Удивительно загадочны человеческие глаза. Их цвет. Меняющийся или постоянный.
Серые - прозрачные или затуманенные в зависимости от ширины зрачка, придающие им
выразительность, обычно соответствовали стойкости и целеустремленности натуры, скорее строгой и последовательной, чем эмоционально неустойчивой.
При наклонности к голубизне все менялось кардинально. Серо-голубые глаза
изменчивы, они настолько откликаются цветом на собственное настроение, что это кажется нереальным. Состояние счастья, эмоционального подъема поднимает из глубин такую синеву, что поверить в это можно только наблюдая воочию. И тогда они прекрасны, как прекрасно само счастье, его мгновения.
Но с возрастом они тускнеют, сливаются с сединой и становятся маловыразительными еще и оттого, что этих моментов счастья - возрождения синевы уже нет и не будет...
Зеленые, обычно светло-зеленые, в сочетание с рыжиной волнистой копны волос и веснушками в юности – выдают такую бесшабашность, проказливость, внутреннюю свободу и притягательность для окружающих, что склонность в авантюрам и подлянкам как-то до времени прощается. С этими глазами безумно интересно.
До поры до времени. Потому что они не изменчивы. Так же, как просто серые.
Карие глаза – это целая гамма невиданных оттенков и разных характеров.
И тут стойкость цвета, его неизменчивость подразумевает упорство и
непоколебимость усвоенного опыта, независимо от насыщенности тона, потому как совсем черных глаз не бывает, это очень сгущенный и непроницаемо-глухой карий, тяжелый и мрачный.
Прелестные живые карие глаза всегда имеют какие-то другие цветовые включения –
то зеленоватые, то серо-голубые, то в крапинку. Они изменчивы от настроения, и потому не пугают, но украшают и притягивают в любом возрасте,а в старости чудесно оттеняют седину, продлевая время красоты.
Но темные непрозрачные непроницаемые глаза опасны. В них часто видишь какую-то пугающую недобрую силу, не всегда здоровую, но всегда манящую куда-то. Нет, я не о гадалках и цыганках, и без того бывает...
Была у меня «пациентка», т.е она считала себя таковой, бесконечно на что-то жалуясь, изучая и сверля меня при этом своими непроницаемо-фанатичными глазами.
Это происходило как бы параллельно : жалобным, ищущим сочувствия голосом перечисляя свои ощущения, она сверлила меня своим невозмутимо-изучающим взглядом, отслеживая реакцию на свои слова, желая добиться их проникновения в мои мозги, сердце, куда угодно, лишь бы внедриться и подавить, заставить поверить. Мне было тогда около 35, ей – лет на 6-7 меньше.
Ей необходимо было, чтобы я верила в ее многочисленные болезни. Которых не было.
И сбить меня с толку ей не удавалось. И оттого раз за разом она привязывалась ко мне все сильнее, уже переходя на дружескую ногу, пуская в ход другие козыри –
приобщенность к богеме, искусству...и к Джуне, знаменитой тогда Джуне, которой поклонялась вся Москва и о которой ходили легенды. Нет, ничего не получалось.
Всегда улыбчиво-раскрепощенная внешне, я сопротивлялась изо всех сил. В тот день, когда она появлялась в моем кабинете, я покидала его, выжатая как лимон.
И однажды поддалась. Попалась-таки на удочку.
Она пригласила меня на выставку работ ее матери в одной из художественных галерей - вернисаж, в будний день, с утра, чтобы я успела на работу во 2-ю смену. Обещала заехать за мной на своей машине. Отказаться я не смогла, никаких предлогов мне не подвернулось, а живопись я обожала всегда. Но с вечера не могла унять напряжение. Мне не хотелось, все сопротивлялось во мне.
Она приехала около 10, была рада, что я готова, и мы сели в машину. Выезжая с Можайки на Кутузовский, она вдруг сказала, что еще рановато, и мы можем заехать к ней домой – тут же на Кутузовском -попить кофейку... Пока она варила кофе, я бродила по просторной квартире, увешанной очень неплохими картинами – работами ее мамы, тут были и портреты и пейзажи, нестандарные, любопытные, но радости мне это не приносило, напряжение мое росло. Она тянула время, с кем-то говорила по телефону, и тут внезапно в секунду меня пронизала такая дикая боль в шее, что не двигаться, ни говорить я не могла.
Вместо выставки ей пришлось отвезти меня на работу, где что только не делалось, чтобы я могла хоть чуть пошевелить головой-шеей-плечом – блокады, иглотерапия, обезболивающие, релаксанты, не помогало ничего. 2 недели работать я не могла.
Пациентка моя больше не появлялась никогда.
А «крыло» мое левое вместе с шеей окончательно отпустило лет через 15.
С тех пор я боюсь и избегаю темных непроницаемых глаз.