Рассказ
Струйка ледяной воды просочилась в сапог.
«Чёрт, - подумала Илона, - ведь рассчитывала ещё один сезон проносить. Но чего ждать от сапог, когда вся жизнь прахом пошла?»
Она выбралась из лужи талой воды, куда наступила, выходя из троллейбуса, и заторопилась на работу.
«Сейчас переобуюсь, а вечером пройдусь по магазинам, новые куплю. Спешить всё равно некуда…»
Некуда спешить. А ведь совсем недавно с работы не бежала, мчалась домой: муж, дети. Всё рухнуло, как теперь казалось, в одночасье.
Во время новогодней вечеринки вошла в кухню и такую сцену застала…а ведь Верка – школьная подруга, единственная, с кем Илона была откровенна. «Кому верить, если Верке веры нет?», думала теперь Илона с горькой иронией. Уж чего наговорила тогда – трудно вспомнить. Вадим развернулся и дверью хлопнул. Потом без неё заходил за вещами. От Верки теперь ни слуху, ни духу, это понятно, но чтобы он до объяснений не снизошёл… ведь прожили почти тридцать лет. Ну, сказать, что по любви вышла замуж, нельзя. В юности была отчаянно влюблена в Сеньку-музыканта. Хотели пожениться и вместе ехать по распределению: он закончил музыкальный факультет пединститута. Мама грудью встала: «Доучись, остальное – потом». Ну, за три года, что Илона доучивалась, она сумела убедить дочку, что не пара ей Сенька. Исподволь открывала глаза на все недостатки парня. То на его лопоухость намекнёт, то манеры за столом, шутя, изобразит, то распишет, какая жизнь ожидает молодую женщину в райцентре.
А потом отец познакомил Илону со своим аспирантом. У этого всё было, как надо: и происхождение, и воспитание, и перспективы. Сдалась и, до сей поры, не жалела. Их семье многие завидовали. Конечно, Илона прилагала немалые усилия, чтобы приладиться к непростому характеру Вадима и дом вести не хуже, чем мама. Уют и порядок – образцовые, мужа ждёт горячий ужин на столе и тапочки на коврике. Жена встречает у дверей в хорошеньком платьице (никаких халатов!), причёсанная и улыбающаяся. Всё успевала. Мама была ею довольна. Жаль, что её уже нет, посоветоваться не с кем. Думала, идеальным жёнам мужья не изменяют и вдруг - на тебе!
Дальше – больше. Говорят же, что беда одна не приходит. Майя, доченька младшая, умница, красавица, весной должна была диплом защищать. Пять лет на переводчика училась. Была у неё со школы страсть: бальные танцы, хотела хореографом стать, но Илона была начеку: «Не глупи, Майечка, всю жизнь по домам культуры «пятка-носик» с тетёхами разучивать будешь…». Отговорила. На занятия танцами параллельно с учёбой сквозь пальцы смотрела. Вроде для здоровья полезно и в университете престиж: лауреат всяких там конкурсов…
Надо ж было этому дурацкому шоу на гастроли приехать! Познакомилась девочка с менеджером и как с ума сошла: на работу, видишь ли, её туда позвали. Мать и уговаривала, и скандалила, и ультиматум ставила: «Только через мой труп!». Перешагнула доченька. Вспоминая об этом, Илона едва сдерживала слёзы. Уехала Майечка, цветочек ненаглядный, только записку оставила: «Мама, это моя жизнь, я хочу распорядиться ею сама».
Не успела в себя прийти, как Костенька, любимый сыночек, гордость семьи, новоиспечённый кандидат медицинских наук заявил: «Мама, мы с Людой должны пожениться». – «Должны? Эта мерзавка решила привязать тебя? Ты ДОЛЖЕН жениться на лаборантке? Пусть сначала образование получит, а пока дай ей денег на аборт!» Он и спорить не стал, посмотрел задумчиво и вышел из комнаты. А на другой день Илона вернулась в пустую квартиру…
Сначала ждала, что всё наладится, по привычке спешила с работы домой, делала уборку. Сегодня решила нарушить заведённый порядок и никуда не спешить. Прошлась по обувным салонам, выбрала сапоги по своему вкусу, и с удивлением подумала, что совсем недавно любую мелочь покупала с оглядкой на Вадима: похвалит или промолчит? А то может, усмехнётся слегка, и будешь чувствовать себя дура-дурой.
Вышла на улицу и через несколько шагов увидела вывеску: «Салон живописи». Поколебавшись, Илона вошла и словно в юность вернулась: запах новых картин ни с чем не сравнить и забыть его невозможно… У витрины «всё для живописца» остановилась в восхищении: вот если бы тогда, тридцать лет назад, такой выбор был! А то отец сколачивал подрамники, вместе грунтовали холст, палитры из подручных материалов делали. Сколько радости было, когда знакомые охотники отдали несколько колонковых хвостиков: кисточек всяких наделали! Отцу, доктору технических наук, очень хотелось, чтобы Илона стала художницей. Он и имя дочке придумал необычное, чтобы судьба у неё необычной была. И она занималась живописью с увлечением, художественную школу с отличием закончила, её работы получали дипломы на выставках. Собралась было поступать в художественное училище, но мама решительно восстала против такого поворота в жизни дочери: «Богема, пьянство, беспорядочные браки…и потом, сегодня ты востребована, а завтра нет. Жизнь надо строить основательно, а картинки для себя рисуй». Папа промолчал и опустил глаза: он не умел спорить с мамой. Илона тем более. Она раздала свои чудесные кисти и краски, составила в угол картины и никогда не интересовалась их дальнейшей судьбой. Поступила по маминому настоянию в институт коммунального хозяйства. Потом, по папиной протекции, устроилась работать администратором гостиницы и жила спокойно и обеспеченно. Кисть в руки не брала больше ни разу: заниматься живописью от случая к случаю, чтобы, как выражалась мама, «картинку друзьям к празднику нарисовать», считала кощунством по отношению к своей юношеской страстной мечте. Просто крест поставила и старалась не вспоминать. Только во сне, иногда…вот этот запах новой картины…кисть в руке…чувство полёта…С мужем об этом никогда не говорила: он был прагматиком и не воспринял бы её всерьёз. А больше всего Илона боялась насмешки.
И вот сейчас, у витрины, где глаза разбегались и голова кругом шла от изобилия и разнообразия она снова испытала это чувство полёта. «Почему бы и нет? А вдруг рука вспомнит?». Купила готовый холст, кисти, краски, даже лёгкий мольберт. Дольше всего выбирала палитру: тридцать лет назад не представляла, что такие вещи можно будет выбирать!
Домой ехала на такси: не унести было в руках всех покупок. С радостным нетерпением установила мольберт, закрепила холст, потом критически оглядела себя в зеркало: платьице хорошенькое, но обтягивает, нужна свобода движения. И волосы на лицо падают, потом краску со лба оттирать придётся. Поискала в шкафах, нашла у дочки потертые джинсы, у сына - старую рубаху. Волосы подобрала пластмассовой заколкой, которой пользовалась, когда делала маски. И взялась за кисть.
Теперь она снова мчалась с работы домой, только занималась не уборкой и стряпнёй, а своей картиной. День ото дня на холсте вырастала башня, сложенная из валунов на островке среди бушующего моря. Ветер гнал тучи. Кругом было только беспросветное небо и неприветливое море.
«Это моя жизнь, - думала Илона, - одиночество и беспросветность». Но работа приносила огромное удовольствие.
Однажды в почтовом ящике её ожидало письмо. Всегда конверты аккуратно вскрывала, а тут клочками край обрывала, так руки дрожали. Еле достала фотографию: Майя с партнёром на сцене, оба красивые – глаз не отвести. На обороте – несколько слов: «Мама, я так счастлива. Надеюсь, ты сможешь когда-нибудь понять меня».
Вспыхнувшую было радость пригасило воспоминание о перенесённой обиде. Всё ради дочки делала: сколько связей использовала, чтобы на престижный факультет устроить. Заранее начала поиски хорошей работы, а эта девчонка за пол года до диплома такое выкинула!
Илона сунула письмо в шкаф и встала к мольберту. Ветер всё так же гнал тяжёлые тучи, волны разбивались о скалистый островок, но в одном из окон башни забрезжил свет, и стал виден силуэт женщины, которая вглядывалась в бушующее море.
Как-то вечером повернулся ключ в замке. Илоне не было надобности спрашивать, кто пришёл. Она сразу поняла, что это Вадим, но продолжала, как ни в чём не бывало, писать.
Муж потоптался на пороге, покашлял. Конечно, по одежде он сразу понял, что Илона дома, но сбивали с толку сброшенные посреди прихожей сапоги и отсутствие улыбающейся ему жены. Он долго искал тапочки.
«Так тебе, - злорадно подумала Илона, - не ценил вовремя».
Вадим тем временем переобувался.
- Илона, - окликнул он, но та продолжала молчать. – Не пора ли нам объясниться? Сколько я могу у Воронковых квартировать?
«Ха! У Воронковых! Вчера только Ирка звонила, ни слова о тебе не сказала. Значит, не видела давно. Просто надоело, голубчик, Веркины супы из пакетов хлебать, хозяйка-то она никакая», - думала Илона, а самой было приятно: ведь вернулся. Хоть и врёт, а оправдывается, значит, помириться хочет.
Она продолжала писать небо, и сама не заметила, как в тучах наметился просвет. Лучик закатного солнца заблестел в одном из окон башни.
Вадим наконец-то справился с переобуванием, вошёл в комнату и замер на пороге.
«Сейчас насмехаться будет, - подумала Илона, продолжая наносить мазок за мазком, - а мне плевать!»
Вадим подошёл ближе и встал у неё за спиной. - Это ты…это ты сама?
Илона чуть обернулась. Лицо мужа выражало неподдельное восхищение.
- Да ты настоящий художник, - сказал он уважительно, - почему я раньше об этом не знал?
Илона хмыкнула и продолжала писать. Тяжёлые тучи сменялись облаками, солнечные блики заиграли на волнах. Вадим обнял жену за плечи:
- Послушай, давай на этой глупости крест поставим. Ведь все пьяные были…и ты - была бы потрезвее, разве наговорила бы мне такого?
- Похоже, ты и сейчас не совсем трезв, - откликнулась, наконец, Илона.
- Хо! Узнаешь, по какому поводу, сама выпить предложишь!
- Повод? – Илона собиралась подправить облако, но рука с кистью застыла на пути к холсту.
- Внук у нас родился! Виктор Константинович!
- Константинович?! – рука опустилась, но кисть успела задеть холст, и далеко в море затрепетал на ветру белый парус