Девушка Лена испытывала крайнее неудобство. Она познакомилась с очень интересным человеком, а он взял и не пришёл. Работала она лаборанткой в институте крови, это по факту, а формально должность была вполне научная. Временно это её вполне устраивало, тем более, что уже наблюдались сдвиги в карьере. Институт, это по большому счёту, громко сказано, когда-то был институт, а теперь больше по заказам от клиник работали и от больниц. Хороший доход институту приносили и исследования, выполняемые по заказу для различных медицинских центров.
В сложных случаях особенно, всё-таки опыт за время расцвета науки был накоплен немалый, ещё оставались старые специалисты. Кто был помоложе или просто пошустрей, разбежались. Это не плач по старой науке, это реальность – что-то гибло безвозвратно, но тут же вырастали вокруг известных имён новые направления и центры, именами добывалось финансирование, текли деньги на импортное оборудование, чуть не половина оседала в чиновничьих руках, но всё как-то катилось в нужном направлении. Бороться с несправедливостью, а тем более за правду Лена не собиралась, ей бы своё дело освоить, а там видно будет.
Все эти срезы, подсветки, контрасты, закрепители и растворители, стёклышки очень нравились Ленке, но больше всего она любила сам микроскоп. Погружение в микромир доставляло ей истинное наслаждение, а уж когда стала в нём немного ориентироваться, тут просто восторг. Ленка даже не говорила себе о самих кровяных клетках, для неё это был вечный источник загадок и ответов, который она полюбила, будучи ещё в учебном институте. Особенно её волновало два момента, клетки крови были крайне оригинальны и не имели никаких внутренних признаков обычных, в тоже время они были вполне обычны, как такое возможно, непонятно.
О романтике, с которой связано само понятие кровь, даже говорить не стоит – всё это Лена принимала полностью и ещё своё добавляла. Что же касается названий и объяснений человеческих, то Ленка пришла, в конце концов, к выводу, что человеку просто надо как-то всё понятно обозвать, и объединить по сходству, чтобы не путать, а на самом деле всё у человека, включая отдельную клеточку, разное. Постепенно в работе её официальные заключения перестали сужаться или расширяться до неузнаваемости после проверки начальством, а принимали первоначальный вид написания, это радовало.
Она в который раз прошла мимо зеркала. Вот что она там увидела. Голая шейка упиралась в прямые плечи, что подчёркивалось разбросом широких лацканов шерстяного пиджака, надетого без блузки, заменяла её узкая игривая полоска итальянского, чёрного кружевного бюста. Прямо куда надо спускалась тонкая цепочка золотого кулона с маленьким бледного оттенка изумрудом, вокруг которого была рассыпана брильянтовая крошка - бабушкин подарок.
Лицо она себе сделала в целом удачно, выдержала в простой «девичьей» манере. Легкий блеск, уложенный на помаде, убравший заодно резкость контраста карандаша и основного цвета помады, тоже был ей принят утверждающим кивком. Причёска – нет слов, сегодня просто класс, колготки хлопковые, страшно дорогие с тонким едва заметным рисунком, ещё ни разу до этого не надевала, туфли простые, но изящные, такие, как требовалось, какого чёрта, всё это было нужно. Взял и не пришёл, а ведь поверила дура, в который раз. Она перестала себя ругать, просто пошла ещё раз по кругу, по изученному уже фойе.
Познакомились они случайно, иначе и не могло быть, - в том мире, откуда был он, никогда у неё знакомых не было. Он был владельцем галереи, да еще не здесь, а где-то в Нью-Йорке и фамилия у него была какая-то странная Ухамкин, Анатолий Ухамкин. В Америку уехали ещё его родители и увезли его маленьким ребёнком. Родители занимались современным искусством, только жили где-то на Великих озёрах, а Толя вышел из семейного дела и открыл вполне самостоятельное, ориентировав его полностью на Россию. Здесь он задерживался надолго, приобрёл квартиру в арбатских переулках, знал поимённо всех художников, вообще энергично и весело, вполне отбросив в Америке вечную российскую тоску, делал своё интересное, правда, зачастую, сомнительно полезное дело.
Как-то она видела у него дома склад деревянных скульптур, так иначе как свалка всё это назвать было нельзя. Анатолий объяснил ей, что это формы для будущей отливки скульптур из бронзы, такой был заказ. Она после цифр им названных поверила в выгодность предприятия, но поверить в пользу задуманного ей не хватило воображения, которое Анатолий тут же называл ортодоксальным. В том разговоре он провёл одну запомнившуюся ей мысль, бегло перед этим расспросив её о том, чем она занимается. Тебя не удивляет, что основные типы клеток, о которых ты говорила, выполняя различные функции от транспортировки кислорода до выработки антител, все имеют одну природу, то есть являются стволовыми клетками костного мозга, почему же тебя удивляет то же самое в искусстве.
Транспортировка, неважно чем, в искусстве это просто способ донесения новых, да и старых, идей до зрителя. Выработка антител, это вечная борьба добра со злом, часто идущая от обратного, то есть от красоты зла, несущего под её прикрытием непродуктивный результат человеку и человечеству. К сожалению, не могу развить мысль с клетками, ввиду, понимаешь чего, - отсутствия у меня знаний, но аналогия напрашивается сама собой.
Она и напросилась тогда, да просто напросилась, как теперь понимала остаться у него. Потом проводила его в аэропорт. Надолго ей запомнились глаза таможенника, когда он попросил распаковать нестандартные свёртки с «лесом», как мысленно называла деревянные формы Лена. Он обещал очень скоро вернуться, для кого-то это действительно скоро, три месяца, а для неё это было почти невыносимо дождаться его. Почти в шутку перед отъездом она взяла у него кровь на анализ, не анализ, конечно, просто ей хотелось взглянуть на его кровь.
Он звонил ей несколько раз из Нью-Йорка, говорил, что любит. Она верила и не верила. Решила разобраться, когда он приедет, обещал, что надолго. В последний раз он по телефону назначил ей встречу именно в тот час и именно в том месте, где она сейчас была, просил подойти к столику администратора и ждать его там, прямо под картиной. Она много раз уже проходила мимо этой картины, но та была какая-то мутная, жёлтая и не привлекала её совершенно. Почему он назначил встречу под картиной, почему он сказал, что звонить больше не будет, сказал, что она всё поймёт, когда увидит, пожелал счастья, крепко поцеловал и бросил трубку.
Странный его характер при странном занятии она давно оценила и приняла, как есть, что с ними с мужиками поделаешь, чудит деятель искусств. Она изучила его кровь, внимательно изучила, но никак не могла понять, что ей не нравится. Всё было в норме, но всё было не так в норме, как должно быть, она даже хотела позвать своего руководителя, его опыт и её не сравнить, но постеснялась, подумала потом.
Время есть. Времени уже не было. Она остановилась под картиной, всё другое в милом фойе ей уже надоело. Взгляд её, наконец, сосредоточился на абстрактом пятне, она увидела, что не такая это абстракция, как ей казалось. Это совсем не было абстракцией, она видела на картине клетки, кровяные клетки, они были смертельно больны, жёлтый цвет картины помог ей это понять, у этих клеток не осталось времени жизни. Жизнь и срок подошли для них к концу. Она с ужасом начала понимать, что знает эту кровь, знает её очень близко.