9

Букет 97г из серии "Памяти Ван Гога"
__

Запоем слушаю Щербакова. Уж очень хорош духовный наставник у А. – не может не быть она хорошим человечком. Хотя и вела себя не всегда хорошо. Про технику в музыке болтала («значит, и технику секса ценит»). …Самолюбива, нетерпелива, недалека…. Не всегда красива, ноги не очень, да и просто мала…

Много пишу, потому что много имею веры в то, что пишу…

Мой садик иногда кишмя кишит всякими тварями; и холода пространство его прорезают как поезда, трактора и автобусы, мол, больше негде трассу проложить. «Залезть бы в горы…» …В пропасти ты сам как трактор; на земле-равнине ты человек, а трактора вокруг; а на горе ты бабочка. «Бабочка, ты легка и маломощна, но с горы же до неба лететь совсем недалеко». Надо быть трактором, чтобы выбраться из пропасти, надо быть человеком, чтобы забраться на гору и надо быть бабочкой, чтобы взлететь на небо.…
Отрастали крылья и я гордо начинал ими взмахивать, но ничего не получалось, потому что отрастал и хвост, и за хвост нас всегда кто-то держит.

__

Ближний рай прекрасен, но довольно прост – обычен! – а вот дальний ублажает самые глубокие и тайные струны души человеческой. Этот рай  мучительный, страстный; любят его невероятно…

Жена будет очень многое на себя закорачивать – не только  семя, но и мысли и душу.
Павел не случайно писал про «хорошо человеку быть без жены» – с этого Новый завет начинается…

__


Организация – это только кожура; она нужна, но главное благо в мякоти – в людях; в сочности мякоти – в любви, которую эти люди испытывают (а магия и символы остаются в семечках…)

__


Пустыня стерильна, в ней никто не умирал, ничто не превращалось в перегной – упразднение смерти ведет к упразднению жизни…

Любовь очищает, но т.к. «чистый» секс чисто черен, то трудно очистить его добела.

__

Мои многоточия в конце: «кончив писать, я отнюдь не прекращаю думать. Я всегда чувствую, что любой текст вообще-то хотел бы длиться бесконечно – замыкая весь мир в некий единый круг»...

Я буду спонтанней, ни моё пение, ни моё рисование не повторишь во второй раз…

__

«Как жизнь?» – «Отлично!… Т.е. ничего хорошего (маленький смешок). Но, в общем-то, ничего (задумчиво, серьезно)» – «Мы зайдем к тебе через два часа, что скажешь?» – «Отлично!»

__

Когда много терпишь, тогда становишься святым.

Всё время повторяю: «я никому ничем не обязан и никому ничего не навязывал»…

__

«Уклонение друг от друга по взаимному согласию» (Павел) - в опасные с точки зрения беременности периоды менструального цикла.

«Игрок» Достоевского: «завтра повезет, завтра всё пойдет по новому» - это как с моими «началами»!

__

Наскучил сам себе: «Знаю весь свой набор. В разговоре – набор, в рисованиях – набор и в мыслях – набор. Эх, жить бы комфортно и сложно…»


                ***

        Снились стреляющие танки. И было убеждение, что в них покойники стреляют. «Либо лежи под землей в деревянном гробу, либо езди по земле в гробу стальном». Многим надоело лежать. И все танкисты убеждены, что они только защищаются (а нападают на покойников в стальных гробах не больше, чем на покойников в гробах деревянных). «Защищаем право на жизнь. На мир, на труд. На езду. На стрельбу...» (Эта штуковина не поедет, если стрелять не будешь)

__

Р. – «бюрократка», Н. – «мещанка», Ж. – «проститутка» – т.е. вроде бы все они одинаковые для меня.

__

Авраам странник с Севера и Израиль, странник с Юга…

__

«Начала» трудны, словно речь идет о горе, которая именно в начале отвесна; потом склоны положе – вплоть до огромных плоских плато, которые могут обживать очень  многие. …Или нет  плато,  есть только террасы: сидишь на краю пропасти и занимаешься земледелием или живописью, вместо того, чтобы лезть дальше.

__

Рисуешь волшебные картины сексуальной жизни с А. – мол, нам нужна большая комната и большая кровать; нам целое поле нужно – так вольготно мы будем резвиться! – а на самом деле всё заузится в линию, сведется в точку, в миг – и вокруг будут пустыни и пропасти, голые скалы и темнота…

__

Писание – это самое сильное занятие слабого: пора просто становиться сильнее, и так уже целое море написано (так долго, так много я был слабым - но делая наиболее сильное при слабости)

__

Мещанская ценность: «никому не был в тягость». И никому не помогал – помогать мещанину в тягость (сам такой; все «подвиги» на ниве помощи – наперечет. Хотя подтверждаю – это счастье…)
__

Впусти смерть в себя и тогда ты помчишься спасаться, она погонит тебя и ты поборешь свою лень, как паутину, очень легко, хотя и ходят о прочности паутины какие-то баснословные слухи…

Взорвись, человек, разлетись, чтобы уничтожить  центральную точку смерти и улететь от неё максимально далеко…

Смерть, спасаясь, сожмется в точку, но будет найдена и раздавлена ногтем!

__

Хочу, чтобы когда у нас в доме, наконец, появятся девушки, появились у нас, наконец, и аквариумные рыбки, и птички, и хорошие на подоконниках цветы…

Ценю любовь Ж. так сильно, что в моем чувстве к ней есть всё, кроме самой любви и люблю А2 так сильно, потому что она обладает всеми ценностями, кроме самой любви. Стоит Ж. потерять любовь, а А2 испортить свои ценности и мне нечего будет ценить, некого будет любить. Но стоит им обрести то, чего им не хватает, и мои чувства достигнут совершенства…

__

Раз трудно, значит, философствуй, рано тебе художничать.

Полюбил девушек тогда же, когда полюбил художество… Т.е. религиозные не любят,  только «состоят в браке»?;  преданны как собаки, если любят…

Снова странствую по стране мысли. Проплывают знакомые, унылые пейзажи.

Одинокое дерево всегда ветвится, а дерево лесное всегда стремится уподобиться сосне, ветвей и «сложностей» лишиться – они мешают стоять в строю…

                ***            

           Ничего не складывалось, все сталкивалось, падало, уходило в стороны, обнаруживало изъяны и срамные места, но я продолжал сидеть и размышлять, наблюдая за некими широкими виражами в небесах. Я напрягся и сосредоточился в точке, в черной фигурке, затерянной в поле и небе вмести с дорогами и облаками. Полный покой - условие наиболее успешной войны, ведь рука не дрожит и глаз не слезится…

          Опережающий, почти летящий спасет и отстающих, почти ползущих или же отстающие, сыны погибели погубят и опережающего? Солнечные дни сменились серыми, поля - лесами и болотами, но пока еще ничего не решено - ведь скоро спуск…

                ***

         Прошел, словно пробормотал; потом описал места, в которых побывал - то ли неясно описал, то ли сами места были неясные: поле, ложбина, поперек ручей; и лес рядом, и дорога, и строение какое-то... – попробуй, разбери, когда в тех краях полно полей, ложбин и рек. И сараев без счета. Рыба, говорит, хорошо ловится. А грибов пока нету. В стогу ночевал. Пришлось к лесу сходить, чтобы костер развести. И чего бормочет, чего шляется, поздно уже, спать пора, завтра вставать рано, завтра разберемся, впрягемся... 

                ***

          Бродил по земле и целовался с девушками почти так же часто, как с солнцем. Всем он нравился, как солнце и  редко случались пасмурные дни. Всем погреться хотелось, понежиться, поласкаться, все чувствовали, что он их любит, как солнце. Все детей зачинали, рождали и были дети у всех веселые и довольные тоже как солнце; и жили они дружно, вместе в своем детском саду и росли, и не портились, а мужали и начинали уже строить грандиозные планы, чтобы перестроить жизнь на земле, чтобы все люди жили как в детском саду, как на солнце... («Бродягам девушки не дают. Чем мечтать, лучше бы ты в помойке рылся»)

                ***

          Пасмурные дни. Вся сила ушла за кордон, а я остался: спутанные серые волосы и заплетающиеся ноги в серых туфлях. Ни ветерка, ни вздоха. Сделаешь шаг и провалишься в пустоту…

                ***

           В гулком храме по полу молча ползали аспиды, гадины, а с возвышения провозглашались громкие истины. Но слушались они тоже молча, и посетители только слегка шевелили пальцами ног в ботинках, а так старались не ползать…

                ***

          Пока не надо думать, зарабатывать – лето, достаточно надеть маечку и скушать бутербродик  и   всё, праздник,  можно смеяться…


               
          ***

          «Не хочу ничего среднего, на небо хочу» - почти нагло сказал почти  под землю спустившись (кстати, покушав от средних трудов…) Но продолжил удачно: «Почему вечно это привычно-непонятное среднее так велико, а неба вечно -  облака клочок и земли - островок в четыре сотки…»            
               
          Я не против среднего, но и не за. По среднему иду, не обращая на него внимания, всматриваясь в то, что наверху и внизу, по краям от  него - по краям явно что-то происходит, то ли праздник, то ли война, некие феерические превращения и немыслимые катаклизмы. Голова кружится, ибо не знаю, уже я участник в них или еще наблюдатель...

Все среднее теперь умещалось на дороге, не разлегалось по сторонам, а двигалось, видимо, убиралось. Правда, куда? Все свалки забиты, закрыты - придется ходить по дорогам до полного превращения в дорожную пыль...

         Не уважал среднее, но делал его. «Есть же резон в ходьбе, когда летать не можешь, а ползать стыдишься. Ползаю я только тайком, а летать пробую лишь в местах пустынных, когда в них  выглянет солнце…» Всё время жить тайком или в местах пустынных, мистиком греха и пустынником праведности...

        Делал среднее с тупым равнодушием. Спал, не боясь порезаться или с края свалиться, шел, не боясь оступиться - всюду дорога и Рим. Застыла душа, раз все под рукой и все понятно заведомо и известно заранее…

Сведениями набиваю свой ноль как мешок...

        Явился высокий - и что осталось делать средним? В самый раз им только завязывать ремень на обуви его. Но он никуда не шел, не торопился, стоял, высился, и, щурясь, смотрел на солнце, босой, на горячем желтом песке...

                ***   

            Я спал и не мог проснуться, пока некий внутренний голос не прокричал мне: «война!» Догадавшись, в чем дело, я встал и принялся каждое утро ходить по улицам и кричать «война!» - но никто не проснулся, все только перебрались спать на солнышко, все только под вечер вставали; в суматохе, в потемках ужинали и справляли неотложные нужды -  и снова ложились. «Черт, у них только отросток буянит в штанах. В душах лишь слабое шевеление - всё смутно, как во сне -  а головы  как яйца, сваренные накрепко, вкрутую. «Цыпленок, воскресни, Боже!»  Хожу и кричу, как во сне...

               
***

            Спрятались в таком месте, где их, конечно, никто бы не смог найти - место странное, даже парадоксальное - но дело в том, что на горах возник пожар и сгорело всё подряд,  в ущельях начался потоп и затопило всё на свете - а на равнине разве спрячешься? «Как разбудить воду, как перекричать огонь…»
 
               
***

   
             Бог сказал «всё очень хорошо» и почил от дел Своих, а я частенько говорю «всё очень плохо» - и тоже дела бросаю, раз уж им так хочется свалиться. Хотя знакомо мне и «очень хорошо» - когда любишь человека так, словно сотворил его...
 Но обычно «ничего себе» да «ничего себе» - потоком, валом жизнь уходит, не останавливается, не оглядывается и даже по сторонам почти не смотрит...

               
***

            Упал. Лежу, разбитый, в пустом и узком месте,  сверху солнце жарит, рядом река шпарит. «Лежи не разбитым, а отдыхающим, но только пять минут» - попытка приказа, самовнушения. Впрочем, какие часы в горах? - там ни времени, ни расстояний…

                ***

             Люди удручающе однообразно грешили и пророки их назойливо однообразно ругали... - и получался замкнутый круг, люди знали, где находится кладбище и не ведали, что существует вечно юный детский сад. Христос нарушил однообразие…
И даже у самых черствых, «рыночных» торговцев потеплело на сердце, на душе? что-то оттаяло, где-то зазеленело?  Но плодов, конечно, осталось очень далеко. Это были лишь первые ласточки в небе, первые трещины в камне и первые веточки на земле…

                ***

Искать  причины,  причем не «стрелочника»…
И на ликвидации аварии, как на войне…
И  даже когда всё в порядке, все дежурства боевые - зоркий, «дозорный» взгляд...

            Спишь одетым, видишь прорву снов, тревога выше самых высоких темных зданий, озаренных пламенем и у смерти вход к тебе почти свободный, как у ветра... «Порванные сети! враг косяком попер в разрывы. Чинить бросаюсь, как на амбразуру...»

                ***

            Голова уже смертельно устала, а душа и тело еще почти и не начинали жить…

***

Барабаны тоже трактор…
Хочу организовать спуск трактора на дно морское и буду приветствовать отплытие барабанов в морские дали, к папуасам на острова. Пусть и трактор себе возьмут, если смогут на нем проехать всё дно морское  - они ему молиться будут…

                ***

              «Иметь бы три сада: помимо сада из деревьев,  сады из друзей и  духовного творчества. Попасть бы в три рая: тело - в рай к Богу-Отцу, к Богу природы; душа - в рай ко Христу, к Богу людей; а дух -  в рай к Богу-Духу, Богу разума... Интересно, а можно одной ипостаси попасть в рай, а другой - в ад?!» («Скоропостижная смерть» - разорвали человека рай и ад,  Бог и дьявол, «не поделили». Пошел человек одной ногой налево, другой направо, а головой прямо - ему сказали «так нельзя» и он сразу умер.)

                ***   

             Побежал так, словно падал. Земля ушла из под ног, голова потеряла нужное направление и теперь придется проверять всё подряд, наугад. Это похуже, чем бег по кругу… («Может, лучше сразу с ума сойти, нырнуть или песню загорланить?»)

__

Крупная собственность – это феодализм, а не капитализм. Феодализм ничем не лучше социализма – две крайности, ошибки. Истинна только «мелкая» частная инициатива. «Вот на руках и ногах по 10 пальцев – столько можешь нанять рабочих, но не больше!» …Апостол Павел как мелкая частная инициатива: «я – собственник своей души, и буду землю носом рыть, на смерть пойду, заботясь о своей собственности»!

               
                ***

            Мечта о том, как осенью я разнежился дома, в тепле и уюте,  и почти женственен в ярком электрическом свете. Ушло, наконец, то время, когда ежедневно приходилось кувыркаться через голову, до бугров и камней напрягая мускулы тела и духа. Хожу по комнатам в тапочках, кушаю сладкий чаек, философствую...

__

«Богу не угожу, так у людей преуспею – тоже хорошо. Закон справедливости. Закон беспроигрышной игры…» - одна из двух ног точно дойдет до цели!


                ***

             Цветы  не политы, хлебница не закрыта, свет не выключен, холодильник не вычищен, чернильная ручка колпачком не закрыта, тапочка почему-то в одиночестве лежит, покрывало на постели как следует не расправлено, сковорода со стола не убрана и часы не заведены - черт знает, что за время, просто жить невозможно. Ничего, скоты, не делают! Не сварено и посуда не помыта! что в лоб, что по лбу! Говори им, не говори, чтобы свет выключали! На что они, скоты, и место комнатное занимают...


                ***

           «У него новый дом, а у меня старая квартира, у него авто, а у меня велосипед, у него музыкальный центр, а у меня магнитола, у него модный костюм, а у меня ширпотреб, у него в кармане костюма дорогая авторучка, а у меня самая простая (пишет, впрочем, хорошо)...; он ест булочки с маком, а я без мака, черт! У него всё лучше, абсолютно! 0:100! Гасите свет, чтобы никто не видел, с каким счетом проигрываю! Особенно обидны эти мелочи - они как комариные укусы!

Но сам он хуже - и тоже абсолютно во всем. И пусть тоже гасит свет.  Пусть в темноте на авто в свой темный дом едет, в темноте пытается включить музыку, раздеться, что-то записать… - лучше бы  ничего не делал, спал в машине…

             Большое и разнообразное войско вечной войной идет воевать мое царство – от трактора до комара, вся флора и фауна в нем; все слоны боевые и вряд ли уже травоядные. Особенно обидны комариные укусы, а особенно опасны, конечно, они, слоны, трактора – пока обижался, чуть не задавило; чуть не задавило и все равно обижался: «иногда себя готов прихлопнуть – лишь бы вместе с комаром…»

             Пусть я вообще обветшаю; сквозь лохмотья  магнитолы пусть светится мое лучезарное тело! Так озвереть хочу, чтобы испугался даже трактор! Чтобы ссал бензином рядом с обосравшимся слоном…

                ***

          
           Подул ветерок и стайка приятелей листочками затрепетала, вот сорвался и полетел один, за ним другой – стремглав «устремились к цели» всей стайкой - дорога одна и ветерок один. Но случись перекресток, и разорвало бы стайку: одни  пошли бы по большой дороге и затерялись в толпе, а других засосало бы в переулок, где темень - мещанство, пьянство, воровство...

Дороги гудят, дома, где мещане сидят, гудят тоже, просто не слышно этого на дорогах - так же, как в домах почти не слышно, как гудят дороги...

            Земля большая, небо большое - а мы маленькие, сколько ни читай книжек. «Почему я родился не землей, не небом? Как мне теперь не быть послушным дорогам земли и ветрам неба? Они возьмут меня себе; я листочек,  книжный лист - слова на нем неплохие (впрочем, общеизвестные), но не с мощной же дорогой спорить им, не со стихийным же ветром...»

                ***
 
            Каждый раз мог бы выигрывать, вытаскивая главного туза - любовь. Не вытаскиваю, напрягаюсь, пытаясь совладать без него... - боюсь истрепать? Хочу стать сильным и с каких-то других, может быть, и несуществующих, сторон?

                Итак, научитесь любви, чудесным превращениям хаоса в гармонию. Без любви свобода - это хаос, хаос без гармонии, суета без надежды... А людей учат брать в руки линейки и чертить строгие линии – «зоны», концлагерь. «Вот зэк по вычерченной дорожке прошел, катя тележку, груженую  смехом». 40лет службы в учреждении – «зоне», 40лет работы на заводе – концлагере… - с ума сойти (не сойдешь, когда всё по линейке).

             ...Зэку легко идти, вот только растрясло его от смеха маленько. Пусть лучше растрясет, а то легко, но как-то... никак...

            Любовь и ненависть любит! Потому что справедливость любит: «могу любить и малые величины - любовью-жалостью - но не могу любить отрицательные величины - тут приходит пора любви к ненависти к ним».

        «Весь воздух его как свет солнца, вся материя  как драгоценный камень - и течет река, вода людская, обращаясь в вино, и ходят пьяные всей толпой, становятся как дети, вкусившие молока и меда». (Вот, не сробел,  похвалил себя от души! - чтобы не зябнуть)

***

            Август. Старая дача. Пустая летняя комната. Нa столе в грязной вазе  сушеные кленовые листья, покрытые пылью прошедших лет пяти...  (Хорошо, что ее украли, разобрали сначала крышу, а затем и остальное – на доски…)


                ***

            Менялся так стремительно, что не только окружающие, но и сам не мог привыкнуть к себе. «Я не я, неужели это я»
«Скорее наше учреждение с места своего сойдет, чем кто-либо в чем-либо» - поэтому им приходилось почти в упор меня не замечать. Что ж, я весело, бесцеремонно ходил по гулким коридорам этой пустыни. Или же был безразличен, корректен, душой в тот момент отдыхая, покоясь...

                ***

            Бегу. На дороге барьер. Наверное, мог бы его сходу перемахнуть, но боязно же и не верю – торможу и  начинаю неуклюже  его перелазить. «Вот если б погоня была – может, тогда разогрелся  бы  до особого, бесшабашного, чемпионского настроения...»

            «Смелый» и «верующий» - это  почти синонимы. Без веры можно осмеливаться только на всякие самоубийственные вещи. «Унизил себя - никто не заметил, убил себя - все равно никто не заметил: все потихоньку унижали себя, выкалывая себе глаза».

            Есть и погоня, и цель: «ох, что будет сейчас»... «Если упаду, то сломаю и шею, если перемахну, то обрету и крылья».

__

На одном берегу пляж, а на другом армейская муштра, на одном берегу сон и нега даже днем, а на другом и ночью заставляют маршировать, поднимая ноги выше головы. На одном берегу все вредители не больше насекомых, а на другом они не меньше льва…

Черт, что-то зачертыхался – значит, моя решительность пахнет ожесточением и серой…

Стараюсь быть практичней самого папы Ротшильда Нью-йоркского, чтобы поверили хотя бы в то, что я «удовлетворительно дееспособен». У машины нашей семьи четыре колеса и, если хотя бы одно из них проколото, то будь ты хоть сверхфилософ, всё равно придется пересаживаться на трехколесный велосипед. «Меняю четыре колеса на два крыла – надоело всё, улететь хочу, скрыться, испариться; разве возможно в нашем несовершенном мире, чтобы четыре предмета из четырех были в совершенном порядке?!»

Чтобы измениться, достаточно изменить среду своего обитания. Новые люди, новые разговоры – новые мысли и ощущения. Прошлое местечко перестало быть вселенной – и это хорошо; новое вселенной становится –  тоже прекрасно.
Человек взлетит, надо только достаточно разбежаться… - видимо, всю землю придется обежать, чтобы вобрать в себя все места, все вселенные, ведь каждая придает новые силы и новые возможности даже тогда, когда ветра в них тебе дуют навстречу…

                ***

         Мое одиночество было самым жестоким, мое заточение не прерывалось и в самые лучшие из солнечных дней..., но вот я летаю и что же? - конечно, все говорят, что летаю я плохо, однообразно, что это просто рутинный прием, что  уже злоупотребляю и им, и ими. Да, конечно - и я летаю, уныло свесив клюв и крылья – «я в заточенье у унынья и  в одиночестве  полета. Мои писания будут настенной абракадаброй, а не зефиром воздушным, что тает во рту прямо на глазах - я разобьюсь о стену, не успев растаять…»

       Сам я ничего не могу,  только слушаю того, кто сидит в глубине моей и того, кто летает в высоте моей и того, кто во мне устремляется вдаль - и только записываю то, что услышу. Они превращаются в ангелов, в Троицу, они углубляются, возвышаются, удаляются, поэтому: «тише, еще тише, иначе я ничего не услышу - и не увижу, и не смогу». «Хочу углубиться, возвыситься и удалиться, не хочу, чтобы кто-то сказал, торжествуя, что я тоже падаль, воздух, пылинка, уносимая вдаль...»

__

Погода было очень испортилась – «как тут поедешь?» – но вот наладилась она; угорь очень большой было выскочил – «как тут поедешь?» - но  стушевался он, видно…

Я еще только хожу вокруг необычного здания, еще не вселился в него, не надел на себя. …«Так, болтаюсь по улицам. Не правда ли, оригинальное здание?»  А день серый-серый и ответ серый-серый – и я брожу дальше…

               
***

            Первые, вторые, третьи, четвертые... седьмые небеса - и первое, второе, третье... седьмое дно?! и первая, вторая… седьмая даль?! Это как с голышом, что бежит по воде. О вторых - и больших - небесах, о втором - и большем - дне и о второй  дали ничего не известно, потому что побывавшие там не могут докричаться до нас через первые небеса, дно и даль - мы слышим только гласы, трубы, музыку…

                ***

              Сон: город, в котором я живу, видимо, город Казань, но только  очень модерновый; наверное, город будущего; вероятно, у нашего города было очень бурное развитие. Или же просто другой район, мне, домоседу, старожилу, жителю старых мест, незнакомый... Многие здания крайне мрачны, другие ликуют как кремовые торты - и те, и другие огромны и тяжелы и почему-то походят на пагоды; или на огромные океанские лайнеры; или на дирижабли, или вообще на что-то небывалое. Все дома крайне населены - как наши школы на переменах - а, главное, крайне запутаны и противоречивы: кругом ходы, лазы, комнаты, лестницы, холлы и переулки;  люди и помещения ходят друг у друга на ушах. Почему-то много и заборов деревянных, с натуральными гвоздями - это при их-то технике! Я искал сначала нужный дом в очень пустынных и мрачных сумерках, а потом в этом доме - нужного человека или даже целое учреждение - тут уже был яркий  свет и толпы как волны... Я никого не нашел. Возможно, что это действительно была школа - то, что у них было за спинами, очень походило на ранцы... «В общем, я с кем-то разговаривал в каких-то домах, но сейчас у меня очень голова болит, так что я ничего не помню! Там все плывут и едут, с места не сходя, тем его  перенаселяя…»
Еще все дома походят на замки, на скалы, ковчеги. И двери уже заперты. Каким-то чудом заносится свет, тепло и пища, причем в изобилии, так что никто и не думает об этом. Все дурачатся, балаболят без умолку, пытаясь стать еще большими дураками - и у меня от этого очень болит голова. А у них она уже давно не болит. У них в ней только музыка, то очень мрачная, то идеально мелодичная; или нечто, похожее на стук ложки о миску, очень ритмичный...

__

«А., моё сердце так бьется». «А2, моя голова так кружится». «Ж., у меня отнимаются ноги»…

«А2, не уходи». «А., посиди немного». «Ж., ляг»…

                ***

          Всё потеряно - и среди всего нечто важное, все ушли - в том числе и кто-то важный. Как только все ушли, так сразу всё и потерял. После чего стал как они - если бы они узнали про это, то снова пришли. А так – парадокс: кусочек леса величиной с одно дерево… Я не разобрался в себе и не разобрался в толпе. Ведь и во мне толпа, а в них единство. Сначала не могу пробить общую стену, а потом путаюсь в частных  двориках-домиках. И вот уже некая нить змеей уползла, некая цель стрелой улетела - и повернулся спиной кто-то важный, рукой за шляпой полез... А иногда я знаю всё,  смотрю на свои чертежи и не верю, что они неполны и морально устарели. Пытаюсь сомневаться, но не могу. Я как супербанк, где тысячи сейфов и от каждого есть ключи, потому что я знаю все тайны...

Построил огромную мельницу, но вот только пока все ветры минуют ее. Построил корабль - и осталось найти для него подходящее  море - а трудно искать с кораблем... Лишен ветра - но для дыхания  воздуха хватает. Лишен моря - но с питьем нет проблем: «дышу, пью воду, думаю о девушках – значит, существую».

           Стою на старте, но старт всё откладывается и откладывается. Уже стемнело. Стою один - да и с кем мне соревноваться? На стадионе тихо. Может быть, и не пусто - люди сливаются с сиденьями. Огромный стадион и очень мрачный. Особенно тучи над ним мрачны. И я на старте стою огромный и мрачный. «Выпрыгнуть бы из этой чаши и стать человеком, как все, гулять, не думая о стартах». (Короче, пока ждал старта, стадион стал ему мал! И со временем тоже что-то случилось…)

__

Трудно богатому бросить своё богатство, ведь и оно – Божье; всё, что ценно, ценно потому, что во всем – Бог. Но и не надо ему бросать Бога ради Бога. Христос не сказал «брось всё, одна суета», Он сказал «оставь пока то, что имеешь и поучись у Меня, если хочешь научиться большему, чем почитание отца и матери»…

«Будь я слепым,  так бы удобно устроился, что не захотел и прозрения!»

__

Между прочим, мои пробы пения настолько ужасны, что серьезно колеблют  уверенность в себе, созданную писаниями и живописью. И не дай Бог услышать это посторонним! … «А может, и писания с рисованиями  содержат в себе много аналогичной муры?» (давным-давно таких вопросов себе не задавал) …А с другой стороны, как мне рифмы опротивели. (Щербакову, наверное, уже тоже – вот он и каламбурит, тараторит с отчаяния, не зная, куда податься…)

                __

Достаточно проходная поездка в Свияжск. Была только Ж. – ни тело, ни ум ее у меня не вызывают большого интереса. Хотя в одежде она выглядит шикарно. Да и мысли бывают интересные – подыгрывала мне, рассуждала в пользу андеграунда и против геометрических линий. Но в целом достаточно безразличный вид и некая пустота в глазах…

А2 - творческая личность, А. – полутворческая, Ж. – нетворческая. Ж. – это тело, А. – душа, А2 – дух. Проблемна, на самом деле, А., ведь душа – это нечто зыбкое и переходное.

Ж., говорю, солнышко взошло, тепло стало… (но ей сразу стало холодно и она спустилась вниз, туда, где все, где кресла мягкие и множество баулов…)

Вращал часы на своей худой руке – нечто важное, почти солнце вращалось, не зная, где остановиться. Задумчиво вращал – желал узнать – смотрел на солнце…

Любили друг друга и в окне каждую ночь медальоном рисовались наши силуэты…

__

Я же почти всё время согласен мудро уступить или потерпеть: «только за горло не хватайте - а по щекам бейте». Жду момента, ищу лучший ход в реальной ситуации… Конечно, кажется, что скоро и ходить будет нечем и некуда,  нитка жизни порвется или кончится. Столько поворотов и за каждым места неизведанные и трудные: «неужели и здесь проеду?!»

__

«Видимо, ваши небеса там, где тундра, сумерки, гряды туч и череды похолоданий. А у нас все сверкает и ничто не повторяется на протяжении тысяч лет и миллионов километров»…

Сон в тумане. Во сне хотя бы что-то видишь, поэтому лучше не просыпаться. Что я сделаю с туманом, да еще спросонья? Дон Кихотом, мельницей махать руками? Быть сирым, одиноким?..

Нырнул с мечтой и со свечой в туман, а, может быть, и в воду – казалось, захлебнусь, затухну и засохну, ослепну, не смогу, но нет, сквозь водопад воды, как сквозь деревья леса увидел домик со свечой, не домик, а мечту…


                ***

          Дома, казалось, не было; только где-то под землей самостроился фундамент и где-то над небом летала крыша. «Осталось стены построить. Потянуться радостным утром и растянуться от земли до неба». «И чтобы нас было больше, чем деревьев в лесу, а деревьев в лесу  было как травы на лугу…»

         Казалось, дома никакого не было - деревья, а где нет деревьев, там травы; казалось, что одни настолько возвысились, что уже улетели - за мечтой, туда, куда, трепеща, и листья хотели бы лететь - а другие настолько углубились, что уже нырнули - за знанием, туда, куда, трепеща, и рыбки хотели бы плыть - но нет, вон мелькнула фигурка, другая среди солнца, деревьев и трав... (Кто-то смеялся, кто-то водою, на солнце сверкавшей, плеснул, проплывая, кто-то, как икар, стремительной тенью пролетел очень низко, уже приземляясь)

                ***

         Сквозь дыру в колючей проволоке проник в запретную зону. Тот же лес, но всюду надписи «Стой! Предъяви пропуск!» «Не трогать, убьет!» и прочее... «Ничего не боюсь» - шепчу, «пугать только, скоты, горазды... И как запуган этот лес, как он темен, крапивой зарос и буреломом завален. В нашем квадратном мире дерево в спичечных параллелепипедах продают, а тут его целый мир  пропадает. И  ни одного часового - на хер он здесь нужен - у них, скотов, есть полегче способы с ума сходить: пьют как водолазы и вокруг столба строем ходят...»

                ***

            «Ничего нельзя»... - быть такого не может, надо поискать: да, вот, кое-что можно, а вот это даже нужно...; о, да оказывается, много можно; и, наверное, многое из возможного для чего-то нужно - иначе для чего оно возможно? ...Ну, понял, наконец, что можно всё, но вот с «нужно» неполадки начались - всё перепробовал, всех впустил, но все мимо прошли, никто не остался... 

                ***

           Говорил, запинаясь. Трудные, деликатные и ответственные вещи хотел сказать, вот и запинался. Не от робости запинался, напротив -  ¬не боялся вот так запинаться. Будь хоть сто раз косноязычен - лишь бы как дерево листвой и плодами увенчан.  А то гладка жопа, но увенчана лишь дерьмом и бумажкой. 
               
          Я праздную смелость, в ее честь открываю перо. Лишь смелость нужна, чтобы быть честным; и умным, поглядев правде в глаза. Лишь смелость нужна, чтобы праздновать жизнь. «Я стрела, самураем летящая, высоким чувством летящая - не стой на пути. На пути стоят лишь те, кто воюет со мной, пытаясь поймать и купить; и те, кто смотрит мне вслед, сзади, далеко  стоят на пути, у истоков пути, у врат железного детского сада...»

                ***

            Лирик молился женщине. Ему было хорошо, благостно, благоговейно. Поминал почему-то Бога («ты – богиня, Боже»). Женщине, конечно, тоже было очень хорошо. «Как плохо было, когда меня никто не любил - пыталась думать. А тут: две титьки-авоськи, одна попка-тазик; приходит душка член и говорит: «я дома. Сейчас всё сделаем, кайф словим и заснем». Хотя человек этот дурак, конечно, осел, вьючное животное…»

То в постель, то за стол - покушать, пописать. Дела постельные, дела столовые - жизнь семейная (четвертым браком, однако - кругом постели и столы)...

 Немного и промахнулся лирик: надо жизни молиться, а  «жизнь» и «женщина» -  это сходно. Только жизнь так велика, что надо умудриться   промахнуться даже и немного, в  дырку целиком залезть…
__


           Молния пришла, породила толпу, но вся толпа столпилась у дверей в громоотвод. Канализацию - в отвод, и молнии - туда же; соседями  могли бы быть, раз через стенку.

Бог помолился человеку, но человек не услышал даже - у него всегда громоотвод...

__


           Пока  не признаюсь в вещах подлинно ужасных, я не смогу постичь вещи подлинно прекрасные. Я нож острый, не тупой. А внешне такой же…

           Упорно пытаюсь поставить свой мир с головы на ноги. А он уже привык на ушах стоять, из них  вроде бы ноги стали образовываться, некие ступни, голени, колени и бедра. И они почти готовы к ходьбе на месте. А ноги-то как раз выродились, стали чем-то невнятным, похожим на уши. И надо заново учиться не только ходить, но и стоять на них...

__

А с тем соседским пацаненком, которого я раньше поминал как бесенка, вроде бы произошла удивительная метаморфоза: добрым стал, за папкой своим бегает как влюбленный… Но и он, папка, как окрыленный теперь, так старается; на улице не стесняется из себя самолет изображать…

                ***

            «Любить должны самцы и менеджеры, а я  должна либо отдаваться, либо  продаваться» - однажды, отдаваясь, она почти любила; однажды, продаваясь, она почти любила деньги…

Каменные статуи  - порождения гор, их дети, детища, детины, а город –  зоопарк, где их поселили...

         ***

А приятно было идти рядом с высокой девушкой.

 Грешила, любя – так что это почти не грехи,  а черновики истинности…

Сидел на пароходе около «окошка» – палуба была открытой, не застекленной – смотрел, счастливый, на солнечную воду и берег далекий, а сбоку Ж. сидела и  мирно дремала с хорошим лицом…

                ***

          «12 сыновей Иакова» - очень любил жену свою, а она его не любила?! Но тогда дети были бы не талантливыми. Может, просто бежали наперегонки, оба любили изо всех сил и просто мужчина всякий раз оказывался быстрее и сильнее...

                ***

           Всё понял в жизни (не так, как те, кто свое замыкание в консерву называют пониманием всего - они только закруглились, вступили на путь потери интереса к жизни - со всем тем в ней, что можно и стоит понять), но понял и то, что таких не только не награждают, но еще и убивают  иногда (или на крест вешают, «чтобы рук не пачкать об эту падаль - сама сгниет, концы отдаст») - а он не только не хотел умирать, но хотел и удобств, и даже наград: «разве что, с медалью на груди соглашусь на неудобства; даже на смерть соглашусь, если будете считать меня бессмертным!». И вот, решил сдаться, притвориться,  с тем, чтобы в самом конце выложить всё, хлопнуть дверью...
Но сдаться нельзя, невозможно - если возможно, то, значит, ты еще не понял всё - для подлинно «странного» возвращение в «норму» так же убийственно, как и уход в сумасшествие. Мир из ваты не лучше мира из иголок - тем более, что один идет вместе с другим... ...«Я сдаюсь на два часа в какой-то очень безобидный плен. Почти совсем не страшно, только скучно. Хотя занятий – море; даже спортзал есть, в спортзале - море...»

__

Вспоминаю тот вечер, когда в темноте парка А2 с С2 вдалеке катались на качелях, а А. с «Н-н», поблизости, ходили по парапету фонтана. Фонтан не работал и качели, конечно, тоже были «не фонтан»… Кроме меня, зрителей не было – остальные в стороне сидели, за забором – а на меня они не смотрели, однако теперь я уж знаю точно, что А., например, только делала вид, что не интересовалась мной. Пыталась встать между мной и А2, кружилась, почти танцевала – а те вдалеке только спорили о чем-то, нервно накачивая качели. Спорили о том, не вернуться ли им в компанию… хотя, с другой стороны, что и делать в парке, как не на качелях кататься. Не вокруг же фонтана ржавого бегать…

                ***   

         Способность писать - вторая речь; рисовать - второе зрение;  петь - второй слух (и голос; хотя для художества действительно же достаточно слуха.) «Первый человек, Адам - перстный, последний человек, Христос – небесный». Опасаюсь вот, как бы не лишиться небесных речи, зрения и слуха - измотался что-то, разбил ноги на земных дорогах, разбил руки и голову о столбы земные и стены. «Как ужасно онеметь, ослепнуть и оглохнуть! А что-то заплетается язык, стираются картины и звуки сливаются в один...» «Как много словес и видиков, и музычек, как много шума, я погребен и должен спать, как все здесь на кладбище, на похоронах с речами, музыкой и видом. Нарушить бы все  до одного приличия разом, встав из гроба, как с постели, улегшись в постель, как в гроб. Разбойничать, так разбойничать, черт, Боже. Что еще я могу, глухонемой слепой...»

           Я заострю все ножи ваши, люди - и пусть начнется древняя война на кухнях и в столовых,  с выбеганием в прихожую, где все не в курсе, в черном и с грязными ногами и в залу забеганием, где люди в белом, кажется,  еще обеда ждут...

Я ошибаюсь, конечно, я прав, что ошибаюсь, тут не может быть сомнений и ошибки, но  не понимаю только, где я ошибаюсь – и, может быть, мне шагнуть  определенно в сторону, чтобы стала ясна хотя бы ошибка моя, хотя бы сторона моя, хотя бы ноги мои тогда выступят из темноты, пусть будет ясно, что они в грязи ошибок; да, пусть будет грязно...

                ***

            Они прекрасны как дети, неужели их все же согнут в дугу и начнут они бегать по кругу, нагрузят  - контор-то как собак нерезаных - и будут  ползать по кругу. «Оглобли-крылья давайте, друзья, заворачивать, а то ни в одну упаковку не полезут». Выкопан ров, забор построен - и вожжи смело натянуты. И пряник по пять копеек протянут, и горб гордости жестяной, за восемь, уже к спине крепится – «нагнись-ка, друг» (они всё время «по-хорошему»)… 

Так хочется, чтобы никто не умер, родившийся умершего не заменит…

И не говорите о том, что вас согнут, но не сломают - слабое, совсем слабое утешение; утешение, от которого плачут, ползая ниц по кругу...

Я не слишком пафосен? Зло же не стесняется, а я почему должен? Раз оно кричит, то уж тоже шепну пару ласковых.

Почти все злые - слабаки, нападают только кучей - собрать ее, однако, не проблема, кругом такие - но почти все добрые вообще засранцы, всё поле боя изгадили своими прекраснодушными гимнами, что тоже  кругом валяются и в кучи, тучи кучерявые собираются...

***

          «Отвергни себя, возьми крест свой и следуй за Мной» - и будешь   Достоевским и Толстым. Правда, и они лишь наполовину выполнили заповедь: Достоевский взял крест, т.е. решал проблемы, свои и ближних, но не отверг себя - отчего не слишком преуспел в решениях и остался всего лишь «литературой» (и терял себя во всяких игорных домах). А Толстой, наоборот, отверг себя («я - грешник, а мои романы – забава»), но вот креста  так и не взял, всего лишь «терпел» – в том числе и невозможную семейную ситуацию - поэтому не слишком преуспел в развенчивании человеческих авторитетов,  остался всего лишь «общественным деятелем»  (и был обременен сверх меры).

***

 «Бремя Мое легко» - «Мой крест не тяжелее меча. И наше странствие проходит по местам, прекрасным даже во время печали».
Странствуем в поисках проблем, крестов, мест, скованных смертью, распятых ею - и не боимся войти вовнутрь, подняться - побеждаем и выходим, спускаемся, а позади вместо креста уже древо жизни... Да, получается, что после детского сада, этого подобия рая, надо идти на крест, это подобие ада. Иначе ты не жил, а просто всю жизнь стоял в очереди и сдавал полученный билет, место для жизни... Соломон сказал: «что мы находим, если всё равно впереди нас ждет смерть - всё суета сует», а Христос сказал: «что мы теряем, если, набравшись смелости, выходим из рядов, которые всё равно впереди ждет смерть».

***

Атеизм - великая вещь, потому что прямая и ясная. Он не гламур и видит смерть, а это всё, что нужно для того, чтобы человек сделал выбор…  Правда, дураки тогда почему-то воодушевились, взбодрились от страха до сумасшествия,  мол, раз единожды живем, будем стараться - и наклепаем столько домов, что самой смерти тошно станет  - но не склепали таблетку-эликсир бессмертия, всё ограничилось египетской пирамидкой и заспиртованной мумией, древностью дикой...

***

Полет в некой гондоле на небольшой высоте, вялым ветерком подгоняемой; топчешься там на небольшом своем пятачке, и больше ничего. Стены у корзины гондолы высокие, чтобы не дуло, и ни руля, ни подъемно-спускового механизма - только в самом конце обрывается, износившись, трос и шарик гондолы уносится ввысь, а корзина его - вниз…

***

            «Отвергший себя» не боится унижений, он сам себя критикует, а «взявший крест» не боится проблем, он их ищет, чтобы не жить вхолостую. А это то, обо что все претыкаются: боязнь проблем и унижений. Вынуждены лицемерить, надевать маски людей беспроблемных и неуниженных. ...Все в масках - не только волки, но и овцы; в одинаковых масках. Вечный детектив:  неясно, кто убил и хорошо, что хотя бы ясно, что кого-то убили...

***

             «Читая такое, хочется сделать вид, что тебе всё это приснилось! Слишком трудно вместить (слишком страшно вмещать)» - «Не бойся, не жмурься («сплю, сплю»), приоткрой тайком от меня один глаз. Я же и сам такой же, хотя  и автор - не свое пишу, а сказанное мне Богом логики, науки…»

                ***

            С трудом сделал еще один шаг и, наконец, был  принужден остановиться. «Ну, любитель прогрессов, шагов, теперь смотри, куда зашел - трубы, провода, шкафы, сковороды. И все сделанные дела не  в счет. А, может, и с этим гарнитуром что-то сумеешь сделать?»

                ***

           Моя история - история человека, бывшего никем и становящегося чем-то… - даже всем? Я был только как некая туманность, а теперь  чувствую в себе дух и библейских героев, и Толстого с Достоевским…

             Есть два испытания: не только смертью, но и богатством, «супержизнью» - и в те, и в другие ворота трудно верблюду пройти. Пока положение неопределенное: ни богат, ни беден, ни жив, ни мертв. Скорее беден, но скорее жив, скорее мне ничто пока не угрожает...

__

Н1, оказывается, Вовке говорила про мои писания: «такие закрытые тексты; не поймешь, что за человек».

«Размножаются как тараканы» – а вот у нас, видимо, устойчиво всего одно семейство живет. Иногда мы одного из его членов ловим и убиваем, но ни исчезновения, ни размножения почему-то не происходит. Около обеденного стола поселились…

                ***

            Реалисты до опупения будут хранить свой реализм (а реальность становится всё более авангардной), а авангардисты будут разлагаться до пупка и реально изображать «плоды» своего разложения. В итоге, встретятся - и у тех, и у других на картинах пупки. Братство в помойной яме. Немой хор, пытающийся спеть нечто неразборчивое.

                ***

             Сначала слепило солнце, затем оглушал гром, я шел далекой дорогой к тому, кого, вероятно, не будет дома, по пути дал пять тысяч женщине («муж не получает зарплату, двое детей», лицо не спившееся, похоже на правду), весь путь думал о ней и о том, которого не будет; стоял под деревом, пока лил ливень, перебегал дорогу и перепрыгивал лужи... -  людей почти не было на улицах, всех,  казалось, поглотили солнце, гром, та женщина, ливень и мои мысли; и меня почти не было, я шел и почти спал; знал, что его не будет дома, что мир пуст пока и некуда идти...

                ***

           Вдруг понял, что на самом-то деле я давно не думал. Всё воду лью, а давно  надо не поливать, а обкапывать, например; или вредителей купоросом уничтожать. Всё время же есть что-то важное, что надо сделать, сначала обдумав. Пусть небольшое, но важное - а это большое, но уже пустая  тара. Потоки тары, потоп. Трактор бы на этот потоп.  И все равно целый город останется. Значит, и тут надо что-то обдумать...

                ***

«Между нами есть мост, просто ты не хочешь идти по нему со своего берега на мой...» - стоит там, вдалеке, и от возбуждения кривляется, как обезьяна. В принципе, в хорошем месте и одному неплохо - одиночество ужасно посреди толпы, запертой в казарме. ...Его берег затонет, а мой вверх улетит - такая она река, жизнь, так течет однозначно...


                ***

              Крыши культурных летают - вещь не такая уж мистически чудесная,  потому как когда у тебя нет фундамента и все твои дома построены на песке, то трудно не испытывать сильной тоски, а от сильной тоски улететь совсем нетрудно, стоит только щелкнуть рубильником, подумать о ней. Итак, это сумбурные, недоброкачественные полеты-миражи. Впрочем, и самый плохой полет - это полет, т.е. счастье, а счастье всегда в плюсе. Также и фундаменты религиозных прочно стоят, все испытания доблестно выдерживая, как то булыжнику и подобает - но о какой разумности может идти речь, когда всё строение всегда тяп-ляпается из подручных, негодных материалов, а про крышу вообще понятия самые туманные: говорят, что трудно задрать голову, что упадет она на голову, как пить дать... Одни залетались, а другие застоялись - до одурения. Расходуют не только тела свои, но и дух - дурнями кончают. И с душой измочаленной, стертой. Односторонни, необъемны, вот и не понимают, что мало и крыши над головой и прочного пола под ногами - что дом нужен. «Устройте из себя жилище...» - конечно, зная, что нет крыши без полетов и фундамента без углублений.

              Когда ты плутаешь, то тебе вредят и те, и другие, разрывая на части (тогда думаешь даже: «а не лучше ли быть односторонним?!»), но зато когда дом строишь, то у тебя два помощника: не ладится строительство крыши – «что-то нет  вдохновения» - консультируешься у культуры; неполадки в  фундаменте – «туман в голове» - спрашиваешь у религиозных спецов (и те и другие, конечно, уже в памяти моего «компьютера», души и головы… - разве что без магнитофона с песнями пока не проживу)

            С культурными легко поссориться, указывая им на фундамент («заземлить, запутать меня хочешь, гири на ноги повесить! Не хочу я ни в чем разбираться - всё это безнадежный темный лес! Надо просто в кайф жить, пока судьба дает возможность»), а с религиозными - на крышу («закружить, затуманить меня хочешь, дурацкий  колпак на голову повесить! Не хочу я с этим туманом валандаться! Надо просто со здравым смыслом жить, пока Бог дает возможность»)…

                ***

         Могут крикнуть и «осанна» и «распни», но пока всё в рамках приличного разговора. Только чувствуют, наверное,  сильные позывы к шатанию и качке. Так-то к шатанию и качке «обычный» человек привык (если долго живет), но тут что-то слишком сильно мотает. «Не ко сну такое, а к рвоте. И как только не поймет, что нельзя такие глупости говорить, ведь хороший  человек». («И как только не поймут, что только от этих «глупостей» и можно стать хорошим человеком»)

Летели вниз, не раскрывая парашютов. Парашюты эти были сложными и индивидуальными устройствами, у каждого  свое лицо и характер, но находились в сложенным виде и потому походили на младенцев в утробе. Долго и стремительно  летели; когда стремительно летишь, время мгновенно пролетает - столько впечатлений. Правда, все впечатления были очень однообразными и с кого-то момента пошли одни повторы, так что казалось даже, что, несмотря на всю стремительность, ты просто висишь в воздухе... И вот уже завиднелся конец пути, земля. «Раскрывайте же парашюты!» -  крикнул было я, но в ответ вдруг услышал целую лекцию про то, что там - цель пути, что смерть при падении мгновенна и потому не может считаться страшной. И даже: «сохраним наши парашюты в неприкосновенности!»… «А ведь могли бы зацепиться хотя бы за последние, самые нижние небеса… Ей Богу, в мире столько же героев, сколько и дураков, но дурак в кармане спрятан, а герой на голову одет…»

Воскреснуть нетрудно - трудно понять, что ты мертв. Если поймешь, то рванешься и, конечно, воскреснешь. Почаще бы понимать, голову от черной воды не отворачивать. Пусть ее только по пояс, этого  достаточно для того, чтобы жить долго было очень трудно… И я уже не хочу «на время» утонуть, чтобы забыться… - как было раньше, когда  злоупотреблял любовью ко мне Бога, воскресавшего меня каким-то Своим, обыденным способом (умирал, конечно, в расчете на это воскресение. Если будешь умирать без расчета, то не воскреснешь, несмотря на всю обыденность, природность и естественность этой процедуры)

         «Бред же! Сумасшествие! Мистика! Физически чувствуешь, как от такой писанины тебя обволакивает какой-то кошмар!» - «Где? Где бред? Давайте спокойней, разберемся...» - «И эти призывы к спокойствию - тоже кошмар! Вроде бы в каждой фразе по отдельности есть резон, а в целом - уже бред! Впрочем, и резоны, наверное, бредовые, просто не успеваешь сообразить, всё так быстро меняется - глазом не успел моргнуть, а уже по уши в бреду!..» - вот такой разговор. Некоторые полусумасшедшие от моей разумности не излечиваются, а напротив, окончательно сходят с ума с пеной у рта. Мол, только этого им и не хватало, чтобы  по-настоящему взбеситься и свихнуться. Что делать, может быть, туда им и дорога, нечего людей калечить...

__

Вспомнил одну фразу П.: «Я очень трудолюбив. Мне надо только включиться в работу и тогда уж я шпарю, как танк»… (Сам такой; но, кстати, убедиться в его трудолюбии пока не удалось – зачем и ходит ко мне, не включенный…)

…Еще одна Вовкина знакомая (православная лет сорока, вид несколько очумевший, перегретый, а так интеллигентная) отозвалась обо мне по творчеству моему как об одиноком цинике!


***               

 Иногда «офонареваешь», теряешь контроль над собой и что-то вопишь, мол, мне все позволено и доступно - но радуешься-то некрасиво. Настолько некрасиво, что после такой пьянки похмелье совершенно неизбежно...  «Опять не выдержал и опять возомнил себя богом» - и тут же с копыт  долой, потому что Бог-то сразу говорит: «так давай, лети ко мне - или не лети, падай» - не лечу, конечно, не могу, даже при такой высокой скорости и сильной радости. Так, на какие-то минуты задираю нос и вытягиваю шею, а потом... (а потом - вниз; всё вниз - и голова, и шея, и плечи, и руки, и тело; и всё, что ниже тела, все равно – вниз). ...Да, на некоторых скоростях я неизбежно начинаю ощущать себя богом, а при некоторых на корячках передвиганиях - насекомым и скотом. ...Потом снова в поход из насекомых в боги - проходом мимо человека. Правда, проход очень длинный, а насекомым я бываю не дольше, чем богом - минуты...

__

…Просто Бог решил поручить мне нечто (не за заслуги – за счастливый характер, наверное; который, опять-таки, от Бога, но Бог, наверное, Сам не ожидал, что я у Него получусь таким удачным!)

Заслуга моя во 2-ом начале, том, которое было в 91-ом, в 27 лет. Вот тут получилось по Писанию: «Царствие Божие усилием берется».

Впрочем, крест тогда был – взялся решать проблемы – а вот отвержения себя не было (отсюда стеснительность и раздражительность)…

__

Вовка ходил на поминки туда, где жила З. и оказалось, что обстоятельства таковы, что вероятнее всего это совсем не самоубийство  - для него не было причин. Похоже на то, что ее, не пившую, не курившую, отличницу, накачали наркотиками, растворимыми в чае у знакомой одного маньяка, который ее давно домогался и она, видимо, побежала от них на крышу – а потом и спрыгнула с нее.

Торговый институт, любительница Цоя, Ремарка… - такие становятся женами военных – а наш Вовка похож на нашего военного дядю… Смелая девушка – даже с наркотиками спрыгнуть с крыши нелегко – 9-ый этаж… А, может, из-за любви к Вовке она стала такой смелой – он говорит, что она не сводила с него глаз и он подошел к ней, загипнотизированный ее взглядом – «в первый раз за пять лет сам подхожу к девушке». …«Сломать ее, а после будет, как шелковая» – и она чувствовала, что это реальность… Вовка говорит, что всё окружение ее было крайне убогое…

               
***

Был глубоко ранен, «даже странно, что не убит». И залез в эту свою духовную рану мысленно и стал в ней плакать и молиться, и клубиться. И искать твердого. И стала зарастать рана. И мелькнул свет. И улыбка мелькнула ночью во сне...

                ***   

Евангелие, «Благая весть» - это весть не о благе спасения от полной погибели - такой вестью был Ветхий Завет - Он же не только информация о существовании истинного Бога - а весть о благе спасения от прозябания и  серого, унылого (черно-белого, жестокого?) спасения по минимуму. Всю жизнь же «обычный» человек бултыхается около нуля, благие намерения сменяются грязными искушениями и наоборот и тут не до жиру: «так  нахлебался, что хорошо хотя бы в итоге оказаться пусть в каком-то плюсе».

 Чем больше твой Бог, тем крепче твоя жизнь. Если ты слаб, то тебя неизбежно увлечет уличный поток с крепким густопсовым запахом и пылесос-насос какого-либо из крепких учреждений - и ты станешь частицей потоков, винтиком или бумажкой, «технарем» пли «гуманитарием». Чем больше твой Бог, тем больший объем истинности ты вливаешь в сосуды всех своих дел. Тебе будет легче, например, и не торопиться и не медлить, быть и не вульгарным, и не заумным... Я внимательно смотрю на все те приборы, какие есть в кабине моей души, а что делает мой «механизм» «снаружи» я, может быть,  не до конца осознаю, раз не вижу себя (и не хочу видеть - меня тошнит от нарциссизма, как всякого нормального рабочего)… «Бог - моя крепость» (и крылья – «кабина» в полете). Насколько  я хорош, настолько  я и Бог совпадаем друг с другом. «Сиди, Бог, во мне крепко, как крепость (чтобы я мог делать крылато тонкие вещи)…»   
               
Но: «Я - машина: всё могу сделать, но  никого не люблю и потому ничего  делать не буду; в гараже буду стоять, в карты до одурения играть. Потом на заправку поеду. И всегда желаю трахнуть кого-то на дороге. И по морде кулаком моим кирпичным звездануть тоже очень хорошо... Бабки тоже не люблю. Пиво люблю. И жратву люблю. И трахнуть кого-то  по дороге. Поэтому хотя и ненавижу бабки, а делаю всё  (насколько могу - кое-как), как будто люблю их... А пошел ты вообще на ***...! Эх, пивом сегодня не обойдешься, придется что-то покрепче трахнуть с машинами-братанами...»

«Все машины не любят, когда на них ездят. «Не верю ни в Бога, ни в черта, в гараже желаю стоять, раз поехать  сам не могу». Но некоторым  водителям все-таки удается их обуздать, укротить и объездить. Находят всякие слабые точки и жмут на них как на кнопку и педаль. В частности, вот эту машину объездило двадцать два мелких черта и двенадцать мелких богов - сменяют друг друга в беспорядке и ездят. И уже в гараже не постоишь. Почти и забыл, что когда-то ругался, времени нет ни спать, ни ругаться. Но если б было,  то во сне, конечно б, ругался. Или что-то мучительно пытался понять, складку собрать на гладком капоте...»


                ***

Эх, кому я когда угодил: один морщится от моего цинизма, а другой от пафосности, одному всё кажется банальным, а другому непонятным... - и так далее, и так далее, больно вспоминать, каким выхожу  демоническим ребенком. Поправку же надо вносить, не забывать, что сами-то на ушах стоите – даже Сам Бог не понравится, если Его рассматривать в перевернутом виде. Утопленники, вы возлагаете на меня бремена неудобоносимые. Океаническим хором уверяете, что вы лучше всех, на самом-то деле, видимо, твердо уверенные в обратном, и уже просто ищете, кого поглотить. А ведь не хуже вы всех, каждого из вас вполне можно было бы еще откачать, если бы вы так не брыкались...


                ***

«…Всё смотрю на этот мир, как на мир без З. Наверное, потеря каждого человека - где-то потеря Бога. Это Его опять затравили, распяли, и снова что-то замерло на две тысячи лет.  ...Он же мог сойти с креста - это  не голову свою отсеченную взять руками и обратно на место поставить! Даже человеку привязанному иногда удается отвязаться. Но Он не  захотел. Он понял  Свое бессилие. Что-то изменится, если только люди поймут Его бессилие перед ними и ужаснутся себе, и начнут подвизаться за Него всерьез, без криков «осанна»... (Если б сошел с креста, то они бы Его в цирк взяли - нашелся бы предприимчивый «менеджер»)

На школьном выпускном вечере она оделась под свою маму: ее парик, очки и  платье. Мол, взрослая жизнь начинается…

__

Удивительный тип Р.П.: посмотришь на него в легком общении и вроде бы никаких претензий, но стоит дойти до дела, даже малейшего и он, всё так же не вызывая подозрений, проявит себя как исключительный тормоз…

Любимые слова моих активных рассуждений: «период», «преобладает» и прочее. А любимые слова моих нежных кучерявостей: «солнце», «счастье» и т.д. – всё, как у всех, но только у меня сразу и то, и другое…

А2 на фото как какой-то маленький мужеподобный богатырь! А А. – татарчонок из села!

В бистро ничего не продается, только повредили одну картину

Совсем осенний август. Даже не помню, когда такое было – всегда самый славный месяц. Но, конечно, Ж., А. и А2 меньше расслабляются! «Готовьтесь, девочки!»

«Лирик Вова – это нежная подстилка для кота Василия, а умник Дима – это его активная кормежка!»

Интервью в газете, рядом фото. Обычные слова в интервью и обычное лицо на фото, но если всмотреться в слова, отрешившись от конкретной темы разговора и если всмотреться в лицо, в глаза, отрешившись от костюма, то станет видно, что человек всегда имеет дело с чем-то вечным и главным, думает о нем. И великая поэма, и великая философия всегда где-то рядом. (Вот, например, присказка проскочила: «в жизни по-разному бывает» – это же уже философия; да и поэма то же!)

Ученики подражают учителю: апостолы подражали Христу – и только один подражал неудачно, совсем потерял из виду оригинал. Апостолам тоже подражали, у подражавших затем тоже учились – и всё дальше же уходили от оригинала, и всё легче и чаще случались сбои. Наконец, наверное, из каждых 12-ти было 11 Иуд – и им уже не надо было вешаться от одиночества, им уже легко было доказывать свою правоту, «православность». Т.е. уже потому должен сохраняться оригинал, что должен быть шанс отвергнуть своего учителя-Иуду!

Христос: «придите ко Мне все труждающиеся и я успокою вас, и придите ко Мне все спокойные самоправедники и Я вас утружу и озадачу!»

Мусульмане женщин унижают, прячут, почти искореняют – мусульманство так и душу унижает…


                ***    

 Скажи слово, а после скажи молчание -  постели перед человеком чистую дорожку, по которой он мог бы пройти и над твоими словами подумать. По сути, молчание не слабее слова -  аура же  есть и у молчащего  человека - но сильно выглядит только слово вместе  с молчанием…


                ***    


Увидел Бога и стал измерять расстояние от Него до людей и ужаснулся его огромности. Один более, чем мечтатель - Выполнитель мечтаний, а другие... - вот один пнул другого по заднице и захохотал как идиот, вот другой   шебуршит в  шлепанцах в своей нежненькой комнатке, вот истуканы рядами, а умник по соседству как не видит и, задрав нос, прекраснодушно рассуждает о каком-то там «обществе». «И мне надо быть лодочником на воздушной переправе, возить эти точки к той огромной горе, уверять, что и они могут иметь такие же размеры?! Уверять, что гора видит их, а они ее нет, потому что глаза этой горы огромны, а у их точки лишь голые выступы и пустые впадины как на Марсе и всего пара мутных лужиц?!»

(Слишком большого Бога я сегодня увидел - так и ослепнуть можно, и надорваться. «Встану в расселину, да и то ненадолго. Надо бы чем-то прикрыться -  книжкой, газетой...» «Говори что-нибудь,  друг, отвлеки меня...»)

(«У «истуканов» всё в порядке; даже с юмором». – «Нет, ей Богу, виду тоже можно верить»)


                ***         
               
Я думаю, что на небе мы (наши души) прежде всего будем счастливо любить друг друга. Это будет время исполнения мечтаний - такое, какое бывает в самих мечтах. Там будет так, как здесь бывает в самом счастливом месте - ведь даже в нем наиболее счастлив тот, кто  ловок, силен, смел и умен...

«Вечная жизнь» - вечная не в том смысле, что годы тянутся бесконечно - она вечная, потому что там не будет времени. Как нет его в нашей душе, той же памяти: вот я вспоминаю то, что было час назад, а через секунду нахожусь  уже в своем детстве... А значит и пространства там не будет - как его нет в том же сне или, опять-таки, в воспоминаниях: есть некие «планы», которые  и сами легко меняются, и передвигаются друг относительно друга. (Собственно, подобное же «супервремя» тоже будет существовать).

Если ты не хотел мечтать  на земле, то на небе тебе, собственно, делать нечего - оно останется для тебя выключенным телевизором. Оно для тех, кого били чуть ли не палками, а они все равно хотели - и вот дорвались. Небо - материя очень нежная, поэтому старайтесь сделать свою материю как можно более нежной, чтобы совпасть с небом, его наиболее нежными частями. Но небо - и материя, расположенная очень высоко - поэтому надо не «нежиться», а стремиться.… Одни стремятся, но они настолько не нежные, что скорее похожи на камни - вот небо их и отталкивает - а другие нежны, но только пассивно зябнут здесь, на земле и небо, может быть, даже напрасно их ждет, любит…

 На небе не будет слов - всё будет понятно без них, с первого взгляда (опять-таки, какие-то отдельные «суперслова» все же будут произноситься - как и во снах, и в воспоминаниях) - и не будет труда - мы будем «неподвижно летать» - так птицы скользят по воздушным потокам, всего лишь с помощью микронаклонов совершая «маневры»...

Рядом с нами будут все те из наших знакомых, которые тоже доберутся до неба. Развития отношений не будет (никто не женится и замуж не выходит - и магазинной утварью не обзаводится), воспроизводиться и пульсировать станут отношения, созданные на земле, сама их суть. Как в памяти мы прекрасно опознаем человека,   о котором думаем, хотя его не видим (опять-таки, некое супервидение существует), так и там. Не нужно будет ни тел, ни слов, чтобы опознать, идентифицировать человека, не будет преград для «слияния душ». ...Вообще, всё небо заполнится нашими душами, всё его огромное поле... Небо - теплая вода, нырнув в которую не задыхаешься и не тонешь... - дыхания тоже не будет; точнее, мы станем сутью дыхания - воздухом, содержащим в себе нечто, причем это нечто будет видимо для нас и для всех...

Попавшие на небо не видят еще продолжающих жить - они видят их только такими, какими имели, когда жили с ними вместе - никаких продолжений.  И никаких мечтаний о продолжениях там, на небе. Ведь на небо попадает только сама мечта. Если с вами у попавшего на небо не связано ничего хорошего, то вряд ли он возьмет вас в свои мечты, на свое небо... Потеряв человека, ты, оставшись на земле, продолжаешь общаться с ним в душе своей - и, соответственно, твои чувства и мысли могут меняться - на небо попадет итоговый набор их... Не взаимная любовь (да и всякое общение в той или иной степени, в том или ином отношении не взаимно) и на небе останется не взаимной, только освободится от мучения...

Небо - это набор тех хороших мыслей и чувств, которые человек вспоминает, проигрывает в данный момент (в данное безвременье в данной прострации). Если чего-то  не  было в жизни, того и не вспомнишь, а выдумывать (как и мечтать) там совсем не с руки. Небо - это тонкие хорошие мысли и чувства - и полеты счастья вдаль от этих тонкостей. Пульсирование тонкостей - пульсирование счастья. Небо потому столь огромно, что оно очень тонко,  неуловимо «сделано» - из света, распространяющегося со «скоростью света»...

***

Человек испытывает упоение от мечтаний своих, но он испытывает то же самое и от некоторых своих действий; причем соблюдается баланс: сколько мечтаний, столько и упоенных действий. Т.е. надо больше мечтать, чтобы больше упоенно действовать, и больше действовать, чтобы больше мечтать - а не лежать с тяжело-пустой головой на кровати, считая дутых слонов, чтобы дождаться сна.
               
Если ты в жизни не учишься любить, то  учишься кривляться, а если ты не учишься быть откровенным, то учишься носить маску. Если ты досуговый  мещанин, то  каждое твое слово будет досужим: от первого неудержимо зеваю, а вторым сражен наповал, в сон.

«Хорошо бы заасфальтировать все  знакомые дороги, а все незнакомые вытравить навсегда» - перспектива ужаснейшая: мир стал бы игрушечным, а мы - дебилами с этой игрушкой в руках. Но выходят  на дорогу с одной стороны скоты, а с другой боги и взрывают всё – «к чертовой матери», «Господи благослови». На этот Рим тоже нападут снаружи варвары, а изнутри христиане. «Пляжа больше не будет, будет просто хороший берег - ничего страшного, господа человеки». И не надейтесь, что вам удастся распять всех разбойников-варваров и всех христов. «Вот ваш дом оставляется пуст», уже крысы сбежали и сдохли все мухи и вам тоже пора подумать о бегстве («лучше не  к варварам»)

Если тебя распинают и жизнь твоя тяжела, и тяготит тебя, то, мне кажется, ты уже заведомо не можешь быть только злом - а Бог не из тех, кто вместе с экскаваторным ковшом грязи выбрасывает и золотую крупинку. ...Крупинок на небе будет немало; и половинок много - подобных животным? Сколько-то и  почти целых, уже человеко-богов, но «инвалидов» - а вот будет ли там хотя бы один безупречный, без пятнышка?! ...Пятнышко снимут с него и отправят в ад, в геенну-свалку. И будет человек всему, что есть в нем, радоваться, но скорбеть о потерянном пятнышке; или о потерянной половине... В общем, я не знаю, как рай отделяется от ада… «Ноги осталось омыть» - чтобы не горели они в адской купели тогда, когда голова благоухает зефиром. Чтобы не схватил тебя за ноги некто и не пропал даром тот почти уже драгоценный зефир...

«Я – простой человек будущего». Вроде бы здорово, но может трактоваться и отрицательно: «слишком просто и слишком ни на что не похоже»…

__


«Не бойтесь убивающих тело, но вашу душу не могущих убить» – т.е. ничего не бойтесь, ибо именно страх убивает душу. Не бойтесь боли… - и некрасивости, которая «убьет»? Эта некрасивость похожа на разорение души, погром, в ней устроенный – чтобы душа сама наложила на себя руки. А на самом-то деле легко как устраивать погромы, так и наводить порядок. Всё о З. думаю – поспешила стать птичкой, улететь. Надо было кричать с крыши…


                ***

«Я из самых лучших учителей людей» - «Не забывай только, что существует  солнце - оно не призрак! - если радоваться ему вдумчиво, вникая, то можешь и без слов научиться всему. Собственно, и в  слова надо вникать - никакие слова сами по себе ничему не учат: если в тебе стена, то они обречены оставаться горохом (чему стене радоваться не стоит)».

Самое простое занятие - писать на бумаге... Всякое - мысли, чувства.… И как же мало людей гениально додумывается до этой простоты! А те, кому подсказывают, сразу усложняют дело всякими там рифмами и жанрами... Все равно вино из воды не получишь, устраивая  волны в стакане, особым образом окаймляя его берега - а если это уже вино, то зачем ему волны и зачем ему берега...


__


 А вот скотства воронка. Из воронки сиплый голос шепчет: «стань скотом», а мне слышится: «стань на убой». Там телеса, кровь и мычанье. Телеса обильные, крови немного, но она сладкая - вот и мычание сладострастное. Приходят многие, приводят многих. Вид такой, будто их посвящают в боги, храбрятся. Мол, не понравится - уйдем. А поток в водовороте несется всё быстрей, вижу Пушкина с Клеопатрой, заводила с воронкой, диджей, то кричит, то шепчет, я с краю стою, но и меня временами  сносит, так что ноги уже в мазутной грязи. У них из волос что-то гибельное  над головой, черная кожа сверху донизу, а мне, видимо, дальше черных сапог идти необязательно. Но снять их будет очень трудно. А им даже на ночь удается снять только черные куртки. Штаны снимать бесполезно - под ними черные кожаные трусы, а сапоги снять невозможно, они и ночью приказывают, куда надо идти...   
               
       Сердце от жалости кидается в голову, а от страха срывается в пятки. Обезумевшая планета по этой психбольничной орбите без устали носится, а моя земля в центре только дрожит крупной дрожью.  Жаль же малышку.  Но страшен маньяк. Их там трое. Плюс восемь. А у меня сил не знаю сколько. Было - всего на полманьяка. А малышки уже половина. Долбануть бы планетой, не сердцем...


                ***

Уши вянут и глаза сохнут - скука. Потом от зевоты глаза мокнут. А уши уже кучерявятся - оживление в беседе. Еще раз зеваю и тоже вступаю языком, но сразу как-то неудачно его подворачиваю и прикусываю. Сразу весь урожай на корню срублен и выкопан, ни ушей, ни глаз, шагаю по голому полю, о пеньки спотыкаясь, в ямки проваливаясь, темно и тихо, только я ногами сучу да языком чертыхаюсь...               
               
Очередной день, потраченный на одинокие умозрительные занятия. Опять успехи, но вечером вдруг говорю себе: «что-то  не чувствую самого себя – наверное, выродился». Можно, конечно,  лечь спать и сном стереть всё подряд, но я попытался исправить дело: вышел на темную улицу, к темным деревьям и людям, свежим ветрам и голосам. Стало хорошо, но когда я вернулся в комнаты, всё плохое вернулось, сказав, что никуда и не уходило...

(Ну что толку, гулять с Н2 и т.п.? Вид один, что в компании… Я же верю, что «талант есть сын Мой возлюбленный, его слушайте», что счастлив только талантливый…)

__

Женькина жизнь на веранде тоже символ: на свежем воздухе, неплохо, но с обратной стороны дома. Впрочем, и я же тут пребывал и пребываю. Гений от безумца отделен тончайшей и прочнейшей пленкой, ее как будто и нет, как будто просто ты туда не ходишь…


                ***

Умный человек, уверенный в себе человек, добрый человек и на своем месте человек. Лет пятьдесят, самый матерый возраст. На своем поле он непобедим, а он уверен, что иного поля и не существует, он железно заставит тебя играть там, где у него целый парк машин и не менее батальона пехоты. И он умен настолько, что будет добр и любезен, и ты не сможешь отказаться... Да, орешек он удивительно крепкий, но внутри-то всё то же жалкое ядрышко – и, когда дома, сидит он с толстой супругой своей и набивает себе брюхо, а вокруг летают мухи, а после он в зубах ковыряет...


                ***

Если бы я выглядел разбитым, неуверенным в своей целости и сохранности,  то он бы, конечно, танцевал и хохотал, как император, топча мои останки, заваливая их хохота камнями, но я был жив, силен и разговорчив и потому ему осталось только попытаться сдуть меня, изобразив  дремоту и безразличное лицо. «Я пас, мне скучно» - «Нет, ты просто вне игры. И в этот раз не я, а ты один, вас не двое, а то бы вы и дремали вдвоем, размышляя...»

Обделывал свои грязные делишки, служа в охране за железными воротами. Темные дела за темными воротами темной ночью. Потом темный сон. Но однажды приснилось, что раскрылись ворота, а за ними не обычная темная, как сон ночь, а темные машины и люди в униформе. Один даже с автоматом, а другой с собакой... И спящий так испугался во сне, что умер и его за железный забор посадили, то ли в тюрьму, то ли на кладбище. Он и пожитки не успел собрать, и последнюю зарплату получить, и долги отдать, и хлеба белого  купить на обратной дороге. Он как выглянул в дверь-то и как увидел, что ворота-то раскрылись, так и упал тут же и почти ни одно свое грязное дело скрыть не сумел; правда, половину из них всё равно не нашли, таким они слоем грязи покрылись, в такие свалочные узлы завязались. Пожитки его, грязные, опять-таки, побрезговали перетряхнуть. И домой не сходили...


                ***


Они не золото, а золотой прииск. Да и то, если Бог с геологами чего-то не напутали. А к этому времени я в это место уже почти все свои сбережения вложил... Странные, кстати, люди, геологи - знают же, что здесь золото, а не роют. И Бог странный - золото закопал, да еще россыпью. Геологов, положим, ветер гонит, но и Самого Бога кто-то испугал. Вокруг леса-то вона  какие...

(А2 тогда: «знание – круг; чем больше круг, тем больше незнание, которое его окружает»  - типичное рассуждение «консервы»)


                ***

Я, видимо, понял тогда, начиная жить, что надо образовать огромный подпольный, подлобный шар размышлений. Что пусть на поверхности сначала будет только детский шарик - неприлично маленький и неприлично детский в таком-то возрасте. А потом тайное будет становиться явным, большой шар будет переливаться в маленький. И тот будет расти, становиться большим, детскость свою сохраняя...

Я не из акробатов, виртуозов поневоле, у которых под ногами шары слишком мелкие и неустойчивые, отчего все время зацикливаешься, путаешься и напрягаешься. Я всей своей страны еще не знаю. Собственно, это страна всех и в первую очередь ее прохлада ждет тех виртуозов, их горячие лбы и перегретые ноги.

Знал, какие слова сбрасывают его с лестницы, опровергают-опрокидывают, как-то то ли случайно, то ли постепенно догадался, но на лестницу эту всю жизнь забирался, даже спал на ней, поэтому не спешил проговориться другим и сознаться  себе. Но хотел считать  себя честным и потому, в перила вцепившись, проговаривался и признавал многое, так что чуть не слетал-таки и, уже не помышляя о том, чтобы лезть выше, танцевал и болтался...

Трудно поверить, что где рай - ад, а где ад - рай. Или не веришь, или говоришь «не знаю, не знаю, ничего не знаю, нет ни ада, ни рая, черт с Богом их возьми»…


                ***

Висел на кресте, любя не любивших меня. Три пути у слез в три ручья на кресте, но я не плакал, хотя глаза мои блестели. Я смирился и было тихо, только некая нежная струнка, тонкая стрелка звенела и разрывала мое бессмертное сердце…

(Я раньше не жаловался, а сейчас стал настолько горд, что уже не стушевываю жалобы свои. Нет, мол,  я так,  ничего,  тут посижу-с. Настаивать не буду, но слово о правах своих скажу, мне это вот теперь почему-то кажется интересным и целесообразным, оттуда мне слышится пение...)

На кусочки разорвана нежная, как вуаль материя. Кусочки аккуратно сложены и ладонью сверху приглажены-прихлопнуты, да и роза красивая приложена, чтоб не плакал, а уюту и красивости радовался. И я радуюсь вроде бы, а всё же звенит и блестит где-то слеза и даже, может быть, и брат ее, ручеек, где-то тонко льется и говорит «никто не мил, не дорог мне, сестра»...

(«Что делать, черт, хотя бы сам себя поглажу, пожалею, раз кругом одни ослы борцы и воины, если вообще живые существа. Что об воина тереться?»)

                ***

«...Вынесем на суд общественности...» - «Тошнит и от первого слова, и от второго, меня действительно придется выносить». «От имени собравшихся, позвольте мне...» - «У собравшихся нет имени, это стадо, и ты, пастух всё сам себе уже давно позволил». «Со всей ответственностью хочу заявить...» - «Со всей значительностью?  Зачем тебе, овца, мясника значительный   облик!» «Постановили...» - «Всё время ставят и постанавливают, ни пройти, ни проехать. Я всё понял: или лежи, или немного ползай - сидеть уже только овцам позволено - вот такие у нас курорт и тюрьма…» («Карету ему, карету»)

Где-то смелость нужна, чтобы разрубить, где-то ум, чтобы распутать, но вырваться обязательно надо. Издержки огромны - столько порублено - и ум истощился, пока справился с каким-то узелком, но это ничего, пусть ставки растут, столько же нового уже бурлит и летит, поэтому не оглядывайся, не будь мудрецом, ловящим сразу двух зайцев путем чертежа, хитроумного плана, на кой тебе зайцы, пусть это добро в порубленном лесу пропадает, ввяжись  в бой с узлом суеты и обязательно стань наполеоном...

(«Проповедь, которую еще похулят» - «Суетливо. Я же  учу других только для того, чтобы самому не учиться в одиночестве. Кроме того, осенью я всегда экстремист, максималист и почти  террорист - природа умирает. А вы хотите, чтобы под электрической лампочкой загорал и грелся? И зачем хулить? - смеяться надо, тут бездны, на дне которых ничего плохого, напротив, все смеются и подмигивают...»)

__

«…Их три, потому что с каждой из трех поотдельности получится не больше, чем на одну треть, т.е. не получится, и перевалить через половину шансов можно, если только каждая их трех увидит, что вместе они образуют единое целое…» - так говорю я; а всякий другой скажет иначе: «С одной шансов – 1/3, с двумя – 1/33, с тремя – 1/333…»
         
Что-то неправильно и я пытаюсь думать. Но и думаю  сегодня неправильно. И я начинаю нервничать. Однако, и нервничаю  совершенно неправильно. «Я, наверное, что-то потерял». И это неправильно. Даже «неправильно» говорю неправильно, всё, всё неправильно. Только нет же никакого «всё», это тоже неправильно…

Ситуация серьезная, а надо быть остроумным, потому что остроумие любит одно мое занятие, которое только и может помочь в моей серьезной - и очень смешной - ситуации...
(«Клоун» - «Мудрый клоун - я мудр, даже когда всё неправильно»)


                ***

«Двое, обогнав меня, бродившего и суетившегося, прошли мимо. Они разговаривали, и я слышал все слова отчетливо, но ничего не понял.  Но говорилось  о чем-то важном и я стал думать над услышанным, как будто увидел сон, и даже разгадку всех снов на свете. И я смотрел им вслед, и видел, как они, сильные, спортивные вдали поднимались  по  заброшенной мощеной дороге. По бокам были домики и сады, светило утреннее солнце, они явно продолжало говорить, затем свернули в один домик, в один сад. Я попытался запомнить место - на всякий случай...» (не низкопоклонство ли тут перед гламуром?!)


                ***
               
«Хотел быть твердым, но перегнул палку и превратился в камень. Хотел быть нежным, но что-то проморгал и превратился в кисель. Отчаялся: «невозможно держать нажим на палку ровно целый день - ведь всё вручную и что-нибудь ты обязательно проморгаешь» - и стал выдумывать невероятные рецепты, мешать камень с киселем, топить камень в киселе, дробить его и добавлять в кисель. Взопрел, размяк, лежал без сил спокойно, твердо - и правильно подумал: «а не надо держать его ровно - это тоже слишком твердо. Пусть колеблется нажим, «играет» -  ты за колебаниями следи,  как за   ребенком...»


                ***

Все вещи были такие новые, что казалось,  это не квартира, а магазин на дому. Голые деньги - голые вещи - голые люди. Жизнь без излишеств: «рационально и удобно, эффектно и эффективно. Сам  отдыхаешь, а вся гостевая публика от эффектов в полном отпаде». Филипп  Киркоров на дому - не только голос, но, в некотором роде, и всё остальное. Антимир, очень красивая, но в перспективе совершенно безлюдная сказка...»

Может ли быть сказка райской, если ради нее ты  на явно  адский труд обрекаешь чуть ли не тысячи рабочих?
И как не обезлюдеть сказке, если живые люди ее «дресс-код» выполнить не могут (потеть начнуть, сморкаться, лишнего есть и пить…)

(«От обличительных текстов смердит» - «Да, но они так полезны олухам, что им стоит зажать нос  и кушать. К тому же, я их  остроумием напичкал и это уже почти вкусно» - «Нет, как будто кактус ешь - а тебе еще и сверху голову каким-то соусом обливают, обличают» - «Да, семь тысяч лет обличений - они доказали свое убожество...» - «Ты опять обличаешь!» - «Это пристанище бездарей так лакомо...» - «Пуще прежнего обличаешь!» - «А ты меня, псевдоталант!» - «Нас обоих обличат, как не фиг делать» - «Да, а мы их. И будем мы все стоять заплеванные и разъяренные» – «Самое творческое состояние, если в руку кисть сунуть, а не камень». – «Да, пусть вытирают свои сопли, а не размазывают по стенке чужие. Как разогреешься, вся гадость испарится, высохнет» - «Человеком станешь...» - «Да, и мы дружить придем, плевать не станем. Мы, мол, тоже хотели стать талантами, но вот всё только обличаем свою бездарность!»

                ***

Не знал, что дальше писать: смотрел, смотрел в себя, но ничего нового не видел. А потом увидел, причем увиденное уже давно там было. Типичная история - некоторые присутствующие так сливаются со мной, что их не замечаешь. А они-то и есть самые важные, раз самые близкие. Чуткость нужна, чтобы увидеть самое далекое и самое близкое, глаза, а не буркала. Мало глаз, поэтому новы, необитаемы и даль горизонтальная, и близь вертикальная. Все посередке держатся - а у Бога там только прихожая и детские горки…

                ***


Древние шаманские, жреческие маски, античные театральные маски, средневековые рыцарские маски, современные черные очки и черные шерстяные маски разбойников и ментов, маскарады всех времен и народов - все это для того, чтобы стать богом задешево. Только отдай лицо, оно же нежное и обычное, безнадежно проблематичное, спутанное и подвижное…

Обычное лицо - это лицо души, но если появляется дух, то оно становится твердым и сильным, подобно маске - прекрасной, если дух добр и ужасной, если дух зол.


                ***


«Нежная безнадежность» - «Пусть запутался, но вместе с нежностью - так и буду жить». Вот только мир не так устроен, чтобы такое было возможным, поэтому это «пусть» говорится только моментами, только на прекрасном необитаемом острове. – «Сам запутался, а разнежился - ну, человек! Это же не гамак тебе - вставай, борись, оставь эту девушку, ты уже перестал ее заслуживать». – «Духа нет» - «Если ты не соберешь его хотя бы на то, чтобы на ноги встать, то уже через пять минут начнешь смердеть и разлагаться. Тогда примешься извращаться, маску себе купишь -  и от девушки одни рожки да ножки останутся»…


                ***

Будучи и умником, и лириком (что приравнивается к семи пядям во лбу - где двое, там и незримый третий, а семь - это только развернутый вариант трех), я сагитирую моего умника помочь моему лирику не чахнуть, поставить свою лирику на поток и я попрошу моего лирика, чтобы смазывал он механизм моего умника, чтобы не скрежетал и не заедал он, мучая мою бессмертную душу. («Однако, и этот текст писал умник» - «Но ведь не заедает же... Мой лирик пока стушевался и служит, но его время придет. Хотя, думаю, что на земле умники главнее лириков – так же, как мужчины – женщин» - «Опять ты умничаешь!» - «Так это и Евангелие говорит»)

(Мои рисунки последнего сезона свидетельствуют о том, что я общался с девушками и стал нежным – контраст с картинами предыдущего сезона велик; глядя на те, любая девушка испугается. Их будто бы рисовал одинокий мамонт, что бродит в дремучих лесах.) 
               
Простые люди лирики, начальные, послушные и инфантильные, но они ровно живут, только нос задран. А у умников всё задрано, они на дыбах живут и, по сути, запутаться умудряются абсолютно во всем… - и потому говорит лирик: «не тебе меня учить». (Зря говорит - у умника очень большой опыт, и никто сильным не станет не помытарившись.)

__

До Ж. доберусь как до страны обетованной Иудеи, буду с ней лежать в раю. До А. дойду, как до страны благословенной Израиля, буду сидеть с ней в раю. А А2 – это Самария непутевая, но, стоя, и ее прижму к себе, благословляя Бога за эту милость…

Бог Петру: «не почитай ничего нечистым» – «религии, не почитайте и рокеров нечистыми». А многие и не почитают, играют «библейский рок», мол, главное, беречься удавленины, идоложертвенного и блуда, причем, что такое  1-ое и 2-ое им непонятно, а третью заповедь они, к собственному  великому сожалению соблюсти пока не в силах…

И Христос, скорее, лирик. И началось христианство со слова о любви, но потом они начали рассуждать и тут, конечно, явилось «нечто неудобовразумительное», из рая непосредственной любви изгоняющее…

«Пав на вершину камня, молился» - о том, чтобы камни обратились в хлеба.

Трудно Павлу было в тот период, когда его схватили в Иерусалиме – чувствуется, во время допросов такие бури в его душе бушевали! Как он на военную хитрость пустился, причислив себя к фарисеям! – ведь такое могло сделаться только с отчаяния и тоски…

Только умник выполняет заповедь «кто хочет быть первым, будь всем слугой». А лирики – белоручки. Презирают страдание, а сами кисляи. Они – антипастыри, их заклинило – и такой же неподвижности они учат и других. Учат тому, как жить дома, в маленьком мирке. А религии учат тому, как жить на работе, тоже в четырех стенах. И ум свой используют только для того, чтобы укоротить Путь,  свести Его на нет…

Лирики любят похвалу (и всё сладкое) - она их нежит – а умники любят критику (и всё кисленькое) - она их тонизирует и успокаивает.… Если бы я хотел людей облапошивать, то я знал бы, что делать, но я всё время веду себя обратным образом: «указую на недостатки» лирикам и радуюсь при виде умника…

«Вов, я, когда встаю, первым делом бегу открывать занавески на окнах – мои глаза задыхаются. А ты – нет, лирик! Равнодушен к тому, что заперт, закрыт и ничего не видишь».


                ***

Где тот мальчик, чей голосок звенел до позднего вечера?.. Увалень-лирик лишь иногда возбуждается, он уже в детстве как взрослый, что-то без конца планирует и соображает - и чего-то достигает в своей детской компании и  детских делах – а этот умник всем поперек как резкий звонок, режущий души и раскалывающий головы и, не будь  увальней, все бы стали резко ругаться...

Увальня-лирика сдвигает с места лишь вопиющее нарушение справедливости, а такой идеалист вопиет и при малейшем сдвиге ее с места-идеала. Лирик спит, и пробуждается, если только его пинают, а наш звонарь без конца срывает себе голос и засыпает в недоумении по поводу устройства жизни. И он становится слаб и испуган - и при вопиющих нарушениях справедливости ведет себя хуже лирика, уже потеряв веру в возможность борьбы. А лирик тут еще наивен и иногда удача ему, дурачку улыбается и он выходит героем. Впрочем, он всегда глядит героем - такие сны ему снятся…

 Вырастая, идеалисты ломаются, сдаются, начинают подражать, желая быть как все, но идеалы бессмертны - в глубине они всё такие же, сломана только трава. Попробуйте-ка дать им сказку - они мигом преобразятся...


                ***


Утверждая себя, обычный человек спешит вступить с другими в деловое общение. Конечно, от этой обычности не уйти, но они так самодовольны, будто нашли истину  и, в итоге, все их компании безлики и прозаичны, как ком. Мне милей общение «достоевское», значимое само по себе и дела самостоятельные... Хотя и приятно, черт возьми, расслабиться и бездумно «базарить» о чем-нибудь «техническом»! …Т.е. должны соединяться твое дело и чужие люди вместе, но только сильные люди легко справляются с делами и не «базарят» о них долго - вот и получается жизнь, а не болтовня о делах…


                *** 


Секс-любовь – эрзац-любовь, заменитель хлеба - камень. Когда любят друг друга, то ведут себя так нежно, что о звериных соитиях  вообще можно забыть - все только ласки, объятия, поцелуи, смотрение друг другу в глаза. И это рай и поэтому нужно забывать о зверином, змеином центре вселенной - и не рвать с него плодов, чтобы не быть изгнанным из рая.…  Это в идеале, конечно - мы, горемыки, из рая давно по всем направлениям изгоняемые, не можем избежать внезапных падений.

     ***

Душа - зыбкая точка, пространство, в котором ничего не ухватишь. Поэтому мы всё время пролетом над этой точкой опоры, рычаг, к ней прикрепленный, болтается, и мы по эфиру летаем как беспорядочные, полусумасшедшие ангелы…. (или черные бесы)

                ***


Хорошая крыша летает сама; а хороший фундамент сам себя защищает как крепость; а хорошее помещение само себя согревает…. Когда чувствуешь себя беззащитным, тогда твой самолет, как проказой, на глазах покрывается ржавчиной. Или же ты используешь его для бегства,  не для полета, а для  падения, по сути…. И если помещение души не прогрето, легко не заведется духа и тела мотор - во всех членах оцепенение, все сиденья отвратительно холодные….  «Ладно, славные обороны кончились; и нулевые, но душевно близкие уюты и прозябания тоже; пришла пора славных наступлений - откроем ли мы двери, что закрывали нам зеленый свет, успокаивающий и разрешающий взлет...»


                ***

Разум всюду чертит линии, но жизнь бесконечно вариативна, «всё возможно» и потому можно каждую из этих линий, использовав ее как позвоночник, хребет, раздуть в целое тело и жаль, что «рациональный человек» умертвляет все эти возможности, живет жестко, с душой, худосочной как линия и слепой как точка...


                ***

Оба имели фазу - вот почему при одной из встреч вдруг потек и в голову ударил ток любви. Сразу как приклеились друг к другу, стали неразлучны, как в притче, где слепой ведет слепого - птицы не боятся упасть в яму. Уже в блаженном полусне пребывая, он сказал ей еще в самом начале:  «Мы с тобой, любимая, не будем гулять как приятели или как кавалер с дамой - жарко, я хочу кушать сливочное мороженое (губ твоих)...»


                ***

«...А молодого командира несут с разбитой головой» - все веселы,  устремлены почти как облака на свежем ветру и вдруг этот  крик  - и сразу сверху донизу, напополам разорваны и небо, и души - и вся земля в оврагах и  рытвинах стала…

(Это «князя Андрея» несут, Толстого, оценившего всю  прелесть сияющего мира на границе с темным миром смерти…. И расслабленному, и рыхлому, и нагловатому..., всем слабоватым и порченым смерть нужна, чтобы стать человеками. Но кого она не вылечит, тех убьет...)


                ***

«Со мной ты споришь и ссоришься, а с ним разговариваешь по-приятельски, но на самом деле он не ценен для тебя, потому что тебе подобен и ты приятельствуешь почти с самим собой, со своей линялой копией и своим подпорченным двойником. И их вообще-то масса, двойников; просто, когда ты  купил уже стол,  все остальные столы  тебе ни к чему...»

                ***

Опять ничего не состоялось, потому что вчера вечером, после тусклого (солнечного, лесного) дня, меня какой-то мрак одолел. При мысли о рисовании я не испытывал почти никакого энтузиазма, меня ничто как-то странно не трогало. «Всё же дела уже не могут быть самым главным. Только ради людей  буду наращивать качество в них…»

Лег в кровать в большом унынии, в безнадежности-усталости и потому она тут же поехала вниз, в черную бездну - безопасную мне по причине моего безразличия. Там я так болел, что текли целые  реки из несогретой, белой воды, а тело и дух, утонув, желали растечься по дну навсегда… - и утром непонятно было, какой рыбак выудил меня на поверхность - где я мгновенно выздоровел, вот только тот рыбак и многие другие рыбаки схватили меня и стали жарить на сковородке... (Пока она не накалилась,  стоял и рассеянно щупал себе мешки под глазами, а потом  стал прыгать, бегать и кричать - все выше, дальше и сильнее)


                ***

Черт знает (Бог - тем более) что вокруг, а я сохраняю спокойствие. Попал в незнакомый дом, где увидел 122 незнакомых предмета и трех людей, а потом свет погас. Кстати, я непонятно на чем сидел. И где моя обувь теперь, понятно не более. Пойти в носках? - пол какой-то странный. Да и где дверь - непонятно. Ни одного окна точно нет; а двери, возможно, кругом - столько ветров дует, непонятных, конечно. Неясно, кто дом строил, но спокойствие  сохраняю, как было сказано выше. Схватил и держу. Правда, выпускал его, кажется, на полтекста – но эту часть я уже выкинул...»


                ***

«Черт! Черт!» («Нет! Нет!») - «Зачем кричит он?»  «Случилось, по-видимому, что-то непоправимое и криком он проверяет, нельзя ли поправить дело, хотя бы действуя на пределе... Да вы не переживайте так за него, скорее всего, дело идет о каких-нибудь разбитых яйцах - человек редко отваживается призывать черта или Бога к ответу по-крупному, он готов спорить только с тем богом, что отвечает за его яйца...»


                ***

«Прогресс» - это когда катаешься, а саночки возить не нужно  - прогресс, Пушкиным открытый, за тебя возит. Правда, до нашего двора и нашей горки прогресс пока не добрался - то ли двор далеко, глубоко, то ли горка крутая, но у соседей уже есть оно, то самое. Скотами, кстати, такими стали: никогда ничего не дадут; да еще и тебя же - на пару с прогрессом - норовят заставить ишачить. И катаются, кстати, как свиньи, дай Бог им себе так шею свернуть, чтоб никакая прогрессивная медицина не помогла... («Хрюкают, что ли?» - «Ну да. И ляжки толстые. Саночки постоянно ломают,   а им сразу новые, еще более прогрессивные покупают; они даже радуются, когда что сломается - не будем, мол, замедлять прогрессы»)


                ***

Душевным нужно «положение», потому что они без Бога и духа живут в этом яростном, нищем и неопределенном мире - нужна гора или хотя бы горка, на которых богом можно почувствовать самого себя; диван нужен и принципы... Солнце же яростно светит - и мысли остервенело путаются - и мир, в принципе, становится таким нищим и угрожающим…

 Я знаю, что благодать - это чувства, но дойти до нее можно только ногами разума - если не хочешь оставаться в самом начале, простым советским лириком, у которого ног нет, а есть одни тормоза. ...Но, может быть, возможно  отыскать идиллию и жить в ней «подмосковными вечерами» не яростно, не бедно и вполне определенно? Иметь  счастливый характер от рождения и счастливые случаи по жизни? Но это же с Богом всё, с Богом. И всякая твердость, и определенность - это дух. (Но знаю я улыбчивых бабушек, которые на деле столь круты, что от их идиллии казармой пахнет и дурдомом!)

__

Умники поют так: «разгар работ ремонтных, а завтра вовсе масса дел» (Щербаков); или: «Протопи ты мне баньку по черному» и «мысли свои вздорные копи» (Высоцкий). А лирики иначе: «я знаю всё, что есть, но разве я могу?» (БГ; ничего не знает и только киснет) …У Достоевского в каждой фразе виден умник, даже самой проходной – читаю и улыбаюсь. («Сейчас уже мало улыбаться - надо еще и кого-то любить» – «Агата Кристи»…)

Умник с чертом чуть ли не запанибрата (Высоцкий вообще почти не расставался), а лирик БГ испуганно вопрошает: «Кто там? Кто там?»

__


…У меня будет три жены: одна жена, умница А. – осенью, другая, лирик А2 – весной, третья, Ж. – летом. А зимой я буду жить без жены!

Я расту – а если при этом твои ближние не растут и отвергают твой пример, слепыми, закрытыми глазами смотрят на тебя, то тебе даже тяжелее, чем прежде – надо больше терпения и смирения, чтобы вынести то, что дальше отстоит от тебя…

…Ж. – моё прошлое, А2 – моя левая нога, А. – моя правая нога… - а будущего нет? Прошлое более всего похоже на будущее, поэтому к Ж., ко всем немощам ее чувствую сейчас наибольшую любовь – так что и ходить никуда не охота, ни левой ногой, ни правой. Но, думаю, реальное прошлое окажется иным, неидеальным…


                ***

Бог сотворил и запустил столь совершенный механизм жизни на земле, что Ему теперь нет необходимости как-то особо, отдельно и специально вмешиваться - Он уже «всё во всем» этого механизма; механизм никогда не ломается, в его работе нет «и тени перемены». Всё справедливо на земле, весы всегда в равновесии - надо только правильно понимать вес, значение и цену каждого факта и фактора...
               
Впрочем, неподвижность мира сводит меня с ума. Всё время круг, а не спираль, система замкнутая, без щелочки, в которую могли бы проникнуть воздух и свет. «Жатвы много, а делателей мало» - кругом не умники-делатели, а неподвижные лирики, что спасаются, норовя залезть обратно в утробу: «высуну нос в следующий раз, в другом рождении».

Все неплохо по краям, но по центру  почему-то темная зона. Обходил ее, держался-бодрился, но она никуда не уходила, всюду только приходила. Тогда решил, наконец, бороться, вошел в нее - первым делом сон сморил и стали сниться темные сны...

Мир устроен так, чтобы тащить вниз и подсовывать свои заменители со страшной силой. И не видать рая: «продолжиться» - их (наша?)  единственная задача.

Жизнь - спектакль: «смысл жизни, конечно, важен, но не во время же спектакля об этом думать? - собьешься с роли». Спектакли бесконечны, роли просты, но у страха глаза велики и охоты играть нет - поэтому всё сложно…

Обстоятельства - созданные мне миром - таковы, что далеко и до природы, и до интересных дел - вот и подыхай в домоседском «уюте» посреди солнечного лета. Конечно, можно было бы поднапрячься и сломать хребет кое-чему... ...«Там запреты, а здесь предложения  - и попробуй отказаться от этой туфты обойно-линолиумно-кафельной! От запретов в глазах кресты, а от предложений - круги: «рябь в глазах, ничего не вижу; Христа боготворю, а матом всё сильнее хочется ругаться. Мол, вы, ханжи-полицейские, запреты ваши тоже бумажные и поддельные – и пошли-ка вы на...»

Логично, но только дорогой этой логики прошли, наверное, миллионы - не случайно же уже ее  заасфальтировали и разрешили скоростную езду... Поэтично, но только на этом небесном островке побывали  миллионы туристов и турпоходцев... Да, нас уже миллионы и мы в каком-то конце истории слива людей в никуда и слив этот в конце совершается уже без разбора и на высокой скорости. «Можете праздновать хаос как угодно - упорядоченная скорость потока так высока, что всё равно сольетесь  со всеми - никуда не денетесь». Полная свобода в четырех стенах  с четырьмя колесами и без. Свобода при полной неподвижности. Сплошной защищенный праздник и безопасный секс, где  стервенеешь или сходишь с ума и кончаешь с собой...

Да, доводов против потока у меня сколько угодно, но ведь никто никого уже не слушает; зря ты с отчаяния забрался в его середину – задавят, не глядя, не слыша, «нечаянно». Все слушают радио, а смотрят в экран - и там  праздник и рай, Правильность и Геройство (пусть и внушительно оттененные «чернухой»); они обещают и к тебе приехать, и потому: «отстань, погоди, не мешай смотреть и слушать; съешь что-нибудь, если задыхаешься».

(«Больно, слишком острые грани, почти холодное оружие» - «Терпи, ты сам удивишься,  что следствием этих поражений и даже унижений будет новая сила и новая свобода от иллюзий, среди которых все мы и чахнем слонами, летаем мотыльками. Сыграет музыка и ты подымешь флаги...»


                ***

Реалист рисует мир вне себя, авангардист рисует момент незнания, затемнения и безумия, а постмодернист рисует мир в себе. И, конечно, оказывается, что в нас есть и тот мир, что вне нас, и моменты незнания присутствуют... Итак, постмодернист - человек, дошедший до цели, до себя. Изменения мира вне нас надо начинать с изменения мира в себе – в нас ворота к  управлению и переменам, в нас ключ. Имея дело только с миром вне нас, мы всего лишь знакомились с ним…

Авангардизм всегда катастрофичен: «гибнет, превращается в ничто (в унитаз Дюшана, в квадраты Малевича и т.п.) человек и мир или же спасается на этом переходе от мира к себе?»

По сути, реалистическое искусство - это искусство утверждения мира и оставления личности. Личность о себе заявляет только путем особенных стараний в выполнении этой задачи! («личностно опроверг личность»!) Постмодернист же напротив: утверждает личность, а миру говорит: «се дом ваш оставляется пуст - мы, личности его по новому заселим».


                ***

Я сегодня буду плакать, благо,  об этом никто не узнает. Я сегодня без вина буду пьянствовать. Буду репетировать нежный наклон головы - набок, туда, где скорбное море и темные волны. Весь свой мир окуну в них во имя Отца и Сына, и Духа…

 («Так это ж молитва»  - «Оглушить себя надо, чтобы забыть, каким тараканом был вчера. Плачущий - бог, видит  дорогу и утро, а хохочущий - только вандал, начальник вандалов, не больше. Утро в нежной росе и суровую дорогу к Богу… - а я вчера вандалам кивал, палку в руки брал».

«Ты не стесняешься плакать, не стесняешься говорить о сексе, о Боге...» - «Стесняться я тоже не стесняюсь»)

__


«Ты цветок в темном месте - ищи света и расцвета, не гордись тем, что ты цветок в этом темном месте, чудо из чудес, беги, беги, а то погибнешь, станешь оборотнем, это темное место цветами не исправить, а украшать его не за что. Ты нашла свечку, но это свет темного места, здесь даже воздух дают порциями, у  генералов порция побольше, чуть ли не двойная, восьмерная, но ты не гордись и лучше брось ее; брось всё и беги, беги...»  (Я что-то прокричал, она недоуменно оглянулась - все предрешено...)


                ***

Задача минимум - верить в Бога; задача максимум - служить Ему. Причем помнить о том, что «у имеющих мало отнимается и то, что имеют» - ведь чувства непостоянны, если не закреплены делом. Причем вера в Бога означает и неверие в умственные способности тех, кто говорит, что Бога нет. Лишь дуракам должна быть присуща вера в бессмыслицу, в то, что «смысла жизни нет» - это у них самих нет этого самого «смысла».


                ***

Я не уважал себя - это ужасно, как самоубийство. Мы же сами заказываем себе все поражения. Это выглядит примерно так: «да ладно уж, соблазн слишком велик, сейчас сдамся, а потом исправлюсь» - только говорится всё такой скороговоркой - спешим-с - что не разберешь слова. Никто без собственной воли не проиграл и мизинца. ...А почему сдаемся, если не потому, что не нравится быть и упрямым ослом? А то, что конь может и передом вперед скакать, почему-то не вспоминается - ночь, дорога слишком трудная и смешная, кругом ослы и те, кто скачут задом наперед...
(Иному греху поддаться всё равно, что передернуть затвор – приходится делать, если заклинило…)

__

Вовка: «Г1 видел А2 с мужем, когда они из Студенцов ехали. Какая-то она страшная была, грязная – и одеты кое-как». Меня не порадовало:  «вместе и в трудностях…»

Д2, «Ш»… - ведь действительно в их компании есть что-то профашистское. Арийцы американского рейха…. Все консервы – потенциальные фашисты; а все демократы – гомики в прострации…

                ***

Игры, в том числе, и бумажные люблю, как никто, но  не хочу, чтобы это было отдушиной после дня, проведенного в казарме. И не принципиально, что отдушин может быть много, а казарма может стоять пустая - всё равно она занимает самое  главное место; и мы выродимся, беспрерывно играясь…

__

С Ж. мне слишком спокойно для того, чтобы сексуально возбуждаться, к А2 я отношусь слишком нежно для того, чтобы желать насилия над ней – зато с А. я согрешил уже много-много раз…

Я бы влюблялся и раньше, но ни в техникуме, ни в институте мне просто не попадались симпатичные девушки (что значит «несимпатичные заведения»!). Или попадались, но слишком на короткое время – я влюблялся, но целые поезда обстоятельств  немедленно развозили нас в разные стороны. Я был слишком слаб тогда для того, чтобы бороться с поездами; послушный был, на каждую станцию прибывал строго по расписанию…

__

В первый раз думаю такую простую мысль: «вот раннее утро сейчас и все спят… - миллион живых душ в легкой досягаемости  находится – и многие из них видят сны…. Общаться надо, общаться с этим миллионом».

…«Не мир я принес, а меч» – это для вас сказано, господа лирики. И орала – мечи, и комбайны – танки. Ведь наша война не против плоти и крови…

                ***

«Умный любит учиться, а дурак - учить» - у кого же умный будет учиться, если только дураки станут учить?! У них, у дураков и учится, бедный - в том числе и таким буддистским афоризмам. Еще бы сказал «умный любит брать и не любит отдавать, умно быть эгоистом» - прав будет всякий дурак, который убьет такого умника, умника-кровососа, подлеца. Другое дело, если ты понимаешь, что ты еще дурак и что умнее всего тебе будет помалкивать и учиться, учиться и учиться – может, и до христианства дорастешь, Христос с апостолами не дураки были и могли бы и самого Ленина исправить, если бы тот меньше болтал об учебе и больше учился...

В общем: «не успел умным стать, а уже обзывается». Не учить учит, не проповедовать проповедует! Один он у нас среди дураков умный, только ему, значит, всё и позволено...»


                ***

На улицах гам и безлюдье по причине машин - и в моей голове, соответственно, тоже гам. При том, что у моего тела и так в сердце шумы. Поэтому посреди гама и шума я начинаю читать «Словарь слов со знаком «+»» - знак «+» возвращает здоровье, потому что это знак креста, диалектики, сцепления: «Прекрасный. Нежный. Любовь. Сила...» Гам глушит память, поэтому хорошо бы запомнить хоть эти четыре слова. Или только одно первое... Надо не забыть букву, с которой оно начинается... Буква глухая – нет, такую среди шума не вспомнишь...

***

Секрет прекрасности красного цвета в огне - его можно назвать и нежным, и любящим, и сильным. Гибель в огне и спасение в огне, рвении. «Последний мир подлежит огню» - сгорят все слова, вся бумага, а красный цвет и все жизни цвета останутся; и знак «+» останется… Все фашистско-религиозные его уродования и демократически-культурные  вырождения сгорят, ведь уродовать и выхолащивать  можно тоже только на бумаге и тому подобных материалах…
(Одни слова превратятся в огонь, а другие - в дрова и солому...)

__

Глубокомыслие моё – где глубоко, туда свет с трудом проникает. Как ни шучу, как ни смотрю безмятежно ясным взором, света – и воздуха – всё равно не хватает. «Все туристы в унынии». Открываю рот, но, как ни стараюсь, все слова глубина искажает. «Им всё то слишком мрачно, то слишком по-детски. Не хотят ни того, ни другого, хотят быть никакими, фотоаппаратами своими…»

«Обыкновеннейшего хочу!»  - «Я тоже чад едва терплю, но что делать, если в лапы к дьяволу попал – не сразу уйдешь, надо чтоб устали лапы…. Зато как великолепно будут выглядеть мои будущие светлые тексты на фоне вот этих…» (но мой внутренний собеседник продолжил свои возражения: «ты погряз в парадоксах» - и на лицо моё вновь волной накатила усталость – и в миг его состарила, наверное. Нет сил пойти, посмотреть...)

                ***

Не спеша шел по местам странным, «нонконформистским», но приятным и разумным и с наслаждением и смыслом плавился и менялся на каждом шагу. Вот еще один пласт тупого бодрячества с грохотом отвалился, как со стены штукатурка, вот еще с десяток прокрустовых лож с хрустом ломают, грузя в грузовик. В мире комфорта и конформизма для меня  теперь нет ничего приятного и разумного - умру там очень быстро…

__

Ж. через Вовку сделала еще несколько знаков, говорящих о том, что она хочет видеть меня…

Торговля на улицах в предпраздничные дни у Вовки не удалась – всего одну продал за два дня, да и то задешево. Плюс одну за себестоимость интеллигентной бабушке – которая потом принесла две книжки – одну из которых, может быть, удастся обменять на банку малярной краски у Вовкиного капитана... У народа денег нет; и народу слишком много – чуть не задавили; и низкопробный народ на праздниках гуляет…. Подходила «художница-график Ак.»: «Картины Вильмса? А вы его брат? Знаем, знаем, мир тесен» – проявила интерес, но познакомиться не удалось, наверное, из стеснительности ретировалась. Ей лет 30. «Подходят, интересуются многие…. Некоторые странно себя ведут: один подошел, поглядел: «это лучше Кандинского!» - и дальше попер! Другой тоже: «тебе здесь делать нечего, надо в Москву ехать» – и не задержался больше!»

Мама рассказала Вовке, что мать К2 сказала ей, что в газете «Время и деньги» упоминалась какая-то «новейшая интеллигентская секта и руководитель ее Дмитрий Вильмс»!!? Вовка долго смеялся, а мама с месяц «носила боль в сердце»! но тут есть о чем подумать – «кто автор, чьи происки?»

Вовка: «твоими рисунками гостиницы бы оформлять – был бы единый стиль»…

Прогретый баней, был призван к качественности и физической жизни: «чтоб есть на чистом столе здоровую пищу без переедания, пить крепкий чай…»

(Потом опять: «поле женщин велико, а делателей на нем мало – одни потребители»!)

                ***

«Можно не спешить» - приятный лозунг. Можно жить без страха. Можно и нужно. Где «нужно», там ничего приятного? Немного горького чеснока не помешает. Немного, совсем немного - успокойся и кушай не спеша, стараясь думать. Думать, а не доказывать: дембельнулся из страны доказательств под угрозой, еду домой не спеша не спеша – и чем менее спешишь, тем ближе к дому. Была задача выжить в сложных условиях слабости и страха, доверчивости не к тем и не к тому, вставал по тревоге каждое утро чуть свет и вовсе без света… - а теперь я хочу говорить о качестве, т.е. благодати. Вместо слабости - расслабленность, выпученности - сосредоточенность. «Себе, испуганному  я уже все доказал, им, недоверчивым  я уже все рассказал».

Внутри каждого страха слово «смерть» – «забвение», «потеря перспектив». «Чья  тень мелькнула там, за углом? Кто устроил этот дождь и ту темень?» - «Она». Дожди и темень не победить без Большого Бога. И моей личной тенью - там, за углом - может быть тоже только Он озабочен - Его внимания хватит на всех, Его способностей хватит для всего. «Я это себе доказал и не спотыкаюсь на каждом углу ровного места, лезу в горы, внимателен, способен, нетороплив...»

(«Маленький раундик борьбы, сеансик самовнушения - смерти, разумеется, сколько угодно. И вне, и внутри, двойная стена. Правда, с большими разрывами: иногда только сердце свободно, а иногда никаких стен вообще, ни комнат, ни улиц, и на земле светло и тихо, и на небе никто вату не транспортирует...»)

Дух летуч всегда, дышит всегда; душа - иногда; а тело - никогда. Смерть пытается и дух придушить, а жизнь - и тело окрылить (душа иногда посередине как ненужная болтается!) Смерть встала на тело ногами, как на землю прочную свою. Поэтому и говорю я «чьи это ноги там, под столом? чьи хвосты и концы?» (Вопрос смертоносного критика, ответ живительного аскета…)

 Лучше всех сделает дело тот, кто сделает его не спеша, отдыхая...


                *** 

 «Схватил сам себя и держу, контролирую… - хорошо» -  «Не задуши  только. И пойми, что как только ты встанешь с постели, прилетят птицы, темные на фоне светлого неба и одна из них похитит слово «самоконтроль»» - «Да, хорошо, что  хотя бы в постели себя контролирую» - «И в постель птички залетают!» - «...Прилет светлого неба и темных птиц - привычное, неконтролируемое раздвоение в мыслях».