Я снова открыл глаза, однако ничего не изменилось. Шея моя затекла, и мозг работал как-то с перебоями. Стоило вновь закрыть глаза, как передо мною возникала картина сегодняшнего дня. Произошедшее событие всегда оставляет о себе тяжелые воспоминания в течение двух-трех суток, но потом оно предстает перед нами в более мягком и, пожалуй, реальном свете. По истечении времени все менее и менее оно довлеет над другими в нашей памяти, пока совсем, наконец, не становится одним из них.
Так было сейчас и со мной. Я лежал на грязном полу своей маленькой комнаты животом вниз. Вся тяжесть головы была сосредоточена на поджатом подбородке. Руки были вытянуты вдоль ног, которые быстрыми шагами привели меня сюда. Однако, ничего подробного о ногах я знать не мог ввиду того, что не видел их. Ведь для этого нужно было поднимать и поворачивать голову, что в этот час было для меня равносильно смерти. Воспоминания о событии, заставившем меня лежать в столь неудобной позе на заразном полу, после нескольких открываний и закрываний опухших глаз, вернули проясняющуюся картину происходившего.
Прозрачность помойного ведра, которое появилось перед вновь открывающимися моими серыми глазами, еще живее вернула мне прежнее жизнеутверждающее название стихотворения, написанного накануне. Как я был наивен и слеп! Я не мог понять, отчего мой костюм лежал в этом помойном ведре. Почему туфли, которые подвергались каждодневной чистке, теперь лежали на столе, причем внутри них красовался дюжий помидор? Ничего не предпринимая, продолжал лежать я на уставшем колючем подбородке, и размышлял над другими вопросами.
Пол был действительно грязным. Неужели я раньше не замечал этого? С такой высоты комната показывала мне свое истинное лицо: четыре ободранные стены соединялись в замысловатые фигуры, точно танцующие пары в подмосковном саду; бесконечно убегающий вдаль досками судостроителей деревянный пол, изредка покрашенный желтой яичной краской; наконец, этот шкаф-старообрядец, вмещающий в себя мои языческие молитвы и грязные мысли. В комнате нет зеркала. Его убрали еще с тех пор, как я в первый раз попытался уйти за маленькой девочкой внутрь. Тогда кровь текла с моего девственно чистого лица и под ногами трескались осколки. Это было первое подавление моей по-детски чистой попытки проникнуть в тайны загробной жизни. Они хотели сразу еще ограничить мой пылающий нетерпением исследовательский интерес ко всему неизведанному. Однако, раны мои были заживлены, я встал и, подошедши к своей детской кроватке, отрезал веревки, связывающие мои руки. Мне повезло, что я не был связан морским узлом, ведь просунуть голову назад из-под колена в таком состоянии практически невозможно. Поэтому у меня нет зеркала. Еще мне не разрешают выключать свет в комнате и заставляют спать при зажженной лампочке. Они боятся, что если я буду спать в темноте, то ночью мне обязательно приснятся цветные сны, где буду летать над землей.
Все это было понятно, но почему пол в комнате был таким грязным? Там был не то, что песчинки или кусочки грязи, - если бы только это, я бы не стал обращать на это внимания -, но и щепки, разорванная цепь бензопилы, камни, фотографии, разбитые кружки, куски вчерашней радуги, зубы, обойма патронов, флаконы духов, склеенная память белогвардейца, развеянные пластинки, кукла, фрагменты танго, глаза вдовы, наперсток, греческая колонна, прошлогодний неурожай и девичьи улыбки. Разглядывание всего этого занимало меня больше, чем желание перебороть нежелание вставать и пить утренние таблетки, которые теперь стали полуночными.
18.10.2001 год