Кто бы знал, эту Ингеборгу, не ткни я ее вилкой в задницу. Под столом, украдкой от гостей. Секунду спустя началось. Визжать ее научили, очевидно, в школе пыток, на курсах дробления пальцев. Когда все угомонилось, я сунул руку и погладил ее холодное колено. Оно напоминало обтянутую кожей спинку кресла в гостиной. Если кресло запихать в чулок, то получится именно это ощущение – холодной кожи на деревянной доске в чулке. В этот раз она не дернулась, лишь поправила волосы, и икнула так, не по-нашему… с акцентом. Я ликовал, - по крайней мере, сегодня теремок мой будет с курочкой. Никто вокруг не обращал на нас внимания: все кушали халяву, пили халяву - через час они станут распихивать ее по карманам и исчезнут. И мне было плевать на все. И ей тоже. А я уже лез совсем не в салат; а она смотрела не на меня, а куда-то в сторону, туда, где очкастый тип клеил рыжую. А я снова лез…
Она не выдержала, отстранилась и выдернула мою руку. Я зажмурился в ожидании подачи…
-Вы катаетесь на лошадях? – спросила она в переводе с латышского или литовского или эстонского, делая ударение на первом слове так, словно я был владельцем табуна.
Я не понял вопроса и открыл глаза. При чем тут кони. Мне казалось, что она просто слегка тормознутая феминистка с претензией на национализм; напряженная и снисходительная. С хорошей фигурой, заметьте; мордашка тоже ничего - скуластенькая, с тонкими губами. Язычок аппетитный, зубки ровные. Что тут говорить: нравилась она мне, пусть и бестолковая немного (на мой взгляд, все они слегка того, особенно если вилкой засадить: зачем спрашивать про коней?..).
-А нельзя повторить по-нашему?
Я откинулся на стуле, надул живот и похотливо почесал передок. Этот жест ее сразил. Она подняла тарелку с жареным палтусом, опрокинула на пол и нырнула следом. Внимание публики на секунду прилипло к нашей драме. Я, не раздеваясь, лег рядом и старался копировать ее движения. Мы плавали, гребли, летали, ныряли и… даже, пытались взлететь. Получилось так хорошо, что мне пришлось ловить ее в воздухе и приземлять. Ингеборга была великолепна, как великолепно все, что связано с лапаньем молодой симпатичной прибалтийки.
-Я сделаю из тебя звезду! – сказал я, веря себе.
-Обещаешь?
-Типа того… с таким станком не стать звездой невозможно!
-У тебя есть деньги?
Если бы я мог ответить на этот вопрос положительно (о, если бы мог!), то потерял бы все - и деньги и свободу. Отрицать, означало потерять Ингеборгу до того, как ей присунуть. Я нашел единственный правильный ответ. Он звучал так:
-Я дружу с одним известным и богатым продюсером…
Она поверила. Я снова выразительно почесал то, что могло бы служить мостом между ней и ее светлым будущим, при этом мне честно пришлось вспоминать кого-нибудь из друзей, кто мог сгодиться на роль пусть, не продюсера, но так… выше среднего. На ум приходили сторожа, военные, медики, слесаря – из них, ни одного музыканта, и даже сраного барда. Впрочем, был один актер, мой бывший одноклассник. Я не видел его уже лет двадцать, с тех пор, как моя задница стала натирать ему глаза. Его фамилия была Гойзман, и я слышал, что иногда ему давали играть в сериалах каких-то алкашей второго плана. В остальное время он бухал и клеился к молодым осветителям. Найти его не составило бы труда, но я не знал, как он выглядит сейчас. Мы все немного изменились с тех пор.
Гости собирались по домам; я и забыл, зачем они приходили, садились за стол. Идите все, я вас не знаю! Ингеборги это не касалось. Она одна явилась для того, чтобы я уколол ее в жопу, переспал с ней и сделал ее звездой. Тот, кто ее приволок, смотрит косо, и, может быть, завтра будет искать встречи. Ничего хорошего в этом нет, да и плохого тоже. Сейчас он сует ей под нос свои старые часы, от дедушки, с треснувшим стеклом, показывает время. Она колеблется. Он поправляет очки и выглядит смешно - он теряет звезду. Я улыбаюсь, и понимаю, что давно не видел такого идиота. Лучшее, что могло бы с ним произойти, это секс с той рыжей, которая опирается на руку здорового парня. Рыжая его раскусила и послала, и правильно сделала. Пусть тешится затертым «хастлером». Ингеборга, душа моя, хочешь, я покажу тебе фото Гойзмана?!
-Ингеборга, хочешь, я покажу тебе фото Гойзмана?!
-Кто есть Гойзман? – спрашивает она.
Если бы я знал, что ответить, то я бы ответил. В некоторых случаях лучше молчать и выразительно вздыхать. Она поняла.
-Твой друг, известный продуссер?
-И твой тоже…
-Покажи!
-Позже.
Я пригласил всех на выход, в том числе и очкарика с раздолбанными часами. Он запихивал остатки жареной рыбы в карман и ждал Ингеборгу. Я сунул ему календарик с пышной моделью в бикини.
-Она остается, - сказал я. – Мы будем смотреть фото Гойзмана!
Он убрался, сраженный наповал. В глазах Ингеборги я не заметил сожаления.
-Как ты думаешь, кем мне стать, актрисой или певицей? – спросила она, когда вся посуда была вымыта и убрана в сервант.
-Все зависит от того, как ты умеешь работать передком,- нагло заметил я.
Она не поняла. Мы сидели в креслах, напротив друг друга, курили и строили планы. Каждый свои.
-Передком? Там надо мыть много посуды? – она показала на брошенный фартук.
-Не передником, глупая, - рассмеялся я, но не стал ничего добавлять. Она забавляла меня. В этом была вся прелесть ситуации. Если я скажу ей что-либо о половом отверстии, то она непременно отодвинет кресло и станет искать в полу дыру. Я решил проверить ее словарный запас и длинно выругался. Она покраснела.
-Извини, я думал ты не понимаешь! – попросил я прощения, видя, что она собирается уходить.
-Меня так никто не зовет! – сказала она.
-Я, к слову, тоже никого не зову Ингеборгами! Терплю же!
-Это мое имъя!
Я замялся, думая о том, как бы сложилась жизнь, назови меня родители, к примеру, Троечленом. Скорей всего не взяли бы в армию. За границу бы тоже не выпустили. Я вспомнил об Ингеборге, она стояла в нерешительности, не зная уходить ей или нет.
-Конечно, нет! – сказал я вслух.
-Что нет?
-Я о своем! Похоже, я люблю тебя!
Она усмехнулась, впервые за вечер, и обвела взглядом комнату. Я понял, как растут мои шансы присоединиться к очкарику. Завтра мы будем рыдать друг у друга в объятьях, если сегодня я не покажу ей нечто более убедительное, чем дедушкины часы.
Я взял телефон и попросил тишины. Она и так молчала. Я набрал номер старого приятеля и спросил когда у него очередное прослушивание. Приятель работал прорабом на стройке, и завтра ему надо было ехать за цементом в Подольск. Сначала он тупо слушал, а затем, убедившись, что я это я, послал меня во все места, особенно в то, откуда я появился на свет. Он бросил трубку. Ингеборга стояла недалеко, и слышала его крики. Я пожал плечами и сказал, что нам с ней вообще повезло, что хоть так… у него этих актрис!
-Он уезжает на… - я прикинул запас продуктов в холодильнике, - …два-три дня, в Подольск, на съемки клипа. Сказал, чтобы ты пожила это время у меня – он, может быть, сможет приехать.
-Хорошо, - сказала она. – Где переодеваться?
Я показал в сторону кухни и бросился в спальню, запихивать под кровать остатки предыдущей ночи. Когда я вернулся, она стояла там, где и была.
-Мне не во что, - она развела руки.
-Я могу дать тебе халат или спортивные штаны, - сказал я, думая о степени их свежести. Во все времена у меня было достаточно тепло, чтобы женщины не сковывали свои тела лишней одеждой. Подобного случая я не предусмотрел. Ингеборга пришла на помощь:
-Мне хватит футболки.
Этого добра было полно, и я принес одну. Она не стала ломаться, и переоделась на моих глазах. Я едва удержался. Если она и дальше будет так двигать попой, то мой пистолет выстрелит раньше нужного.
-Покажи мне твоего друга, - попросила она.
Я вытащил из кучи бумажного мусора школьный альбом. Все было так давно, что Гойзманом мог оказаться любой из мальчиков нашего класса. Сначала я хотел показать на себя, но побоялся быстрого разоблачения. В моем курносом рязанском лице не было и намека на иорданские корни. Ингеборга ткнула пальцем в кучерявого паренька.
-Это он?
Это действительно был он. К сожалению, поскольку я перестал интересовать ее абсолютно.
-Я его видела по телевизору.
Мы сидели рядом, на диване, и в сотый раз листали альбом. Она расспрашивала обо всех деталях его жизни. Я врал, сочиняя ему гнуснейшую из биографий. Она была в восторге. Под это дело я залезал ей под футболку, но это было все равно, что залезть рукой под коврик для ног. Никаких эмоций. Холод и лед.
В конце концов, мне это надоело.
-Слушай, - говорю, - уже поздно. Надо идти спать.
-Да, - ответила она с сожалением.
Мы пошли в спальню. Она разделась и легла на спину, закинув руки за голову и глядя в потолок. Мне показалось, что когда я стану к ней лезть, она начнет подпиливать ногти. Первый раз мне хотелось и не хотелось одновременно. Я сделал несколько неуклюжих попыток подкатить к ней. Никакой реакции. Странно, если вспомнить наши сегодняшние танцы на полу. Внезапно меня осенило. Я подумал об уколе вилкой. Может, это приведет в действие ее гипоталамус.
Я встал. Зажег свет. Она смотрела мимо меня. В глазах пустота.
-Если ты собралась быть звездой, то будь ласковей! - нервно сказал я.
Она вяло протянула руки в моем направлении. Мне стало стыдно.
В этот момент в дверь позвонили. Несколько раз, словно свои. Я неторопливо оделся и пошел открывать. В дверной глазок с той стороны пялился очкарик. Вот еще, народный мститель! Мистер Самолюбие!
-Что тебе? – я распахнул дверь, надеясь уделать придурка.
Он хихикнул и отпрыгнул в сторону. За его спиной стоял дядя, при виде которого у меня отвалилась челюсть и выпал язык. Это лицо знала каждая начинающая певичка, каждый музыкант и каждый, кто хоть раз в жизни смотрел телевизор. Я был в шоке.
-Она там! – залебезил очкарик.
Они вошли. Я начал что-то говорить дяде. Его охрана наморщила брови. Я заткнулся и пошел следом. В комнате стояла голая Ингеборга и сияла всеми оттенками румянца. Дядя цокал языком, щупал ее ляжки и просил исполнить что-нибудь на родном языке. Ингеборга от души исполняла шлягеры, танцевала гопак и изображала стриптиз. В какой-то момент она бросилась стягивать с дяди штаны. Она очень старалась, и это понравилось дяде. Ей, кстати, тоже.
-Я же обещал, - заметил я, стоя в дверях.
Все уставились на меня как на пьяного гопника.
-Собирайтесь, мы уходим! – сказал Гойзман (или как там его сейчас).
Охрана выдернула меня из проема, освобождая проход. Он вышел. В коридоре мы столкнулись взглядами. Он что-то вспомнил.
-Мне помощник понадобится скоро! – бросил он, глядя на отражение моей задницы в зеркале.
Я вспомнил Ингеборгу и радостно кивнул.
Все ушли. В коридоре, словно напоминание, осталась валяться смятая двадцатка. Это был мой гонорар.
И кто бы знал эту Ингеборгу…