Блёклые тонкие волосы, огромный белый лоб, тоненькая шея, которая трогательно смотрится и плотно обнимаемая водолазным горлом. Фигура голодной, случайно зазимовавшей птицы, походка зависающей стрекозы, быстрая речь, нещадно перебитая собственными словами. Под коленями провисают даже колготки со специальным поддерживающим эффектом, на локтях всегда пузыри, даже у свободных свитеров. Руки всегда холодные, мёрзнут и синеют на пальцах, лак на ногтях или облуплен до неприличия, причём сразу после маникюра, или даже не наносился вовсе.
Юбки всегда широки, но попытки выбрать облегающие делаются постоянно, с упорством маньяка. Иногда, в качестве особого шика на блузку повязывается узенький галстук, можно заменить его и платочком на шею, но галстук выглядит неприкаянным, платок выбит из-под любого прикрытия. Вот, кажется, последует вывод – неряха, да ещё с придурью. Вот и нет, хотя простительно ошибиться любому, портретик библиотекарши в третьем поколении сбивает. Вывод противоположный – это мисс Очарование. Проникающее очарование, пронизывающее душу и тело, захватывающее вас с первой же минуты общения.
Всё можно придумать, всё можно обойти замыслом, но как не попасть в плен этих всегда испуганных, полуоткрытых глаз. Хочется, очень хочется назвать их голубыми, на крайний случай серыми с голубизной, но нет, не получится. В них есть всё, все краски и оттенки собрались здесь воедино, словно на лирический праздник осени, с чтением стихов, с подлунным освещением, со сценическими эффектами и, главное, тихой музыкой. Глаза с дрожанием пруда под луной, с прозрачностью горного озера, с аквариумной вычурностью дна. Дна нерукотворного, но глубоко осмыслённого неизвестным разумом.
Это нездешнее создание сейчас летело по московскому бульвару, по этой единственной ленточке новой Москвы, попавшей на чужую шею. Опаздываю, куда, куда же я опаздываю, почему не слышно шума машин, куда делись люди, почему прохожие стали похожи на лодочные вёсла, разве можно вёсла назвать людьми, нет, вот и говорю, что людей на улице нет. Вокруг только старые больные деревья, ждущие визга бензопил, лишённые последнего утешения звуком топора, дающего волю стонам коры. Стволы останутся без последней жалобы гнилого внутри тела под утверждающим ударом.
Так хочется последний раз вздрогнуть и упасть, создать свой последний, рваный портрет, а не ровную фотографию гнили колец. Свалиться навсегда, создав по пути ветер, на траву, переварившую бензин и ставшую ещё более нежной на вид, но колкой и жёсткой. Куда я бегу, зачем, какое опоздание меня ждёт, на пять минут или на целую вечность. Они висят без опоры, точёные, фигурные палки их не держат. Они часть городских изображений, сбитых в яркую стайку. Они разные, то похожи на плакаты, то вмазаны в бульвары кепками, надвинутыми на глаза, то накрыты радужной рептильной плёнкой от возможной бури. Иногда, на них написаны цифры, на них стоят угрюмые росчерки, они бесподобны и просто отштампованы в ручную, их много, если они дрянь, их горстка, если они лаконичны и талантливы.
Вокруг какие-то личности, между ними трудно пройти, их не ощущаешь как отдельное, не можешь найти себе места, и, ах, вот чей-то упругий живот, вот летит со страшным треском подставка, рвётся холст, почему не больно, почему только меркнет свет, куда делось всё. Девушка, что с вами, откройте, наконец, глаза, нельзя же так бегать, вы порвали мою картину, не бог весть что, но подсолнухи всегда в ходу, эта была сегодня последней с ними, где мне теперь брать такую, а другие совсем не продаются. Парень, увидел уже, что с девушкой ничего страшного не произошло, и обратил усилия на спасение своего цветного хлеба.
Простите я, я вас не заметила, вы такой незаметных здесь, вас так не было видно во мне, что просто, просто простите меня. Вы совсем не замёрзли, ваша картина тоже, вы совсем не мёрзнете, когда сидите здесь часами. Вы сидите и ждёте, когда придёт кто-то, кто-то получивший новую квартиру, кто-то желающий яркого пятна на стену и вы, вы ужасно тёплый, я почувствовала это когда в вас вбежала, почему, почему вы тёплый в такой страшный холод. Девушка заплакала.
Как можно плакать из-за такой ерунды, я не верю, что вас кто-то мог по-настоящему обидеть, вы не такая, чтобы быть обиженной, скорее вы сами себя обижаете. Да, - сквозь слёзы, - да, я сама себя обижаю, иногда, чтобы почувствовать себя живой. Мне надо расстроиться, а потом прижаться к батарее и согреться. Мне часто бывает хорошо, вы не думайте, я только выгляжу сумасшедшей. Готов вас огорчить, вы даже сумасшедшей не выглядите. Придётся нам объявить вас сумасшедшей, тогда настанет пора радоваться, вместо батареи буду я, вы же сказали, что я для этого подхожу.
Испуг выбросился в глаза и всплеск шутки мгновенно, вы, я, не говорила, нет, вы бесконечно всё врёте, я не называла вас батареей. Согласен быть для вас просто подсолнухом, а если вы не против подсолнухов нагретых солнцем, мы пойдём сейчас куда-нибудь, где тепло и в горшках стоят пальмы. Я против этого, категорически против, но …идёмте.