Так случилось, что Василий умер. Собственно, печалиться тут не о чем: умер и умер, с кем не бывает. Нормальное течение событий. Однако, учитывая обстоятельства, что-то странное в его смерти было. Нормальные люди так не умирают. Они умирают благопристойно, оставляют потомкам свои бренные тела, чтобы было чем заняться и не мучиться горем потери. А Василий сделал всё не так: ни потомков не оставил, ни рыдающей жены в декольте с чёрными лилиями по вырезу – да что там говорить, он и тела-то не оставил вовсе. Разнесли его истребитель в пыль. Где уж тут тело, а где, может, шасси или чего иное – не разберёшь, особенно, если всё это выпадет с дождиком ночной порой на крышу дома твоего… Василий был, пожалуй, горд: вся планета с её прокуренной атмосферой приняла его тело, чего большего себе пожелаешь?
Но вот в вышние сферы он по этой причине попал не как все люди, через ворота – он перелетел через забор, вломился без таможенного досмотра, и гидов к нему не приставили, и в курс дела не ввели. А потому, вместо шествия в благоговейном восторге, бродил он там в состоянии глубокой озадаченности - и критики не потерял. Вот и вышло, что вечно попадавший в передряги земной жизни Василий принёс это своё перманентное свойство на небеса.
Василий ещё не огляделся толком – всё тупо вглядывался в сероватые подушки облаков под ногами, когда нечто пронзительное ворвалось в успокаивающий плеск того, что теперь заменяло Василию твердь земную.
- Ты – человек?! – металлическим голосом спросило нечто из-за спины. – Ну, ты даёшь!
Василий оглянулся – и не попятился только оттого, что терять ему, собственно, было уже нечего. За спиной колыхалась, даже, возможно, корёжилась выписанная прямо в воздухе (или там в эфире – без разницы) лемниската.
- Кому и чего? – выпалил Василий, надеясь, что на том свете с ума не трогаются. Раз есть лемниската, то это - не глюк.
- Ась? – озадаченная лемниската пошла рябью.
- Кому и чего даю? – пояснил Василий.
- Я имел в виду, что не слишком ли ты замахнулся? – пролязгала лемни-
ската, кувыркаясь с каждым словом в эфире, словно полиэтиленовый пакет в водопаде.
- Ты, эквилибрист, яснее говорить не можешь? – обозлился Василий. – И не мелькай так. В глазах рябит.
- Не могу, - кувыркнулась лемниската. – Речь приводит к дестабилизации структуры.
- Тогда чего тебя на беседу потянуло? – фыркнул Василий.
Лемниската упала на холмик облака и уныло обвисла. И тишина. Убедили
аборигена. Василий собрался было уходить – но фигура налилась голубоватым светом, выправилась и снова заговорила:
- Я имел в виду, что взяться за идею человека может лишь очень сильная натура. Ты такой?
- Взяться за идею? Что за несуразица? – поразился Василий. – Чего мне за неё браться, если я человек?
- В каком смысле? – задрожала фигура.
- В самом прямом и непосредственном. Я – человек.
- Был? – предположила лемниската.
- Привет горячий. Был, есть, и буду.
- В мире идей? – рявкнул собеседник.
- Плевать мне, в каком мире. Человек – он и есть человек.
- Ты не подписал Меморандума, - догадалась лемниската. – Ты - неле-
гальный, заяц.
- Ёлки-моталки! Ну что ты ко мне пристал? Я человек. Не видел я ваших Меморандумов, знать про них не знаю. Уже сюда бюрократию протащили, умереть спокойно нельзя… А какой Меморандум? – сдался любопытству Василий.
- Ну, мы решили сохранить в себе все великие идеи человечества, чтобы не пропали, - объяснила фигура. – Каждый выбирает что-то своё и сохраняет в своей энергетической структуре.
- Ты хочешь сказать, что ты тоже человек? – удивился Василий.
- Был, - покорно согласилась лемниската.
- И предлагаешь мне стать таким вот полиэтиленовым пакетом? –
хмыкнул Василий. – Я что, на идиота похож?
- Нет, - уныло сказала фигура. – Ну, может, попробуешь? Ты кем был по профессии?
- Лётчиком.
- Плохо. У нас уже есть планер. Может, идею ракеты?
Василий прыснул.
- Ваш планер что, планирует? Ну что за бред! А если б я был мусорщиком, то какую бы идею нёс? А! Знаю! Рога изобилия.
- Чересчур. Даже человек проще, - загрустил собеседник. – Ну ты
походи тут, может что приглянется…
- Ты мне вот что скажи, светящийся, почему ты вдруг кувыркаться перестал? Стабилизировался?
- А! Я через Меморандум у соОбразных фигур подпитался в целях вербовки.
- Ну, я тебе не сельский дурень, вербовке поддаваться, - покачал головой Василий – и ушёл.
Обнаружил он планер. Стоял тот на облачном пригорке, мечтал – ибо планировать было невозможно: идея движения содержалась, видимо, в ком-то ином. А этот друг мог показать себя разве что с горочки, откуда его ещё и столкнуть надо было.
- Хошь столкну? – заботливо спросил Василий. – Хоть полетаешь.
Планер пошёл рябью и отвечать побоялся – его структура дестабилизировалась почище лемнискаты.
Аккуратно переступая через призрачные колёса, шести- и более гранные гайки, болты и червячные передачи, Василий преодолел техническую зону, с опаской обогнул аэродинамическую трубу, мучаясь мыслью, что вот бы тут раздолье нестабильному планеру – ан нет его. В неправильном месте воплотил идею, а сообразных фигур у него – всего ничего. Не разживёшься.
Вот и архитектура надвинулась: цоколи и капители (колонны отдельно), карнизы и водостоки, перекрытия и печки, среди коих затесался набор свай и платформа. Зона «Берегите ноги и головы».
Дальше идея паровоза уныло лицезрела бодро пыхтящую паровую машину – и рядом валялся шприц без поршня, лишённый идеи этой самой машиной.
- Не слишком ли ты замахнулся? – спросил Василий у пыхтелки. – Ты, я вижу, личность сильная.
Пришлось отпрыгнуть – идея пара сильно напоминала нормальный горячий пар и была адекватным ответом…
Броско выглядели унитаз и биде на облаках. Идеи водопровода и канализации никто в ближней видимости не воплотил. Василий забавлялся. Например, что будет, если он на тот унитаз сядет? Ну, хоть просто посидит? Дестабилизирует – или укрепит?
- Сесть? – предложил он болезному. Но тот задумчиво стоял в облаках, поглощённый чем-то своим, внутренним.
Бог с ними со всеми. Пора выбираться, искать надпись «Exit», воплощённую кем-нибудь с мазохистскими наклонностями.
Словно заслышав мысль, облака сменились на песочек, кое-где поросший чахлой травкой, появилось шоссе с остановкой автобуса. Там и сосны по обочинам выстроились, и лес – как живой. Батюшки святы! Уж не вернулся ли строптивый лётчик назад, на покинутую давеча планету?
Василий бодро потрусил по шоссе: куда ни то доведёт. Довело его, естественно, до кладбища. На автобусном кругу сидели на ящиках бабуси – кто с живыми цветами, кто с восковыми веночками, кто с рассадой. За оградой истово махал лопатой могильщик, а позади облупленного здания администрации на километры тянулась выставка: справа - памятники, от бетонной рамки до склепа, слева – гробы, от колоды до саркофага.
- Нимфа рази кисть даёт? – пробурчал Василий. – Вот какую ты, бабуля, идею лелеешь?
- Ну как жи, - отвечала бабка. – Могилки-те убирать надо. Как жи. И цвет на могилке – святое дело. Без его неаккуратно.
- Ты сама его растишь, цвет-то? – спросил Василий.
- А как жи. С семэчки. Осенью засадишь, летом продашь.
- Да кому ж продашь-то?
Бабка сникла.
- Да вить, вроде, как бы всем человечеству. Чтоб не забыли…
- Ты б на бабок поглядел! – постучал он по саркофагу, совершив
небольшую экскурсию за забор. – А то ведь измельчал, сообразных фигур как грязи. Мог бы и всю идею единым махом.
Саркофаг сплющился было, но поголубел, выправился и затрясся.
- Скушно! – пропел он бархатным бабским голосом. – Не хочешь попользовать?
- Благодарствую! – фыркнул Василий. – Нечего класть. Бренное своё Земле-матушке по всей тверди раздарил.
- Еретик! – возмутился саркофаг и потускнел.
- Вот что, бабули! – вернулся Василий на площадь. – Тут мои старики
где-то обретаются. Тимофей – батя мой. Не знакомы?
Бабки замахали руками на берёзовую рощу,
- Туда иди! Там оне, - заулыбалась давешняя собеседница. – В отца
удалси. Хорош молодец. Заходи ещё, поговорим.
Дощатый забор в два человеческих роста и без единой щели защищал яблоневый сад, что завораживал огромными полосатыми яблоками. Яблоки висели одно к одному, и могучие ветви яблонь были подпёрты художественно искривлёнными узловатыми кольями. И без бабок Василий узнал бы отцов сад.
Что-то шмыгнуло в кусты и унеслось вдаль. Что-то, похожее на знакомого вербовщика.
- Я тебе! – раздался родной вопль. – Я тебе структуру-то поломаю! Нет – попросить по-человечески, так он через забор лезет!
- Батя, - сказал Василий. – Принимай сына…
Ах, как радостно дома! Ах, как тепло! И под ногами – земля…
- Здорово устроились, - сказал Василий, отвалившись от стола.
- Так времени-то уж сколько прошло, - улыбнулся отец. – Мать тут без
меня начала халупу какую-никакую, цветочки… а там и я подоспел, вдвоём быстрей пошло. Тяжелее всего было с почвой. Чуть про червей не забыл, да бабка Петровна с кладбища напомнила. А я ей незабудки организовал. Мы тут как одна семья, даже с могильщиком Федей здороваемся за руку: люди всё же, среди гипотенуз.
- А Меморандум? Вы что, его не подписывали?
Отец хитро прищурился.
- Мать меня ждала. А я… сначала нет, но так долго не проживёшь: в
Меморандуме сила вся. Собрались мы, подумали – и подписали. Коллективно. Ввиду сложности идеи.
- Какой идеи? – вытянул шею Василий.
- Великой идеи человечества: единения с Природой. Мол, Человек –
часть Природы и без неё не живёт.
- Колоссально! – восхитился Василий, почувствовав себя щенком
неразумным. – И как вы теперь общаетесь с «гипотенузами»?
- Видел, как, - фыркнул отец. – Яблоки крадут. На днях двух каких-то
голых – девку с мужиком – ко мне в сад запустили: говорят, идея человека. Эта идея целый день голышом загорает и яблоки жрёт. Я их сегодня выгнал хворостиной. Таким недоделанным - и яблок жалко. Пусть-ка сами потрудятся! Адам и Ева! Ха!
Ошеломлённый Василий стукнул себя по лбу – и захохотал.