Кровяные часы

       
       В детстве я не мог понять, почему отец, прошагавший с боями от Днепра до Вислы, кавалер многих боевых орденов и медалей, никогда не вспоминает о войне. Я ревновал его к боевому прошлому, мне часто казалось, что у него есть какая-то сокровенная тайна, которую он мне обязательно поведает, как только я стану взрослым. Мне казалось, что лучшие дни своей жизни он провёл на войне, и я с нетерпением ждал, когда же он начнёт рассказывать. Я даже однажды попросил его об этом, но он как-то невесело отшутился и перевёл разговор на другую тему.

       Позже я понял, что война – далеко не звёздный час в жизни человека. Мне предстояло убедиться в этом на собственном опыте.
       Тяжело раненного, меня привезли из Афганистана на санитарном самолёте и определили в Центральный Военный госпиталь им. Бурденко. На следующий день мне сделали сложную операцию. После операции нужно было восстанавливать большую потерю крови – и сестричка поставила мне капельницу. Процедура эта не очень приятная: нужно лежать смирно, не шевелиться, ни в коем случае не спать – во сне можно неловко подвернуть иголку.

       Капельки крови медленно отрывались с верхней площадки – и исчезали в длинной тоненькой пластмассовой трубочке, похожей на соломинку для коктейля. Хотя в данном случае кровь в тело втекала, а не вытекала из него, у меня почему-то сложилась аналогия с песочными часами: перевернёшь – и всё наоборот. И я вспомнил один далёкий нездешний вечер. Это было в Афганистане, на боевой операции, под Пагманом.

       Двигаться напрямик не получалось: горы, насколько это было в их власти, придавали движению нашей колонны характер замысловатой кривой, и дорога, в сущности, являла собой маленькую модель жизни, когда путь человеческий редко бывает прям.
       Солнце почти спряталось за высоким горизонтом гор, и наш батальон был последним, всё ещё находившимся на задании. Задание мало чем отличалось от обычного: прочесать местность, обшарить каждый уголок, каждую пядь афганской земли. Но легко сказать – прочесать… «Расчёска» может в любой момент напороться на душманский огонь. Каждый глиняный сарайчик таит в себе опасность…

       По воздуху разлилась приятная прохлада, и верхушки гор сияли в ауре заходящего солнца. Мы возвращались на исходный рубеж. Возвращались без трофеев, не было даже самого скупого намёка на присутствие поблизости душманов – хотя информация, полученная от местных жителей, свидетельствовала об обратном. Значит, душманы оценили обстановку не в свою пользу и поспешили затаиться. Неизвестность настораживала – и я напряжённо вглядывался в ландшафт.

       Неожиданно передняя машина остановилась.
- Третий, третий, что там у вас? – спросил я по рации.
- Что-то с мотором, - послышалось в наушниках.
       Я снял автомат с предохранителя и вылез из «бэтээра». Оказалось, что вышли из строя сразу две машины. «Дьявольщина, - пронеслось в мыслях, - этого ещё только не хватало!» Заминка была серьёзной, предчувствия на войне редко обманывают.
       Через несколько минут верхние этажи гор огрызнулись шквальным огнём.
- Ложись! – крикнул мне Серега, а сам стал искать удобное место для стрельбы. Оставаться вблизи боевых машин было чревато: ДШК противника могли поджечь бензобак. Афганские товарищи тоже отдалились от своих «бэтээров» - и, прикрываясь огнём, залегли. Вдруг Серёга неловко оступился. Пошатнулся. С гримасой на лице присел.
- Серый, что с тобой? – я бросился к нему.
- Плечо… он попробовал пошевелить правой рукой, но она бессильно, как плеть, повисла вдоль туловища. Я рванул окровавленную материю и осмотрел рану. Видимо, была повреждена кость.
Бой разгорался в свирепом неистовстве. Душманы уповали на своё господство в высоте, а также на то, что им удалось заблокировать первую и последнюю машины колонны.
- Насрулла, помоги! – крикнул я находившемуся поблизости афганцу – водителю «бэтээра». Насрулла без особого удовольствия покинул свою огневую точку – и, оставив автомат у каменного бруствера, неловко прополз ко мне. Эта операция была первой в его жизни.
- Насрулла, никогда не оставляй свой автомат. Солдаты так не делают, - на всякий случай проинструктировал я афганца. Насрулла кивнул и хотел было вернуться за автоматом. Но тут его взгляд упал на Сергея. Он вздрогнул и вопросительно посмотрел на меня. Он в первый раз увидел раненого человека.
- Ты чего? – спросил я. – Достань-ка лучше бинт, рафик. Он у тебя в пакете.
Насрулла достал бинт и начал лепить его к ране, как подорожник. Я увидел, что он совсем не умеет пользоваться бинтами.
- Погоди, рафик. Ты лучше подержи, а я буду перевязывать.
       Мы перевязали рану, но кровь продолжала идти, просачиваясь сквозь слои материи. Серёга оставался в сознании.
- Потерпи, Серый! – почти умолял я. – Всё будет в порядке!
       Но как вывезти раненых, когда все пути к отступлению простреливаются, и трудно сделать даже шаг в сторону! Оставалась слабая надежда на «вертушки», но они в воздухе были ещё уязвимее, чем мы внизу.

       Бой продолжался долго, Наши боеприпасы кончались, а душманы всё ещё находились на своих позициях. Несколько гранат, брошенных, чтобы подавить огневые точки противника, не долетели и разорвались ниже. Сгущались сумерки.
- Серый, ты как, живой? – спросил я.
       Он не отвечал, только глаза были грустные-грустные. Я потрогал его лоб. Он весь горел. Бинт промок, набух от бурой влаги. Я посмотрел на часы. Они стояли. Я немного отполз – и снова занял себя стрельбой. Я мог это сделать. Серёга не мог. Он мог только лежать – и думать о том, что кровь не успеет вытечь из него вся, прежде чем подоспеет помощь. Её оставалось в запасе совсем немного.

       Стрельба затихла, и теперь стреляли больше наобум. Один из снарядов разорвался совсем близко – и меня обдало каменным крошевом. Надвигалась ночь.
- Лариса, это ты? – спросил Сергей, когда я снова подполз к нему. Он, видимо, бредил.
- Я, - мой голос как-то странно изменился, словно я мгновенно перевоплотился
- в другого человека – того, которого сейчас видел перед собой и звал Сергей. Святая ложь! Меня обрадовало, что он думает сейчас не о себе.
- - Водички… - прошептал он.
Я достал флягу и плеснул ему в рот. Подползли афганские товарищи. Сказали, что из штаба дивизии выслали машину с врачом. Только бы успели! Только бы они успели!
- Лариса, - продолжал Сергей, - помнишь, как мы с тобой на чертовом колесе катались? Ты тогда ещё страшно испугалась… высоты… а я… я тебя тогда обнял и поцеловал… хотел защитить тебя… да я тебя и сейчас защищаю… Милая, побудь со мной немножко… Ничего, я сейчас поднимусь. Ничего. Помоги мне! Он приподнялся над землёй – и тут же рухнул без сознания.

- Ахмад рафик! Надо же что-нибудь делать! – крикнул я афганскому комбату. Чего ждём?
Афганцы, по странным для нас особенностям их религиозного сознания, поголовно убеждены в том, что, погибнув в бою, они попадут прямо в рай. Поэтому они, как правило, не слишком заботятся о своих раненых, «помогая» им таким образов быстрее предстать перед всемогущим Аллахом. По странной особенности, свойственной большинству людей, «всё мерять на свой аршин», они были убеждены, что и русские люди горят таким же неутолимым желанием побыстрее предстать перед своим Богом. По этому поводу наши военные советники даже имели крупный разговор с афганским командованием, популярно объяснив им, что русские люди хотят жить как можно дольше, что у них дома остались семьи, и что русский Бог предпочитает забирать к себе людей как можно позднее, уже в преклонном возрасте. А поэтому за каждого русского раненого, оставленного в бою без медицинской помощи, афганские командиры будут отвечать своей головой, что бы там ни говорила им их религия. Время-то военное!

       Афганский комбат всё это, разумеется, помнил – и от этого был ещё более задумчив. Он делал глубокие затяжки – и, казалось, не торопился с ответом. Надо было выделить боевую машину, чтобы отправить Серёгу навстречу машине с медперсоналом. Одну, без прикрытия. Это был большой риск. На своём пятилетнем опыте войны комбат Ахмад знал, что спешка в таких случаях смерти подобна. Можно загубить ещё больше народу, не говоря уже о технике, которой и так было в обрез. В его голове мучительно вызревало единственно правильное решение. Он, как сапёр, не имел права ошибиться. Наконец, он решился:
- Едем!
- Мы можем с ними разминуться, - промямлил Насрулла, водитель «бэтээра», явно не хотевший лишних приключений на свою задницу.
- Едем, - повторил комбат.
Насрулла завёл машину, мы осторожно перенесли Сергея, уложили его поудобнее – и тихонько тронулись. Минуты тянулись нескончаемо долго. Со всех сторон нас обступили горы и темнота. Сергей простонал, но его стон растворился в рёве работающего двигателя. Машина набирала скорость.

- Где я? – Сергей на мгновение пришёл в себя. – Я жив?
- Живой, братуха! Потерпи, едем в госпиталь! – я словно убеждал себя, что мы едем правильно. А вокруг была кромешная темнота, ни зги.
- Насрулла, быстрее! – умолял я. – Серый, хочешь водички? Серёга не отвечал. Связи со штабом не было. Что-то случилось с рацией. Вдруг машина остановилась.
- Я не помню дорогу, - сказал Насрулла. Мне захотелось сделать ему что-то нехорошее. Мы стояли одни среди непроглядной горной пустыни и напряжённо молчали. Время и кровь превратились в единую сыпучую массу, которая безвозвратно уходила в образовавшуюся между хребтов трещину.
- И вдруг во мраке полыхнули два огромных кошачьих светящихся глаза. Словно гигантский котище вышел поохотиться. «Душманы!» - мелькнула мысль и тут же погасла. Я узнал командирский «уазик». В машине сидел врач.

       Через час Серёгу доставили в местный госпиталь. Теперь его жизнь была уже вне опасности. Мы приходили к нему каждый день – по пять, шесть, а то и больше человек, приносили цветы, фрукты, соки… Скоро он уже мог сидеть на койке и обслуживать себя левой рукою. Я написал под его диктовку письмо для Ларисы. Сергей хотел рассказать ей всю правду.
- Это жестоко, - сказал я, - неужели так обязательно об этом писать?
- От любимой у меня нет секретов, - возразил Серёга.
- Приедешь домой – будет время рассказать. А так – только лишний раз нервируешь близкого человека. Нет, брат, проси кого-нибудь другого. Я отказываюсь своими руками совершать эту экзекуцию!
- Ладно, не буду об этом, - согласился Сергей. – Ты прав, не стоит. Надо оставаться мужиком.
 
       Меня поражал его неиссякаемый оптимизм. Он даже пробовал писать сам – левой рукой, но врачи сказали, что самое большее через месяц он сможет свободно писать правой.
       Приходили женщины, жёны наших специалистов, работающих в Кабуле, угощали домашней едой. Я, холостяк, даже слегка позавидовал. Через три недели
Серёга вернулся в строй.
       
       … Я лежал на больничной койке и ворочался. Теперь серьёзное ранение подстерегло и меня. Было душно. Мензурка крови вытекла – капелька за капелькой – вся. Перелилась в мой организм. Я наблюдал за этой капелью, и мне казалось, что последние капельки падают особенно медленно. Вошла сестричка – и быстро сменила капельницу, не говоря ни слова. Наверное, она просто прочувствовала моё состояние – и решила не отвлекать меня от нахлынувших воспоминаний. А, может быть, её ждали более тяжёлые больные, и она торопилась подольше пробыть возле них…

       Капельки крови всё так же дружно падали вниз. В проколотой вене пощипывало. Я вспоминал прошлое, и совсем немножко – чтобы не сглазить –
грезил о будущем. О настоящем будущем!