Жизнь подошла к концу. Белый свет, который сейчас просто льётся из окна, как забытый кран в ванной, просто свет и ничего более. Свет сейчас это вещь, необходимая для того, чтобы не натыкаться на стены. Когда-то в этом особняке кипела жизнь. Во двор въезжали кареты, из карет выходили дамы и господа, сюда приезжали и цыгане. Повеселиться здесь любили. Сейчас ему не хотелось вспоминать историю своего дома, не хотелось, и он не стал этого делать. Он собрался с силами и прошёл в большую светлую комнату, где свет был давно уничтожен тяжёлыми портьерами, где он получил только узкое пространство в своё светлое пользование. Это пространство открывалось только тому, кто хотел выйти на балкон, широкий балкон, с которого те самые господа, отслеживали появление тех, самых прекрасных дам, а иногда и цыган.
Он любил свой балкон. Центр ничуть не мешал. Город шумел, где-то далеко за спиной и даже его вскрики были здесь обычным пустым звуком, пустота, как бы сильно она не распространялась, всегда была только пустотой. Он подумал, что жизнь всегда была для него наполнена массой вещей, которые так ненавидят материалисты моралисты. Он не видел в них ничего плохого. Он любил вещи, но только те которые были сделаны индивидуальной личностью, то есть, по сути, и были душой человека. Не той мятущейся душой, которая мечется внутри своей оболочки и то формирует её, то наоборот, страдает и сворачивается от неправильно принятой формы её обладателем, но совершенной, неизменной, уже состоявшейся в вещи.
Он был страстным коллекционером. Так получилось, что заболел этим зудом ещё его дед. Заболел, к величайшему сожалению, только в самом конце жизни, но он успел заразить этой болезнью своего внука. Он болел ею всю свою сознательную жизнь. Можно даже сказать, что благодаря этой своей болезни он потерял всех своих близких. Нет, не с бытовой или юридической позиции, но с моральной точно – он остался сейчас один, только из-за неё. Дело обстояло гораздо, гораздо хуже. Если близкие люди тебе случайно оказались на луне, но живут там, просто живут, а возможно даже счастливо, то, как это всё сразу объясняет, как это облегчает существование. Нет, нет такого облегчения. Все твои люди уже в ином мире, будет ли встреча, будут ли объяснения или будет всеобщее приятие друг друга, ничего не ясно.
Поскольку он любил вещи, то и характер его был вполне материалистичен, в практической плоскости, он отчётливо понимал, что на сегодня вся эта ситуация просто факт и изменить его он никак не может. Он не стал задерживаться на балконе, не стал смотреть на толстые сильные липы во дворе, в котором никогда не было тополей, не стал смотреть на разрушенный фонтан, нет, не временем, а какими-то коммунальными работниками, которые выполняли какой-то очередной бездарный план по реконструкции этого двора. Подумалось – двор больше не выдержит реконструкции. Эта будет последней. Последний штрих, который остался от замысла архитектора будет сейчас стёрт с лица земли. Всё, - нет нового, но нет и старого. Уничтожена сама спираль, не будет и новых витков, по крайней мере, здесь.
Он подумал, есть ли предел уничтожения спиралей, всех мелких спиралек, когда новая грубая, наверняка, глобальная, станет совершенно другой, не сохранив ни одной чёрточки старых, когда произойдёт полное перерождение всех сфер, когда ни единым шагом возврат к старому будет невозможен. Он качнул безнадёжно головой и вошёл в дом. Пройдя несколько поворотов неправильного коридора, он попал в комнату, где хранилось его сокровище. Единственно нормальной вещью в комнате был старинный секретер, в нём была замечательно удобная картотека. Люди не торопились, не рассчитывали на всякие электронные прелести, а больше доверяли механике. Доверяли и правильно делали, она мало того, что работала, она была и прекрасна сама по себе.
Он открыл тяжёлую крышку секретера и увидел, в который раз, так любимые им ящички с переписью, так любимых им камей. Коллекция по мнению специалистов была бесценна. Она не была такая большая, как ему бы хотелось, но она была тематической, а это ценилось в его мире более всего. Разве он не мог набрать в своей жизни коллекцию в десятки раз большую, да с его-то пылом, с его энергией, просто смешно утверждать обратное. Мог. Не стал. Он выбрал для себя тему. Это была коллекция римских Цезарей. Он собрал камеи всех двенадцати Цезарей.
Принадлежали они им или нет. Сомнительно очень, но ему очень хотелось думать, что все они хотя бы побывали в их руках. Особенно полной была коллекция камей эпохи правления Нерона. Сама личность этого Цезаря будто проступала прямо на ладонях, когда он держал эти камеи. Казалось бы, причём чудесная крайне выразительная женская головка и страшный человек, воскликнувший однажды «нет - пока живу». Вот тут и крылся ответ, именно в его эпоху и могло появиться это чудо. Он держал чудо в руках и как обычно в последнее время удивлялся сходству этого изображения, да и не только внешнее, а самого духа его с другим удивительным лицом, которое часто мелькало в его доме.
Он видел его то на улице, то на лестнице, к слову сказать, оно часто сидело на фонтане, который сейчас сносили. Или оно просто куда-то летело на фоне желтой с пробелами покраски старинного фасада. Мысленно он уже давно называл его обладательницу Дворовой Феей. Он честно себе признавался, что не видел в жизни образа прекрасней, это был единственный человек, внешность которого была возвышенней и одухотворённей, чем его камея, самая дорогая и любимая, самая почётная вещь в его коллекции. Ему не раз предлагали продать коллекцию, говорили, зачем старому человеку это сокровище, когда надо заниматься собой, своим здоровьем, отдыхом, наконец, от тяжёлой своей жизни.
Он даже не понимал, о чём его просят. Это было просто невозможно. Благодаря некоторым обменным операциям у него скопилась сейчас приличная сумма денег. Дело в том, что всегда при поиске попадается то, что не составляет вашего предмета коллекционирования, но само по себе представляет интерес. Особенно часто это были так называемые интальо, то есть камеи не выпуклые, а вырезанные в форме углубления в камне. Ещё в молодости, когда он определялся с направленностью своей коллекции, он от интальо отказался. Не мог понять почему, ведь они тоже были прекрасны. Потом уже понял. Он не любил тупиков.
Интальо было для него слишком замкнутым пространством для изображения. Он был уверен в том, что изображение должно иметь возможность летать и при этом взлететь, когда ему будет того угодно. Интальо полёта не обеспечивали. Итак, он уже начал накопленную сумму тратить. Он заказал великолепные стеллажи, которые сами по себе были произведением искусства. Специальная конструкция позволяла не только любоваться камеями, но и работать с ними, всё было потрясающе удобно сделано. Ведь он разбирался в таких тонкостях как удобство в работе лучше любого другого.
Сегодня ему надо оформить заказ окончательно, предварительно всё было оговорено, чертежи и эскизы утверждены, договор на изготовление подписан, теперь он должен был оплатить, оставшуюся от аванса сумму и через три-четыре месяца стеллажи или, если хотите витрины, будут готовы. Вся хитрость его конструкции заключалась в том, что можно было очень быстро развернуть экспозицию в требуемом объёме, а можно было компактно разместить по темам, переведя в режим хранения. Для дома или маленьких музеев это было очень удобно. Представить себе, что кто-то кроме него будет устраивать выставки, он не мог.
От всех этих мыслей его отвлёк телефонный звонок, такой гадостью как мобильные телефоны он не пользовался. Разговор получился тяжёлый для него. Звонили из медицинского центра и уговаривали и даже ругали. Ещё прошлым летом, когда ему не хватало денег на заказ стеллажей, он от нечего делать занялся своим здоровьем. Друзья устроили его в престижный медицинский центр, он прошёл там обследование, и выяснилась настоятельная необходимость в операции. Те же друзья коллекционеры помогли ему попасть в план таких операций, причём специальная городская программа развития медицинской науки их оплачивала, он должен был оплатить лишь пребывание в центре. Он прошёл все формальности встал в очередь и вот, уже два месяца как эта очередь подошла, а он был ещё дома.
Всё грозило сорваться. Да он и сам чувствовал, что время уходит, ещё два месяца назад он чувствовал себя гораздо лучше, сердце так сильно не сжимало, и можно было вполне обходиться известными всем препаратами, главное, было делать это вовремя. Вчера его грудь так зажало, что еле выкарабкался. Губы до сих пор были синие, дыхание было неровным и неглубоким. Что он мог сказать врачам. Он понимал их опасения, да и просто организационные трудности, дело в том, что деньги на счёт к ним уже поступили, а операция задерживалась, переоформлять все эти комиссии и бумаги на другого пациента сложно, так или иначе всё нужно будет начинать сначала.
Неприятно это подводить других, но и он не мог сейчас бросить коллекцию, ведь тогда, когда он давал согласие на операцию, у него не было заказа на стеллажи, точнее денег не было на них. Чтобы отодвинуть проблему он уселся за рабочий стол и разложил на нём несколько камей. По очереди он доставал их из коробочек, выкладывал на байковую подстилку, вооружал глаз лупой и любовался. Агат был любимым его камнем, говорят не случайно, ведь сам он был Тельцом. Вот он его камень, крокодилит. Желтая глубина его поражала всегда, иногда в нём оказывались непонятные и потому ещё более великолепные точки и капельки, чёрточки и прожилки. Умелый мастер всё это мог использовать. Каждая индивидуальная черта камня, становилась индивидуальной чертой рисунка, маленькой миниатюры.
Нет, не могу сегодня смотреть на них. Он опять достал камею с девушкой. Поразился искусству мастера, добившегося такой живости лица её, поразился тому, как можно было, ещё не трогая камня резцом проникнуть в тайну его структуры, использовать вот эту, например, тёмную волну, для получения изящного изгиба волос над очаровательным ушком незнакомки. Почему же незнакомки, теперь я знаю, кто она. Он сидел и улыбался. Это Дворовая Фея. Темнело в глазах, будто кровавого неестественного цвета агаты сжимались и разжимались перед взором круги, кто-то незаботливый вращал перед ним срезы камней, слепил его отблесками солнца в полированной их поверхности и совсем не хотел пропускать в действительность. Он собрал всю свою силу воли, сложил все камеи в коробочки, отнес их на место.
Неожиданно, повинуясь порыву, чего никогда себе не позволял ранее по отношению к камеям, завернул в носовой платок и положил в нагрудный карман пиджака Дворовую Фею. Лестница встретила его запахом краски, строительными лесами из необрезных досок, вечерней темнотой, появившейся прямо с утра благодаря нещадно замызганным строителями окнам. Он услышал и звук соответствующий царившей вокруг разрухе. Кто-то сидел на лестнице, этажом выше, и плакал. Он с трудом повернулся, придержав прыгнувшее куда-то сердце, и поднялся по лестнице. Перед ним сидела Фея, та самая Дворовая Фея. Сударыня, вам плохо. Разрешите вам помочь. Да пошёл бы ты, угандошу сейчас тебя вот этим ведром, проваливай, куда шёл, старый пердун.
Он внимательно рассмотрел мятое, покрытое слоем извёстки ведро, которым Фея собиралась его угондошить, разумеется, ничего не сказал и пошёл по своим делам. Человеком он был весьма обстоятельным, всё оговаривалось всегда заранее, поэтому дела быстро закончились. Он получил банковскую платёжку, аккуратно сложил и сунул в карман ещё несколько полезных бумаг. Теперь, совершенно на сегодня свободный, он стоял на той же лестнице, того же особняка, перед входом в собственную квартиру. Он не спешил открывать дверь. Он решил посмотреть на то место, где сидела Фея. Она там же и сидела, в руке у неё был огромный шприц, и она старательно вводила иглу себе в вену.
Вот когда понадобилось летучее изображение. Он понял, что летит, летит, минуя целый пролёт. Он схватил Фею за локоть, вырвал из её вены вместе с дрожащей рукой иглу и отшвырнул её далеко вверх. Пластмасса застучала, где-то по каменным ступеням с банным шаечным звуком. Потом они начали бороться, то он то она оказывались наверху и при этом катились вниз по ступеням, пока не упёрлись в дверь его квартиры. Тут она опять оказалась сверху, а глаза его закатились, и он не стал уже от неё скрывать, что собирается умереть. Потом они сидели на его большой кухне. Она сидела, а он полулежал в кресле, его лоб был покрыт потом, а руки после большой дозы разных лекарств мелко тряслись.
Он почувствовал, что ему уже максимально хорошо, и попросил её подробно повторить свой рассказ. Главное он понял и раньше, в первом, беглом её сообщении. Она была мелким торговцем наркотиков и попала в очень плохую ситуацию, как это часто случается с людьми практикующими подобного рода занятия. Её собирались теперь продать, если она не отдаст очень большую сумму денег. Сумма была просто огромной, и он никак не мог понять, как у такой хрупкой девушки может оказаться такой долг. Он был совершенно оторван от жизни, поэтому не понимал, что долг был просто объявой, а не чем-то реальным. Её решили продать уже давно, поэтому и подставили.
Он не знал этого и не хотел такие вещи понимать. Оказалось также, что она не была сама наркоманкой, а просто решила естественным для неё способом прекратить своё бестолковое существование. В кармане её лежали все документы, которых обычно она с собой не носила. Дело в том, что ей очень хотелось, чтобы никто не думал о ней плохо, ей хотелось, чтобы о ней сразу всё узнали те, кто её потом найдёт. В кармане у Феи было заготовлено письмо с подробным описанием её недолгой жизни и объяснением, почему она решила из неё уйти. В этом письме была подробная инструкция, как найти тех, кто хотел её продать. Ты сейчас примешь ванну, поешь и ляжешь спать, ничего не рано, выпей пару стаканов коньяку и ложись. Никакие возражения не принимаются. Будешь меня слушаться, Дворовая Фея умерла, из пены выйдет уже просто Фея.
Она сделала всё, как он просил. Пока она была в ванной, он позвонил своему другу нотариусу. Приготовил нужную сумму, у него ещё оставались наличные от оплаты по договору с мастерской. Этих денег должно хватить на оплату нотариальных услуг и личный гонорар исполнителю. Фея только успела пообедать, как пришёл его друг. Он взялся быстро переоформить квартиру коллекционера на имя Феи, первые необходимые документы они подписали прямо на кухне. Фея заснула. Она всё-таки выпила коньяк, в том заслуга была нотариуса, он очень любил коньяк коллекционера, а выпить с красивой девушкой почитал за честь. Очень весёлый он ушёл.
Коллекционер сел напротив Феи, медленно разорвал новую упаковку с лекарством, на котором большими буквами было написано форте, проглотил сразу четыре таблетки. Он достал камею из наружного кармана пиджака, развернул платок и стал на неё смотреть. Смотрел он на неё долго, очень долго, иногда переводил взгляд на девушку, на свою Дворовую Фею, которую он сегодня хотел сделать просто Феей. Он поднял взгляд и перед ним пустой стеной встал свет от не задернутой гардины. Он забыл это сделать с утра, и это маленькое событие навело его на мысль, - господи какой неправильный сегодня день. Он опять достал письмо Феи, внимательно прочитал ещё раз инструкцию и вышел в другую комнату. Там он сделал один единственный звонок и стал ждать.
Через час к нему пришли. Он получил небольшой, но существенный содержимым кейс, а те, кто приехал, быстро начали переносить ящики. У него всегда был порядок, и инвентаризацию проводить было не нужно. Человек, который получал коллекцию, хорошо об этом знал. Всё заняло не больше сорока минут. Уже в дверях он остановил покупателя, возьмите, это подарок. Что это. Это документы на получение стеллажей для коллекции, через три месяца должны быть готовы. Сколько я вам должен. Ничего, это подарок от меня моей коллекции. Он зашёл проведать Фею. Она тяжело дышала во сне, лицо её раскраснелось, губы запеклись, припухли, и он впервые не заметил большого сходства девушки с его любимой камеей. Даже не стал доставать её, чтобы не убеждаться в этом.
Лицо его стало суровым. Скулы резко выступили, взгляд приобрел колющее свойство. Он сейчас уже спешил. Нашёл он это место быстро. Вы Колода, ну, я Колода. У меня к вам дело, выкладывай своё дело, смертник. Переговоры заняли не больше двадцати минут, оставалось проехать на ближайший вокзал, где Колода получит код от камеры хранения, в котором уже его ждал кейс, а коллекционер получит в своё полное распоряжение девушку. Всё было так и сделано. Колода, она моя. Да, делай с ней, что хочешь, у нас полный расчёт.
В комнате, где лежала Фея, стены света уже не было, дверь на балкон была распахнута. Он нашёл её сидящей на балконе, на старом, выставленном сюда сундуке. Она болтала ногами, и ему казалось, что опять она сидит на фонтане, который забыли разобрать сегодня строители. Потом он увидел струи воды.
Они поднимались вверх, цеплялись рассыпчатыми мохнатыми цилиндрами за воздух, собирались в маленькие кулачки и падали, падали, падали…
Он ещё успел открыть глаза и прошептать ей, возьми в кармане камею, береги её, это ведь не камея, это ты…
Больше он ничего не говорил, только ещё думал, не прав ты, Цезарь Нерон, не горит земля без тебя, и не удалось тебе её поджечь при жизни, как ты ни старался. Потом его подхватили Феи и понесли, но он смотрел на них только для того, чтобы отыскать среди них одну, свою единственную Фею, переставшую быть Дворовой, такую непохожую теперь на свою камею.