Ивановская область, октябрь-ноябрь 2000 г.
Лето закончилось, хоть и пытается нас обмануть в октябре после жестоких сентябрьских заморозков. Вотще! Никто ему не верит: уже слетели последние желтые листья с огромных тополей, лысеют ивы, оранжевые листья аронии стали киноварно-красными… Сирени окрасились в шоколадно-зеленый с глянцем, матово-желтый жасмин упрямо держит листья, за ним переливаются в желто-оранжево-красном спектре плетистые розы. Шиповнички сохранили сморщенные ягоды и редкие малиновые листки. Яблони, груши, липы, черемуха, крушина – все голы под ложным «летним» солнцем. Безлистные рябины усыпаны ягодами – теперь их видно издалека. Гигантская лиственница покраснела, но еще держит хвоинки, как и облепиха, опустившая озябшие в сентябре листочки, никак не желающие опасть. Гордо светятся березы: те, что постарше, все в желтом, молодые еще пестрят зеленью. Пахнет мокрой мертвой листвой.
В лугах торчат сухие прутики на месте бывших белых облаков цветов бедренца. Только многолетники дали зеленый подрост: старые высохшие кустики калгана и полыни окаймлены свежей зеленью – луг снова пахнет серебристой полынью.
А озимые режут глаз изумрудной, какой-то неестественной зеленью, пятнами окаймляя бурые луга. В лесу цветные пятна уже меркнут. Скоро только ели и сосны будут зеленеть на общем буром фоне. Лес стал беспомощным: непроходимые заросли оголились, трава поникла и потоптана. Отошли грибы, остались лишь серые рядовки, или, как их здесь называют, сЕнтЯбрЮхи. За ними валом валят грибники: солить, так бочками.
В лесу уныло. Грустно. Тихо. Даже дятлы боятся нашествия грибников. Синички, наводнившие лес в сентябре, прячутся, только недисциплинированная молодежь рискует тинькнуть. Стреляют. Охота.
Этот год был для меня годом птиц – они дарили мне крошечные сценки из жизни. Они играли со мной и друг с другом. Вот и вспомним.
ЕСЛИ ПРОСИШЬ - СПОЮ!
В первый раз в жизни я провела в деревне весь май. И помню по прошлым
годам – даже в июне еще поют соловьи, и есть неподалеку Соловьиная роща. Вот, думала, буду их теперь долго слушать.
Май не задался. Сначала холода, потом – лесные пожары. Одно болотце
совсем рядом с Соловьиной рощей горит и сейчас. Дым по вечерам оседает белым туманом и ползет по лугам, к деревне, за реку… Не будет гнёзд в Соловьиной роще! Школьники отпраздновали последний звонок еще одним пожаром. Бедные соловьи. По берегам Пашмы много крапивы. Может быть, они согласятся сменить адрес?
До начала июня нет соловьиных песен – зато чечевицы заполонили эфир.Чечевицы – птицы дружелюбные и обожают поговорить. Усядется на вершину березки, на самую верхнюю, тоненькую веточку, балансирует и вопрошает:
- Витю видел?
- Не видел, - говорю.
- Витю видел?
- Дался тебе этот Витя! Он тебя приворожил?
- Витя – птиця! – возмущается чечевиц. - Витя! Ты гдее?
И так – часами. Где мой соловей? От торфяной гари жутко болит голова. Болею и лежу в кровати – даже читать не могу. Пять вечера. Где-то у реки начинает петь соловей. Радость-то какая! Слушаю. А он споет фразу – и перелетает все ближе. Вот и до моего сада добрался. Но я лежу головой к окну. Обернешься – спугнешь. Лежу тихо-тихо. Соловей споет одну-две фразы – замолкает. Слушает. Чечевиц обрадовался – как же, собеседник! Слышу – летит. Уселся там же, в палисаднике, и спрашивает. Про Витю, конечно. Соловей, наверное, совсем измучился от одиночества: чечевице отвечает – фразу поет. Хороший дуэт – и про Витю, и чив-чив-чив.
Но чечевица – птица одной идеи. Ей не ответили, где Витя, и она удалилась. Соловей чирикнул пару раз, растерялся, замолк. Сейчас, думаю, улетит. Хрипло (свистеть не умею) насвистываю ему его последнюю фразу. О! Восторг! Он опять поет.
Так немного поговорили. Потом соловей что-то завял – уж больно некрасиво я пою. Тогда я перешла на человеческий язык.
- Пой, малыш! Ты так красиво поешь!
И он пел. Теперь – подолгу. Прерываясь лишь для того, чтобы выслушать
мои «аплодисменты». Через час устал, спел прощальную трель и улетел. От реки – одинокие фразы. Где вы, друзья – соловьи? Пожары…
А ИЗ НАШЕГО ОКНА…
Хорошее у меня окно в кухне. Низкое – почти от пола - и на закате снаружи
отсвечивает. А я люблю готовить на закате: ложкой мешаешь - в окно смотришь. Закаты в этом году невероятные – какая там Атлантика или Средиземноморье! Наши лучше. Так и получилось, что я увидела сценку из жизни щеглов на расстоянии одного - двух метров без всяких специальных ухищрений.
Щеглы гнездятся у нас в ямке бревна сарая, но такие скрытные, что только
спустя несколько лет мы узнали, чье это гнездо.
Июнь. Лужок за домом выкошен, осталась только полоса одуванчиков вокруг
дома. К вечеру прошел дождичек и головки с семенами закрыты. Цветов уже нет. В одуванчики с громким треском плюхается щегленок. Только его одного сумели сохранить щеглы в условиях жестоких возвратных заморозков. За единственным чадом летят и мать с отцом: приглядеть и поесть.
Самец, в роскошной карминной шапочке, с тельцем в резких цветовых переходах, садится на стебель вблизи головки цветка, хватается лапами и вгрызается в головку сбоку – там, где расположены семена. Выев их, он тянет шею, хватает клювом другой стебель и подтягивает его к себе. Потом фиксирует стебли лапками так, что они перекрещиваются, и сидит, как в гамаке. Теперь можно выедать вторую головку. Строительство гамака продолжается, он собирает до 6-7 стеблей.
Так же действует и самка, которая тщетно пытается увлечь птенца за собой. Окраска ее тусклее, цветовые переходы нежнее, шапочка такая же большая, как и у самца, только малиновая. Буренький птенец действует сам: он бегает по земле, находит лежащую головку и…засовывает клюв сверху, через пух! Что-то там ест, вылезает весь в пуху и не хочет лететь к родителям. Наконец, взлетает, садится на стебель, а тот и не думает сгибаться под его весом: не дорос. Но дитя героически, скользя, добирается до головки, и, невзирая на чириканье матери, снова сует клюв в пух.
Отцы и дети. Отец долго терпит переговоры, раздражается и перелетает подальше от недоросля – надоел. Мать квохчет вокруг.
Солнце передвинулось, отблеск стекол пропал, и щеглы меня увидели. Поступили мудро – не испугались, а тоже передвинулись на метр: оттуда меня не видно. А если не видно – не опасно.
Теперь я сторожу их на закате, когда закрываются одуванчики. Через несколько дней улетит их еда пухом и посеет для них новый огород. За эти дни малыш так и не выучился есть правильно, зато привык ко мне. Встретила его как-то днем. Он сидел на тоненькой веточке ирги и с воодушевлением качался, слегка подпрыгивая. От меня не улетел – так и прыгал, пока мать, охотившаяся на мушек в дёрене, на него не цыкнула. Улетел с неохотой: жалко бросать качели.
И ВОТ Я ДУБОМ ВЕКОВЫМ
Я пугала обывателей все лето. Собирала после дождей цветные камни. Ну
вот хотелось мне. Собаки сначала от меня шарахались – считали, что все камни полетят в них. Потом стали подходить и нюхать камни: может, их едят? В общем, поскольку я передвигалась едва – едва, кланяясь, и досталось мне новое приключение: просто меня не сочли за человека.
Добралась до околицы. Только что нашла цветной кремень и разглядываю. И
вдруг – знакомое «Уи»! Поднимаю голову – прямо на меня летит крохотная птичка, а ее преследует другая. Обе весело пищат «Уи». Первая, чечеточка, резко берет вправо и ускользает за меня. За ней бросается чижик. И чувствую я себя дубом вековым. И птички вокруг летают… Сделав два круга вокруг меня, малыши улетают, радостно пища, и продолжают свою игру в салки. Интересно, догнал чижик чечетку или устал?
Это они радуются в ожидании пиршества: шишечек на прибрежных ольхах
несметное количество, будет еда зимой.
СТАРЫЕ СОСЕДИ И НОВАЯ МАШИНА
Самые постоянные наши соседи, не считая воробьев, - это трясогузки. Они никогда не изменяют нашему дому. И радуют нас щебетом и беганьем почти весь сезон. Улетев в начале августа, всегда возвращаются перед отлетом прощаться и приводят не только детей, но и знакомых – похвалиться угодьями. Мы вместе с ними переживаем, когда во время выкорма птенцов начинаются непрерывные грозы, так что бедным родителям приходится охотиться при свете молний, «по колено» в воде. Они нас знают и не боятся.
До этого года любимым местом птенцов были слеги – горизонтальные поперечины забора. По ним птенцы бегали цепочкой, через метр-два один за другим. Но в этом году мы поставили на машину багажник! Восторгу птенцов не было границ. Можно сидеть на багажнике и стеречь бабочек. Птенцы неуклюжи, но у них есть мечта: Поймать Бабочку. А если шлепнется в пике на траву – вскочит, и бежит за ней во все лопатки. Еще можно прыгать по багажнику с перекладины на перекладину, играя в игру «Море волнуется», то есть, кто кого
выпихнет с места. И – кататься! На лобовом стекле. Не как вороны и попугаи – на заду, а на ногах, помогая клювом. А потом вспорхнуть на багажник – и снова ждать своей очереди скатиться.
Любимая машина. Когда она уехала, птенцы очень скучали.
ОБЪЕКТ ОКРУЖЁН
Молодые сороки в этом году удались: большие, толстые, снежно-белые с черным, отливающим кобальтом на солнце. К осени они покинули родителей и путешествуют вдвоем.
Характеры у них разные, как и повадки. Один все перемещения совершает скоком – и вперед, и вбок. Скоком носится по лужку за кузнечиками. Второй скачет, только потеряв от страсти голову – когда вот-вот достанется что-то вкусное. Охоту же ведет солдатским шагом или бегом – нога за ногой.
Один объект охоты находится на нижней бетонной ступеньке крыльца: это собачья миска. Тобик получает еду только по факту прибытия, поэтому следит, чтобы в миске ничего не оставалось. Но иногда… когда рис… или горох… Прилипнет что-нибудь? Вдруг? И сороки проверяют объект каждое утро.
Увидев их продвижение к крыльцу, я выхожу и строго говорю: «Нельзя греметь!» Они застывают. Потом бегун идет прямо на меня, преданно глядя в глаза, прыгун делает вид, что испугался, взлетает, падает за клумбу и тихо-тихо подбирается вдоль дома, чтобы за моей спиной заглянуть: Есть ли… ? Ведь им достался как-то хлеб с молоком!
Что остается? Смеяться - и нести хлеб с молоком. Но ждать они не умеют – не собаки. Пока несу – видят пустую миску и улетают, глупые.
Я ПРАВИЛЬНЕЙ СЧИТАЮ!
Выросла наша елочка. Из полуметрового заморыша, пересаженного с места раскорчевки в совершенно негодное время – жаркий июнь, она вымахала в небеса. Теперь под ней приютилась баня, вход в которую требует моральных усилий: нужно подлезть под большие колючие ветви. Ветра этого года описать несложно: выдувало все. Холод рвался сквозь любую щель. Гнулась полувзрослая березка, стелилась ирга, ломалась старая калина, рухнула высокая облепиха… Ель встречала ветер своим, уникальным методом: она так парусит, что последовательные ярусы ветвей крутятся вокруг ствола навстречу друг другу. Ель как бы клубится от ветра, но к стволу его не допускает.
Воробьи гнездятся под крышей бани. Это – их законное место в течение многих лет. Но теперь там дует! И вот – у нас живут еловые воробьи.
Выходишь утром в сад – ель взрывается: из нее с громким чириканьем вылетают тучи воробьев. Спят они там клубком, что ли, только летят порциями, и все – из-под одной ветви на высоте трех метров. А поскольку это общежитие сформировалось, то и слетков на участке явно прибавилось. У них, помимо качания на ирге, которому они, видимо, и обучили юного щегла, родилась в этом году новая игра: прыгают по доскам забора, будто считают – раз, два, три, четыре, пять – и перелетают на исходную позицию. Если второй судействует, он заменяет игрока, а тот усаживается неподалеку – проверять. Если игрок один, бывает, ошибается. Пропрыгает четыре, постоит, подумает, прыгнет пять – и назад. На одном заборе три-четыре пары тренируются. Кто лучше посчитает?
ШЛИ С СОБАКОЙ ПО СЕЛУ
Ноябрь. Тишина. Пустые улицы, оживляемые только курами и примкнувшими к ним галками. Тобик твердо знает, что такое дичь. Остальные птицы его совершенно не боятся, даже жаворонки не взлетают, когда он бегает по полям. Знакомые куры нагло лезут в его миску. Если он сыт – это может происходить прямо перед его сонной мордой… И вот эта собака шествует по селу, среди кур и галок.
Эпизод первый. Одна рыжая курица и стая толстых галок разбираются с семенами птичьего горца. Галки при виде Тобика не взлетают, но расступаются, и три птицы отбегают метров на пять в сторону. Там тоже есть горец. Они бродят в нем, и я слышу их «беседу» – приглушенное куриное квохтанье, звук, издаваемый довольной курицей! Но сама курица клюет горец с другой стороны дороги и молчит. Я вспоминаю кубинского амазона, выросшего в курятнике – тот просто кудахтал… Но галки! Для меня это что-то новое.
Эпизод второй. Куриный «прайд» переходит тропинку. Кур много, петух один, все толкутся - точь в точь, как стадо коров на шоссе. Тобик идёт! Куры разбиваются на две группы по обеим сторонам тропинки. Петух что-то серьезно вещает командирским тоном. И Тобик, как автомашина среди коров, сбавляет скорость. Он «едет» малым ходом, пока не минует нервных кур, а затем бежит, как обычно. Петух снова командует, и толпа кур несется через тропинку, прямо по моим ногам. Перейдя, они собираются вокруг любимого и с отвращением разглядывают…меня! Видимо, я не знаю правил дорожного движения, что-то сделала не так. Буду изучать.
ДОЗОРНЫЙ НА СТЕНЕ
К ноябрю расстались сорочата: куда-то улетел Бегун, а Прыгун остался в деревне.
Бескормица. Голодные деревенские собаки сбегаются даже на выплеснутую после мытья посуды воду - лизать крошечные комки теста. Вдвоем сорочатам в деревне не прожить.
С утра Прыгун озирает окрестности с вершины громадной, уже облетевшей лиственницы, словно сказочный герой картин Юрия Васнецова. Но с лиственницы не видна дорога, а там - может возникнуть какая-нибудь еда. И вот Прыгун летит ко мне, всё на ту же, любимую птицами, слегу забора. Слега проходит внутри, загорожена от улицы штакетником. Прыгун гуляет по ней, выглядывая наружу через каждую щель в заборе. Ему дорогу видно, а его с дороги – нет! Брёвна, несущие забор, ниже штакетника, очень удобная площадка. Казалось бы – сиди и смотри. Нет! Прыгуну нужны трудности: он толстый, слега узкая, лапы большие… Ходить по слеге тяжело, но интересно смотреть не в одну щель, а в разные, по очереди. За спину он и не смотрит: Тобик и я – не противники. Здесь он под охраной. Вот, наконец, увидел что-то съедобное, слетел на дорогу, съел – и обратно в дозор. На несколько часов. Так и живем…
ЧЕРЕЗ ГЛАЗ - ПОВЯЗКА
Кажется, в этом году к нам вернулись гнездиться сорокапуты. Слишком часто они стали появляться в саду. В первые годы, когда забор был из жердей, их иногда украшали наколотые на сучки кузнечики. Потом дощатый забор отпугнул птиц. И вот снова встретились. Я, воодушевленная щеглами, регулярно смотрю в окно кухни – кто еще покажется? По лужку бродят и свиристят огромные певчие кузнечики. С дальней ивы снимается тройка упитанных бежевых птиц, отливающих розовым на солнце. Каждая птица влетает точно в свою щель между досками забора и устраивается на слеге в молчаливом каменном ожидании. У одной из птиц глаза скрыты широкой черной повязкой. Это сорокапуты! Теперь я вижу не их запасы, а самих птиц!
Будут есть наших ящериц? – пугаюсь я. Напрасно. Они будут есть свое любимое блюдо: один за другим ныряют со слеги в траву и улетают с кузнечиками в клюве. Тише на лужке не станет. Столько кузнечиков им не съесть.
А песней они меня порадовали и вовсе в странном месте: песенная площадка сорокапутов –крыша туалета. Рядом – облепиха с иголками, груша – никакого забора из жердей не надо! Просматривается весь лужок с кузнечиками. Там сорокапуты собираются вместе, а когда никого в саду нет – поют. Нежно и звонко, переливами.