Луч прожектора большой и неуклюжий скользит по воде, отдаваясь бликами, прыгающими по волнам тёмного северного моря. За минуту луч проходит три круга, каждую ночь, каждый год. Он никогда не забывает о своих медлительных, но очень важных для заблудившихся кораблей прогулках по волнам.
Маяк, словно великан с факелом в руке, каждый вечер заступал на заставу. Он был построен ещё в 19 веке, а затем был оборудован радиостанцией и мощным прожектором. Величественно возвышавшиеся над взморьем, стены маяка казались непреступными, как стены средневекового замка. Камни в его основании и стене лежали ровно, бок о бок, с гладкой, обтёсанной ветрами внешней стороной. Камни лежали так, словно это воины, сомкнувшие щиты и приготовившиеся стоять под натиском врага насмерть. Каждый вечер этот гигант испытывал радость и умиление, когда приходил смотритель. Он, смотритель маяка, обходил свою неприступную крепость вокруг, гладил, ставшие родными, камни и открывал тяжёлую дубовую дверь.
Войдя внутрь, смотритель зажигал свет, и зала первого этажа превращалась в уютную комнату. Всё знало своё место, ничего, вот уже за сорок пять лет не изменило своего месторасположения. Справа от входа, возле окна с видом на морской порт висела фотография. Именно эта фотография была нитью, связавшей прошлую и настоящую жизнь смотрителя. Фотография была в старой, но не пострадавшей от времени, деревянной рамке, чёрно-белая. Фотограф, запечатлевший около полувека назад, влюблённую парочку, не подозревал, какой будет судьба у тех, ещё молодых и жизнерадостных на фотографии людей. Общей жизни у героев однокадрового фильма не создалось. Да и на фото, теперь, красовалась лишь одна девушка, а вторая половина отсутствовала.
В самом центре располагалась проржавевшая, но ещё крепкая винтовая лестница. Перила её были гладкими. Время не обошло их стороной, а вернее это был результат каждодневного посещения маяка смотрителем. Промежуточных ярусов, между залой на первом этаже и верхней площадкой, где расположен прожектор, не было. Наверху, на смотровой площадке, смотритель расположил кресло-качалку. Каждый вечер, после выполнения своих служебных обязанностей по обходу и осмотру маяка, смотритель, включив прожектор, усаживался в кресло, как в трон и застывал с трубкой в руках.
Он, некогда молодой и экзольтированный, будоражил сознание многих своих друзей своими идеями государственного устройства, спорил о природе правды и лжи, о любви и мести, Боге и последующих жизнях. Сейчас же, он мирно, без былого задора достал из бокового кармана вельветового пиджака мешочек с вишнёвым табаком, тем самым, который он мечтал курить ещё в молодости и, будучи некурящим, когда задумывался о неминуемой старости. Почистил трубку, забил табаком, зажёг спичку, своими размерами напоминающую карандаш, и несразу её затушил, задумался, глядя на огонёк. А огонёк, подчиняясь законам мироздания и четвёртому измерению, устремился к кончику спички, к пальцам того большого и сложного, наполненного непознанным - разумом и ещё менее представляемой в материальном воплощении – душой, существу, подарившего столь стремительную и обжигающую жизнь. Когда огонёк дошёл до пальцев и ожёг их, тот, кому они принадлежали, вернулся из своего мира и рефлекторно затушил спичку, прекратив маленькую и скоротечную жизнь некогда такого же буйного с огоньком молодого человека.
Закурив, смотритель мысленно представил перед собой большой экран и, являясь воображаемым киномехаником начал прокручивать в цвете лучей маяка фильм о своей прошлой жизни, развивая сюжет, запечатлённый на фотографии до настоящего момента. В этой, воображаемой жизни, смотритель маяка видел молодую пару, их жизнь представлялась ему идеальной, наполненной любовью и лаской. Затем, он видел рождение детей двух сорванцов – мальчиков и одной девочки - мальвиночки, их детские игры, шалости, взросление, прогулки по парку. Теперь он представлял себе семейный ужин, где за столом собирались дети со своими возлюбленными и двое, некогда молодых, запечатлённых на фото.
С рассветом экран исчезал, и лучи маяка переставали быть лучами кинопроектора, а воображаемая жизнь смотрителя заканчивалась, до следующей ночи…