Каждое утро Марина Степановна совершала этот священный обряд.
Двумя пальцами, очень осторожно, чтобы не рассыпать, она брала с полки маленькую зеленую коробочку, открывала крышку и, опять-таки двумя пальцами, задерживая дыхание – чтобы нечаянно не дунуть в невесомую праховую массу – отделяла щепотку корма и сыпала его в небольшой круглый аквариум, занимавший в комнате самое почетное место – на столике у телевизора. После этого она еще минут пять стояла и молча смотрела, как черепаха поглощает свой завтрак. О том, хорошо или плохо она это проделала, нужно было потом сообщить сыну.
- Чуча покушала сегодня с удовольствием! – радостно вещала Марина Степановна в трубку, и все ее существо трепетало от причастности к тому счастью, которое переживал Вадик на другом конце провода.
- Сегодня Чуча ела как-то вяло, - неслись в эфир грустные слова, и Марина Степановна готова была провалиться сквозь землю от стыда за нарушенное душевное равновесие сына.
Эту отвратительного вида красную Чучу – карликовую черепаху – друзья подарили Вадику на день рождения. Когда Марина Степановна увидела ее в первый раз, она испытала чувство отвращения. Что-то неестественное было в этом существе – и в его размерах, и в ядовитом цвете, и в том, как оно двигалось. Черепаха напоминала сухой лепесток, зачем-то брошенный в воду, у которого, к тому же, были глаза и ноздри.
Сын, увидев замешательство матери, поспешил ее успокоить:
- Мам, это обычная черепаха, только – прикольная. Уверен, что ты с ней скоро сроднишься!
Они действительно сроднились. Вадик бывал дома редко – жил он, в основном, у своей подруги Стелы, на которой вот уже лет пять собирался жениться. Стела была худая, перевозбужденная блондинка и работала в частной фирме секретаршей. Марина Степановна не видела в ней никаких достоинств, и ее присутствие в своей жизни терпела только по одной-единственной причине: эта ободранная кошка зачем-то (она догадывалась, зачем) нужна была ее сыну. Ее маленькому, несравненному, талантливому Вадичке.
О том, что сын талантлив, она догадалась сразу, как только увидела его. В послеродовую палату приносили других детей, и ей было, с кем сравнить. Ни у одного младенца она не увидела такого красивого и твердого профиля. Ни один из них не кричал так громко и требовательно, явно показывая намерение взять от жизни все, ему положенное.
Настораживало только одно: сын был точной копией Слепцова.
С будущим мужем они познакомились в Уральском университете, где вместе учились на факультете журналистики. Марина приехала туда из глухой сибирской деревни, а он был городской, из хорошей, интеллигентной семьи. Вневше ничем не выделялся, но учился лучше всех. К тому же, в нем чувствовалась какая-то внутренняя притягательность, которая сразу сделала его душой курса. И то, что он остановил свой выбор на блеклой и неинтересной Марине Никитиной, было для его многочисленных поклонниц настоящим ударом.
Она и сама не сразу поверила в такое счастье. А когда убедилась, что это правда, немедленно взяла быка за рога – повезла его в свою деревню знакомить с мамой. Та, будучи женщиной практической и сметливой, сразу поняла, чего хочет от нее дочь. В нужный момент, когда молодые уединились в дальнюю комнату большого деревянного дома, она, как в старых русских романах, внезапно вошла «с образами» и благословила их на долгий и счастливый брак. То есть, конечно, иконы в ее руках не было, но все остальное – точно так и произошло. Интеллигентный Слепцов счел делом чести жениться на девушке, которую могло скомпрометировать пребывание с ним в отдельной комнате в течение пяти минут.
Так родилась счастливая студенческая семья.
Это уже потом, много позже, Марина Степановна разрешила себе признаться, что талантливый Слепцов остановил тогда свой выбор вовсе не на ней, как таковой, а на ее пирожках с горохом, которыми она угощала его каждый день. В средствах он, как все представители богемы, был ограничен, потому что все имеющиеся денежные запасы тратил на книги. А есть хотелось сильно и всегда. Поэтому пирожки, горячие и вкусные, были очень кстати. Они-то и подвели его под монастырь.
То есть, конечно, семейная жизнь от монастырской сильно отличалась, но ощущение того, что нечто непоправимое случилось против его воли, с первых же месяцев супружества практически не покидало Слепцова ни на минуту.
Он честно и искренне выдержал два года, а потом просто убежал в неизвестном направлении. Как сложилась его жизнь, можно было только догадываться, но всем друзьям и знакомым Марина сказала, что они расстались по ее инициативе. Якобы, она вовремя поняла, что не создана для семейной жизни.
В то время она работала корреспондентом в районной газете, куда попала по распределению. Ее статьи отличались остротой и скандальностью – журналистика была как раз той единственной сферой деятельности, в которой худшие человеческие проявления приветствовались и поощрялись. Если нужно было разнести какого-нибудь деятеля в пух и прах, редактор смело посылал «на дело» Марину Слепцову. В таких ситуациях она была просто незаменима. Члены коллектива истеричную коллегу тоже побаивались, старались во всем уступать, поэтому вскоре она без особых усилий захватила статус «первого пера».
Через десять лет Марина Степановна уже заведовала отделом в краевом еженедельнике. Из района она переехала в город, получила квартиру и зажила в ней со своим сыном Вадиком. Он учился в третьем классе и был знаменит на всю школу, как сын известной журналистки. Учителя отмечали в мальчике все мыслимые и немыслимые таланты, а поставить ему плохую оценку считалось среди педагогов просто дурным тоном.
Со временем сын вырос, выучился, долго болтался без труда и занятий, не родил за эти годы ребенка, не посадил дерево, не построил дом, даже в армии не служил – матери достаточно было только намекнуть начальнику военкомата на то, что она имеет намерение добиться его комментария на одну очень важную тему! – и вот, наконец, к сорока годам прибился к ненавистной Стелле.
Марина Степановна своего Вадичку не неволила – Стела так Стела, лишь бы человек хороший. О его не сложившейся судьбе тоже старалась не задумываться – талантливому ребенку легко ли пробиться в этом пошлом, примитивном мире? Она тоже не любила в этом мире никого. Но более всех других Марина Степановна ненавидела себя саму. За свой провинциализм – он сквозил в каждой клеточке ее тела. За полную творческую бездарность – хоть другие и хвалили, но она-то знала правду. За женскую невзрачность – в зеркале она вот уже шестьдесят лет видела хитрую «лисью мордочку» с близко посаженными глазами, блеклую челку надо лбом и кривые, редкие зубы с зажатой в них сигаретой.
Кстати, презирала она себя и за то, что курит – женщине ведь это не к лицу. Презирала за умение манипулировать людьми, без труда находить в них уязвимые болевые точки и в нужный момент давить на них – это не порядочно! Презирала… Да мало ли за что может не любить себя женщина, погрязшая в своих детских душевных проблемах!
А это ведь действительно шло оттуда, из ее неудавшегося детства. Камнем преткновения служила старшая сестра Оля, родная ей только по матери. У нее, в отличие от Марины, был красивый отец – она видела фотографии. И он умер, а не спился, как ее, Маринин, которого частенько вылавливали односельчане по кущарям да сточным канавам. У Ольги, а не у нее, была благородная, аристократическая внешность – высокий рост, коса до пояса, брови вразлет, подбородок идеальной формы, большие черные глаза и толпы поклонников… Ольга стала врачом, защитила диссертацию, познала настоящую, большую любовь. Правда, муж ее, летчик-испытатель, разбился где-то на полетах, а детьми обзавестись они так и не успели. Всю жизнь Ольга хранила верность любимому и больше замуж не вышла, хотя предложений получала – несть числа.
В общем, ненавидела Марина Степановна себя, главным образом, за то, что не родилась Ольгой.
И вот жизнь сложилась так, что завтра она идет на вокзал встречать 75-летнюю сестру. Недавно она почти полностью оглохла и по немощи своей не могла теперь жить одна. Марина Степановна по долгу младшей будет ее «досматривать».
… Сестра, как и следовало ожидать, сразу заняла в их с Вадиком однокомнатной квартире как-то уж слишком много места. Она, в полном соответствии с текстом известной песни, «и молчала невпопад, и подпевала не в такт, и всегда говорила про другое». Но главное было даже не в этом. Из-за своей глухоты она на полную громкость включала телевизор. Правда, делала это, когда оставалась одна, то есть – днем, а вечером сестры вместе пили на кухне чай и говорили – вернее, говорила преимущественно Марина, Ольга ведь была неспособна к полноценному общению – и только о том, что произошло «у Мариночки на работе».
Надо отдать должное Марине Степановне – она, несмотря на свои шестьдесят лет, все еще работала на радио: необходимо было как-то помогать Вадичке. Все деньги полностью уходили в его карман, а оттуда, как догадывалась Марина Степановна, в кошелек Стелы. Но это ее не останавливало: матерью она была самозабвенной.
Так вот, о телевизоре. Однажды из-за этой непомерной громкости случилось непоправимое.
В одно из утр Марина Степановна подошла к аквариуму с Чучей, чтобы совершить таинство кормления. То, что она увидела, заставило похолодеть ее кровь. Чуча, а, вернее, ее бездыханное тело, похожее на лист засохшей герани, без движения лежало на поверхности воды. Марина Степановна вскрикнула. Потом, сглотнув подкативший к горлу комок, наклонилась над емкостью и стала пристально вглядываться в покойницу. Та не шевелилась. Марина Степановна дотронулась до нее пальцем – черепаха не отреагировала. Она была давно мертва, об этом свидетельствовала ее неестественная поза вверх брюхом…
Еще через пять минут в доме началось поистине судебное расследование. Выяснялись все подробности вчерашнего дня – кто, когда, зачем и для какой цели подходил к аквариуму. А поскольку в комнате, кроме Чучи, жили только два человека (с приездом тетушки Вадик окончательно переселился к Стелле), убийцей мог стать лишь один из них. Вернее, одна. Кто? Марина Степановна, конечно же, заведомо знала ответ.
Она не понимала только – зачем?! Зачем было уничтожать это невинное существо? Поскольку Марина Степановна в какой-то мере отождествляла Чучу с сыном, ей стало казаться, что удар нанесен именно по нему. А этого любящая мать уже снести не могла…
Она все сказала Ольге. Всю свою боль выплеснула сестре в лицо – за все годы своего молчания. Она оскорбляла ее самыми страшными словами, выкрикивая их без разбора и остановки. Слезы текли по ее исказившемуся лицу. Ольга же только молча смотрела на сестру. Она тоже могла бы сказать ей, что чувствует себя очень одиноко. Что в старости трудно привыкать к новому месту. Что ей очень хочется облегчить жизнь Марины, но ей это плохо удается – вот и стирку вчера начала было, а закончить не смогла, руки отказали. А то, что Мариночка со злостью раскидывала ногой тазы, оставленные в ванной, ее очень расстроило, и она весь вечер старалась не попадаться ей на глаза, сидела, вжавшись в кресло, с книгой в руках… И замечает она, что Марине не нравится ее уборка – все потом перекладывает, и что сестре хочется побыть в одиночестве после работы, а тут – какое уж одиночество? Но куда же ей деться, если родительский дом в деревне, где она жила после смерти мужа, продан, а деньги пошли на погашение Вадиковых долгов и ничего, ничего нельзя вернуть назад…
Все это Ольга могла бы сказать, но не сказала.
Еще через день Марина Степановна узнала у знакомого ветеринара, что черепаха могла умереть от высоких звуковых колебаний – аквариум-то стоял прямо у телевизора. То есть, убийцей Чучи Ольга стала только косвенно. Убил черепаху громкий звук.
Но Марина Степановна, уже остывшая к тому времени от эмоций и переосмыслившая все трезво, на холодную голову, пришла к выводу, что Чучу убила ее ненависть.
А еще через день пришел Вадик и принес другую черепаху. Но Марина Степановна сказала, что второй Чучи им с сестрой не надо – такие карликовые черепахи не переносят громкого звука.
- А Олечка плохо слышит, - сообщила она сыну. – Ей без громкости нельзя…
Вадик впервые за свои сорок лет обиделся на мать и ушел, хлопнув дверью. Маленькое чудовище он унес с собой.
«Пусть теперь Стела породнится с ней – то-то будет прикольно!» – подумала Марина Степановна и осталась довольна собой.