I'm a million different people
from one day to the next
I can't change my mold
No, no, no, no, no
1.
- Ты убиваешь их. Ты убиваешь каждого одним фактом своего существования, - говорит мне мой брат с таким взглядом, будто это я уморил миллионы в концлагерях.
Я допиваю кофе и ухожу.
2.
- Эй, я сейчас проезжаю мимо твоего дома, могу захватить тебя, - говорит в трубку Освальд, пока я, зажав мобильник плечом, пытаюсь открыть йогурт. Я стою у окна и уже вижу его машину в начале улицы.
Я устало вздыхаю, понимая, что выдержал паузу большую, чем ту, после которой еще можно отказаться.
- Да, ладно, здорово, давай, - на автомате я просто перечисляю первые пришедшие в голову слова, выражающие одобрение.
Всю дорогу я изучаю задние бамперы машин. Пыль на стоп-сигналах. Разметку полосы. Всю дорогу я даже не пытаюсь изобразить интерес к той ерунде, которую без умолку несет Освальд. Я пытаюсь хотя бы не показать своего отвращения. Хотя бы не развернуться и не сказать ему: «Заткнись, придурок!»
3.
Я прокручиваюсь на стуле и на мониторах пятый раз прокручивается сцена, где один чувак сносит другому башку бензопилой. Я смотрю в толстую папку с таблицами, пытаясь понять, какой же дубль войдет в фильм.
Еще и еще раз – по капле крови на кадрик. Я вспоминаю, что сегодня с утра не выпил таблетки. Значит, сегодня в течение дня у меня будут болеть голова, желудок и вполне возможно, что сустав на большом пальце левой ноги.
Я снова смотрю в таблицы и ищу дубль с дальним планом моря. Я знаю, что они не монтируются, но так написано в режиссерском плане, и мне просто надо склеить море и бензопилу. И сделать вид, что все окей.
Что эти очередные две тысячи восемьсот три метра целлулоидного дерьма, хороший фильм.
Я сижу в монтажной, закрыв дверь, в надежде, что за день сюда никто не зайдет. Я стараюсь пройти по коридорам студии так, чтобы встретить как можно меньше знакомых. Каждое утро я ловлю себя на мысли, что мне трудно здороваться с людьми. Каждое утро я просыпаюсь с надеждой, что мой мобильный не зазвонит.
Сначала ко мне заходит редактор студии и говорит, что в «Долгом закате» надо перемонтировать пару сцен, пришли новые планы. Еще она говорит, что предыдущий монтаж неудачен, слишком грубоват и смотрит на меня так, будто я первокурсник-неудачник. Будто не я сразу сказал, что этот материал не годится.
Потом заходит Джейк из тон-студии и спрашивает, не пойду ли я с ним пообедать. Я не хочу есть. И перебрасываться ничего не значащими фразами с Джейком я тоже не хочу. Я не хочу отвечать на вопрос, как у меня дела, не хочу обсуждать задницу новой секретарши из пиар-отдела, не хочу выслушивать, сколько вчера записывали Камэрон, озвучивающую обезьяну в новом мультфильме Пиксара и насколько громко кричит новая подружка Джейка.
Все, что я хочу – поспать.
Сколько мне лет?
Двадцать три.
4.
Мне снова звонит брат.
- Если ты опять не придешь на семейный обед, - говорит он и запинается.
Брат знает, что мне невозможно чем-то угрожать. То, что может испугать обычного человека, не произведет на меня впечатления.
Если ты не придешь, то я больше не буду тебе звонить.
Спасибо, я только этого и жду.
Если ты не придешь, то родители обидятся на тебя.
Прости, но, кажется, вряд ли это повлияет на их равнодушие.
- В общем, в следующий раз обедать будем у тебя, - добавляет, наконец, брат и я говорю: «Хорошо, я приду, Берт»
5.
Уже год мне звонит Хелена. Или присылает смс. Почти каждый день. Уже год она спрашивает у меня, как дела и какие у меня планы на выходные. Два вопроса. На протяжении года.
Иногда мы встречаемся и ходим в кафе. Или занимаемся любовью.
Я не думаю, что она раздражает меня. Я не думаю, что она навязчива. Я вообще про нее не думаю.
6.
В обед мне звонит мой приятель Морис и предлагает пообедать вместе. Мы сидим в душном зале кафе, где на ланч собираются служащие всех окрестных офисов. Морис мнет салфетку в ожидании второго блюда, пока я доедаю салат. У меня давно уже плохой аппетит, я едва заставляю себя нормально поесть хоть раз в сутки.
- Меня уволили, - говорит Морис.
Я поднимаю на него вопросительный взгляд.
- В приказе написано, что я не вписываюсь в политику компании.
- Что это значит? – усмехаюсь я, отпивая сок. – Ты не покупаешь продукты в сети ваших семейных супермаркетов?
Морис опускает глаза и сжимает салфетку еще крепче.
И я понимаю, что причина в том, что Морис – гей.
- И чем ты теперь будешь заниматься? – спрашиваю я, мысленно уговаривая себя доесть бифштекс.
- А разве все время нужно чем-то заниматься? – после паузы спрашивает, посмотрев внимательно мне в глаза, Морис, которому теперь нечем расплачиваться по кредиту за квартиру.
- Не знаю, - тихо отвечаю я, понимая, что скорее сдохну, чем доем бифштекс.
А на самом деле, лучше бы и сдох, потому что обеденный перерыв заканчивается и мне надо возвращаться на студию и идти к начальству на совещание.
7.
Я иду по улице. У меня в кои-то веки выходной. Я просто гуляю, несмотря на то, что погода ветреная и промозглая.
Я просто иду. Никуда не спеша и не имея конечной цели. Сворачиваю, где придет в голову.
Я так давно не бродил просто так у себя в районе, что сейчас удивляюсь, видя, как тут все изменилось.
На месте старых кафе открыли новые. Вместо книжного теперь салон одежды. А там, где когда-то давно был цветочный магазин, теперь музей кукол.
Я думаю закурить, но не делаю этого. Но на улице слишком холодно, и пальцы тут же озябнут.
Ветер слишком сильный, поэтому глаза слезятся. Я стараюсь осторожно промокнуть их пальцем в перчатке.
Я с удовольствием зашел бы в какую-нибудь кофейню выпить венского кофе, но в залах, за каждой новой витриной слишком много народу.
Там будет слишком душно и шумно. Так – я не хочу.
Я иду дальше, просто глазея на вывески, и вижу, что в кафе на углу улицы каждый вечер, оказывается, показывают комедии Мака Сеннета. Я думаю о том, что было бы интересно сходить, но в этом городе все люди уже давно поделены на две группы: те, с кем я не хочу никуда ходить, и те, у кого нет на меня времени.
И я понимаю, что я не посмотрю комедии Мака Сеннета, потому что бронирование столиков в этом кафе – от двух человек.
Я обхожу почти весь центр, покупаю себе рубашку от «Кельвин Кляйн» и возвращаюсь домой на метро.
8.
Я думаю о том, что, наверно, любил только одну женщину. При этом – я ни разу не трахнул ее. При этом – я даже не думал об этом. Скорее, мне хотелось просто обнять ее.
Мы могли не видеться месяц, а то и два. А потом она могла появиться ночным звонком, или утренней смс.
Могла позвонить в любое время и просто сказать: «Давай встретимся».
И мы встречались.
Могли пить пиво на набережной. Или дорогой коньяк в ресторане. Или сидеть с кофе всю ночь в круглосуточной забегаловке на автозаправке.
Она много курила и рассказывала мне о жизни, о новых проектах, о мечтах, о проблемах, о мужчинах, о желании все бросить, об отвращении, об усталости, о том, что ей нужен второй жесткий диск в компьютер.
Она уехала – как и хотела.
И, мне кажется, она счастлива. Хотя никто так и не понял ее поступка.
Но я думаю о другом. Я думаю, что хоть на наших встречах я в основном молчал и слушал, с тех пор как она уехала, мне отчаянно не с кем поговорить в этом городе.
9.
Я смотрю в кукурузные глаза салата, лежащего у меня на тарелке и краем уха слушаю мамин треп о наших родственниках.
Всех наших родственников интересует, как мои успехи на работе. Всех наших родственников беспокоит, есть ли у меня подружка. Всех наших родственников волнует, куда я поеду отдыхать этим летом.
Меня интересует один вопрос. Кто все эти люди?
- Последнее время ты какой-то расслабленный, Пип, - говорит мне папа, когда мы выходим покурить.
- Папа, сколько раз я просил тебя не называть меня так!
- Мы звали тебя так с детства, что тебе не нравится?
- Это и не нравится, - я угрюмо выдыхаю дым в пол. – У меня есть нормальное имя!
- Оно длинное…
- Не я сам назвал себя Филиппом.
- Нервный ты больно, найди себе подружку.
- Пап, есть проблемы и поважнее…
- Я понимаю, это сложно найти человека, которому можно было бы доверять, - продолжает отец, будто не слыша меня.
- Пап, я устал…
- Ну, какая в твоем возрасте усталость, все впереди. Я тоже в твоем возрасте думал, что 23 года – это ужасно много! Ничего подобного, уверяю, в тридцать – жизнь у тебя только начнется.
Я курю и молчу.
Молчу о том, что хочу умереть в двадцать семь.
Молчу о том, что я абсолютно потерян.
Молчу о том, что мне страшно.
Молчу о том, что я впервые сомневаюсь в правильности своих мыслей и поступков.
Молчу о том, что я не получаю удовольствия от того, что делаю.
Молчу о том, что я разочарован.
Молчу о том, как горько терять веру и мечты.
Молчу о том, как мне нужна помощь.
Молчу о том, как мне хочется сидеть на берегу моря и смотреть в вечность.
- Я проезжал тут мимо нашего старого дома… Тот двор, где я гулял с вами маленькими до сих пор цел… Там все перестроили, правда…, - вдруг говорит папа и мне кажется, будто у него слезы на глазах.
И мне хочется, чтобы это был просто дым.
- Вы так быстро выросли с Бертом… А я проезжал и почему-то вспомнил, как ты ударился головой о лестницу в том дворе… Тебе годика три было.
- Пап…
- Я отвернулся на секунду, а ты тут же споткнулся и упал. И заплакал.
- Пап, ну хватит, что вы с мамой, как сговорились, вспоминать какой я был в детстве, - намеренно хмурясь, говорю я, затягиваясь поглубже.
- Нам хочется, чтобы у вас с Бертом все было хорошо…
Я тушу сигарету и говорю: «Пойдем в квартиру».
Я иду и вытираю рукавом слезу, делая вид, будто откидываю прядь волос с виска.
Я иду и думаю о том, куда делась та радость.
О том, куда делось то взаимопонимание, которое было когда мы играли в машинки и рыбачили.
10.
Утром я заезжаю проведать Мориса. Он сидит посреди комнаты так же, как и два дня назад. Только вокруг больше пустых пивных бутылок и переполненных пепельниц. И еще больше газет с объявлениями о работе.
Морис не читает их. Он сидит и просто медленно и методично рвет их на мелкие кусочки.
- Элмер ушел…
- Я всегда говорил, что его интересуют только деньги, а не ты, - говорю я.
Морис разрывает очередной клочок так, будто нажимает на курок пистолета.
И я понимаю, что я сказал совершенно не то, что следовало.
- Морис, в конце концов, это просто увольнение и просто расставание. На этом жизнь не заканчивается.
- Жизнь, которая и не начиналась, не может закончиться, - после паузы произносит Морис и поднимает на меня припухшие глаза с лучиками безразличной улыбки.
- Ну, я узнаю на студии, может, в пиар-отделе найдется какая вакансия, - вздыхая, говорю я.
Глядя на кучу изорванной бумаги, Морис едва заметно кивает.
- Чего тебе привезти в следующий раз?
Морис не отвечает, просто снова кивает.
- Слушай, ну ты держись, приятель, - говорю я, касаясь его плеча и мне почему-то дико неловко от того, какой необязательный бред я несу.
Морис снова кивает, глядя на кучу клочков, и уже напоминает китайского болванчика.
- Я пошел, - говорю я уже из коридора и выхожу из квартиры, захлопнув дверь.
11.
- Филипп, я тебя умоляю, спасай, у меня нет никакой возможности быть там, ну подмени меня разок, а? Ты знаешь, я не останусь в долгу!
- Тони, послушай, я ни черта не работал на телевидении…
- Господи, можно подумать, ты не знаешь «Авида»! Работы на три часа всего-то, с тобой посидит корреспондент, у него уже есть все тайм-коды и монтажные листы – всего-то склеить готовые отрывки… Фил, ну пожалуйста…
Тони умолял меня так отчаянно, что комплекс вины, кажется, готов был выработаться даже от лишних расспросов, не то, что от отказа.
Конечно, я согласился. Добрая душа, Филипп.
В свой очередной выходной я захожу в пустую и душную монтажную в телецентре. Снимаю куртку, вешая ее в шкаф, и уже хочу спросить у тишины, есть ли тут кто-то.
Не дай бог корреспондентом окажется какая-нибудь девица из практикантов института.
Но тут из аппаратной показывается молодой, пожалуй, что мой ровесник, не старше, парень-японец. Восточные национальности я различаю очень хорошо. Китайцы некрасивы, корейцы забавны. Этот – определенно японец.
- Вы – Филипп? – спрашивает он.
Я киваю.
- Очень приятно, меня зовут Масаики.
Я снова киваю в ответ и, проходя в аппаратную, спрашиваю, много ли исходников и загнан ли материал.
- Хотите кофе? – спрашивает Масаики, пока я просматриваю его распечатки, ожидая загрузки программы.
- Нет, спасибо.
- Но у нас очень вкусный кофе, - будто даже обидевшись, говорит он.
Я поднимаю на него слегка удивленный взгляд. В моем левом виске рыцари боли снова разрушают стенобитным орудием возведенную таблеткой крепость анестезии.
- Ладно, давайте, - соглашаюсь я.
У меня три простых цели. Побыстрее смонтировать этот сюжет. Поменьше болтать. Поскорее уехать домой.
- А музыка уже подобрана? – спрашиваю я.
Масаики кивает и протягивает мне диск.
- Какой хронометраж?
- Три с половиной минуты. Там где-то уже должен быть файл с моим закадровым текстом.
- Вижу, - отвечаю я, не глядя на Масаики.
- Можно с вами на ты?
- Без проблем, - киваю я, копируя отрывки с нужными тайм-кодами.
- Ты с киностудии, да?
- Угу.
- Здорово, мне всегда хотелось в кино работать.
- Ничего особенного. Тут курить можно?
- Вообще-то нет, но все курят, - пожимает плечами Масаики и приносит мне большую заляпанную пеплом чашку.
Мы замолкаем. Я вижу только две вещи – листы и экран. И думаю я только об одной вещи – как хорошо, что весь материал уже в компьютере. Мы закончим быстрее.
- Может вот этот кадр?
- Этот? - переспрашиваю я. – Не смонтируется.
И Масаики снова замолкает, только внимательно глядя за движением моих пальцев по клавишам.
У меня звонит телефон. Номер незнаком. Я беру трубку и понимаю, что это звонят из фото-магазина. Ну конечно, я же заказал два новых объектива, и их должны были привезти сегодня. Я напрочь забыл отменить доставку, узнав, что мой выходной пропадает, и дома меня не будет.
- Черт, простите, пожалуйста, когда я смогу забрать объективы в офисе? – уточняю я, потирая пальцами лоб. – Да… да, хорошо, извините еще раз.
Я кладу телефон в карман и снова смотрю в монитор.
- Ты фотографируешь? – вдруг спрашивает Масаики.
- Да, а что?
- Нет, ничего, это здорово, просто я тоже занимаюсь фотографией. Вообще я сначала работал фотографом, но в журнале платили меньше, чем тут.
- И в каком журнале?
Масаки говорит название одного музыкального таблоида.
- У Айзека? – спрашиваю я.
- Да, - удивляется Масаики. – Ты его знаешь?
- Конечно. Тот еще плут. Тебе надо было уйти к Флемингу, у него раза в два выше гонорары, и куча параллельных проектов. Отбор, правда, соответствующий.
- Ну я неплохо снимаю, у меня в Токио была выставка.
- Ого, так ты почти знаменитость?
- Да так, - Масаики смущается и рассказывает, что это были за фотографии. – Хочешь еще кофе? – спрашивает он.
На часах уже восемь вечера. Я планировал уехать в три. Мы давно все смонтировали и, кажется, обсудили всю историю фотографии, оптику и дедолайты.
- Я тут приобрел, кстати, альбомы Демаршелье и Тестини. Лучшие работы. Тебе, кто из них больше нравится?
- Линдберг, - улыбаюсь я, надевая куртку и возвращаясь в аппаратную за сумкой.
Масаики наматывает на шею шарф и говорит мне: «Спасибо за помощь».
Когда мы выходим на улицу там уже чертовски темно и холодно.
- Ты на метро?
- Угу, - бубню я, пряча нос в воротник.
- Давай подвезу, - предлагает Масаики.
И почему-то, когда он, почти не сбрасывая скорость перед станцией, спрашивает меня, не хочу ли я посмотреть его выставочные работы, я соглашаюсь.
12.
У Масаики небольшая квартирка в западной части города. В ней немного мебели, но очень много уюта. Все какое-то будто игрушечное. Мягкие пуфики на полу вместо кресел, матрас на подиуме вместо кровати и стены, завешанные фотографиями от пола до потолка.
- А вот эту серию я назвал «Головокружение», - говорит Масаики, кивая на черно-белые снимки с совершенно сумасшедшими ракурсами.
В следующую секунду потолок обрушивается на меня звездным небом. На самом деле, просто Масаики гасит свет и загорается неоновая подсветка.
Он включает проектор, и по белой стене ползут фотографии Надара, Кёртеша и Брассая.
Мы сидим на полу и молча пьем вино. В колонках у Масаики играет одна песня, раз за разом. Это «Сонет» Эшкрофта.
Я смотрю на тени, на пылинки в лунном свете проектора, слушая, как вино с шумом проносится по всем сосудам моей головы, и думаю, это то, что есть на самом деле, или мои сны.
Потом я смотрю на часы и вижу, что уже почти двенадцать. Мне пора ехать домой. Завтра опять рабочий день.
- Спасибо, что заехал, - говорит Масаики, провожая меня в коридор.
- Не за что, - отвечаю я, плотнее завязывая шарф.
Пару секунд мы стоим в неловком молчании, и я делаю вид, что проверяю, не забыл ли чего, шаря по своей сумке.
- У тебя, правда, хорошие снимки, - говорю я, намереваясь следом развернуться и уйти. Но Масаики вдруг целует меня в щеку, почти рядом с краешком губ. От удивления я, кажется, даже не отдергиваюсь, только смотрю на него с хмурым непониманием, чувствуя, что сердце забилось где-то в горле.
- Я не педик, - говорю я.
Масаики опускает глаза, потом открывает мне дверь и вместо прощания, улыбнувшись, говорит: «Я тоже».
13.
На следующий день я задерживаюсь на работе допоздна. Без аврала у нас тут, похоже, скоро не будет обходиться ни одна смена. Мне приходится не идти на запланированную встречу с друзьями, и весь вечер я получаю от них смс, вроде «Пол уже напился» и «Клер, кажется, закадрила тут первого жеребца клуба».
Я сижу и пытаюсь вспомнить, когда последний раз отдыхал с такой же легкостью. Я сижу и думаю, почему бы мне не уволиться. Не уехать в другой город. Я сижу и вспоминаю, как раздражался, когда мой институтский приятель вечно занудствовал в ответ на мои сумасшедшие идеи. Как любое «а давай!» он покрывал затхлой пылью «а как?». Я сижу и понимаю, что сам сейчас такой.
Я могу уволиться, а могу остаться. Я, кажется, уже просто не верю, что эти перемены еще способны изменить меня.
Я сижу и думаю, какого черта мне не шестнадцать.
Дома я оказываюсь около двух ночи, выпив вместо ужина бутылку минеральной воды.
И засыпаю, вспоминая, что обещал завтра Хелене помочь выбрать аудио-систему к домашнему кинотеатру, и что надо опять проведать Мориса.
Следующую ночь я провожу у Хелены.
14.
Днем я захожу в банк, сделать выписку со счета. Я долго смотрю на чек и думаю, что больше всего хочу потратить эти деньги. Я думаю, зачем я работаю по двенадцать часов в день, если эти деньги не приносят мне не то, что удовольствия, а хотя бы просто пользы.
Я не могу взять отпуск, потому что на студии мало толковых монтажеров и сейчас, когда у меня в работе несколько проектов, меня никто не отпустит. Мне не нужна машина, потому что я не умею водить. Я не снимаю проституток, не пью коньяк десятилетней выдержки.
Постепенно я становлюсь унылым шопоголиком, проводящим уикенд в торговом центре и покидающий его с покупками, делать которые вовсе не планировал.
Днем, в обеденный перерыв, пока я уговариваю себя съесть эту рыбу в ореховом соусе, у меня звонит телефон.
Номер не определяется, но цифры кажутся знакомыми.
Это Масаики.
- Привет, - говорит он.
- Привет, - отвечаю я, удивляясь, что даже, кажется, не думаю, зачем это он мне может звонить.
- Как дела? – спрашивает он, немного запнувшись.
Если мое неэмоциональное существо еще способно что-то ненавидеть, а не устало презирать, так это вопрос «Как дела?».
Зачем задавать его, когда эти два слова в равной степени раздражают как спрашивающего, так и отвечающего.
- Хорошо, спасибо, - говорю я.
- Слушай, я хотел спросить тебя… Ты не мог бы научить меня какой-нибудь простой монтажной программе? Просто я снял тут что-то вроде короткометражного фильма и хотел бы довести его до ума…
- Эмммм, - я невразумительно мычу в трубку пару секунд. – Не знаю, если честно, Масаики… У меня, по правде сказать, мало времени… Я могу тебе порекомендовать, где скачать хорошие программы и инструкции, там нет ничего сложного.
Масаики молчит. Так долго, что я даже смотрю на дисплей телефона, проверить, не прервалась ли связь.
Я тоже молчу.
- Это… потому, что я поцеловал тебя? – говорит, наконец, он. К этому моменту мы уже точно заплатили по доллару за тишину.
- Нет, - спокойно отвечаю я.
И мы молчим еще минуты две.
- Если захочется звездного неба и вина, приезжай, - говорит Масаики и вешает трубку.
Я не сразу понимаю это и еще некоторое время сижу, прижав телефон к уху, пока он неожиданно для меня не начинает звонить.
15.
Я был у Масаики еще один раз. Завозил диск с одной простенькой монтажной программой и приглашения на выставку Саудека.
Мориса кто-то надоумил судиться со своей компанией, поэтому вместо того, чтобы найти уже себе новую работу он таскается по судам и адвокатам. Результат затеи пока один - поскольку он перестал погашать кредит, его выселили из квартиры.
Сначала он пожил у меня, а потом съехал к новому любовнику, который, на мой взгляд, еще гаже Элмера.
Мое личное жизненное пространство свелось к трем китам – работа, дом и табачный киоск.
Мне звонит мама и говорит, что разочарована теми ехидными колкостями, что я отпускал в гостях у тети вчера в ответ на вполне нормальные вопросы.
Ну да, вроде тех, сколько я получаю, почему я пришел без девушки и правда ли, что в кинобизнесе все педики.
Мне звонит Хелена и говорит, что разочарована тем, что я опять забыл про дату нашего знакомства.
Мне звонит режиссер и говорит, что разочарован сборкой рабочего материала.
Я отключаю телефон и покупаю себе пиво.
Я думаю, как жаль, что я не могу позвонить сам себе и сказать, что я разочарован.
Я думаю, почему же еще Бог не пополнил баланс мобильного и не позвонил мне, чтобы сказать, что он разочарован.
16.
Через два месяца я сталкиваюсь с Тони в туалете на студии. Он заехал к нам по каким-то своим делам. Вроде как, взять какие-то трейлеры к новым фильмам.
- Помнишь, кстати, Масаики? Ну, тот парень с телевидения, ты еще подменял меня на монтаже с ним? – говорит мне Тони из кабинки, пока я мою руки.
- Ну?
- Он умер, - говорит мне Тони, выходя и застегивая ширинку на джинсах.
- Как? – я перестаю намыливать руки и смотрю на Тони.
- Вроде как передозировка снотворного, - пожимает плечами Тони, выдавливая себе на ладонь яблочного геля из висящего на стене дозатора. – Но в одной из последних записей у него в блоге я прочел что-то вроде «мне не с кем поговорить, а жить в тишине очень сложно». Так что кто знает…может и нарочно…- Тони купает руки в горячем воздухе сушилки.
Я по-прежнему держу ладони под струей воды.
- В четверг, кстати, семинар Sony, придешь?
- Да, - отвечаю я и выключаю воду.
17.
Я запираю монтажную в полночь и сдаю ключ дежурному.
Хелена обиделась на меня, что я уже неделю не заезжал к ней.
Морис наконец-то устроился на работу и обиделся, что я не пришел к нему на вечеринку по этому поводу.
Родители обиделись, что я забыл поздравить их с годовщиной свадьбы.
Я выхожу со студии и просто стою на месте, глядя в асфальт, пока не выкуриваю две сигареты.
Я думаю, как было бы здорово позвонить кому-нибудь сейчас и поехать туда, где есть хороший кальян и неразбавленный виски.
Потом я вспоминаю, что никто ради меня не отдерет задницу в полночь.
Потом я вспоминаю, что сам бы ее не отодрал на их месте.
Потом я вспоминаю, что надо ехать домой и ложиться спать.
Завтра в девять мне принесут отснятый материал нового фильма «Кокаиновое небо».