Ели за общим столом три раза в день. Обед, как мне теперь кажется, проходил с премудростями.
Мама ставила на стол глиняное блюдо с мясным супом. Раздавала всем деревянные ложки. У нас детей ложки были помечены зарубками на ручке ложки. У старшей сестры одна палочка, у меня - две, у младшей -три. Это сделал отец. Мы ели только своими ложками.
Перед едой, стоя за столом, молились, потом отец первым опускал ложку в миску, за ним мама, за ней мы по старшинству.
Ели не таская мяса. И если, кто из нас в ложку зацепит мяса, то отец своей ложкой ударял виновника по лбу. Мне тоже иногда "доставалось". Мясо можно было таскать с супа, когда отец стукнет ложкой о край блюда. Тогда мы сестры удваивали свою работу с едой.
Раз в неделю, в субботу, мы мылись в русской печке. Когда печь протапливалась, мама убирала оттуда все угли и золу. Стелила солому. В печи стояли два больших чугуна с горячей и холодной водой.
Первой мама влезала в печь, устраивалась там поудобнее и затем мыла нас сестер по очереди. Она хлестала березовым веником, намыливала мылом мочалку и натирала тело. После нас мама мылась сама, а затем отец. Обливаться холодной водой отец выскакивал в сени. Никаких бань в деревне тогда не было, мы о них и не слыхали.
По воскресеньям мама пекла хлебы. Вместе с ним пекла вкусные лепешки с творогом, смешанным с молоком и толченым картофелем из ржаной муки, (лепешки напоминают теперешние ватрушки, только они пекутся из белой пшеничной муки и в творог не кладется картофель).
Очень интересно, и с каким ухарством справляли в деревне праздники. Особенно "Николу" летнюю.
Это праздник был престольным в нашей деревне. Недели за две все деревня готовилась к Николе.
На праздник приезжали в гости родственники. Почти у каждого дома стояли подводы с распряженными лошадьми.
К нам тоже приезжали две подводы со взрослыми и детьми. Это наши дяди, тети, двоюродные сестренки.
Праздновали не день, не два, а неделю. Мама накрывала стол, подставляля скамейки и приглашала всех за стол. После выпивки с закусками, в доме становилось шумнее.
Мы, дети, сидели за столиком на кухне и ели все, что нам поставила мама. Было вкусно, ели с аппетитом.
В комнате , где сидели взрослые, раздавался смех, гул, словно в доме рой пчел. Потом заиграла гармошка.
Это папа взял свою хромку и пробежал по кнопочкам гармошки. Он запел свою любимую: "Шумел камыш..", и все гости подхватили ее, и понеслись мелодичные слова по дому. Так душевно они спели эту песню, что мне тоже понравилось, хотя слов не разобрала.
Следующую песню отец затянул:"По диким степям Забайкалья...", и опять присутствующие за столом подтянули ее, и она понеслась куда-то вдаль.
Голоса у всех были звонкие, словно они окончили консерваторию. Пели слаженно, на три голоса, как я теперь понимаю.
Мама вышла из-за стола и крикнула:
-Андрюша, русскую.-
И отец заиграл "Барыню", а мать улыбаясь, пошла плавно по кругу, работая руками и ногами в ботиночках на среднем каблучке. Отец игру убыстрял, и мама плясала все быстрее, выбивая дробь. Мама вызвала на пляску золовку, мою крестную, и та выплясывала разные фигуры с припевками. Голос ее звенел, как колокольчик.
Не выдержал и дядя Митя, крестной муж. Он отплясывал вприсядку, вертясь вокруг жены. От топота и дробей в доме все звенело, тряслось, словно вещи пляшут.
Но, видимо, усталость взяла свое:
-На улицу!- выкрикнула моя тетя. И все вышли из дома. Отец не переставал играть на гармошке. Пошли по общей грунтовой дороге, остановились, сделав круг и опять начались пляски, частушки, в общем, праздничное веселье.
Так с плясками они направились по деревне. К их компании присоединялись из других домов и также пускались в пляс. Игру затеяли, кто кого перепляшет.
Веселая компания дошла до конца деревни и повернула в обратную сторону. Теперь шли с прибаутками.
Мы ребятишки, то бегом, то шагом шли за ними. Нам было почему-то интересно. Только я почему-то пряталась, когда мама плясала. Не знаю. почему.
Она тогда была в нарядном платье, в хороших черных ботинках, тогда модных, они шнуровались до колен, обтягивая ноги.
Волосы ее были волнистые, густые, черные, длинные. Были они уложены на затылке пучком. Отец тоже выглядел щеголем, кудрявый русый чуб, голубые озорные глаза.
Разошлись по домам, и наши повернули к дому. Опять застолье, опять песни и пляски.