***- Ты отважная женщина, но ты не борешься, а обходишь преграды и ловушки, пользуясь посылаемой тебе мудростью, как мать с ребёнком на руках минует ямы и шумные места, оберегает его от грязи чистыми пелёнками и кормит свежей пищей, а не даёт в рот всё, что попало.
- Ну, так вот же, - пыталась выявить кристальное зерно Станислава средь всей этой мешанины, - я храню его организм от всякой заразы и инфекции.
- Вот ты и ответила на вопрос, Станислава. Организм сам по себе, а инфекция и грязь – извне.
- Так, получается, что организм… - до неё, наконец, дошла вся целостная картинка, – в общем, живая система находится вне всего плохого, грязного и злобного. А все эти мерзкие качества изначально существовали отдельно, тогда зачем они проникли… - она смолкла, поняв, что опять чего-то не хватает для завершения этой теории.
- Всё проще, Станислава, жизнь есть только у самого организма, у целостной системы, постоянно растущей и движущейся далее. Всё остальное – это хаос и состояние разложения. И он отпадает от идущей вперёд жизни, как грязь от башмаков, как сношенные башмаки от ноги, как, затем, и отмершие ороговевшие клетки. Но сама нога организма продолжает жить и, даже расти, сбрасывая с себя уже ненужное. Но если по незнанию живое существо впустило в себя то, что было неживым, например, поранило ногу, не удалив грязь, то всё неживое начинает чувствовать себя якобы живым, паразитируя на этом организме и пытаясь продлить своё существование, так как, отпав, станет вновь ничем. У всего, что вы называете злом, есть одно замечательное свойство – оно себя же губит и перестаёт существовать. Вы сами и являетесь носителями того, что считаете плохим, потому как по невежеству открыли уже все имеющиеся врата и постоянно кормите паразитов. И если ваши хозяйки моют посуду и полы, вытирают пыль, ты же не скажешь, что они борются с мировым злом, они просто грамотно подходят к жизни, оберегая близких людей. Грязь и живой организм – понятия слишком разные, чтобы назвать их взаимосвязь борьбой, это даже смешно.
В вашем мире как раз и происходит разделение на живое и неживое, и всё, что является вселенским организмом, а не приставшей к нему грязью, колонией бактерий или кровососущим паразитом, живёт далее и далее в других более привлекательных системах, становясь совершенней и свободней в движениях.
Станислава плыла, едва касаясь ногами земли, и пыталась осмыслить информацию, золотистая тропинка терялась впереди на вершине холма. Наконец, она задала ещё один созревший в ней вопрос:
- А как отличить, что у нас живое и настоящее, а что обречено?
- Тебе подарили это чувство. А вообще, то, что ощущает себя частью целого, готово к ежедневным переменам и не противится росту, несмотря на трудности, ещё живёт. Вы же все, наоборот, - цепляетесь за уже отмирающее и боитесь лишний раз пошевелиться. И моё мнение, что нехорошо говорить о неприятном за едой, – сказав это, Голубой Ободок протянул ей сочное яблоко образовавшейся в воздухе летающей рукой.
- Спасибо, но лучше бы я его сама сорвала, - сказала Стася, содрогнувшись от увиденного.
- Вот видишь, Станислава, тебе даже трудно победить косность восприятия. Так что борьба у вас там должна идти не с несуществующим злом, не с окружающей грязью, а с собственными недостатками мышления.
Они уже поднялись на вершину холма, далее, меж каменных глыб прошли по узеньким ступенькам снова вниз, и Станислава очутилась в том самом Преддверии.
- Теперь заходить в наш мир будешь по золотой лестнице – услышала она на прощанье звонкий голос Ободка.***
- Анна Владленовна? – спросила интересная молодая и стройная женщина, войдя в дверь после стука.
- А вы, я понимаю, Елисеева С.С.? – поинтересовалась Муромская, сразу настроившись недоброжелательно к вошедшей. Она ожидала увидеть даму старше и крупнее.
Станислава протянула экзаменационный листок и взяла задание.
- Сразу отвечаете или будете готовиться? – свою язвительность Анна Владленовна пыталась держать в рамках приличия.
- Наверное, сразу, – ответила Стася, читая страшные непонятные слова задания.
- Надо чётко держать позицию. Представляю, как ваше «наверное» прозвучит во время переговоров.
- Сразу – сказала Стася, собравшись с мыслями, - не хочу терять наше с вами драгоценное время.
Она улыбнулась экзаменатору широко и обезоруживающе.
Для Анны Владленовны этого было слишком мало, она не собиралась менять гнев на милость.
- Ну-с, начинайте!
И Станислава начала с предварительного анализа рынка. Муромская уже заготавливала фразу, которой собиралась пресечь такое начало, но тут услышала любимое выражение своего дорогого профессора, привившего ей любовь к предмету, по поводу этого самого анализа. Она взглянула на Елисееву более внимательно и, промолчав, стала слушать дальше. А Елисеева говорила и говорила, и неплохо говорила, но суть была не в этом. Анна Владленовна погрузилась в тот приятный в жизни период, когда получала второе высшее, втянувшись в проблемы международного менеджмента, и экзаменуемая очень правильно расставляла акценты, именно так, как учили и её, Муромскую.
А Станислава смотрела на Муромскую не только включив подаренное чувство, но и полюбив всей душой. Она уже полностью научилась владеть «Раскрытием времени». Стася вошла в ту точку пространства, где родилась Анна, моментально проскочила детство, родителей и близких ей людей, к которым за доли секунд почувствовала такую же привязанность, как и сама Муромская, пролетела мимо её не сложившейся личной жизни, пожалев и почувствовав единство в этом одиночестве, притормозила на годах, посвящённых сегодняшнему предмету, и повторила слово в слово всё то, о чём говорил любимый Анной профессор.
Муромская слушала и с удивлением разглядывала Елисееву. Она заметила полное отсутствие макияжа на лице и на коротко остриженных ногтях молодой женщины, отбросив первоначальное представление о ней как о желающей выделиться и блеснуть, чувствовала исходящее от неё тепло, смешанное с запахом спелой земляники, и, в конце концов, она ей просто напомнила несостоявшуюся любовь в лице почти забытого профессора по менеджменту.
Сорок минут говорила Елисеева, а Муромская слушала с необычайным интересом и ощущением подаренной ей сказки вернувшейся молодости. Станислава и сама за это время уже полностью разобралась в теме и очень хорошо знала всё то, что знала Анна Владленовна, и не на йоту больше.
За какие-то сорок минут Муромская почувствовала, что почти любит эту женщину, не желает с ней расставаться и таит надежду на дальнейшую дружбу, потому как более близкого по духу человека она никогда не встречала. Поставив «отлично», Анна оставила свою визитку, предлагая сразу звонить при возникновении затруднений с менеджментом и вообще.
Станислава выходила на улицу, понимая, что её сердце расширилось от любви ещё к одному человеку, которому, увы, она дать ничего не может. И не радовал экзамен, сданный шутя, потому что более серьёзный экзамен, который заключается в ежедневном решении вопроса – бездельничать, веселится или трудиться, а, если трудиться, то над чем, большинство людей и она, в том числе, сдают неверно.
Афанасьева Вера проплакала несколько дней, благо ей дали отгулы на работе. Она ни матери, ни врачу не могла объяснить, что же у неё болит. Ей сделали кардиограмму, проверили лёгкие, взяли на анализ кровь. Всё было в норме, хоть отправляй в космос. А болело у неё в груди, в том самом месте, где по понятиям неграмотных старушек находилась душа. И не догадывалась Вера до сего момента, что это явление может так явственно заявлять о себе и занимать столько места в организме.