Таежные встречи

       




       С к и т
       

       Сыроватая, давно не хоженая тропинка вывела на просторную поляну, густо заросшую травой, призрачной жемчужной россыпью отсвечивали на ней капельки росы в лунном свете. На другой стороне поляны виднелись темные бревенчатые постройки, покосившиеся изгороди... Пантелей с недоумением осмотрелся, бросил хмурый взгляд на спутника.
       -Заплутали мы, Савушка. Не туда пришли...Все же надо было остаться у костра, переночевать там.
       -Вестимо. У костра-то лучше, чем в полночь по тайге бродить. Так ведь ты все – близко, мол, рядом! Выйдем к избушке! А тут, похоже, деревенька какая-то...Только свету не видно и собак не слыхать...
       -В полночь-то кто же со светом сидит в деревне-то. А вот насчет собак ты прав – должны были почуять нас....
       Они подошли к одному из домов, вернее – к старенькой бревенчатой избенке с ветхим крыльцом. Она выглядела заброшенной, но все же, при внимательном взгляде, чувствовалось, что еще недавно здесь кто-то жил. Трава возле крыльца была вытоптана и не успела зарасти после теплых летних дождей, на покосившемся плетне висело какое-то тряпье, как бы вывешенное после стирки, но так и не убранное. В огороде, за избой, виднелись в лунном свете кустики картошки и грядки с луком...
       Пантелей осмотрелся, снял с плеча охотничью двустволку, вынул из кармана брезентовой куртки фонарь и осторожно поднялся на прогнившее крыльцо. Оно заскрипело – неприятно, предостерегающе...Потемневшая от времени и дождей грубо сколоченная дверь была закрыта, но замка в петлях не было. Пантелей постучал в дверь, подождал и постучал сильнее. Никто не откликнулся, не шевельнулся внутри. Он сошел с крыльца и еще сильнее постучал в закрытые ставни окна. Подождал и не дождавшись ответа, решительно поднялся на крыльцо и рывком отворил дверь, потянув ее на себя за железную скобу. Тяжелым тошнотворным смрадом обдало Пантелея и вошедшего следом Савелия в небольшой темной комнате, освещенной фонарем. Направо от них была обычная деревенская печь, посередине комнаты – стол с миской и остатками какой-то еды вокруг керосинового фонаря «летучая мышь». За печью, у стены, стояла лавка, а на ней темный, из неструганых досок, гроб без крышки. В нем виднелось темное изможденное лицо, заросшее седой бородой, конец которой был прикрыт, как и все тело, изношенным до дыр, зашитым кое-где полушубком. Лежавший на половичке возле лавки огромный кот вдруг проснулся, блеснул зелеными глазами в свете фонаря и душераздирающе мяукнув, метнулся к печи.
       Старик в гробу вдруг открыл мутные слезящиеся глаза и моргнул ими несколько раз, затем слегка пошевелился.
       -Это кто ко мне пришел-то? Отзвовись, коли не сатана...- Через силу прохрипел он. – Тяжко мне, Господи...Ты кто, вот рядом стоишь? Не вижу уже ничего, а чувствую...
       -Пантелей я, охотник. А рядом со мной Савелий, тоже охотник. Заплутали мы ночью, вышли сюда, к деревеньке...Ты один, что ли в ней остался? Помирать улегся?
       -Один я здесь, уже третий год маюсь, смерти жду. Уже и гроб сколотил – кто же обо мне позаботится. Дожди были, вымок я в лесу, травы собирал – ну и захворал сильно. Язва у меня желудочная к тому же. Давно. Видать прорвало ее, кровью изошел... Трясло, знобило, а теперь уж все равно...
       -Тебя как зовут-то? - Cпросил Савелий. Он уже все понял и успокоился. – И вот что – тяжко дышать тут у тебя. Окно-то можно открыть? Тебе же и легче станет...
       -Николай я...Открой окно, да садись рядом. Поговорить надо. Чувствую – до утра мне не дожить...Я уж думал – архангел ко мне пришел с мечом огненным... Все расскажу, как попу на исповеди. Под лавкой вода должна быть в ведерке, - сказал он вдруг. – Зачерпни ковшиком, дай напиться....
       Пантелей подал ему воды и помог отпить из ковша. Затем встал и приоткрыл окно, сразу потянуло свежим воздухом с лесной поляны. Он постоял у окна, осматриваясь, к нему подошел Савелий и с наслаждением вдохнул широко открытым ртом этот воздух. Пантелей зажег фонарь на столе, затем оба вернулись к собеседнику. Тот лежал с открытыми глазами и как бы набирался сил для своего рассказа.
       -Эта деревенька – скит староверцев.- Начал он шелестящим голосом, часто делая передышки. - Люди здесь жили, которые молились по старой вере, как до царя Петра еще молились. Да...Вы, конечно, слышали про таких, да не видели, небось. А я с ними жил много лет...Они не пьют, не курят – это грех большой. В городе почти не бывают – только когда нужно купить что-нибудь,без чего не обойтись – тогда уходят два-три человека за покупками. А так – жили своим хозяйством. Пшеницу сеяли и рожь на вырубках, огороды, сено косили, коров держали да овец, кур.. Опять же пчелы, пасеки... Вот. Лет десять назад бежал я из лагеря, прямо с лесоповала. Со мной были еще двое – корешек мой лагерный, Кеша-самурай и мужик один, бухгалтер бывший. Вот он, бухгалтер-то, и подбил нас на побег. Сидел он за растрату громадную, расстрелять его хотели, а все же отмазали адвокаты, заменили сроком на всю катушку. Рассказал он нам, что в городе припрятаны у него деньги большие, золотишко, камушки драгоценные...И очень горевал, что пропадет это все без толку, потому как, если доживет он до воли, то выйдет совсем стариком немощным и никчему ему будут сокровища эти...Стали мы сухари сушить да прятать, к побегу готовиться...И вот выбрали момент подходящий и драпанули в лес в чем были, с топорами в руках.. Весь день бежали, по ручьям, по речкам норовили, чтобы собак со следа сбить. Потом стали в чащу забирать, подальше от дорог хоженых, от рек больших – там-то нас быстро схватили бы. Сухари быстро кончились и как-то под вечер Кеша-самурай говорит мне шепотом, что надо кончать бухгалтера, рубить на куски и жрать. Иначе, мол, не выйти нам из леса к жилью, подохнем. Ну, я воспротивился. Не по мне такое зверство, хоть и жрать хочется. Давай, говорю, подождем, должны избушки охотничьи появиться и скиты кержаков....
       Ну, Кеша согласился, но, говорит, все-таки прижму этого счетовода, узнаю адрес, где деньги прячет и все прочее, что нужно. Связал он ему руки, штаны снял и камень подложил под яйца. Господи, помилуй! Берет в руку другой камень и говорит бухгалтеру – а тот белый весь, трясется... – рассказывай, гад, про сокровища свои! А то сейчас яичницу делать буду! И размахивается камнем...Кеша – ох, он ведь жестокий был... Тот заорал дурным голосом – все, мол, расскажу и адрес напишу на листочке и какие трамваи туда ходят. Только руки развяжите...Ладно. Развязали и он все рассказал и написал. Да ведь как проверишь – правду или нет? А утром проснулись – нет его. Сбежал. Ладно, пошли мы дальше и к вечеру вышли к этой деревеньке...Кеша мне толкует – давай-ка будем говорить, что, мол, добрались мы сюда издалека, аж из-под Москвы, чтобы жить по-честному, по старой вере. Мол, много горя и притеснений вытерпели из-за этого, а все же добрались вот...
       Старик замолчал и долго хрипел в изнеможении, потом прошелестел чуть слышно.
       -Дай-ка мне еще водицы глотнуть...
       Пантелей опять помог ему напиться из ковша и спросил.
       -Ты говоришь – за покупками они ходили. А откуда же у них деньги-то были? Ведь зарплату, поди, не получали и пенсий им не давали...
       -Так ведь перекупщики сюда приходили. Тоже кержаки, только из других мест. Скупали мед, воск, травы лечебные, ягоды, грибы сушеные, посуду, поделки разные из дерева, овчины выделанные...Может и золотишко в речках намытое...Ладно. Приняли они нас и стали мы здесь жить и делать все, что и они делали, стали работать вместе с ними. Мне здесь понравилось – тихо, воздух чистый, только работай да молись. Мне и бабенку сосватали, немолодую, правда, вдовую, так ведь и сам не молодой. И Кеше девку сватали из соседнего скита, да только не нравилось ему здесь. Он молодой, грамотный, его в город тянуло...Стал он уходить на таежные речки, золото мыть. А когда намыл сколько смог, то насушил сухарей и ушел от нас. И – ни слуху о нем, ни духу. Прошло сколько-то лет и вернулись как-то наши ходоки из города с новостью – нет больше советской власти, нет большевиков! И каждый может молиться как хочет и торговать чем может. Тут началось волнение, засуетился народ, митинги пошли, ей-богу...И решили уйти отсюда на новое место, поближе к городу. И ушли...А я не пошел, зачем мне, беглому из лагерей, к городу стремиться? Остался один доживать свой век здесь. Я да пес мой, друг и охранник. Помер он этой зимой, околел от старости...
       Старик опять часто задышал с натужным хрипом, шевельнулся под полушубком.
       -Вот что, ребята...Как помру, положьте мне на грудь иконку из угла, да забейте крышку – она под иконкой стоит. За домами тропка есть, на полянку выходит с крестами – это кладбище местное. Там и схороните меня. И крест поставьте. А как в город вернетесь, то зайдите в церковь, свечу зажгите в память раба божия Николая. А я вам за это подарок сейчас сделаю...Ты, Пантелей, возьми-ка у меня из-под подушки тот подарок...
       Пантелей бросил взгляд на встревоженное лицо Савелия, подошедшего ближе, взял со стола зажженый фонарь и поднес его к изголовью старика. Затем осторожно просунул руку под темную засаленную подушку и вынул из - под нее туго набитый чем-то мешочек. Очень тяжелый, крепко завязанный и опутанный тонким сыромятным ремешком.
       -Золото это, ребята. Сам намыл по речкам. – Сказал старик. – Мне оно уже ник чему, а вам пригодится...
       Пантелей подержал мешочек на ладони, как бы взвешивая, глянул повеселевшими глазами на Савелия, затем положил золото на стол и достал из кармана кисет с махоркой, закурил и передал кисет приятелю.
       -Отойдем-ка к окну, чтобы не дымить на старика - спохватился тот, скрутив «козью ножку». – Вот ведь как обернулось...
       Они курили у окна, глядя на расстилавшуюся перед ними лесную поляну, залитую лунным светом, и обоим было не по себе от случившегося.
       -Как во сне, ей-богу...- В раздумье сказал Пантелей. –Вот она – судьба-то. Сбились с пути и набрели на золотишко. Расскажи людям – не поверят.
       -Да ты что?! – Испуганно вскинулся Савелий. – Разве можно такое рассказывать! Молчать мы должны....
       -Ребята! – Едва слышно позвал их старик. – Вы курите, что ли? Дайте и мне покурить напоследок. Сколько уж лет не курил, маялся, во сне видел...Нельзя ведь курить у староверов...
       Савелий торопливо подал ему свою самокрутку, но у старика не было уже сил, чтобы взять ее в руку. Пришлось вставить самокрутку в рот и Николай, втянув и без того впалые щеки, затянулся дымом, потом еще раз и, задохнувшись, зашелся в кашле, приподнимая голову и выпучив глаза. Потом вдруг откинулся бессильно и затих.
       Пантелей взял его иссохшую руку и попытался нащупать пульс.
       -Помер. – Тихо сказал он. – Отмаялся...Ну что же, Савушка, пойдем искать другую избу для ночлега. Спать уж давно пора...А утром надо исполнить его волю, сделать как просил...








       


       П р и в а л

       Прелая хвоя стала разъезжаться под ногами, чаще стали попадаться поваленные деревья и кустарники, потянуло сыростью. Двое мужчин с заросшими усталыми лицами пробирались этой малохоженной тропой, время от времени отдирая об пересекавшую тропу корни слоистую грязь вперемешку с хвоей, налипавшую на подошвы сапог. Оба были одеты в потертые, кое-где в подпалинах от костров, брезентовые куртки, оба несли рюкзаки с подвязанными к ним спальными мешками, и охотничьи ружья.
       -Близко, стало быть, река-то, -негромко сказал шагавший впереди среднего роста путник лет сорока, рыжебородый, круглолицый, крепкого сложения. – Ночевать будем, как бы не простыть к утру – земля сырая. Осень как-никак. Дождь бы еще не пошел. Ночью-то...Как думаешь, Пантелей?
       -И пора уже к воде-то выйти, Савушка. А то все идем-идем, вроде как в потемках пробираемся. Теперь пойдем по-над берегом, там дорога светлее станет, свободнее...Дождя не обещают – я приемничек послушал. А вот веток еловых да сосновых надо порубить побольше да постелить под себя на ночь – глядишь и сохранит Господь от хвори. – Ответил его попутчик, мужик постарше, лет под пятьдесят. Повыше ростом, сухощавый жилистый, с темным большеносым лицом с запавшими щеками, прикрытыми седеющей бородой.
       Они вышли через поредевшие деревья на пологий глинистый откос, переходивший в прибрежную полосу, усыпанную мокрыми камнями и галечником. Дальше бурлила и пенилась на торчавших из воды валунах таежная речка. Каменистый перекат был неглубок и не очень широк, а дальше речка становилась шире и спокойнее, в дымке вечернего тумана был виден ее левый берег, переходивший в широкий луг, как бы оттесняя стену леса...Путники набрали воды в закопченный котелок и в чайник, почерневший от таежных костров, затем стали искать место для привала и ночлега.
       Искать пришлось недолго – Огромное старое дерево когда-то вывернуло с корнем в глинисто-песчаном берегу и оно легло, образуя стенку и удобную для ночлега выемку. Путники укрыли ее дно нарубленными сосновыми ветками, положили на них ружья и спальники и занялись приготовлением ужина.
       -Овсяную кашу ели вчера, гречка еще есть, рис...- Сказал Пантелей, перебирая запасы в рюкзаке.-Тушенки осталась одна банка. Сухари кончаются...Вот пшена осталось на раз – вот пшенную и сварим.
       -Так и не поохотились мы, Пантелей. – Сказал Савелий, бросив взгляд на ружья. – Выходит, зря тащили ружьишки-то, спины натирали. А ведь могли добыть лося в тот раз. Стоял на поляне, как мишень на стрельбище - с одного выстрела можно было взять. Жаканом-то...Жаль...
       -Жаль! Лося жаль, Савушка! Красивый зверь, благородный! Мало его осталось. Ну, прикинь – много ли мяса мы могли унести? Полпуда, не больше. Да и то бы испортилось в дороге...- Пантелей покачал головой и высыпал крупу в закипевший котелок, потом насыпал горсточку сушеной черники в чайник, закипевший рядом с котелком. – Поохотимся еще, коли живы будем...А сейчас, сам понимаешь, не до забав нам. С золотишком идем...
       Уже стемнело, когда оба стали есть кашу, приправленную подсолнечныс маслом, и запивать ее черничным чаем. От реки тянуло сыростью и холодом, оба залезли в спальные мешки и вскоре уснули под монотонный шум реки.
       Первым проснулся утром Савелий. Он, ежась, вылез из отсыревшего спальника, помочился за деревом, взял котелок и чайник и пошел на речку – отмывать котелок и набрать воды. Вскоре прибежал обратно со встревоженным лицом и взволнованно сказал Пантелею, который, не вылезая еще из спальника, курил махорочную самокрутку.
       -Там...Медведь на реке! Рыбу ловит...
       -Да ну -у!...- Спокойно изумился Пантелей. – Вроде не пили вчера...И много наловил? Может и нам перепадет...
       -Не знаю! А только – ловит, гад! Прямо выхватывает из воды лапой и бросает на берег...
       Вскоре оба, прячась за деревьями, подошли ближе к четвероногому рыболову. Бурый медведь сидел на прибрежном валуне, опустив задние лапы в воду и, пригнувшись, время от времени загребал когтистой передней лапой речную воду. Иногда на длинных когтях появлялась трепещущая серебристая рыбина, которую медвель отбрасывал за спину, на прибрежные камни. Там уже лежало с десяток рыбин...
       -Ну, так что будем делать, Пантелей.! Валить надо Топтыгина! – Савелий возбужденно поглядывал то на приятеля, то на медведя-рыболова. – Мясо, окорока медвежьи, зажарим на углях. Опять же шкура...
       Пантелей слушал его, прикидывая – мясо и правда можно донести до города, куда они направлялись, но главное – шкура. В городе жил его родственник, дядя, старый промысловик, умевший выделывать шкуры и делать чучела. Он уже давно просил племянника добыть при случае шкуру молодого медведя. Но завалить этого медведя – значит день потерять. Надо будет снимать шкуру, очищать ее, натирать золой от костра и сушить потом, натянув на раму из ветвей. Да и с мясом будет возня...Но с другой стороны – приятно будет придти к дяде не с пустыми руками, порадовать надо старика, много было от него помощи...
       -Бери-ка ружье! – Сказал он Савелию, сразу радостно засуетившемуся. – Да не шуми! Медведь – он ведь нервный...
       Пантелей вынул из рюкзака патронташ и старенький бинокль, внимательно рассмотрел из него медведя – тот продолжал ловить рыбу и, похоже, всерьез увлекся этим делом. Ловил с расчетом на запас, чтобы наесться и закопать остаток - медведи любят мясо и рыбу с душком....Пантелей с усмешкой покачал головой, рассматривая зверя. Молодой, шкура с густой шерстью, сам упитанный, отъедается сейчас, готовится к зимней спячке. В общем, повезло – сам пришел под пулю, да еще и рыбы наловил... Пантелей вынул из патронташа несколько патронов и внимательно осмотрел латунные гильзы. Пометки на пыжах говорили о том, что патроны заряжены тяжелыми свинцовыми пулями особой формы – жаканами, рассчитанными на крупного зверя.
       Зарядив свою старенькую двустволку этими патронами, он подал ружье приятелю, а себе взял его охотничий карабин с нарезным стволом, проверил его.
       -Вот что, Савушка. Я стреляю первый, - он покосился на собеседника, - а ты держишь его на прицеле. Ударю-ка я его между лопаток, по хребту, поближе к сердцу. Должен завалить...Но ты будь наготове – если поднимется он на ноги и к нам обернется – вот тут и бей его аккурат посередине, между передних лап. Он их поднять должен вверх...Никуда он не денется – завалим! Главное – чтобы он вперед не бросился, на быстрину, там его подхватит, понесет и лови потом, вытаскивай...
       Пантелей припал на колено за поваленным деревом, старательно прицелился и, поймав момент, когда мушка прочно утвердилась посередине прорези прицела, а медведь разогнулся, отбрасывая назад пойманную рыбу, задержал дыхание и плавно спустил курок. Медведь вскинул лапы, с хриплым ревом подался вверх и встал было на ноги, но обернуться, посмотреть – откуда прилетела смерть, уже не смог. Пуля прошла рядом с сердцем и он, пошатнувшись, как пьяный, рухнул спиной в воду.
       Охотники подбежали к берегу и рассмотрели свою добычу. Медведь с оскаленным ртом лежал, прижав передние лапы к груди, между валуном в реке и камнями на ее берегу. Он был мертв. Пантелей сходил к рюкзаку и принес тонкую крепкую веревку, завязал петли на ее концах. Затем затянул эти петли на задних лапах зверя и кивнул приятелю.
       -Давай-ка запряжемся, вытянем Топтыгина на берег. Шкуру бы не порвать о камни...
       Оттащив тушу подальше, на ровное место, они оттянули лапы и придавили концы плоскими валунами. Пантелей, снял куртку и засучил рукава старенькой клетчатой ковбойки, затем вынул из-за пояса острый нож, выточенный из автомобильной рессоры, готовясь сделать продольный разрез на туше.
       -Ну, господи, благослови....А ты, Савушка, не стой без дела – сходи-ка к лесу, да ямку выкопай, чтобы кишки-потроха закопать. Стой...Сперва рыбу собери, которую медведь наловил, уху сварим...
       Занятые этими делами, они не заметили, что из лесу, к месту их ночлега, тихо подошел лесной объездчик в форменной фуражке. Свою лошадь он оставил подальше, на лесной поляне, а сам, услышав выстрел, стал подбираться поближе к охотникам. Прячась за деревом, рассмотрел их в бинокль, затем торопливо проверил их рюкзаки. В одном из них обнаружился очень тяжелый мешочек, похожий на кисет для махорки. Объездчик не стал развязывать мешочек, по весу и наощупь поняв, что это золотой песок, намытый в таежных речках. Он еще раз осмотрелся, запоминая место, и зашагал обратно к своей лошади, чтобы побыстрее добраться до города и сообщить милиции о двух браконьерах, застреливших медведя. А про золото можно и промолчать – оно ему самому пригодится...