Фото из архива семьи Карагановых. Хакасия. Река Сарала. На перекате.
ЖИВЁМ, ЧТОБЫ ПОМНИТЬ…
БЫЛЬ
Глава I
Было это в августе 1959 года. На каникулы я отправился к родственникам в Хакасию. Есть там такое старое село (улус – по хакаски) Сарма. Повидаться с роднёй, походить по тайге, набрать брусники, собрать кедрового ореха, половить рыбку в быстрой и кристально чистой речке – чем не отдых для студента, уставшего от премудростей изучения наук…!?
Всё удавалось и складывалось очень удачно.
Однажды ранним утром, обещавшего быть погожим дня, мы с двоюродным братом Витькой отправились на лодке к одному ему известным местам. Витёк обещал рыбалку на тайменя.
Шли под мотором против течения довольно долго. На перекатах останавливались, перетаскивали лодку, а заодно начинали блеснить. Как и должно быть, новичку, т.е. мне, повезло первому. Резкий удар, подсечка… и вот он – только не таймень, а хариус. Уже хорошо! Так незаметно, под рыбацкий азарт, солнце перевалило за полдень.
Клёв стих. А аппетит наоборот разыгрался. Привал! Только начали располагаться на биваке, как что-то задуло, засвистело, понабежали тучи, резко похмурело… Быть грозе. Брат предложил проехать вверх ещё пяток километров до зимовья, чтобы там уже под крышей нормально расположиться, переждать непогоду, а потом ещё захватить вечерний клёв. При желании можно и переночевать, чтобы на завтра продолжить рыбалку. Дома знают, что мы уехали дня на два, поэтому волноваться не будут.
Мы прошли километра три, как мотор раскашлялся, словно старый, давно курящий дед, и заглох. Попробовали идти на вёслах, но нас стало сносить быстрым течением петляющей реки. Присматриваясь к берегу, я увидел лодку, лежащую на берегу довольно далеко от воды.
-Смотри, Витька, лодка, где-то люди близко.
-Так оно, конечно, только что-то нет желания здесь причаливать…
-Почему?
-Да, старик здесь живёт, отшельник-кержак. Не любит он, чтобы его беспокоили.
-Всё! Давай – причаливаем. Мы к нему и не пойдём. Лодку оттащим, разгрузим, перевернём, мотор с собой под деревья унесём. Разберёмся – чего ему надо. Отсидимся под кедрами. Костерок разведём. Дождь уже начинается. Не на реке же стоять…
Всё так и сделали. И вовремя… Началась «артиллерийская» канонада. Костёр развели кое-как. Синий стылый дым потянулся низом вдоль реки. Пошёл дождь. Прохладненько и сыровато, но ничего, терпеть можно.
-БОГ В ПОМОЩЬ !
Мы так вздрогнули, что брызги в разные стороны полетели, когда собака от воды отряхивается.
Освещённый сполохом молнии, прислонившись к огромному кедру, рядом стоял бородатый старик в каком-то длинном чёрном кафтане, опираясь на посох.
-Что ж Вы, Дедушка, нас так напугали!?
-Я вас давно приметил. Случилось что? Али так - по нужде?
-Всё нормально, отсидимся немного, с мотором разберёмся, или на вёслах по течению спустимся до села после грозы.
-А вы до утра будете ждать, пока она кончится…
-Да, кончится, наверное…?
-Нет. Я вижу…
-Вы извините нас, мы Вас не потревожим. Костёр уже не потухнет. По очереди под лодкой переночуем и уйдём.
-Ну-ну. Вы вот что. Мотор под лодку положите. Здесь его брать некому. Утром его посмотрите. Вещи, рыбу забирайте и пошли до избы.
Переглянувшись, кивнули головами и, затушив костёр, засобирались.
Пройдя с километр вдоль реки, как раз мимо той лодки, увидели рубленную в одно окно приземистую избу. Характерно, что за деревьями с реки её видно не было. Лабаз, сети под навесом, поленница дров.
Старик зашёл в дом. Мы, потоптавшись у порога, и не дождавшись приглашения, заглянули в сени. Дверь в комнату была открыта. Хоть и темно, но было видно, что Хозяин стоял в центре, крестился с полупоклонами на правый угол.
-Можно ли войти?
Знак руки, приглашающий…
Витька с порога негромко:
-Мир этому дому…
-Входите. Обедать сейчас будем. Посуду свою возьмите. Рыбу надо в ледник убрать.
-Давайте мы её приготовим.
-Лишнее это. Завтра с собой заберёте.
-Можно Вас спросить?
-Да.
-Как к Вам обращаться? А то неудобно.
-Зовите меня Давыд Яковлевич.
-А я вот Виктор, а это мой брат – Владимир.
-Тебя я знаю. Ты сын Матрёны Барышевой.
-?!?!?!?!?!?!?!?!
-Да не удивляйся. Я ж не всё время в тайге живу. Людей редко, но вижу.
Дед Давыд представлял собой высокого под метр девяносто, но уже ссутулившегося, крепкого, жилистого мужика лет за пятьдесят. Нескольких зубов у него не было.
Хозяин достал из русской печки чугунок, поставил на стол, налил черпаком себе в деревянную чашку, попросил наш котелок, налил и нам. На обед была наваристая уха и отварная рыба. Мы достали свой хлеб, нарезали. Витька потянулся в рюкзак за бутылкой водки, но резко осёкся, и доставать не стал.
Старик, шепча что-то, перекрестился двумя перстами, обратившись туда, где стоял тёмный образ, но, похоже, что не деревянный, а из почерневшего от времени металла, скорее всего меди.
Кушали мы с Витькой вдвоём из своего котелка, брякая ложками по дну. Хозяин ел не торопясь, утирая капли с бороды морщинистой коричневой рукой. Хлеб наш он брать не стал.
Дождь шёл не утихая, стуча по крыше.
-Вы сидите здесь, я пойду по хозяйству.
Сидим, молчим.
-Вить, странный дед какой-то…
-Он старовер. У них всё так. Чужого не тронь, своего не давай… В селе говорят он из бывших, ссыльный.
-Буржуй что ли?
-Да, Бог его поймёт. Про него мало кто и что знает. Но у нас в селе староверы живут, так я чуток их обычаи знаю. Курить вот охота, а нельзя.
-Терпи.
-Бог терпел и нам велел.
-Что ты про Бога завспоминал?
-Как тут не вспомнить? Они – староверы то есть, почитай одни и остались, кто про него ещё помнит. В селе даже церкви нет, а говорят, красивая была, резная вся. Сгорела.
-То и сгорела, что в Бога истинного веры у вас нет.
Мы опять вздрогнули, но промолчали. Переводя разговор на другую тему, Витька спросил:
-Давыд Яковлевич, а что-то собаки не слышно?
-(долгое молчание) Умер Волчок. Может, заболел чем? Или от старости? Три дня, как нет. Больше шести годков вместе.... Я его уже взрослым подобрал…
-Вам, наверное, щенка надо привезти. Так мы привезём. Скажите только – какой нужен?
-Правда?! Лайку – кобеля постарше. Зима скоро, чтоб подрос.
-Привезём, на следующей неделе привезём.
За окном стало темнеть. В избе становилось прохладнее. Надели куртки, которые сохли около печки.
-Виктор, сходи, принеси дров, печку на ночь протопим немного, повечерять что-нибудь сготовим.
Затрещали дрова. Отсветы огня стали прыгать по стенам. Стало уютнее. Гроза ушла, но дождь не переставал.
-А ты, Владимир, кто и откуда?
-Студент, в политехническом, в Красноярске. А родом из Кокчетава.
-Вот как! И давно оттуда?
-Три года, как учусь.
-Получается, что с 1937 года там живёшь?
-Да, верно.
-Ну, вот, на шестьдесят шестом году жизни, земляка встретил, не ожидал…
-На каком, каком году…???
-Шестьдесят шесть мне будет в октябре…
-??? А мы думали Вам лет за пятьдесят…
-За пятьдесят и есть…
-А ведь твои родители, Виктор, тоже из тех мест.
-Да, Давыд Яковлевич, только они ещё в начале 30-х годов оттуда еле убежали, раскулачили их.
-Да-а-а-а… (что-то шепчет тихо).
Дед начал расспрашивать о своих земляках. Конечно же, нашлись общие знакомые. О перипетиях некоторых семей Дед Давыд проявил хорошую осведомлённость, в т.ч. и о наших с Виктором семьях.
В печи уже стоял чугунок, в котором на ужин готовилась пшённая каша.
Дед Давыд:
-А я, ведь, и семью Куйбышевых хорошо знал. Старший – Владимир, в Кокчетаве где-то до 1905 года уездным воинским начальником был, а его жена – Юлия, у меня учительницей в станичной школе была. Вот, так. А их сынок – Валерий, красный командир, с нами потом воевал.
-С кем «с нами»?
-С нами – казаками. Скольких порубали… Не счесть. Да и мы их немало положили. Упокой Господь все их души… Господи Исусе помилуй нас… (крестится).
-Давыд Яковлевич (это Витька - очень тихо), а, правда, что Вы враг народа?
-Дитя ты неразумное ещё, Виктор. Кто был врагом народа - не решено ещё Господом. Я свои грехи и сейчас замаливаю. В сталинских лагерях пятнадцать лет молился, и здесь уже больше шести лет молюсь…
Молчим.
Я вдруг брякнул невпопад:
-А в Кокчетаве улицу именем Валериана Куйбышева назвали, и памятник есть.
Дед Давыд - после долгой паузы:
-Назвали – значит, люди о нём помнят. И я помню…. Давайте вечерять.
Распаренную кашу (ох, и вкусно!) сдобрили постным маслом. В полутьме мы опять ели с одного котелка.
-А вы ешьте, ешьте. Мимо рта ложку не пронесёшь. Сейчас соку брусничного принесу.
Из ковша, разлив себе по кружкам, мы с удовольствием пили сок мочёной брусники.
Дед Давыд:
-Собаку мне привезите. Мне сейчас из тайги несподручно выбираться. Самая пора в зиму наготовиться. Мне орех надо будет из тайги вынести. Ягода заготовлена, а донести не смог ещё. Сети опять же…. Много чего… (долго молчит)… «…Был я молод – имел я силёнку…»… На твой вопрос, Виктор, я отвечу так.... Я от Сибирского казачества до революции в Петербурге в Лейб-гвардии казачьем полку служил, который Императора с его семьёй охранял. Царя Николая видал, вот, как вас сейчас вижу. Он у нашего полка шефом был. Небольшого росточка, невзрачный, но Император. Царевича уж больно жалко было. Больной мальчишечка, а, опять же, Августейший Атаман всех казачьих войск, самый главный казак. Царица – та, на лицо, злая, похоже, женщина была, или же сильно несчастная. Изверилась она, потому в бесовщину ушла... Про Распутина вы и не слышали, наверное…? А вот Великие княжны – это были, как ангелы небесные. Свет от них шёл, и благодать…… Царь с сыном Алексеем любили к нам приезжать. Оба в форме казачьей были. Царевич больше сидел на стуле, около плаца. Подле него всегда был казак нашего Полка - вахмистр Пилипенко - ординарец Царя от Собственного Его Величества Конвоя. Охранял Царевича. А Царь прохаживается, папироску курит, смотрит, как мы упражняемся джигитовке… Подойдёт, бывало, лошадь по холке потреплет. А ей не нравится. От него табаком завсегда пахло… А в нашей сотне никто не курил. В основном все веры древлеправославной были. Никониан и не было почти.
-Кого не было?
-Тех, кто веры истинной не придерживался, Владимир.
(Я тогда так и не понял – о чём речь).
-А потом - Первая Мировая началась. Повоевали… и в Польше под Варшавой воевали, под Лодзем тоже… А с 1915 года опять в Конвое у Императора состояли. Он на фронт Главнокомандующим приехал. Георгия он мне сам лично вручал… Пока мы воевали, другие революции устраивали. Восьмого марта 1917 года в Могилёве городе… название то, какое… вот ведь как совпало….. Николай II прощался с нами. Он уже отрёкся. Идёт вдоль строя, рука под козырёк, а у самого слёзы текут по щекам. И вы знаете, ребята, кто его первым предал, сбежал? Родной брат бывшего командира нашего полка – Александр фон Граббе, целый генерал свиты Его Величества, командир Императорского Конвоя. Вот как бывает… Бог ему судья…. Кончилась моя служба в полку в апреле 1918 года в звании урядника. Только к июлю я до родной станицы добрался. К этому времени Царя и семью уже расстреляли, как потом мне стало известно...... Мужиков мало. Меня станичным атаманом выбрали. И тут такая каша заварилась, покруче той, что мы сейчас съели. Вспоминать тошно. Все мои бывшие полковые командиры в белые атаманы подались. Колчак Правителем Сибири стал. Знаете, наверное… (мы киваем головами, открыв рты)… Хотели казаки того - нет, а ой, как сильно не хотели… опять воевать…, а начали воевать… Бывший командир нашей сибирской сотни в Лейб-гвардии - Белов Александр Иванович стал генералом Сибирского казачьего корпуса. Под его началом я и воевал с красными.... Слухи до нас доходили, что последний полковой командир – генерал Бородин Николай Николаевич, в 1919 году на Урале под Лбищенском ихнего знаменитого командира красного разбил – Чапаева… Так, вот… крестьянство то – оно за большевиками пошло. Взяли нас не умением, а числом… Колчак – он ведь морской адмирал был, ПРАВДЫ тех, кто на земле живёт он не знал, потому и слаб оказался… Дошёл я с ним до Иркутска. Человек нас четыреста кокчетавских казаков осталось…. Предали его, свои же генералы и предали. Кто говорил - расстреляли, кто – утопили…. Собрались мы, кто смог, и решили, что надо возвращаться назад. Зимой это было 1920 года. Холоднющая…. Оборвались мы сильно. Оголодали. Поезда на запад уже не шли. К апрелю домой нас из ста двадцати человек добралось тридцать. Остальные полегли. А зимой 1921 года в Кокчетавском уезде казачье восстание началось против коммунистов. Потом вся Сибирь поднялась. Опять повоевать пришлось. Ещё год воевали. До Алтая пришлось отступать.... Всё зря. Сила уже не та, оружия нет. С палками на пулемёты ходили…. Устали мы от войн. Ох, устали….
Мы с Витькой сидели оцепенев.
-Опять вернулись по домам. А там разруха. Ладно, я молодой был, легче было всё сызнова начинать. Не трогали нас большевики долго. До 1928 года. Тут голод в России начался. У нас то в Сибири его не было. Красные и пришли к нам за хлебом. Выгребали всё. И у нас голод настал. Я хлеб не отдавал, так меня в одних портках на церковную колокольню загнали. Три дня там сидел без воды и хлеба. Но только в вере укрепился. Семьи наши в степь угнали с детишками малыми. Мои ночью сбежали. Я их только через неделю нашёл…. А потом начали в колхозы загонять. Каждому всё вспомнилось. Расказачивание началось, раскулачивание…. Что ж…. Так и говорится: «… и воздастся каждому по делам его…»… Что роптать…? Потянулись казаки кто - куда. На стройки, в Сибирь на север, подальше от власти. В 1937 году я уже на Дальнем Востоке в БАМлаге НКВД с кайлом железную дорогу строил. Вторую войну с немцами (вишь – не добили мы их тогда) я встретил в лагере под Воркутой. Опять железную дорогу строили. Вместо того, чтоб воевать, цингу себе нажил…. Пейте сок. Полезно. Вы молодые.
-Давыд Яковлевич, а дальше…?
-А дальше вот вы у меня сидите, меня - старика слушаете. Вы забудьте про это всё до поры, до времени. Лет на двадцать забудьте.
-Почему на двадцать?
-А вы тогда уже точно будете знать, что в этой жизни хотите и умеете. А сейчас спать будем. Ты, Владимир, ложись здесь на лавке, там есть, чем укрыться. Виктор – в сени, под тулуп. Я встаю рано, и вас разбужу, поможете сети поставить и садки вытащить. Сами ещё порыбачите.
Засыпалось трудно. Всё услышанное какими-то странными образами прокручивалось в голове. А когда стало слышно, что кто-то ходит, поскрипывая половицами, оказалось, что уже утро.
Позавтракали мы кашей. Всё не торопясь, размеренно, молча.
Утро было тихое. Солнце пыталось выпутаться из кустарника и пока это у него получалось плохо.
Над рекой стелился туман.
На лодке Деда Давыда мы проверили садки, поставили сети в заводи. Потом пошли к своей лодке, спустили на воду, укрепили мотор, который с одного рывка завёлся, хитро похрюкивая.
Пройдя до места, где стоит изба, причалили к берегу, на котором стоял наш рюкзак и мешок с рыбой, который почему-то стал больше размером раза в два. Через пять минут подошёл Дед Давыд с небольшой котомкой в руках.
-Вот что, сынки… (развязывает узел)… Виктор, вот здесь свёрток, передашь с поклоном от меня своей матери Матрёне. И тебе тоже. А этот свёрточек, Владимир, твой, а этот твоей матери – Екатерине. Жаль, отца твоего нет в живых, хороший был казак. А ведь он в 1945 году "сидел" где-то рядом с лагерем, в котором я находился..... В Севжелдорлаге около Усть-Ухты в Коми АССР, наверное…. И деда твоего я знавал. Атаманом он был в соседней станице…. Ну, давайте, с Богом! (перекрестил).
Виктор:
-Спасибо, Давыд Яковлевич, за приют, за гостинцы! Вы не обидитесь, если я у Вас водку оставлю? На компрессы там?
-Если без греховных помыслов, то не обижусь. Настойку сделаю из лечебных трав.
-Мы приедем, как обещали.
-Буду ждать.
-До свидания!
-Свидимся, даст Бог!
Плывём. Уйдя за поворот, Витька задымил папиросой. Фу!
Нас разбирает любопытство, что же там в свёртках. Виктор осторожно разворачивает свой, а я свой.
Это были резные деревянные крестики из корня кедра.
Свёртки для родителей мы трогать не стали, но на ощупь, скорее всего, это были образки, что потом и подтвердилось.
К обеду мы уже ставили лодку к мостку на берегу около села.
Родня беспокоилась, где же нас захватила гроза. Тёте Матрёне мы, передали свёрток, коротко прокомментировав. Она лишних вопросов больше не задавала.
Плотно пообедав, чуток вздремнув, мы пошли по знакомым - искать подходящего пса. Виктор, вот хитрец, бродил по друзьям, травил байки, а привёл меня к дому Тёти Нины Беликовой. Ведь, знал же, что там сука ощенилась. И щенки уже подросшие такие, крепенькие. Двух отдали, а два ещё бегали по двору, задрав крючком хвосты. Пусть не совсем чистокровные, но лайки. Выбрали одного кобелька посимпатичнее.
Через день мы опять собрались в путь. Тётки собрали домашней провизии, свечей, жбан керосину, спичек, что-то ещё по мелочи.
Добрались без приключений, т.к. Витька мотор всё-таки осмотрел. Порыбачили по пути.
Собака хоть и волновалась, но вела себя вполне достойно. Хороший признак. Нервная собачья система в порядке.
Дед Давыд нас ждал. Видно давно уже услышал шум мотора.
-Здравствуйте, Давыд Яковлевич! Вот, пополнение привезли, принимайте.
-Здравствуйте, мОлодцы!
Пёс сидел, привязанный к корме, поджав уши. Дед Давыд подошёл, протянул руку. Щенок, как по команде, завилял хвостом, стуча о борт лодки. Подружатся…
Мы перенесли груз до избы.
-Надо помочь чем-нибудь?
-Давайте сходим в тайгу. Я ещё не всё перетаскал. Потом лодку загрузим, отвезёте орех для сдачи в Коопторг.
-Хорошо.
Так прошло полдня.
Так прошёл год.
Так прошёл второй.
Так полжизни прошло.
Потом уже нам стало известно, что Дед Давыд был наставником местной старообрядческой общины христиан поморского согласия. Староверы всех ближайших сёл были его прихожанами. Он тайно крестил, венчал, отпускал грехи, отпевал своих единоверцев, молился за них. К нему и из отдалённых населённых пунктов приезжали за добрым советом, молитвой и для проведения обрядов.
Только тогда мне стали понятны особенности наших встреч с таёжным отшельником, ведь с учётом отношения государства в тот период ко всей православной церкви и, особенно, к староверам, требовались такие условия конспирации, организации всего уклада жизни, чтобы иметь возможность жить так, как велит твоя Совесть.
Глава II
В мае 1962 года на Троицу я с родственниками приехал в Улус-Сарму. Им хотелось повидаться с роднёй, посетить на родительскую субботу могилки предков, просто побыть в этих местах. Пусть и не совсем родных, но приютивших семьи в лихую годину, давших возможность выжить и вырастить детей.
Я же больше рассчитывал, что, помимо всего, мы с братишкой захватим первые дни рыбалки, когда у всякой хищной рыбы, включая щуку, начинается жор после нереста, когда весенняя талая вода начинает спадать.
Виктора я не видел почти три года. Я за это время успел окончить институт и начал работать на прииске. С братом тоже произошло событие, которое нас всех обеспокоило – он успел «отсидеть» в тюрьме четыре месяца и к концу зимы вернуться домой. Вести об этом доходили разные, но спокойствия ни одна из них не прибавляла.
К обеду мы уже были в селе у Тётки Матрёны. Нас, конечно же, ждали, волновались, готовили стол, топили баню.
Виктора дома не было. Пятница. Рабочий день всё же.
Я подколол дров, кинул ещё несколько поленьев в печку. Наскоро попил чаю с домашним рыбным пирогом.
Откланявшись, пошёл в ремонтные мастерские, где и нашёл Виктора в замазученной телогрейке, в копоти и саже. Он с кувалдой в руках забивал «пальцы» в гусеницы «ЧТЗ».
-Здорово, братан!
-О-о-о!!! Здоровее видали!
-Привет, «сиделец»!
-Здравствуйте, гражданин начальник! Обниматься с тобой не стану, а пять держи…!
Отпросившись у руководства, Виктор переоделся и мы, не спеша, пошли по улицам села, перекидываясь малозначительными фразами, шутками, обсуждая возможность вылазки на рыбалку. В палисадниках цвела сирень, яблони и черёмуха, наполняя ароматом всё окрест.
Виктор сходил - проверил баню и запарил пару берёзовых веников. Старшие решили, что пойдут после нас. Мы взяли крынку квасу – ядрёного и холодного и …. Вперёд! Парились от души, с обливаниями холодной водой из бочки, до общего блаженного состояния. Я заметил, что на шее у Виктора висит деревянный нательный крестик, подаренный ему Дедом Давыдом.
Покачиваясь, отвык – отвык, я поплёлся к избе…. Виктор стал убираться в бане – вытер, подмёл, долил воды в жбан, чтобы грелась, подкинул немного дров.
Пока мы сидели на улице и отпыхивали, женщины, пожелав нам лёгкого пару, собрались и ушли париться. Всё… это теперь надолго.
Стол был уже накрыт. Есть вроде бы не хотелось, но всё выглядело так аппетитно и пахло так ароматно, что мы немедля приступили к трапезе. Домашняя лапша, курица разломанная на куски, белый в клубах пара отварной картофель в чугунке, квашеная капуста, пироги с рыбой, брусникой и черёмухой. Пузатый самовар с вензелями завершал картину.
Из начала разговора в бане и продолженного за столом, стало понятно, что же на самом деле произошло с Витькой:
-Не поверишь, Володя, сорвался я. Морды эти я уже видеть не мог…. Назначили у нас в прошлом году нового председателя райисполкома. И повадился он к нам с компанией сюда ездить. Отдыхать, значит. Пьют, шумят, рыбу взрывчаткой глушат, сети то уже ставить им лень, из ружей палят. Фейерверк им подавай. Ту заимку, куда мы с тобой ездили, загадили…. В сентябре приехали они опять. Ночью, пока они в сельсовете гужбанили, я взял топор, привязал их лодку к своей…. Хорошая у них лодка…. Была…. Отплыл, продырявил ей дно, и утопил. Всё! Утром они, спохмела, на «рыбалку», а лодки то и мотора нет…. Шум, гам. Уполномоченный с весны у нас в селе не был, а тут сразу же прикатил на мотоцикле. Приходит он к нам. Говорит: «Есть у меня сведения, что это ты покушение на предрайисполкома готовил, утопить его хотел…. Собирайся – пойдём….». Мать в слёзы. Меня в сельсовет под замок. И в этот же день в район в кутузку увезли для дальнейшего разбирательства. Мне потом Мама рассказывала, что сход сельский собрался. Им начальство давай говорить, что Витька пьяный напился, лодку угнал и утопил. А они ему, что «он уже два года к спиртному не притрагивается, курить бросил… У нас в селе пьющих раз-два и обчёлся. Раз – это Степаныч - истопник в школе, того гляди - её спалит, а второй – на повышение ушёл….». Начальство: «А у милиции свидетели есть. И хватит! Кого вы защищаете? Ведь, Виктор – сын кулака репрессированного!». А наши: «Витька прежде всего СЫН ПОГИБШЕГО ФРОНТОВИКА – героя, который Родину защищал от фашистов!». А дальше дело было так. Есть у нас селянин – Иван Евстихьевич, бывший красный партизан, потом он в милиции старшиной был, ему уже восемьдесят скоро. Пришёл он к этому истопнику школьному и поговорил с ним по душам: «Что, старый хрен, неймётся? Тебя в гражданскую так перепугали, что ты до сих пор самогоном то ли страх, то ли стыд и обиду заливаешь? За старое взялся? А мы то, старики, знаем, что это ты в тридцатые годы «энкавэдэшникам» кляузы строчил…. Скольких ты тогда загубил?». Побывал Евстихьевич и у секретаря нашей партийной ячейки. О чём они говорили – не знают люди. Только после этого Степаныч из села исчез, а партийный секретарь дал объяснение в райотделе милиции, что утопленная лодка его была. А утонула потому, что по причине своей общественной загруженности, он её законопатил и обсмолил плохо. И претензий ни к кому не имеет. Я к тому времени уже в Минусинской тюрьме сидел, потому как политическую статью мне «шили» - на власть покусился. Кто только там не сидел в своё время – и декабристы и Ульянов-Ленин, политзэков сколько…. Вот и я удосужился.
-Ну, ты себя с декабристами не ровняй! Ты имущество казённое загубил. Политический преступник с топором на сельском деревянном бронекатере….
-Смейся, смейся! Мне не до смеху было. Следствие идёт, а главного свидетеля нет, улик, т.е. лодки нет. Наши мужики в РОВД такого понарассказывали про начальственные художества…. Ну, те, конечно, сделали вид, что не слышали, но на ус намотали, видно. В феврале этого года вызывает меня следователь, говорит: «Подпиши вот этот протокол. В нём ты сознаёшься, что в тот день напился пьяный, ходил по улицам села с гармонью, орал матерные частушки, в том числе под окнами сельсовета, чем нарушал общественный порядок». Я ему про то, что на гармошке не умею играть. А он мне: «Ничего, научишься, коли сесть лет на пять не хочешь. Дадим мы тебе пятнадцать суток ареста. Про остальные, если что, будешь говорить, что в городе с бабой загулял. Понял?». Я всё сразу понял. Будешь меня на гармошке учить играть (смеётся). А «отдыхать» те начальники к нам больше не ездят. Во как!
С тех пор к Витьке приклеилось прозвище – «последний политзэк села».
-Как там Дед Давыд? Так же в тайге живёт? Я вижу, крестик его дарёный у тебя?
-Болеть он чаще стал. Воркутинские лагеря здоровья не добавляют. Знаешь кем он теперь? Он теперь истопник в сельской школе вместо того иуды-Степаныча. При школе и живёт. Можем на неделе сходить к нему, если хочешь. Сейчас у него забот много.
-Каких забот? Вроде бы уже тепло….
-Так ведь Троицкая родительская суббота и Троица в воскресенье. А учебный год кончится - он опять в тайгу засобирается.
-Надо будет сходить, конечно.
* * *
Прошла Троица.
Виктор предложил пойти к Деду Давыду. Обязательно!
-Рад! Очень рад видеть тебя, Владимир! Здравствуй, Виктор! Молодцы, что пришли! Заходите, чайку попьём. Вот здесь я теперь живу. Хоромы не большие, но к людям поближе. Детишки тоже скучать не дают. Но я уже собираюсь опять в тайгу… Каникулы в школе уже начались. Пора…
-Так мы Вам поможем. Лодка готова. Только собраться…
-Это было бы хорошо… И кем ты теперь, Владимир?
-Институт закончил. Работаю инженером на прииске. Сейчас в отпуске на две недели. К родне приехал. С Виктором вот порыбачим. В тайгу сходим.
-Так ВЫ теперь, Владимир, Ваше Благородие получаетесь.
-Как это…?
-Так и к студенту до революции полагалось «Ваше благородие» обращаться, а уж к инженеру и подавно… и картуз снять с головы… (улыбается).
-Давыд Яковлевич! Вы меня, право слово, смутили…
Витёк:
-Сказали тебе – «Ваше благородие» - значит «Вашбродие» и есть…. Давыд Яковлевич, а можно мы с Володей у Вас на заимке дня два побудем? Порыбачим, поохотимся?
-Конечно, сынки…
* * *
В сборе припасов для Деда Давыда участвовали многие сельчане. Несли понемногу, но всё то, что должно было пригодиться ему в тайге до осени. Несли в дом к Тётке Матрёне, зная, что утром по реке уйдёт лодка её сына.
На завтра рано утром мы с Виктором зашли к Деду Давыду, взяли его торбу, ружьё и боеприпасы. Старец троекратно поклонился школе и перекрестился. Пошли к реке. За нами бежал довольный пёс (наш с Витькой крестник), скорее всего догадывающийся, что впереди у него целое лето привольной жизни.
* * *
Волюшка…! Быстрое течение реки, журчание чистой воды, зеленеющие берега, виднеющиеся за лесом горы, прозрачный утренний прохладный воздух… Комаров и гнуса ещё нет. Дыши – не хочу.
Воды ещё много, пороги закрыты. Доехали быстро. К обеду мы уже причаливали к знакомому берегу.
Дед Давыд пошёл вперёд. За ним, подпрыгивая и метя ближайшие кусты, поскакал Волчок.
Мы выгрузили скарб, затащили лодку на берег и, не торопясь, стали всё перетаскивать к избе.
-Нет, не шалил Топтыгин, всё нормально. Всё цело. Хитников тоже никого не было.
-Да откуда им тут взяться, Давыд Яковлевич?! Последних я отвадил…
-Всяко бывает…
* * *
-Вы, ребята, идите на реку поблесните, а я помолюсь и буду тихонько вещи разбирать…
-Хорошо, Давыд Яковлевич. Мы и ружья свои прихватим…
-Правильно. А мне Волчок подскажет, если что…
* * *
Потрескивает хворост в костре. Ужин у нас был богат. Домашнюю снедь надо было пристроить в животе. Свежая уха и чай, приготовленные на костре. Что ещё надо на природе! Душевно!
Где вечеря – там и рассказ знающего и много пожившего человека.
* * *
-Давыд Яковлевич, расскажите, как Вас арестовали…
-Надо ли о печальном? Ещё в Ветхом Завете сказано «…Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь…».
-Так - кто ещё расскажет, что творилось то в стране в те годы?
-Вот тебя, Виктор, за что в тюрьму посадили?
-Ну, если по честному, было за что… Вы и сами лучше меня знаете, Давыд Яковлевич.
-А если по справедливости? Ведь ты за правду пострадал? Так?
-Не знаю…
-Почему же за тебя всё село встало? … Значит за правду… Вот так и меня арестовали. Было ведь за что…. А если по-другому посмотреть – то за правду, за нашу казацкую правду пострадал…
Арестовали меня 1 ноября 1937 года. К празднику революции значит. К этому времени сгустился в России сумрак, сознание помутилось у многих власть предержащих… Ареста я ждал. Но нет хуже, чем ждать и догонять… В то время я работал в совхозе конюхом. Коней я любил, холил их. Все справные были, кормлёные, поёные, подкованные… Придраться не за что. Да, видно, кому-то место моё приглянулось… Забрали меня ночью. Согнали наш этап в Минусинскую тюрьму. Ты ведь, Виктор, тоже там побывал? (Виктор кивает) …. Оказывается мне поставили в вину то, что я, привозя в сельскую школу дрова, общался с учителем Клинковским Павлом Васильевичем. Тот был петербуржец, член партии социалистов-революционеров, «эсеров» то есть. Ему тогда уже лет шестьдесят было. Ну, а как мне с ним было не поговорить… Было очень приятно вспомнить Санкт-Петербург… Вот и все темы для обсуждения…
Осудили меня за контрреволюционную деятельность решением «тройки» Управления НКВД Красноярского края на 10 лет лишения свободы с правом переписки – одно письмо в год. Через «пересылку» я в декабре 1937 года попал в Байкало-Амурский лагерь. Строили мы железную дорогу на Дальний Восток. Вот так вот…
Что самое интересное…. В лагере ведь ничего не утаишь… Начальником там был Френкель Нафталий Аронович - одесский контрабандист, осужденный ещё в 1924 году к смерти. На Соловках сидел. И вишь как? После руководства строительством Беломоро-Балтийского канала в БАМлаг попал. Потом ещё и на Воркуту дорогу строил… Ордена заработал.
Я лучше другой случай расскажу.
Было это летом 1938 года. В нашем отряде был один старообрядец – Ерофей Павлович, бывший самарский купец. Староверов вообще много в Самаре жило. Их и начали ссылать.
Когда Ерофея спрашивали о том, как он попал на БАМлаг, он всегда отвечал, что это шутка была такая. - А какая шутка? – А мне, говорит он, в пересыльном лагере сказали: «Раз тебя Ерофей Палыч зовут, то отправим мы тебя к твоему родственнику…» - «Какому?» - «А в лагерь на строительство дороги от станции «Ерофей Павлович»….».
Вот такие шутники….
Как-то вечером после поверки приходит Ерофей ко мне и говорит: «Скоро нас всех освободят. Приказ такой вышел. Только его от нас скрывают». Я его спрашиваю – откуда, мол, узнал? А он: «Сегодня в тайге НАШИХ видел…» - «Кого?» - «НАШИХ… На просеку, что мы рубим, выходили два старообрядца. Осторожно так. У них там где-то скит рядом… Сказали, что уже дней десять за нами наблюдают…» - «Почему к тебе подошли?» - «Так я же в тайге молился потихоньку – вот они и приметили…» - «Сведи меня с ними» - «Так я это и хотел сказать сам. Они завтра ждать будут».
Да, это действительно были старообрядцы. Бородатые, в армяках, на ногах чуни из шкур, с ружьём. Сидели так скрытно, что мы мимо прошли и не заметили, если б они Ерофея не окликнули.
-А что ж конвой?
-А что он? За всеми не уследишь. Да и они тоже люди. Вздремнуть на солнышке, чайку попить, поесть – тоже хотят… Выяснилось, что это два брата. Живут здесь общиной уже лет пятьдесят, уйдя от гонений царских. Я их спросил о том, что это Ерофей за новость рассказал… А они мне: «Единоверец из-за Амура пришёл, сказывает, что этот Ленин большевистский жив остался. В Китае объявился. В 1924 году его туда на лечение отправили к монахам. Вот и вылечили. Как он узнал, что в России творится, сразу декрет подписал – всё, что Сталин натворил – отменить…. Скоро здесь будет. В Москву на поезде поедет…» - «Да не уж то…!!!???» - «Так, так! Истинно так! Вы своим расскажите, что скоро по домам. Радуйтесь!».
Вернулись мы на просеку порознь. Всё вроде бы тихо. К обеду время. Пока похлёбку ели, я Ерофею строго-настрого приказал молчать до поры. Мысли всякие в голове роились…
В лагере пообщался я со знающими людьми, в т.ч. из большевиков. Они мне рассказали, что сами были на похоронах и видели мёртвого Ленина. Он это был. И стреляли в него, и болел он сильно.
Что же думать? А думка одна. Скит свой спасали староверы. Думали строительство дороги так прекратится… Винить их не в чем. Жили в отшельниках – ничего толком не знали… Прошла дорога дальше…
-А что же они?
-Скорее всего – ушли дальше на Север… От мира им враждебного…
А летом 1940 года нас бросили, «благодаря» всё тому же Френкелю на строительство Северо-Печерской железной дороги до Воркуты в Коми АССР. Если на Амуре был более-менее мягкий климат, то тут мы попали в тундру к Полярному кругу. Всё вручную – насыпи по вечной мерзлоте, деревянные мосты… от Котласа через Княжпогост на Воркуту. В тех местах нефть начали добывать, уголь…
Выгрузили нас на берегу Печоры, многие ослабели. Несли на руках. А нас прикладами гнали. Кормили на барже сушёной рыбой. Пить хотелось невыносимо. Многие тут же пытались напиться из реки, но нет – погнали нас дальше. Стреляли поверх голов.
Вот здесь я опять повстречал своих единоверцев, которых начали ссылать ещё с 1927 года. Многие были уже освобождены и жили на поселении в местных деревнях. Некоторые работали в качестве вольнонаёмных на стройке. Как могли, поддерживали нас, в том числе духовно. О начале войны с немцами мы от них и узнали.
Уже был ноябрь, морозы за минус двадцать, а мы всё в летних палатках жили…
Отбывших срок – перестали отпускать, оставляли в лагерях. Ходили слухи, что всех политических уничтожат. Начались побеги. А в январе 1942 года в Печорлаге началось восстание. Лагерь разгромили. Говорят, что всех заключенных расстреляли.
С конца 1942 года из «зэков» стали набирать добровольцев на фронт в штрафные батальоны, но осужденных по политическим статьям у нас не брали. А если и брали то тех, кто раньше состоял в ВКП (б) – в партии большевиков.
О питании рассказывать не буду, сами понимаете, как это было. Больше всего запомнилась каша из полуобрушенного овса. Мы звали эту кашу «жуй-плюй», потому что все время приходилось выплевывать неочищенный овес. А с наступлением войны стало ещё голоднее. Кашу ту овсяную часто вспоминали с благоговением. Хлеба (пополам с отрубями) давали 400 грамм. Но ничего… Бывало в гражданскую войну и похуже. Многие с непривычки умирали. В нашей колонне из 250 человек к началу 1942 года осталось только 40. Остальные или умерли, или лежали больные в лазарете. Болели пеллагрой. Язвами покрывались. От дистрофии ходить уже не могли. После этого «верхнее» начальство лагеря куда-то пропало. Говорили, что их арестовали за то, что допустили такой убыток рабочей силы... Кого посадили, как и нас по лагерям, кого-то разжаловали и на войну отправили.
К зиме 1943 года назначили начальником нашего лагеря Барабанова Василия Арсентьевича. Крутой был мужик. Но сейчас я вспоминаю, что он нам продлил обед во время лета на 2 часа. Мы успевали за это время искупаться и позагорать на солнце. А лето там длилось 2-3 недели.
Спасало и то, что мы (при возможности) – кто ранее в лесу промышлял - ставили силки и ловушки – ловили птицу и зайцев. Дополнительный приварок. Было так, что и сырыми их ели. Собирали грибы, ягоду – поначалу лета морошку, потом голубику, чернику, бруснику. А осенью уже клюкву. Тем и спасались от цинги. Но всё равно не напасёшься…. Гоняли нас за это. Могли и застрелить. Не выполнил норму – недополучишь пайку хлеба, а не получил её - ещё больше ослабел… А всё равно уже было – однова живём…
С уголовниками отношения были напряженные, но чаще всего удавалось договариваться. Но от воровства никто застрахован не был. Хотя – что воровать…? Посылку, одежду? В лесу ведь и дерево может случайно упасть… Все это понимали.
С 1943 года политическим разрешили чаще родственникам писать – одно письмо в месяц, посылки получать – одну в полгода, переводы денежные. На них продукты можно было купить в лагерном магазине. Легче стало. В 1945 году норму хлеба увеличили до 600 грамм.
А потом мы начали строить железную дорогу от Салехарда через Игарку на Норильск. Только после смерти Сталина в 1953 году всё это было брошено, а нас, кто выжил, освободили.
Так я и попал в Красноярский край...
* * *
-Вы завтра хотели по утренней зорьке на охоту…? Надо костёр потушить… Поздно уже…
Глава III
Ночи в начале июня короткие. Лёг спать ненадолго, а уже можно вставать – утро.
Мы ещё с вечера договорились о поездке на охоту на глухаря. Решили так, что токовище у них уже почти кончилось. Искать место тока – можем и не найти. Поэтому будем брать их на галечнике, где они на бережку набивают камешками свои зобы.
-Смотрите копалушек с выводками не трогайте! (это нам Дед Давыд)
-Обижаете, Давыд Яковлевич!
-И много не бейте….
-Само собой.
-«Пища для чрева и чрево для пищи…»… До Петровского поста ещё двадцать дней - можно и дичины вкусить.
С собой мы взяли немного провианта, ружья, патроны с крупной дробью, спиннинги и закидушки. И в лодку…
Виктор рулил мотором, а я с ружьём на передней сидушке.
Уже за вторым поворотом мы увидели глухарей, ходивших по берегу. Мы выключили мотор. Поперёк реки стали потихоньку подплывать к этим самым большим и древним в тайге курам. Если кто не видел этого зрелища раньше, то из-за скрадывающегося расстояния, их можно было принять за людей. Высокие, тёмные, шею тянут, пытаясь разглядеть что-то движущееся по реке. А они же ещё и подслеповатые малость…
Подойдя метров на двадцать, не делая резких движений, я сделал два прицельных выстрела, переломил ружьё, зарядил, и в азарте выстрелил ещё один раз во взлетевшую птицу, которая упала на камни. Стайка рассыпалась и скрылась за деревьями. Птиц подобрали, сложив в мешок. Один из петухов был где-то около шести килограмм.
-Слушай! Хорошо ты их! Дай хоть и мне в следующий раз стрельнуть.
-Без проблем! Давай меняться местами.
Поехали дальше, но в следующей раз встретили глухарей только на обратном пути, где Виктор тоже взял трёх штук.
-Хорош! Давай рыбачить!
-Согласен. И так нормально поохотились.
-Вот что! (это мне Виктор). Ты походи по берегу с блесной, а я поставлю закидушки, и разделаю дичь, чтобы на становище этим не заниматься. А то потом, глядишь, на запашок и мишка придти может.
И с уловом всё получилось - несколько ленков, щук и крупные окуни.
* * *
Возвратившись к избушке, мы увидели, что Дед Давыд тоже время зря не теряет. Он колол прошлогодние сосновые поленья. Да так ловко! Есть ещё силушка! А над костром висел под наклоном закопчённый старый чан с крышкой. Из дырки около дна тоненькой струйкой в ржавое ведро текла почти чёрная смола. Дух обалденный! Лесной, таёжный!
-Лодку надо просмолить, да и вашу бы не помешало.
Дед Давыд, открыв крышку, подкидывает в бак сосновой щепы.
-Пейте чай. Я с брусничным листом заварил. Да снедайте что-нибудь. Как поохотились?
Виктор показал потрошёных глухарей.
-Хороши! Только два явно лишние. Как бы не испортились…
-Нет, нормально. Двух сразу сейчас начнём варить. Одного, или пару, и в глине можно запечь. Остальных хвоёй набьём...
-Ну, что ж, и ладно. Вот и займись. А мы с Владимиром пойдём лодки смолить, как ваша подсохнет. Надо б перевернуть их к верху дном. А мою лодку к берегу оттолкать.
-Сделаем.
В кострище уже набралось много углей и, когда убрали чан, Витёк начал «священнодействовать».
В брюхо птицы положил, три нарезанные картофелины, бросил туда же несколько маленьких кусочков сала, ещё и посолил внутри дополнительно. Набрав глины, размял её до кашеобразного состояния, и обмазал ею птицу сверху. Сделал по два небольших отверстия по бокам, и закопал тушку в угли. Добавил ещё немного хвороста и повесил вариться в котле ощипанных глухарей. Вечером будет пир горой! Мясо жареное, мясо пареное, с мясом пироги…!
Пока это всё готовилось, мы успели осмолить лодки и выпотрошить около воды рыбу.
-Там в сарае коптильня есть небольшая. Надо и рыбу приготовить. Закоптим, пока суть, да дело…
-И верно! А завтра наловим – тоже закоптим.
Тут варится, там парится, а здесь коптится… Здорово!
-Виктор! Ты глухаря то доставай, наверное, уже. А то сгорит ещё. Шулюмчику похлебаем, да с мяском!
Виктор достал этот глиняный «кувшин», дал ему немного остыть, и разломал его. Аромат такой пошёл….! Чуть слюной не захлебнулись… Перья вместе с коркой все отстали, а внутри дичи был сок и распаренный картофель.
Просим всех за стол! Приятной трапезы! Кстати, пса это тоже касается. Ишь, весь уже заоблизывался!
Дед Давыд:
-Ты, Владимир, Волчку трубчатые кости не бросай. Поранится. Потрошками обойдётся…
После паузы:
-Я смотрю - крестика того нет на тебе? Можешь не объяснять. Время такое… Могут не правильно понять… Я к чему это… Знаю - крестили тебя маленьким. Нашей ты веры…
-Я знаю, что крещён. Мама говорила. А крестик Ваш у меня надёжно хранится.
-Просто надо помнить веру отцов и дедов наших. «…Блаженны алчущие и жаждущие правды…»… Вот мы – староверы, считали Государей Российских, начиная с Алексея Михайловича - отца Петра Первого, и их патриарха Никона, посланниками дьявола. А Николай Второй в апреле 1905 года издал Указ «Об укреплении начал веротерпимости». И ему я служил и охранял честно. И сняли печати с наших алтарей, наложенные Александром Вторым и начались в наших храмах службы, и возбранялось называть нас «раскольниками», а мусульман и буддистов язычниками. А после революции опять начались преследования. Когда я добрался сюда после тюрем и лагерей, не было у единоверцев наставника. Почти все старцы были немощны или поумирали – кто, где и как… Собрались оставшиеся верующие и выбрали меня своим наставником. Вот и служу им верой и правдой, как могу… Сейчас опять новый «государь» у страны… Может быть к лучшему всё повернётся…
-Должно быть…
* * *
Дед Давыд дожил до того дня, когда в 1971 г. Поместным собором Русской Православной Церкви была снята анафема со старообрядцев, наложенная на них аж в
1667 г. Церковным Собором во главе с патриархом Никоном.
Глава IV
С утренней зорьки мы с Виктором опять охотились и рыбачили. Будет с чем в село вернуться.
Дед Давыд ещё с вечера вчерашнего дня достал сети и начал готовить их к починке.
К обеду мы приплыли к становищу. Дед Давыд сидел около растянутой сети и, ловко управляясь, штопал её.
-Бог в помощь!
-Спаси Господь! Как успехи?
-Четыре глухаря и мешок рыбы…
-Молодцы! Я костёр не разводил. Печь топите. Надо вчерашнюю добычу сготовить. Потушите дичину в чугунке.
-Сейчас сделаем. Давыд Яковлевич, мы к вечеру поедем обратно. Мне завтра на работу.
-Конечно, Виктор, надо ехать.
Витя взялся готовить обед.
Дед Давыд поднялся с чурбака и пошёл в избу. Выйдя оттуда, он подозвал меня к себе:
-Владимир, глянь сюда…
В руках он держал тряпицу, на которой лежал… золотой самородок размером с хороший кулак.
-Давыд Яковлевич! Это же самородок!
-Он и есть. А что здесь удивительного?
-Да, действительно. Только…
-Только откуда он? Ты это хотел спросить?
-Да.
-Ты горный инженер, на золотом прииске работаешь… А вот можешь ты определить – действительно, откуда он? Где добыт?
-Сразу не скажу, но вижу, что это с золотоносного ручья или речки какой. Округлый, водой окатанный. Таких мест у нас здесь много. А так – химические анализы делать надо. Сейчас уже редко такие попадаются. А вот до революции здесь и на пять-семь килограммов самородки находили…
-Знаю. Всё правильно ты говоришь. Ты про клады золотопромышленника Иваницкого Константина Ивановича слышал?
-Да, конечно, ещё с института. Это ж целая легенда. История отрасли в крае… И прииски местные ему принадлежали – Саралинский, Приисковый, Богомдарованный, Знаменитый, Ольховка …..
-Всё так. Так вот – это и есть часть клада Иваницкого.
-КАК!?!?!?
-История эта давняя. После Пугачёвского восстания, а в нём наши единоверцы заединщиками были у Емельяна Ивановича, ушли поморцы с Урала через Ишимские степи - кто на Север к Тобольску, кто на Алтай, а кто и сюда… Зверя добывали, хлеб сеяли. А вот некоторые, кто ещё на Урале золотишком промышлял, и здесь его нашли по одним им ведомым приметам. Потом уже эти прииски купец Цибульский и его родственник Иваницкий к рукам прибрали… Да не просто так. Иваницкий – он старовер был из Томской общины. Вот наставники и решили его старшим поставить, чтобы всё грамотно организовать – и добычу, и продажу. Чтобы и на пользу обществу это золото шло, а не во грех… Иваницкий, с благословения общины, деньги на школы и библиотеки жертвовал, премии гимназистам за хорошую учёбу платил, рабочих не спаивал, жильё и больницы строил, сам не хитничал и другим не давал… Себя, конечно, не забывал… А вот с революцией возник вопрос – куда девать всё добытое золотишко? Десятки пудов… Ведь это было золото староверов. И было решено, что оно будет спрятано в надёжных местах, в том числе и в таёжных скитах у отшельников. Так и было сделано… А сам Иваницкий в Китай ушёл. Но ведь – кто закопал, тот и откопать может… Поэтому они дали клятву перед ликом Господа Нашего хранить тайну и приняли обет молчания. Такой вот скит и был здесь… Много желающих было найти это золото. И белые с есаулом Кротовым и красные во главе с Гайдаром – все искали... Банды Соловьёва тоже, а за ним вслед опять Гайдар гонялся... Ох, и накуролесили тогда здесь и те и другие… Дочка Иваницкого три года назад приезжала из Америки… А за ней чекисты из Красноярска следили. Всё без толку… Теперь на нашу общину возложено охранять то, что было добыто через пот, а потом и кровь… Хочу спросить – будешь ли ты согласен стать следующим – тем, кто будет Хранителем?
-Да…
-Благослови тебя Господь… Тогда я тебе расскажу о том, что сам узнал когда-то от стариков…
Это было описание мест, где могло быть спрятано золото. Дед Давыд рассказал и о том - на что и как могло быть оно потрачено. Это сводилось к оказанию помощи единоверцам в самые трудные моменты их жизни, о чём решение всегда принималось соборно. Золотой шлих сдавался в приёмку через староверов, которые официально работали старателями на приисках.
-И ещё тебе на заметку. Ты видел - там, вверх по течению, ручей с гор впадает в реку?
-Да. И я уже приблизительно понял – о чём Вы скажите…
-Правильно понял… Виктор! Ты нас сегодня кормить будешь?
-(издалека) Ещё не готово! Что оголодали? Скоро уже…
Я спросил Деда Давыда:
-А Виктор знает?
-Да. Он ПОСВЯЩЁН.
* * *
Сидим чинно за столом. Едим тушёную картошку с мясом глухаря. Чай заварен.
-Виктор! Найдите время на неделе, сходите с Володей к той шахте, что я тебе показывал. Объяснишь Владимиру – что к чему. Хорошо?
-Да, Давыд Яковлевич, сходим. Сходим, Володь?
-Конечно.
-Ещё и дом Иваницкого надо посмотреть. Что там творится?
-Я понял. Глянем.
-Что, сынки? Поедете?
-Да, пора уже. Чайку вот только попьём… А на следующие выходные приплывём.
-Я буду ждать.
* * *
Глава V
Быстро идём на лодке. Обратная дорога всегда «короче».
-Виктор, где твой хвалёный таймень?
-Да, вот прямо здесь…
-Ты, что серьёзно?
-Самое время к вечеру. Сейчас остановимся. Вон там хороший выход из омуточка. Попробуем, прям с лодки.
И чтоб ты думал?! Поймали ведь!
-Вовка! Как башку евонную увидишь – стреляй! Вон он! Ну, же!
БА-БАХ!!!
В воде всё затихло…
Это был красавец килограммов на двадцать. Кое-как, но в лодку мы его затащили… Яркосеребристый, с многочисленными темными пятнышками… «Красная щука»… По другому мы, наверное, с ним бы и не справились…
-Вот это да!
-Да уж!
Потом, сколько мы не блеснили, поклёвок тайменя не было. Зато подловили ещё ленка.
Переживаний хватило до самого дома.
* * *
Утром понедельника Виктор, тихо бурча, собирался на работу. Хорошо, что ещё с вечера мы разделали дичь и почистили рыбу. Тётя Матрёна её уже жарила на душистом подсолнечном масле, что подтверждалось скворчанием и ароматом, идущим с кухни.
Мне вставать было лень, но я тоже поднялся, чтобы проводить Витька, и отведать рыбки.
-Доброе утро! Что ты встал? Спал бы ещё…
-Доброе утро! Да, нет, Тётя Мотя, я лучше потом, после обеда, ещё подремлю.
-Ну, и то хорошо… Садитесь кушать. С рыбой то, что делать будете? Там её много.
-Виктор мне покажет, что надо, да, я её посолю. Завялим. Правильно Вить?
-Ага. Мам, а ещё рыбный пирог из тайменя сделай… А? Вкусны-ы-ы-ы-й…!!!
-Хорошо, сынок. А глухари?
-Тёте Нине сейчас двух занесу, по пути. И рыбу тоже…
-Правильно.
-Вить, я с тобой.
Позавтракав, пошли к тёте Нине. Она уже хлопотала в огороде.
-Тёть Нин, здравствуйте!
-А приехали, рыбаки-охотники! Доброе утро!
-Вот, возьмите…
-Спасибо! Дочки сейчас встанут, сготовят. Как Давыд Яковлевич?
-Всё хорошо. Обустраивается.
-Мишка не приходил?
-Нет, не было…
-Вот и хорошо.
-Пошёл я на работу.
-А ты, Володя, что так рано? Отдыхал бы, в отпуске ведь…
-Всё нормально, Тёть Нин…
* * *
Пока шли к МТС, договорились, что завтра Виктор уйдёт с работы немного пораньше, и мы сходим «на разведку» в тайгу, где была старая шахта. Многие сельчане знали, как к ней добраться, но, памятуя о её дурной славе, старались туда не соваться. Из уст в уста передавалась легенда о засыпанных при обвале артельщиках, которых так и не смогли достать, отпеть по православному обычаю, и предать земле их бренная тела. Хотя землицей их и так засыпало… И бродят уже шестьдесят лет в лабиринтах шахты их неупокоенные души… Жуть!
Наша же задача состояла в том, чтобы посмотреть - не был ли там какой чужой человек, не пытался ли проникнуть туда, не ведутся ли там какие раскопки, старательские или поисковые работы…
* * *
В пять часов вечера мы уже шли по дороге в сторону села Орджоникидзиевского. Затем еле видимой тропкой стали подниматься в горы, идя вдоль ручья, спадающего небольшим водопадом. Вода чистая, холодная, на вкус аж сладкая! Зубы ломит.
-Володь! Посмотри сюда.
-Ух, ты! Это ж рисунки на камне от древнего человека?!
-Ага!
-Красиво! Звери-люди, люди-звери…
В лесу сумрачно, хотя солнце ещё и не так уж низко. Заряженные ружья на плечах. Всё равно как-то не по себе. Громко говорить не охота, а шептать тоже вроде бы не резон. Как будто чего боимся…
-Пришли. Вон она…
-Где, Вить. Ничего не вижу.
Подошли поближе.
Ничем не примечательный холмик, заросший брусничником и мхом. Однако, обойдя его, уже был виден вход в «пещеру», куда можно было попасть только по-пластунски. Никаких свежих признаков пребывания человека не наблюдалось. Зажгли свечу. По очереди – Виктор, а потом и я, забрались метра на два внутрь. Внутри лаз сразу расширялся и уходил под углом дальше под землю. Были видны полусгнившие деревянные подпорки. Пахло плесенью. Чувствовалось, что воздух снаружи поступает в шахту.
-Вить, а ведь, где-то есть ещё лазы. Воздух то циркулирует. Сквозняк…
-Да, это точно, но только я их так и не нашёл.
-А большая шахта?
-Я не знаю, Володь. Лезть туда страшно. Никто из села не лазил. Из пацанов я никого такого храброго не знаю. А знал бы всё равно. Взрослые туда не полезут. Если какие-то пришлые рисковые… Но видно, что никого не было. Пошли домой.
-Пошли.
* * *
Затемно вечером мы уже ели пирог с тайменем. Вкуснотища! Сочный! Жирный! Сплошной один большой витамин! Запивали горячим чаем из самовара, сидя за столом в большом семейном кругу.
* * *
Впереди ещё есть три дня. В воскресенье надо будет уже ехать на станцию к поезду, а в понедельник уже мне на работу. Отпуск пролетел пулей.
* * *
В среду я занимался тем, что делал блёсны. Несколько штук на прошлой неделе мы оборвали. Надо было пополнить запас.
Блесна самодельная. Берём две пластинки металла толщиной с полмиллиметра-миллиметр, медные или латунные. Отжигаем их в бане в печке, чтобы металл стал мягче, а затем лудим их. Ножовкой по металлу и напильником доводим до примерной формы блесны и с помощью "давилки" в форме бруска с закругленным торцом из твердого дерева с помощью молотка создаём углубление в средней и хвостовой части заготовки блесны. В результате выпуклая сторона блесны получается с небольшими бугорками, которые в последующем убираются напильником, так чтобы внешняя сторона получилась ровная и гладкая, без углублений и бугорков. Таким образом, поверхность блесны получается пятнистая - там, где были бугорки. Может быть, в этой "пятнистости" и кроется привлекательность блесны для хищника, т.к. проверено на опыте, что даже на двустороннюю, на чисто белую, желтую или красную блесну, таймень берет хуже. Остается только провести окончательную доводку блесны, просверлить отверстия под заводные кольца, отполировать и оснастить тройниками. И всё!
Заодно, раз уж печь топится, к вечеру и банька будет… Думаю, что Виктор одобрит.
* * *
В четверг у нас очередной вояж. Теперь в село Чебаки, что в сорока километрах. Там когда-то находилась «летняя резиденция» купца Иваницкого.
Оседлали велосипеды. Грунтовка в принципе хорошая. Часа за три доедем, не торопясь.
Уже на отдалении виден дом Иваницкого. На фоне деревенских избёнок трехэтажный дом с башенками выглядит как церковь. Говорят, что в войну в нём был детский дом для эвакуированных ребятишек-сирот.
Со стороны кладоискателей к этому дому был всегда повышенный интерес. Его давно уже весь облазили с верху донизу – чердаки, подпол… Стены простучали… Ничего не нашли. А всё дело в том, что золота в доме никогда и не было. Оно было спрятано около озера Баракчуль – куда мы и ехали.
Всё тихо спокойно. Никаких раскопок. Только две рыбацких лодки посередине. Наверное, сети ставят на ночь.
А ещё слухи ходили, что пару бочек утопили в самом озере. Тут без водолазного костюма не обойдёшься. Только, похоже, что это тоже был ложный след.
Мы искупнулись, освежились. Перекусили, сидя на берегу, любуясь закатом…
Ну, вот. Теперь обратно. Совершили вечерний променад. До наступления темноты как раз успеем вернуться.
* * *
В субботу мы с Виктором опять поплыли на лодке к Деду Давыду. Для него с собой мы прихватили пороху, дроби, капсюлей, латунных гильз, т.к. в прошлый раз обратили внимание, что патронов у него маловато. Захватили дополнительно крупы и муки.
Славно порыбачив, доплыли до места. Поднявшись к избе, с некоторым удивлением обнаружили, что Деда Давыда и Волчка нет.
-А его лодка на берегу …
-Наверное, в тайгу ушёл.
-Печь тёплая. Чугунок с мясом…
-Ну, что? Давай чаю приготовим. И рыбу начнём коптить. На запах придут.
Я стал заряжать патроны. Забиваешь капсюль молотком по деревяшке, сыпешь мерку пороха, потом в патрон - прокладку, пыж из рубленного старого валенка, дроби, опять прокладку и заливаешь воском. Надёжно и герметично. Не отсыреет и не высыпется.
Где-то через два часа мы услышали весёлый лай, а потом на опушку выбежал Волчок, стремглав несясь к нам. Подпрыгивает, ластится, стремясь лизнуть в щёку.
-Обрадовался! У-у-у, шельмец!
Следом из тайги вышел Давыд Яковлевич. Ружьё, вещмешок, посох…
-Здравствуйте, сынки! Что потеряли меня?
-Пока нет…
-Ходил посмотреть угодья. Черемшы вот набрал. Надо впрок насушить на зиму.
-А мы Вам припасов для ружья привезли.
-За это спасибо! Что, Владимир, отпуск закончился?
-Да… Знаете, как жалко, что так всё быстро…?
-Ничего. Надо и поработать. Ты сейчас при хорошем деле. Тебе сейчас только в рост идти… Осенью приезжай. В сентябре. Самый добычливый месяц.
-Постараюсь…
-У меня к вам предложение есть. Пообедаем, а потом скатаемся на ручей. Я вам должен его показать…
* * *
Дед Давыд взял с собой небольшую лопатку, лоток, медный тазик и кусок войлока. Вдоль берега плыть было не так уж и далеко. Остановились около места, где ручей впадает в реку. Поднявшись с километр вверх по течению ручья, увидели место, где явно мыли золото.
-Вот здесь. Самородки как грибы по одному не растут. Нашел один, ищи, где-то рядом самородковое гнездо.
Войлок был положен чуть ниже по течению. Лотком и тазиком стали промывать зачерпываемый песок. Самородков не нашли, но крупные золотинки попадались. Поработав так с час, намыли где-то граммов двадцать. Часть мелкого золота собрали с войлочного коврика. Высохнет – его ещё потрясти можно…
-Вот такие дела…
-Ясно.
-Богатые здесь места. Всё есть. «…И всё серебро и золото…да будут святынею Господу и войдут в сокровищницу Господню…».
* * *
Незаметно наступил вечер.
-Прощаться надо. Пора ехать.
-Пора.
-Не забывай нас. Приезжай.
-Конечно, Давыд Яковлевич. До свидания! Спасибо за всё!
Обнялись. Загрузились в лодку.
Мы отплыли. Дед Давыд крестил нас с берега