Он родился особенным и видел мир не так, как другие. Любое изображение и предмет Гидон созерцал одновременно в нескольких плоскостях. Ему казалось: все видят мир точно так же, и прошло немало времени, пока он не осознал, что сильно отличается от других. Зато учителя «разобрались» в этом гораздо быстрее, посчитав мальчика неполноценным, так что школу ему пришлось оставить задолго до ее окончания. Гидон родился в 1938-м году - в те годы о дислексии знали гораздо меньше, чем сейчас.
Впрочем, все это ничуть не помешало моему герою преуспеть. Он оказался прекрасным исполнителем, потому что, в отличие от других, обладал особым видением, позволяющим ему постигать самую суть любого предмета и целой конструкции. Не имея инженерного образования, Гидон безошибочно находил ошибки проектов, чертежей и расчетов, определяя самые уязвимые места. В течение многих лет он руководил работами на строительных объектах по всему Израилю, пока в начале 1990-х судьба не занесла его в Прагу, где он увидел на площади местного стеклодува, творящего на глазах у толпы причудливые фигуры из обыкновенного оконного стекла. Это зрелище настолько заворожило Гидона, что ему захотелось побывать в мастерской кудесника, и он отправился вслед за ним в городок, где тот жил. Наблюдая за работой мастера, Гидон, неожиданно для себя, уловил движение формы не только на поверхности, но и внутри стекла. Перед его глазами возникали образы, плавно перетекающие друг в друга: поразительно, что тот, кто их создавал, этого не видел. Во всяком случае мастер был увлечен исключительно внешней формой, которую придавал стеклу, и говорил только о ней.
Гидон возвращался в Израиль, чувствуя себя Эйнштейном и Ньютоном одновременно. Наконец-то сбылась мечта его жизни: он нашел тот материал, а главное - технику, которые помогут объяснить другим лучше всяких слов то, что он воспринимает окружающие предметы подобно голограмме - одновременно во всех плоскостях. Люди смотрели на поверхность стекла и не видели ничего, кроме плоскости и конфигурации, а ему удалось заглянуть внутрь стекла, постичь его душу, наблюдать за причудливым движением, рождающим множество сменяющих друг друга образов. Теперь он знает, как показать другим то, что видит сам. И пусть это будет его посланием миру.
Своей первой скульптурой, сотворенной из обыкновенного оконного стекла, Гидон сломал все существующие стереотипы. Позже специалист в области голографии, увидев его работы, скажет: «Я постигал суть этого явления в течение многих лет, но сейчас не могу отделаться от ощущения, что главного так и не узнал…»
Рождение первой работы было мучительным и продолжалось долгие шесть лет. Пытаясь подчинить себе хрупкий материал, Гидон выплавил в печи 1200 скульптур и безжалостно разбил все, кроме последней, наиболее соответствующей его замыслу. Казалось бы, можно поставить точку - ведь он пришел, наконец, путем проб и ошибок к результату, создав уникальную технику, которую можно ставить на поток. Во всяком случае любой поступил бы на его месте именно так. Любой, но не он. Гидона не интересовали ни слава, ни карьера, ни деньги. Главное в его жизни уже состоялось: он родился в стране, которую не покинул бы ни за что на свете; он встретил женщину, которую любит до сих пор; у него четверо детей и девять внуков; его окружают живописные пейзажи Негева, и он наслаждается ими уже более сорок лет… А еще в его жизни была война Судного Дня, о которой он старается не вспоминать, и тяжелое ранение…
…Гидон продолжал продвигаться вглубь стекла, открывая в нем новые потаенные движения и пытаясь подчиняя их своей воле. Теперь работа над очередной скульптурой занимала всего год, и разбивать неудачные скульптуры приходилось все реже. Всякий раз, укладывая стекло в печь, он знал, какую форму оно должно приобрести после плавки, и прилагал к тому максимум усилий. Его спрашивали: «Ты можешь повторить эту чудесную работу - сделать точно такую же?» А он отвечал: «Да, но для того, чтобы она получилась, мне придется разбить не менее двадцати, которые будут до нее, и на это уйдет не меньше года. Лучше я сделаю что-то новое».
Однажды Гидон придумал сюжет, представив себе женщину, которая смотрится в зеркало на протяжении всей жизни, всякий раз надевая на лицо ту или иную маску - и чем старше она становится, тем больше у нее масок.
«Женщина всегда видит в зеркале то, что она хочет видеть, - размышлял он. - Сколько ей приходится примерять на себя образов, пока она не состарится… А где же при этом она сама, ее настоящее лицо?» Ему захотелось показать и маски, и то, что скрывается под ними. В результате получилась головка, в которой с изменением ракурса возникали шесть образов.
Когда скульптура под названием «Голубой взгляд» была готова, у тех, кто ее видел, появлялось ощущение, что перед ними возникает нечто совершенно необъяснимое. Обходя по кругу установленную на постаменте женскую головку, они всякий раз обнаруживали новый образ: нежный девичий профиль вдруг сменялся чуточку надменным лицом красавицы, уверенной в своих чарах, затем - усталыми глазами женщины средних лет, а в конце возникало лицо старухи с тяжелым, подозрительным взглядом. Та, что постоянно ходила в масках, всего лишь дважды приоткрыла свое истинное лицо - в юности и старости. Гидон хотел рассказать в одной скульптуре историю жизни женщины – от начала и до конца, и ему это удалось.
…Потом началась интифада, и не было дня, чтобы в выпусках новостей не говорили о новых жертвах. Гидон никогда не рассказывает о том, что он чувствовал в тот период и как это отразилось на его творчестве. И не стоит задавать ему подобных вопросов – все равно не ответит. В лучшем случае резко оборвет: «Об этом – ни слова». Но, когда ты идешь по залу, где выставлены его работы и натыкаешься на композицию из множества юных лиц из светлого стекла, подернутого черным, напоминающем след дыма от взрыва, понимаешь, что это – про «Дольфи», хотя под работой – безымянная надпись «Наши дети». Или девичья головка, у которой два образа: с одной стороны – красивое, полное надежд юное лицо, с другой - тяжелая, безликая маска смерти. А в промежутке – короткая жизнь девушки по имени Доминик, оборвавшаяся до срока…
***
Гидон указывает на фигуры женщины и мужчины, повернутые друг к другу, и предлагает мне следовать за ним, не отрывая от них взгляда. Мы движемся по залу, а фигуры тоже незаметно перемещаются, пока не разворачиваются друг к другу спиной. Вот так, всего за один круг, постигаешь смысл происходящего между этими двумя - от взаимопонимания до полного отчуждения… И не нужно никаких слов, все и так понятно. Гидон указывает мне на фигурку танцовщицы, обойдя которую вслед за ним, я замечаю, что она все время поворачивается к нам спиной.
- Меня часто спрашивают: «Ты все это планировал, или у тебя вышло случайно?», - говорит он мне с легкой усмешкой, - а я отвечаю: «Все – от первого до последнего движения в каждой скульптуре – я вижу еще до того, как уложу стекло в печь». Именно поэтому мне до сих пор приходится разбивать свои работы, - объясняет он мне. – Потому что результат должен полностью соответствовать моему замыслу. Иначе все теряет смысл. У меня нет никакой иной потребности, кроме одной – показать другим, каким я вижу окружающий мир. И не спрашивай меня, - эта работа моя самая любимая, или вон та…. Они все – мои дети, при том, что иные уже покинули свой дом и живут в других странах. Как я могу выбрать?..
Гидон ведет меня в зал с приглушенным светом, в центре которого выделяется скульптурная композиция в виде горящей, оплавленной свечи с темными потеками. «Свеча» покоится на сером постаменте, напоминающем груду пепла. На трех платах из стекла – лица людей. Когда совершаешь круг, их открывается все больше и больше. И на каждом застыл немой вопрос, от которого становится не по себе.
Гидон подтверждает мою догадку:
- Я добивался одного, чтобы на каждом из этих семидесяти лиц отпечатался этот вопрос: «Почему нельзя было иначе?» Он самый важный, в нем есть надежда. Потому что когда ты задаешь один вопрос – «Почему нельзя было иначе?», неизбежно возникают и второй – «Что будет? Что мы должны сделать для того, чтобы это не повторилось?» И ты начинаешь искать на них ответы. Ту же надежду я вижу и в Торе, где в конце каждой главы стоит одно слово - «Амен».
Я родился в Израиле, мне уже скоро 70, - продолжает Гидон, – а мои родители бежали сюда из Польши до того, как там началась Катастрофа… Тех, кто не успел уехать, постигла страшная участь. Всю жизнь я задаюсь одним и тем же вопросом: ПОЧЕМУ НЕЛЬЗЯ БЫЛО ИНАЧЕ?, думаю над тем, какое нас ждет будущее и что мы должны сделать, чтобы не допустить повторения пройденного... Три года назад у меня была выставка в Кельне, и я получил от немцев предложение сделать две большие скульптуры, которые они хотели установить при входе в новую модернистскую церковь в центре города. Я отказался. Что-то тут для меня не связалось… Германия - и мои работы, под которыми будем стоять надпись «автор - Гидон Фридман, Израиль»...
Однажды в наш музей приехал представитель «Яд ва-Шема», - вспоминает Гидон. - Увидев «Свечу», он сказал: «Она должна стоять у нас, в Яд ва-Шем». А я ответил: «Нет. Ваш мемориал обнажает страшные раны и в нем нет места надежде. Я знаю только три места, где могла бы стоять моя «Свеча»: это киббуц Яд-Мордехай, музей участников движения сопротивления в гетто, и центр Холокоста в США. Потому что, посещая их, люди задаешься тем же вопросом, что и я – «Почему нельзя было иначе?»
Этот вопрос мучает меня постоянно, - с напором произносит Гидон. Оттого, что у него слуховой аппарат, он говорит неоправданно громко, отчего может возникнуть обманчивое ощущение, будто он общается с тобой на повышенных тонах. - Почему нельзя иначе? Почему нужно говорить сегодня с теми, кто пережил Катастрофу, о Катастрофе - бередить их раны? Почему нельзя оставить их в покое и позволить им дожить остаток жизни в радости? Почему нельзя направить часть средств из тех, что идут на увековечивание памяти о Катастрофе, тем, кто ее пережил и нуждаются в помощи сейчас, пока они еще живы? Разве они недостаточно настрадались? Почему наша система образования и воспитания молодого поколения терпит крах? Ведь это случилось не сегодня, и не вчера - у явления длинные корни… Мне не дает покоя рассказ одного школьника, который ездил со своим классом в Польшу – на место, где когда-то существовала фабрика смерти Освенцим. Он говорил, что когда им показали печи, где сжигали людей, груды пепла и волос, все плакали. А вечером когда группа вернулась в гостиницу, и школьников надо было чем-то занять, учителя и родители, сопровождавшие группу, посовещавшись, решили, что дети при посещении Освенцима пережили сильный стресс, их надо отвлечь, переключить на что-то более позитивное, - и отправили их на дискотеку… И снова у меня возникает этот проклятый вопрос: почему нельзя иначе? И из чего – из каких малых или больших вещей, состоит на самом деле процесс воспитания, который приводит нас сегодня к столь плачевным результатам?
Однажды в наш музей приехала на экскурсию группа заслуженных деятелей образования, - снова вспоминает Гидон, - в ней было несколько десятков человек. Когда зашел разговор о том, что происходит в школах сегодня, я внимательно выслушал этих уважаемых людей и сказал: «Вы говорите о том, как все ужасно - система образования терпит крах…Но ведь именно вы создавали ее тридцать лет назад, и значит, тоже несете за это ответственность». Потом я спросил: «Найдется ли среди вас хотя бы один, кто продолжает заниматься воспитанием школьников на добровольных началах до сих пор и находит время для того, чтобы хотя бы раз в неделю прийти в школу и поговорить с детьми, или хотя бы просто выслушать их?» Таковых не нашлось. По крайней мере среди тех, что стояли в тот день передо мной в музее. Я нередко говорю такие вещи, которые другим не хотелось бы услышать….Иногда посетители не соглашаются, начинают яростно спорить со мной и друг другом, никого при этом не слушая, кроме самого себя. И тогда я напоминаю им, что споры, где стороны не способны услышать друг друга, ведут в тупик и нередко приводят к конфликтам и даже войнам…
Гидон гасит в зале свет и, прихрамывая, идет к выходу. Потом останавливается, поворачиваясь ко мне, и добавляет. - За два года существования музея его посетили 75 тысяч человек, и я рассказываю им обо всех этих вещах, которые говорю тебе сейчас, и задаю им те же вопросы. А потом они смотрят мои работы, и мне уже не приходится ничего объяснять… Я вижу мир иначе, я думаю не так, как многие, у меня своя философия, я работаю на уровне глаз и на уровне сердца. Иначе – ради чего все это?
***
Мне остается лишь добавить, что начиная с 1999-го года выставки работ Гидона проходили не только в Израиле, но и за его пределами – в Канаде (Ванкувер, 2002 год), трех городах Германии (2005-2006 годы) и других местах; и что ни одна из приведенных здесь фотографий не способна передать всего многообразия перспектив, открытых мастером внутри стекла, которое прежде являло собой скучную ровную поверхность монотонного цвета.