Лонг-Айленд – остров южнее Нью-Йорка, омываемый водами Атлантического океана. Мы с мужем в очередной раз приехали сюда. Он участвует в проводимом эксперименте по поиску новых элементарных частиц и очень увлечен работой. Сказать - много работает, ничего не сказать. Даже в редкие минуты отдыха он весь погружен в работу. Лучшие средства отключения от работы для него – музыка и океан. Они чем-то сродни друг другу.
У воды хорошо в любую погоду, и мы по возможности старались выбираться на океан. Вот хотя бы этот вечер... Накануне прошел шторм, океан еще бурлит, пенится. Выходишь из машины, и на тебя сразу же набрасывается, пытаясь сбить с ног, крепкий соленый ветер. Кажется, что запах тоже соленый. С берега видно, что волны, как звери, перекатываются, пенятся, встают на дыбы. Холодно. Ветер треплет одежду, пробирает насквозь.
На берегу стоит домик-сторожка для спасателей. После шторма купаться нельзя, висит объявление, не видно и спасателей. Все гудит эхом прошедшего шторма, и, наверное, поэтому на берегу океана кроме нашей, всего одна машина. Редкость. Двое мужчин вышли из машины, достали термос, пьют чай или кофе, ведя между собой неторопливую беседу. Слов из-за ветра не слышно. Один из них высокий, худой. Другой – поменьше ростом, но в нем, и по тому, как он стоит, и как уверенно движется вокруг машины, чувствуется крепость, сила. В руке он держит длинный ремень – поводок, который с другой стороны прикреплен к ошейнику на собачьей шее.
Собака, кажется, американский терьер, коричневого окраса. Глаза чуть навыкате, настороже, но добрые. Все тело упругое, поджарое, сильное. Это кобель. Он натягивает ремень во всю длину, и около любого столбика ставит свои метки. Хозяин укорачивает поводок, собака сопротивляется, но на команду хозяина “ go to me” идет к нему, слегка виляя хвостом. Через какую-то минуту собака опять оттягивает поводок на всю длину, и, посматривая на меня, начинает медленно приближаться. Ее взгляд стал мягче, кончик хвоста говорит о добром намерении. Мне тоже хочется пообщаться с собакой, но хозяин тянет ее к себе. Так повторяется несколько раз.
Потеряв надежду поближе познакомиться с собакой, я вся переключаюсь на стихию океана. Слушаю грозный шум волн, дышу соленым воздухом. Беспокойно ищу глазами мужа, который предпочитает и в такую погоду гулять у самой кромки воды. Через какое-то время оглядываюсь – незнакомцы исчезли. Машина уехала, увезя и хозяина с собакой. За шумом волн я даже не услышала, как отъехала машина. Вздыхаю. Знакомство не состоялось. Но мой взгляд случайно упирается на другую сторону стоящего на берегу сторожевого дома. И – не верю глазам. Уже с той стороны рвется ко мне мой знакомый незнакомец, показывая всю силу своих пружинистых лап, шеи, туловища. Хозяин властно одергивает его, и собака, бросив на меня последний, прямо-таки прощальный взгляд своих умных глаз, неохотно подчиняется. Не грусти, дружок! Ты хорошо понял, что я люблю собак. Хочешь, я расскажу тебе о них? Тогда слушай.
У нас 15 лет жила моя любимая собака - серый королевский пудель. Ее звали Тима, Тимочка. Конечно, она не такая сильная, как ты, но что это было за чудо: ворох нежности, благодарности, привязанности, ума. Как-то мы с мужем и с ней гуляли по лесу, и слышим, что молодой мужчина обращается к своей собаке: «Ну что с тобой делать, ну что? Хотя бы два слова понимала!». И опять про эти два слова. Так искренне, от души, переживая. Мы с мужем рассмеялись, посочувствовав не столько хозяину, сколько его собаке, и начали, шутя, считать, сколько слов понимает наша собака. Сосчитали до пятидесяти и перестали, пожалев еще раз наших встречных.
Тима понимала все, и обучение ее шло легко, без наказаний, только похвалой да лакомством. Она была особенно привязана ко мне, хотя любила всех. Как и все собаки, всегда чутко чувствовала настроение. При малейшем моем недовольстве или внутреннем напряжении она становилась тише воды, но глаза следили за каждым движением хозяйки с такой любовью и преданностью, что внутри, если и был, как у Кая в «Снежной королеве» из сказки Андерсена, какой-то осколок, даже осколочек льда, то он тут же таял. Рука сама тянулась погладить этот комочек преданности. Я так и звала ее - мой «Компредик».
Она была дивно хороша, когда наступало ее время показать себя во всей красе перед каким-нибудь встречным кобельком. Шерсть лоснится, игриво переливается, глаза блестят, нос-пуговка дрожит от нетерпения, она бегает кругами, почти танцуя, всей своей откуда-то взявшейся статью, подвижной игрой ощущая в себе зов продолжения рода и открывая его миру. Тогда даже мой голос почти не доносился до ее слуха, она вся в другом измерении, где послушанию не оставалось места.
Мой «компредик» всегда старалась защитить своих хозяев, и лаяла, напрягая голос на высоких нотах, даже на большого пса, сразу напоминая басню про моську и слона. Но эта самоотверженность шла от самого нутра собаки, видно, что ей было страшно, но желание защитить было сильнее страха. А сколько радости ей доставляла похвальба! Особенно любила танцевать, как и большинство карликовых пуделей, была мастерицей в этом деле. Не случайно пуделей часто возят в больницы или детские дома, где они, показывая свои таланты, хорошо влияют на детишек.
Собака старалась, как могла, хранить даже мир в семье. Если на прогулке гуляющие с ней почему-то расходились в разные стороны, то она, не жалея сил, начинала бегать от одного к другому человеку, пока не добивалась того, что ее попутчики вновь шли вместе. Тогда радостный лай оповещал всем: «Ура! Все хорошо! Мир!», и она, уже не скрывая усталости, начинала плестись следом, шумно дыша от тяжелой работы примирения.
Наши с мужем поездки на его работу в другую страну были морально тяжелы от расставания с дочкой, но и собаку было трудно оставлять. Пусть кому-то это покажется странным, но кто имел собаку, тот поверит. Она уже становилась старой, больной, и справки для того, чтобы взять ее с собой, ветеринары не давали. Тима всегда точно чувствовала наш отъезд, и задолго до него начинала тосковать, скулить, неотступно ходить за нами. Как-то в очередной отъезд мы постарались, не показывая эмоций, тихо выйти из дома, закрыв все двери. Нажимаю на кнопку лифта и не верю своим глазам: к ногам жмется мой ласковый и нежный зверь, мой «компредик». Как она оказалась вне дома, невозможно понять. Все было проверено, но она преодолела непреодолимое, словно сквозь стену прошла.
В одно из наших странствий Тимочка стала совсем плоха, все заботы о ней легли на плечи моего зятя, в доме у которого по разным причинам не было собак. Поэтому он их не особенно жаловал. Я очень переживала, что не могла сама заботиться о своей собаке. Через какое-то время после отъезда мы стали получать от него по электронной почте письма, где он вначале писал, что «зверь совсем оплохел», а потом и слова, которых я так страшилась: «Тима вечером заснула на кресле, а утром не проснулась. Я похоронил ее».
Я читала, перечитывала эту грустную весть, плакала и почему-то все вспоминала слова Инна Кабыш из ее стихотворения «На смерть собаки»: Рванул мой пес // – и в небо убежал. //…И когда надо мною прочтут псалтырь, // И уйдут, и оставят одну средь мрака, // Закричу, что мне нужен здесь поводырь! –// И на голос примчится моя собака. // И узнав – за пределом – знакомый лай, // Я по углям пойду, как идут коврами, // И мой пес приведет мою душу в рай – // прямо к маме.
Наверное, это звучит не по-христиански. Но это всего лишь образ любви. Я тоже зову свою собаку часто, особенно во сне, когда мне кажется, что ей плохо, или плохо бывает мне. Спасибо, дорогой зять, за заботу о Тимочке. За то, что так написал, и в твоих словах была чуткость к потере.
Нашей любимой собакой была и немецкая овчарка. Это уже была собака мужа, хотя в дом ее взяла я после страшной кражи, когда из нашего дома было вывезено и взято почти все, в том числе и шестимесячный щенок овчарки. Только мой «компредик» так спряталась, что ее не нашли. Нового щенка мы взяли, потому что все неспокойнее становилась жизнь, квартирные кражи не миновали многих наших знакомых. Я специально использовала оставшийся большой отпуск на работе, чтобы приучать щенка к выгулу, чему-то научить. Назвали овчарку Радой, связав ее имя с радостью, которую она нам всем доставляла. Она росла дружелюбным созданием. Привязались к ней все, и радовались, что она растет умной собакой, быстро все осваивает из того, чему ее учат.
Воры украли и Раду, и эта пропажа очень ранила меня. Я всюду ходила, искала, звала, обратилась, наконец, в общество животных в Москве. Мне начали звонить, говорить то про одну собаку, найденную на улице, то про другую, но это все была не наша Рада. Но однажды позвонившая женщина прямо сказала, что у нее явно не наша собака, она подобрала на улице другую овчарку, с опаловым окрасом, умную, но не может оставить ее у себя, у нее маленький ребенок и уже есть одна собака. «Возьмите, - настаивала она, не пожалеете». Спросив согласие у мужа, я согласилась, чтобы собаку привезли. Согласилась, но когда привезли, и я увидела почти взрослую овчарку, то испугалась, как же я с ней справлюсь. К счастью, почти сразу приехал с работы и муж. Когда он вошел, собака повернулась к нему, посмотрела на него, поднялась на задние лапы, и положила передние к нему на плечи. Это стало началом большой, даже огромной, но и трагичной любви нашей новой собаки и моего мужа. Собаку мы назвали Дара, вложив в ее имя что-то и от имени прежней, украденной собаки, и дар нам новой.
Можно было бы долго описывать ее достоинства, но подчеркну лишь одно – какую-то безмерную любовь к хозяину. Видеть их двоих на прогулке было огромной радостью. Веселились, как дети, оба. «Апорт», - несется голос вслед брошенной палке, и Дара стрелой мчится уже назад, неся в зубах палку, кладя ее перед хозяином. Глаза горят, вся она – сама грация, гармония с окружающей природой, но не менее доволен и ее хозяин. Так и играют, забыв обо всем на свете, пока не приходит время возвращаться домой. Но вот приходило и другое время – время отъезда мужа на работу в другую страну (и я с ним, как та ниточка за иголочкой). Мы уезжали, оставляя дочку и собак. В одну из таких поездок дочка заболела. В это время в Америке заболел и мой муж, и я разрывалась, понимая, что оставить его одного в чужой стране нельзя. Через пару месяцев мы вернулись домой, замученные тревогой за дочку. Слава Богу, все уже было хорошо.
При возвращении домой мы узнали, как тяжело перенесла наш отъезд собака, хотя правильнее сказать, не наш, а отъезд хозяина. Она несколько дней ничего не ела, лежала в коридоре носом к двери и ждала его с утра до ночи. Увидев ее, мы были поражены, как она похудела. Но радость ее была безгранична. Она не отходила от мужа, только на улице по своим делам быстро-быстро сбегает в кустики, а потом несется галопом, чуть не сбивая его с ног. И либо рядом, либо след в след, не отвлекаясь ни на что. Долго не могла привыкнуть, что он вернулся, и все сторожила, не теряла из виду ни на минуту.
Хуже было в следующий отъезд мужа. Не отойдя от пережитых волнений за дочку на чужбине, где издалека все кажется особенно страшным, я на этот раз с ним не поехала. Я смогла пережить разлуку, собака – не смогла. Она начала болеть все сильнее и сильнее. Вызывали на дом ветеринарных врачей, лечили ее, я сама делала уколы, но она перестала двигаться совсем. Мы брали ее с дочкой на руки и уносили в кустки по ее делам, хотя она была для нас большой и тяжелой. А потом она не смогла и есть. Все тяжелее дышала. Остались только глаза, полные доверия и какого-то невысказанного вопроса. Казалось, они спрашивают: «Где же мой хозяин?». Потом и глаза ослепли. Приехавший в очередной раз ветеринарный врач сказал, что она безнадежна, и после долгих наших колебаний сделал ей укол из ампулы с черной надписью.
Из переписки по электронной почте с мужем в это время: «Вы все сделали правильно. Надо было прекратить ее страдания. Только я никогда не думал, что так тяжело буду переживать смерть своей собаки».
Невозможно поверить, но перед уходом в «никуда» наша Дарушка где-то нашла в себе силы, и, волочась на недержащих ее ногах, поплелась за плачущей дочкой, то ли пытаясь ее успокоить, то ли своим собачьим нутром понимая, что моя девочка самая добрая, и рядом с ней не так страшно. Мне же в этой ситуации было жалко всех - Дару, дочку, себя, мужа. Еще очень жалко было зятя. Он был совсем молод. Дочка звала его тогда «Солнечный мальчик».
Как-то, вернувшись из очередной поездки домой, и, увидев восьмимесячную внучку, несказанно обрадовавшись встрече с ней, восхищаясь всем ее видом, приветливостью, светлостью образа, я неожиданно услышала от другой ее бабушки, ухаживающей за внучкой, слова: «Солнечная девочка». Вот какие бывают совпадения! Так оно и есть.
Ах, дети, дети, как мне хотелось бы дожить свою жизнь на земле, не видя трещин в вашей семье. Так хотелось встать на пути, оберечь дочку, внучку, дочку вашу, зятя. Но не получилось.
Тогда, в случае с Дарой, мне хотелось защитить зятя от всей жестокости жизни, встать заслоном на его пути, не пускать туда, где живое ждет конец. Я и на самом деле, помню, встала, перегородила дорогу, хоть на какое-то мгновение оберегла, хотя и не уверена, что он это понял. Да это и не важно. Важнее, что это чувство - оберечь - хранится до сих пор, хотя – так тяжело это пережить - он уже не наш зять. Наверное, не каждому дано быть «в ответе за тех, кого приручил». Оставшаяся его «солнечной девочке» разлука длинною в жизнь кажется мне таким штормом, какой не бывает ни в одном океане.
Простите меня, мои девочки, что жизнь так жестока. Храни вас Бог!
Вот в какие далекие дали, наполненные разными чувствами, где все бурлит, пенится, все помнится, завели меня собачьи глаза на берегу океана в брызгах волн и неугомонного ветра. Моему незнакомцу, конечно же, приснился тогда хороший сон – соленый свежий ветер на берегу океана, простор, где можно побегать, одинокая фигурка, которой почему-то хочется показать свою силу и ловкость, дать почесать за ухом. Как было когда-то в собачьем детстве у всех наших собак. « Hello, my friend! Good bay, my friend».
И недавно, совсем неожиданно для себя я купила большую деревянную собаку из дерева темного окраса, так похожую на ту, что встретилась мне на берегу далекого Атлантического океана. Все ее тело ладное, статное, а глаза добрые.
Глядя на это почти живое создание рук человека, я ставлю музыкальный диск, где слышны музыка и океан, крики чаек, шум ветра, непрекращающийся разговор волн.
Может быть, эта музыка, шум океана помогут и мне пережить набежавшую и цепко держащую снежную, колючую, холодную бурю тревог, такую промозглую, как тот ветер на берегу океана, который треплет одежду, пробирает насквозь. Насквозь.