядом с собой. Решив, что Она покинула мою квартиру, я в испуге вскочил на ноги. Но мое беспокойство оказалось напрасным - в ванной комнате Она принимала душ.
Дверь в ванную была приоткрыта, и я увидел через матовое стекло душевой кабины ее роскошный силуэт, плавно изгибающийся под шумными струями воды.
Меня охватила дрожь возбуждения, и я едва не забился в конвульсиях. Меня влекло к ней и я, не отдавая себе в этом отчета, шагнул в ванную. Каким-то образом, почувствовав меня рядом с собой, Она вышла ко мне, подарив мне свою изумительную улыбку.
Мы прижались друг к другу так, будто хотели захлебнуться и утонуть в бурлящем море, чье волнение вызвала наша совместная страсть. Обнимаясь с ней, мои руки скользнули по шелковистому покрову ее пахнущего свежестью тела и задержались на ее бедрах. В предвкушении дикого блаженства я взял ее на руки и понес в комнату, подстегиваемый ее стонами наслаждения.
Я полюбил ее всем своим существом. Прилив любви, наконец, окатил мою засохшую душу и мое полуживое сердце. Мне нужно было стать уродом, чтобы по-настоящему познать самое прекрасное чувство на земле.
Из-за ее бывшего мужа-гиены я поменял квартиру, и мы стали жить вместе. Это было самое прекрасное время, но очень короткое.
Родион в очередной раз прервал свой рассказ. Повисло тяжелое молчание.
А тем временем подошла моя большая семья, и недалеко от нас стало дожидаться меня. Заметив мою жену с детьми, Родион вынул из внутреннего кармана плаща бутылку вина и помятый одноразовый стакан.
- Давай выпьем, - сказал он, - за встречу и за прощанье.
- Почему ты сказал, что это время было коротким? - спросил я. - Что случилось?
Его страшное лицо стало еще страшней.
- Она погибла, - сжимая скулы, произнес он. - Ее хотели облить кислотой, но у них ничего не получилось. Зато получилось другое. Когда хотели с ней это сделать, Она неудачно упала и ударилась виском о камень. Я знаю, кто это сделал. Это дело рук гиены. Это его заказ. Узнав о нас, он хотел, чтобы Она стала такой же уродкой, каким уродом был я.
Мне по-человечески стало жаль Родиона. И я понял, единственное, что могу для него сделать, несмотря на то, что рядом стояли дети и смотрели на меня, это не отказаться и выпить стакан вина, протянутый мне его дрожащей рукой.
Попрощавшись с ним, я знал, что мы больше никогда не встретимся, ибо его откровенный рассказ с интимными подробностями был воспринят мною как исповедь человека, который находился в шаге от своей смерти.
Втянув голову в плечи, Родион от нас удалялся, а я еще долго смотрел ему вслед. Ведь помимо всего, с его удалением, от меня удалялась частица моего детства.
Вновь стояла дождливая погода. После погожего воскресного дня дождь лил с небольшими интервалами третий день.
Просматривая дома свежую газету, я наткнулся на рубрику криминальных новостей, где прочитал: «По неустановленным пока причинам некий Николаев Родион Родионович застрелил Шатунова Олега Викторовича, известного в криминальных кругах человека. Совершив убийство, Николаев Р. Р. покончил с собой. Трагедия разыгралась на улице...»
Мое предчувствие не обмануло меня.
Я отложил газету в сторону, ибо еще что-то читать был не в состоянии.
Думая о Родионе, как это дико не звучит, я посчитал, что его поступок, о котором сообщила газета, был для него единственно правильным выходом.
Вспоминая нашу с ним встречу, я вспомнил, что, говоря о своей любимой, Родион ни разу не назвал ее имя. Он говорил: «Она, Она...» Всегда - «Она». Что бы это значило? Почему он не назвал имя своей любимой? «Она» - что он вкладывал в это слово? «Она» - его так и несбывшаяся мечта? Это я не узнаю уже никогда. Во всяком случае, «Она» звучало из его уст, как самое красивое имя.
Эх, Родион, как это ни прискорбно признавать, с дьявольской страстью и безрассудством жизнь яркая, но очень короткая. Жаль, что лишний раз это доказал именно ты.
Прощай!