- Мама, мы должны уговорить Лёльку сделать аборт, - с места в карьер начала Тамара. Она только что вошла в дом, оставила сумки у порога и сразу прошла в комнату матери. Видно было, что ей не терпится высказать наболевшее. – Это безумие.
- Что ты называешь безумием? – спросила Ольга Никитична. Она лежала на диване. После второго инфаркта ей часто требовался отдых.
- Лёлькино упрямство, конечно. Держится за живот и головой мотает на все мои доводы. Глупая девчонка. – Тамара плюхнулась на стул возле дивана, взяла мать за руку и привычно нащупала пульс.
- А может, пусть себе рожает? Они ведь пожениться собираются…
- Мама, уже восемь недель! А свадьба ещё через два месяца. Представляешь, позорище какой? Невеста пузатая! И потом, у него нет постоянной работы, а ей летом госэкзамены сдавать. Квартиры нет, у его родителей жить придётся, в крохотной комнатушке… ты должна вмешаться.
За время разговора Тамара успела поправить матери подушку, подоткнуть сползший плед, налить в чашку свежей воды. Дальше настала очередь сумок. Закипела работа на кухне. Ольга Никитична молча лежала и смотрела куда-то вдаль, словно заворожённая безостановочным движением веток за окном под порывами осеннего ветра. Тамара подошла к матери.
- Я думала, ты спишь.
- Нет, вспоминаю. Куда только мысли слетать не успевают, когда лежишь вот так… Посиди со мной, Томочка!
- Ой, ещё полы надо протереть…
- Успеешь. А не успеешь, так завтра будет время. Отдохни.
Тамара нехотя села: она не любила бросать работу на середине. Ольга Никитична взяла её за руку.
- Я была такая же, как ты, неуёмная в работе, только свекровь всё равно была всегда недовольна. Это она, конечно, Грише на мозги капала, чтобы подумал и с регистрацией не спешил. Ведь у меня уже Наденька была. Аборты тогда запрещены были, да я поначалу так любила Гришу, что верила ему безусловно, а потом вроде уж и все сроки прошли: ребёнок шевелиться начал. Но подруга, она акушеркой работала, меня уговорила: «Живёте в углу в кухне, положение непрочное, со свекровью нелады. Гришенька твой в любой момент готов друзьям на помощь прийти, любому родственнику последнее отдаст, а ты и без хлеба можешь сидеть. Надо тебе доучиваться и уезжать к матери. А сделаем всё так, что комар носа не подточит: будет просто выкидыш. Никто не догадается». Я и решилась к ней пойти.
Тамара с беспокойством поглядывала на мать. У Ольги Никитичны дрожали губы, она теребила край одеяла, стараясь скрыть дрожь в пальцах.
- Я видела этого ребёночка, - продолжала Ольга Никитична, словно преодолев какую-то преграду в душе, - он кричал, и должен был умереть, пять месяцев, такие не живут…
- Мама, не надо вспоминать это, всё в прошлом, у многих женщин такое было, что ж теперь, - уговаривала Тамара, - не надо, мамочка, я тебя не сужу. Что было, то было…
- Было? – Ольга Никитична посмотрела на дочь с недоумением. – Нет, этого не было. Мне сон такой приснился накануне того. Проснулась вся в слезах, сердце колотится, ты ножками стучишь изо всех сил. Сижу, держусь за живот обеими руками и шепчу: «Нет, доченька, никому тебя в обиду не дам!».
- Так это… я была?
- Да. А родилась такая пампушечка! Потому тебя Томочкой назвала. Послушная росла – на удивление, мамина дочка… только я всю жизнь мучилась в душе, что такое злодеяние против тебя замышляла.
Женщины плакали, обнявшись.
- Трудно мне пришлось одной с вами двумя, но кто сейчас был бы рядом со мной?
Тамара вытерла глаза, нос, порывисто вздохнула.
- А Лёльке-то мы всегда поможем, - решительно сказала она.