Это случилось опять, когда мы разговаривали.
Она раздевалась, расстёгивала блузку и говоря мне о том, какая одежда нужна ей на зиму, что её туфли – старые и страшные, и уже совсем немодные. Затем она остановилась на полуслове, не слыша моего ответа, и посмотрела на моё обескураженное лицо.
- Что такое? – спросила она.
- Я не могу вспомнить, что это такое, - сказал я, замявшись.
Моя жена удивлённо смотрела на меня, неуверенно улыбаясь.
- Ты о чём? – спросила она.
- Ну... Я это... Я, кажется, забыл, что это слово значит, - объяснил я, - Как ты сказала?
- Шнурки, - проговорила она, - Ты забыл, что такое «шнурки»? Ты опять за своё?
- Гм, да, выходит, - вынужден был признать я. – Так получается.
В её глазах были непонимание и недоверие.
- Ты надо мной не издеваешься? – тихо спросила она.
- Нет, - сказал я спокойно, - я не издеваюсь. Честное слово, я забыл, что значит слово «шнурки». Не могла бы ты мне напомнить?
Её лицо всё ещё хранило недоумевающий вид, но к нему что-то прибавилось – беспокойство? раздражение?..
- Гм-м... – протянула она. – Я... Ну, шнурки – это такие матерчатые полоски для того, чтобы завязывать ботинки... Ты точно надо мной не издеваешься?
- Спасибо, - сказал я. – И нет, правда, я не издеваюсь. Я просто забыл. Бывает иногда, знаешь...
- Да вот это-то меня и беспокоит, - ответила моя жена. – Это уже не в первый раз ты забываешь всякие слова. Всякие глупости. Как тогда, помнишь, у мамы на дне рожденья – ты забыл, что такое «блюдечко», а ещё до этого – что значит «насвистывать». Это ненормально. Лучше бы ты так шутил, хотя, вообще-то, это была бы глупая шутка.
- Да я в порядке, - заверил я её.
Мы были в спальне, готовились к отходу ко сну. Она уже была в трусиках и лифчике, её маленькие тёмные соски были видны сквозь белые кружева. У неё была стройная фигура с широкими бёдрами, щедрой грудью и плоским животом – она ещё не рожала. Её каштановые волосы были длинными – почти до пояса, и она любила заплетать их в косу. В данный момент они были расплетены и покрывали её плечи мягкой волной. Я обнял её, зарылся в волосы носом и прошептал ей на ухо:
- Не волнуйся, солнышко. Всё нормально, я в порядке. Просто устал. Много работы в Центре...
- Да я просто... Ну, ты знаешь... – пробормотала она. – Ты так много работаешь над своими жутко умными геологическими проблемами. Прямо как выжатый лимон приходишь. Ну, это странно – что ты забываешь слова. Это нехорошо.
- Да ничего, - успокоил я её. – Чепуха. Пройдёт. Не думай об этом.
- Я не хочу, чтобы отцом моих детей был сумасшедший профессор, - сказала она с полуулыбкой.
Я не хотел, чтобы она опять начала разговор о детях. Я ещё крепче обнял её и сказал:
- Слушай, ты вся в гусиной коже. Надень ночнушку, а то совсем замёрзнешь.
- Ага, но ведь ты меня согреешь, да? – улыбнулась она и поцеловала меня.
Пока она переодевалась, я забрался под одеяло. Я лежал и смотрел на неё. Она была прекрасна в соответствии со всеми человеческими стандартами. Она заметила мой взгляд, подмигнула и пошла в ванную. Я лежал в кровати, слушал плеск воды за стеной и думал о том, что она была права – я действительно стал забывать вещи. Всякие глупости... Это было... ну, по меньшей мере, это сильно раздражало. Что это я? Что-то со мной было не так, что-то пока небольшое, но грозящее перерасти в проблему и серьёзно мне навредить. И не только мне, если бы только мне...Мне необходимо было собраться и прекратить эту глупость – иначе я перестану казаться нормальным, а это совсем лишнее. Я этого совсем не хотел. Нельзя...
Моя жена закончила мыться и чистить зубы, и вернулась в спальню в короткой ночной рубашке с рисунком мышки Минни на груди. Она шмыгнула под одеяло и плотно прижалась ко мне. Я повернулся и нашёл её губы своими. Моя рука скользнула ей под подол и она тихо вздохнула...
После того, как мы совокупились («помиловались», как сказала бы она), мы ещё немного поговорили. Она была расслаблена и приятно устала, я тоже казался таким, и ни о чём серьёзном говорить не хотелось. Мы лениво болтали о планах на выходные, куда мы пойдём, что мы купим... Она была уже сонной, её речь становилась всё более и более смазанной. Наконец, она с видимым усилием разлепила глаза, поцеловала меня и прошептала:
- Спокойной ночи, хорошего сна, желаю увидеть козла и осла...
Потом она перевернулась на другой бок и заснула. Я лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. Я был благодарен ей за то, что она не завела разговор про детей. Ей так хотелось их иметь, но я противился – я не мог себе этого позволить. По многим причинам...
Я выключил прикроватную лампу и лежал в темноте. Не полной темноте – щель между шторами пропускала лунный свет. Ночь была ясной и луна светила ярко и жёлто. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я стал видеть массу шкафа в углу, книжные полки, туалетный столик с зеркалом, плакаты на стене напротив... Я закрыл глаза и медленно погрузился в сон.
... Я видел формы. Наклонные поверхности, плоскости из мутного хрусталя. Сферы, испускающие холодный свет, плавающие в фосфоресцирующем газе. Мультифасеточные структуры, октагоны, гексагоны, липнущие друг к другу, застывшие в странных сочетаниях форм. Я слышал сухой, шуршащий звук – их поверхности тёрлись друг о друга, о кристаллические плоскости, формируя блоки холодных, неприступных пирамид – а сферы плавали над ними, отбрасывая лёгкий сероватый отсвет. Кристаллы – белые, серые, тёмно-серые, чёрные – взаимоизменялись, соединялись, становясь одним целым и распадаясь на множество. Миллионы и миллионы кристаллов. Маленькие кристаллы, растущие внутри сфер, скользящие по плоскостям и застывшие в жидком газе. Большие кристаллы, покрытые изящной сетью трещин, старые и крошащиеся. Блестящие кристаллы, как отполированные, всё ещё растущие. Все они потрескивали, шуршали, общались между собой. Я видел всё это, я так странно чувствовал себя – я хотел быть там, я хотел расти в чреве одной из мерцающих сфер, я хотел быть своим на одной из этих бесконечных хрустальных плоскостей, быть окружённым другими кристаллами, испускать это тихое потрескивание – общаться. Разговаривать, делиться сокровенным... И в то же время – я был испуган. Я чувствовал абсолютный холод окружающего меня люминесцентного газа, острые края кристаллов резали моё мягкое тело, я боялся. Что одна из огромных сфер упадёт и придавит меня своей тушей. Хрустальная плоскость, на которой я стоял, начала двигаться, изменять угол наклона, она уже не была горизонтальной, но наклонной, её край вздымался вверх, задев одну из сфер, которая беззвучно лопнула, освободив сухое облако крошечных замороженных кристаллов. Я потерял равновесие и поскользнулся, упал и начал съезжать по плоскости, ударяясь об октагоны и гексагоны, раня себя об их острые рёбра. Казалось, что плоскость была бесконечной и что моё скольжение по ней будет продолжаться всегда, что я буду скользить и скользить, уменьшаясь, истончаясь, теряя себя, теряя свою мягкую плоть на этой сухой, холодной, неровной поверхности...
Я не мог ни за что зацепиться, чтобы остановить это скольжение – кристаллы были слишком холодны и остры, они рвали мою кожу и моя кровь, проливаясь, немедленно превращалась в сухой чёрный порошок в этой отравленной атмосфере. Я не мог дышать, мои лёгкие, казалось, сморщились, как сушёные сливы, я не мог даже крикнуть от страха, только лёгкое шипение выползло из моего рта, смешиваясь с шуршанием, издаваемым кристаллами. Я скользил и скользил, бесконечно, испуганный, полумёртвый – но всё-таки живой, всё-таки почему-то живой, всё ещё пытаясь как-то бороться. Моё тело теряло свою форму, становилось меньше, глаже, более прямоугольным. Я чувствовал себя скованным, как ледяной блок, как один из кристаллов, скользящих мимо меня, потрескивая, шурша... Я с разгону влетел в лужу жидкого газа, застрял и остановился, всё внезапно замедлилось, я не мог двигаться, не мог кричать, не мог дышать... Я был одним из кристаллов и лежал на плоскости, чувствуя, как холодная сухая пыль покрывает мои поверхности.
... Меня подбросило в постели, отсекая видение. Стоп! Хватит!! Я не там, на этой наклонной хрустальной плоскости, я здесь, в кровати, сейчас ночь... Я потряс головой и услышал тихий шелестящий звук. Луна лихорадочно сияла в тёмно-лиловом небе, её свет сочился в комнату, скупо освещая глыбу шкафа, книжные полки, плакаты на стенах, заставляя зеркало мерцать, как плавучая сфера, окружённая наклонными плоскостями с растущими на них кристаллами, испуская невнятный шелест. Не, нет, это – всего лишь дыханье моей жены, вот она, лежит рядом со мной, спит и видит сны... Я хотел избавится от моего недавнего сна, от этого наваждения, мне нужно было что-то реальное для того, чтобы успокоиться. Я протянул руку и прикоснулся к её боку под одеялом – и отшатнулся, чуть не упав с кровати. Что это такое?! Что это за омерзительная мягкость, это гнусное тепло, эта чужая и чуждая форма?? Что она такое? Где я?? И кто она – какой-то урод, ошибка природы, какое-то деформированное существо? Что это? Чужая форма жизни, из другого мира, из другого измерения? Но а я-то что делаю рядом с ней? Как я сюда попал, как она – нет, ОНО – сюда попало, откуда оно взялось, что ему надо?? Я начал паниковать и вспотел, понимая, что надо как-то противостоять этому чудовищу и безумно этого боясь. Я пошевелился. Что-то щёлкнуло. Я опять услышал этот шелестящий звук, как будто что-то скользит, трётся, меняет форму. Я судорожно глотнул воздух. Стоп. Хватит! Хватит паниковать. Успокойся. Перестань шуршать. ХВАТИТ!!! – беззвучно закричал я сам на себя. А затем лежал, размышляя.
«Ты устал», - думал я. «Ты износил сам себя. Но нельзя поддаваться этим перепадам настроения. Тебе нельзя раскрыть себя. Ты забываешь слова – простые слова, глупые слова. Тебе мнится этот чужой мир, эти полуразмытые картины чужого существования. Воспоминания. Всё труднее и труднее притворяться, лгать, играть роль. Тебе надо взять себя в руки, избавиться от этих непозволительных слабостей, от этой сентиментальной ностальгии. Тебе необходимо всегда помнить о твоём задании. О твоей миссии. Это не их вина, что они такие, какие они есть. Она не виновата в том, что она – тёплая и мягкая, она была такой рождена. Они все были рождены такими. Конечно, это нечестно – в их распоряжении такая большая планета, они здесь живут – если это можно назвать жизнью. Ты – первый из Проникающих, тебе первому предстоит найти пути превращения этой помойной планеты в рай, в идеальный мир для твоей умирающей расы. И ты не можешь позволить себе такое – воспоминания, тоску, слабость, уязвимость. Что, если она проснётся и увидит тебя сейчас?»
Как бы в ответ на мою последнюю мысль, моя «жена» что-то промычала во сне и начала переворачиваться на другой бок. Я немедленно напрягся, преобразуясь. Моё тело испустило тихий шелестящий звук, мои края покрывались синтетической кожей, на кремниевой основе, но неотличимой на ощупь от человеческой. Я превратился в «человека» за несколько секунд, шурша и пощёлкивая, ненавидя себя за эту потерю самоконтроля, этот вызванный сном прыжок в нормальное состояние. Я был напуган этим своим сном. В нём, я был напуган плоскостями, сферами и кристаллами. Напуган моим домом, моими людьми. Это «человек» во мне выпустил наружу свои жалкие эмоции. Я провёл здесь слишком долгое время, покрытый синтетической кожей и притворяясь, что я – такой же, как все. Возможно, мне надо связаться с моим руководством и попросить о замене. Моя слабость может поставить под угрозу Миссию. Об этом надо было крепко подумать.
Я осторожно встал – моя «жена» опять беззаботно спала, ей снились её убогие человеческие сны, скорее всего – о «детях», которых у неё никогда от меня не будет – и тихо пробрался в ванную. Мне надо было смыть следы паники со своей кремниевой кожи – лёгкую серую пыль, покрывающую меня, как тальк. Мой сухой пот, мои сухие слёзы. Я сделал это с неудовольствием – я всё никак не мог привыкнуть к воде, никогда не смогу – и вернулся в постель. Мне надо продолжать жить в этом чужом мире, миллионы световых лет от моей умирающей родины, от моей хрустальной планеты, которая полагалась на меня и которую я со временем спасу.