Февраль. Я б его полюбила, если бы таял снег и пели птицы. Но вместо этого за окном ничего не было видно дальше пары метров из-за сильной метели, изводившей жителей моего северного городка на протяжении вот уже четырех дней. Я, как обычно, сидела у окна. Уже было глубоко за полночь, но я все сидела, неустанно наблюдая за тем, как резкие порывы ветра кидают в мою сторону пригоршни холодного снега, который разбивался о стеклянную гладь и так и оставался распластанным на ней.
Я взяла в руки свой мобильник. Как всегда, неожиданно пришло вдохновение, и я только хотела открыть заметки, как обнаружила один непринятый вызов. Странно… И почему я не слышала? Уже почти час прошел, а я только сейчас взяла в руки телефон. Но я тут же сообразила, что уже полгода как в мою привычку вошло выключать звук после восьми вечера – чтобы папа не ругался за поздние звонки от моих «кобелей колхозных», а в последнее время для меня вообще стало безопасней держать беззвучный режим включенным всегда. Хотя, это не столько из-за поклонников, напротив – вот их-то у меня как раз и не было. Просто уже месяца два, как я устала от жизни, от себя, от своих друзей и просто устала. Чтобы не слышать телефона и не знать, кто мне звонит, я спокойно выключала звук и забрасывала свой розовый аппаратик куда подальше, доставая его только ближе к ночи, чтобы завести наутро будильник. Но сейчас я уже три дня как болела, а потому и телефон вечно валялся в неизвестных даже мне самой местах.
Номер определился без имени, что меня удивило. И заинтриговало. Я несколько раз пересмотрела цифры, но они мне так и ничего и не сказали. Я позвонила, дождалась гудка и сбросила. На счету оставалось всего четыре с лишним рубля, а мне еще надо было жить на них и жить. Некоторое время я постояла, ожидая, когда же мне перезвонят. Но нет, ответа не последовало. Я позвонила еще раз. Так просто они от меня не отделаются. Или пусть берут трубку и объясняют, кто такие и зачем трезвонят в половине двенадцатого, или же – пусть терпят мои беспрестанные звонки! А доставать я умею, да еще как, уж поверьте мне. Я набрала неизвестный мне номер еще раз, дождалась гудка и внезапно услышала чье-то отдаленное: «Блин!». Я внутренне возмутилась. Значит, звонят, а потом еще трубку не берут, ну ладно, берут, но не перезванивают, а потом и ругаться мне в ухо смеют! И в этот момент телефон вкрадчиво завибрировал у меня в руке. Я резко подняла трубку.
- Алло!
- Алло, – абонент на том конце явно не отличался оригинальностью слога, к тому же его голос был мне абсолютно незнаком. А голос приятный…
- Вы кто?
- Роман…
- Какой такой Роман?! – во мне разом все вскипело. Если это тот самый срочник Рома, с которым меня угораздило по глупости познакомиться еще в октябре, и от которого я до сих пор никак не могу отвязаться, то я его точно сейчас пошлю по всем известным мне адресам, чтобы впредь неповадно было! Тоже мне, придумал – номера менять и мне дозваниваться.
- Роман… Марков…
Я разозлилась еще больше. Ах, значит, Роман! Значит, Марков! Ну, ничего, ты еще попляшешь у меня, будешь знать, как названивать мне!!!
- И что тебе надо?! – яростно прошипела я, с трудом сдерживаясь от более резких реплик – всего лишь до окончательного выяснения личности звонящего и целей, им преследовавшихся. Мало ли, вдруг я ошибалась…
- Ну, это вообще не я звонил… Как бы, понимаешь…
Меня абсолютно не волновало, кто именно мне звонил, более того – меня еще больше взбесило, что раз он признался, что звонил не он, то в таком случае мой номер просто пустили по рукам! Этого я так оставить не могла. В ухо мне продолжали доноситься какие-то блеющие звуки.
- … у меня телефон брали, не знаю, кто – позвонить. Это мог или Юра Васютин, или Антон…
Я не дала ему договорить, мое сердце радостно встрепетало, не была б сейчас уже глубокая ночь, я бы радостно закричала и запрыгала по комнате. Отсутствие возможности совершить все это я компенсировала небольшим добавлением звука в мой голос.
- О-о-о, Юрка-а-а звони-и-ил… – в моем голосе даже не сквозила, а радостно фонтанировала теплота. Ну, тогда ясно. Все сразу встало на свои места. Раз Юрка – это можно, хоть посреди ночи позвонил бы, и слова б не сказала.
- А ты та самая Алина?
- Алина?.. – я на долю секунду растерялась, даже не сразу сообразив, что это ко мне обращаются, уж слишком я о Юре задумалась. – Да нет, я Маша.
- А… Ну, это… Маша, значит, – неизвестный, но уже вмиг ставший мне приятным и родным, Рома, видимо, подумал, что невольно заложил друга, сообщив мне про какую-то загадочную Алину. Он, несчастный, даже и не мог подозревать, что имя этой девушки не вызвало во мне ровным счетом никаких эмоций, так как Юра был моим хорошим другом, и меня совершенно не волновало, каким Алинам он там звонит. Решив не смущать и так донельзя смущенного Рому, я сразу разрядила ситуацию, радостно пропев:
- Ну, тогда передавай Юрке привет! И скажи, чтобы завтра позвонил. Все, спасибо, пока! – и нажала на кнопку отбоя.
С какой-то необъяснимой легкостью на душе я опять поуютнее устроилась не широком подоконнике и открыла заметки в календаре мобильника. Вдохновение почему-то прошло. Я это чувствовала. Но все равно хотелось что-нибудь написать. Что-нибудь такое, посвященное февралю – красивое и грустное…
Был обычный февральский вечер,
Когда ты позвонил мне опять,
Я, накинув, пальто на плечи,
Собралась в темноту бежать…
Нет, что-то все-таки не так. Какой там вечер, какой там позвонил? Не могу я так писать, заведомо зная, что это будет жутким неприкрытым враньем. Я все свои стихи всегда писала, опираясь на реальные события, когда-либо происходившие со мной. А тут… Нет, вранье, оно и в Африке вранье.
Мне стало грустно, и я слезла с насиженного места, переместившись за стол, к ноутбуку. Открыла свои фотки, и опять стала бесцельно бродить по многочисленным папкам, которые вдоль и поперек заполонили картинки из моей той, веселой, счастливой, хоть чем-то осмысленной, жизни. Везде я улыбалась, и на всех фотографиях мои глаза светились неприкрытой, явной инфантильностью. Благодаря которой я была так счастлива, и из-за которой я стала такой несчастной. Я перешла в папки посвежее. Самые последние фотографии отражали уставшее лицо, на котором хоть и была улыбка, но при ближайшем рассмотрении становилось видно, что она безнадежно искусственная, приклеенная. А глаза… Глаза очень грустные. Как у побитой собаки. А я и есть бездомная собака, нещадно побитая жизнью. Со вздохом закрыв все папки и программы, висевшие на экране, я опустила крышку ноутбука. Выключила свет и легла в кровать, посильнее прижав к себе своего любимого кролика Киру. Утро вечера мудренее, правильно говорят. Вот завтра встану, и придумаю что-нибудь, а ближе к ночи запишу в мобильник. С этими мыслями я почти моментально и уснула.
Утро, к моему удивлению, наступило слишком поздно. Я продрала глаза только в три часа – и то, если бы меня мама не столкнула упорными пинками с кровати, я бы и дальше продолжила спать. А что вы хотели: больной, уставший организм просто нуждается в отличном отдыхе, чтобы никто не беспокоил и не надоедал. С трудом оторвав себя от матраса (простыня почему-то съехала на пол), я проползла в ванную. Заколов волосы голубой заколкой, я натянула на себя длинный фиолетовый топик, сверху надела голубой в белую полоску, хоть и старый, но все же очень уютный, свитер и подкатала его наверх, завязав впереди узлом. Приведя себя в мало-мальский порядок, я взяла ноутбук, чашку чая и устроилась в коридоре – только там была нормальная телефонная розетка, от которой Интернет работал намного быстрее, чем в других комнатах. Мимо меня прошла мама. Остановилась, слегка задержав взгляд на моем топике.
- Фиолетовый – цвет одиночества.
Я ничего не сказала. Набрала свой любимый сайт, на котором публиковала свои стихи и рассказы. На экране высветилась страница для читателей, сразу выплыло сообщение о новой рецензии. Я открыла ее: «Ваше стихотворение «Вещь» просто замечательное, очень чуткое, за душу берет! Пишите дальше, у Вас это здорово получается. Удачи Вам, Элиза». Да, вот удача-то мне точно никогда не помешает.
В последнее время у меня вообще вошло в привычку всегда желать людям удачи. И мои знакомые уже тоже подцепили это от меня. И, честно, от таких пожеланий на сердце сразу поселялось какое-то безграничное спокойствие, как будто «все в этой жизни будет хорошо и красиво». Так часто говорила одна моя жизнерадостная подруга. И я ей верила. Ведь, в конце концов, это верно – какую жизненную установку ты сама себе дашь, так у тебя все и будет. Чем больше будешь ныть, опускать руки перед первой же малюсенькой неудачей, тем хуже для тебя самой. А так, даже проще порой верить во что-то лучшее, красивое.
С такими размышлениями я встала из-за компьютера и прошла на кухню – долить горячей воды в чашку с чаем. Там сидела мама, смотрела что-то громкое и несуразное по телевизору. Она опять смерила меня внимательным взглядом.
- Хотя, тебе идет.
- Спасибо, я знаю.
- Может, ты сходишь куда, проветришься? А то сидишь дома целыми днями. Может, мусор вынесешь, все равно далеко идти, подышишь свежим воздухом, встретишь кого-нибудь.
- Да нет, принцы на мусорку не ходят.
- А тебе нужен принц?
- Мне вообще никто не нужен! – с этими словами я резко поставила электрический чайник на подставку и вернулась в коридор.
Я еще раз проверила почту – пусто. Хотя, с другой стороны, мне и писать-то было некому. Все подруги жили в соседних домах, с ними было быстрее и проще связаться по телефону, а в других городах, кроме родственников, никто и не жил. Да и то, у брата сломался модем. Конечно, я могла ему написать сейчас, все равно письмо дойдет, но я решила пока отложить это и вернуться к редактированию своего нового рассказа.
Писать я начала сравнительно недавно. Проза давалась мне довольно-таки тяжело. Мой компьютер был сплошь заполнен различными рассказами и повестями, конец которым я так и не смогла придумать. Значительно проще дело обстояло со стихотворениями. Вот тут я правда была мастером. Хотя в этом я всегда могла признаться себе только наедине. Да и то, сейчас, наверное, первый и последний раз, когда я посмела так нескромно сказать сама о себе. Несмотря на постоянные рецензии на сайте, восхищенные возгласы друзей и прочее, я часто думала, что мое занятие – никому не нужное бумагомарание. Каждый день я забивала в заметках мобильного календаря новое стихотворение, затем дрожащим голосом зачитывала его подругам. И всякий раз, когда слышала пораженное молчание, а потом и радостные реплики, я испускала вздох облегчения. Но расслаблялась я ненадолго. Все равно во мне всегда жил страх быть непризнанной и непонятой. Хотя один случай запомнился мне навсегда.
Несколько месяцев назад я защищала сборник своих стихов в одном городском проекте. Для поддержки я взяла с собой свою лучшую подругу Олю. Чтобы не так страшно было – все-таки в первый раз я выступала перед такой пристрастной публикой. Я зачитывала свои стихи, рассказывала автобиографию, когда, наконец, не пришел самый ответственный для меня момент – я собиралась зачитать свое самое любимое и трогательное стихотворение.
Перед защитой ко мне подошла моя соперница, Эвелина, довольно болтливая и незакомплексованная девица, с которой мы тут же нашли общий язык.
- Знаешь, – она заговорщически понизила голос. – Ты не волнуйся на защите. Главное, не бойся ничего, говори, что считаешь нужным и зачитывай все, что там понаписала. Единственное, что я тебе посоветую – не читай длинных стихотворений.
- А что так? – меня и правда заинтересовал этот факт. Ведь «Сны», которые мне так нетерпелось выставить на всеобщий суд, были как раз длинными, на две с небольшим страницы.
- А я уже была как-то на защите, – уверенным голосом продолжила Эвка. – Ничего особенного, то же, что и здесь. Но, когда я начала читать большое стихотворение, там все просто заснули. Поэтому и тебе не советую, если ты, конечно, хочешь, чтобы тебя слушали.
Тем не менее, я совершенно не собиралась следовать чьим-то советам. Как, впрочем, и всегда. Слишком много для меня значили события, о которых я рассказывала в тех строчках. Это вообще была грустная история.
Год назад я встречалась с одним замечательным человеком. Его звали Кирилл. Все в наших отношениях было очень сложным. Он не понимал меня, я его, мы постоянно ссорились, он позволял себе оскорблять меня, но я его все равно любила. Как, смею тешить себя надеждой, и он меня. Но мне той весной предстояло уехать от него навсегда. Мои родители требовали, чтобы я уезжала жить и учиться в другой город, совершенно не беспокоясь, что здесь у меня своя жизнь, свои интересы. Вот об этом и было рассказано в моих «Снах». И я его прочитала всем присутствующим в зале. Когда я, наконец, закончила и оторвала взгляд от бумаги, я увидела глаза моей подруги. На ее ресницах блестели слезы.
Я сразу вспомнила, сколько недель подряд я проплакала в телефон, рассказывая о своих переживаниях Оле, как она меня всегда поддерживала… И сейчас она плакала. Оттого, что сама видела и знала все, о чем я написала. Это надолго засело в моей памяти.
Я отогнала от себя воспоминания и вышла из Интернета. Унесла компьютер обратно в свою комнату, села на кровать, завернулась в розовый мягкий плед и вставила в уши наушники от плеера. Музыка прошлого года заполнила всю меня. Я опять вспомнила Кирилла, Вову и Андрея. Всех их я любила. Но каждого по-разному. Но решила сейчас не думать о них. Не время.
Прошло две недели. Я наконец-то выздоровела и вновь вернулась к своей привычной, бурной и неугомонной жизни. А куда деваться? Не будешь вертеться, тебя просто заметут и раздавят под суетой дней и забот.
Наступило восьмое марта. И то, я даже забыла об этом дне. Если б часа в два мне не позвонила одна моя старая знакомая с поздравлениями, я бы вообще и думать не думала про какой-то там Международный женский день.
- Машка, привет! С праздником тебя, – это была Оля, она уже тоже подумала, что к трем часам я должна была проснуться.
- Привет, и тебя тоже.
- Слушай, пойдем гулять, а? Ты же все равно ничего не делаешь.
- С чего ты решила? Мало ли, вдруг я сейчас…
- Ага, конечно, знаю я тебя! Занята она! Не смеши меня. Давай, собирайся быстрей, и пойдем. Только недолго там красься, а то вечер наступит, и мне уже будет неинтересно.
Я со вздохом положила трубку и направилась в коридор, наводить марафет. Все-таки не хочется выглядеть уж слишком чаморно рядом с всегда цветущей подругой.
Первым делом мы отправились на каток. На улице уже вовсю царила и правила весна – за шиворот мне то и дело капала с подтаявшего потолка вода. Но все равно было весело. Мы с Олькой неумело катались на коньках, держась за руки, вместе падая и весело хохоча. Все в снегу, мокрые и развеселившиеся, мы пошли дальше гулять.
По главной улице городка вышагивали радостные прохожие, резвились дети, люди улыбались, и мне тоже захотелось вот так вот идти и абсолютно беспричинно улыбаться. Просто так. И я улыбнулась пожилому мужчине, ведущему за руку нетерпеливо подпрыгивающего маленького внука в сторону ларька со сладкой ватой. Он улыбнулся мне в ответ. И на душе сразу так светло, тепло и радостно стало, что больше улыбка уже просто не сходила с моего лица. Я была счастлива. Просто счастлива. Впервые за два месяца. Весна, наверное, потому что. Мы с Олькой шли и болтали ни о чем, и тут она вдруг завела странный разговор.
- Слушай, скажи, а ты ведь Кирилла любила?
Я удивленно посмотрела на нее. Можно подумать, он не знает!
- Конечно, любила!
- А как ты его любила? Ты же можешь это объяснить.
Меня мог бы поразить и этот Олин вопрос, если бы я не знала, что в последнее время у нее слишком много проблем с ее парнем, и она часто задает мне вопросы по типу этого.
- Ну, у меня была любовь такая… Сильная, страстная… Ты же помнишь, как мы все время ссорились, цапались на пустом месте, как я его ненавидела, но вместе с тем, с каждым днем любила все больше и больше.
- А Вову? Как ты его любила?
- Вова… – я предалась сладким воспоминаниям. – Он был для меня многим. К нему любовь была другая. Такая большая, сильная, спокойная и уверенная. Если б ему позволила, он бы на руках меня носил, а я сама его бросила. Но я тонула все-таки в чувствах к нему… Я его сильно любила.
- А Андрея? Ты его любила?
Я на минуту задумалась. Не знала, что сказать. Я же всем говорила, что любила, да. Но сейчас… Хотя нет, неправильно было бы говорить, что у меня к Андрею совсем ничего не было и быть не могло, только потому, что мы давно расстались, так и не провстречавшись с ним нормально.
- Любила.
И, возможно, даже сейчас люблю.
- А ты знаешь, почему ты его полюбила?
Нет, но умеет же Олька удивлять меня! Это она мне сейчас будет объяснять, кого и почему я любила или люблю. Хотя, надо признать, мне стало довольно-таки интересно узнать, что она считает сама по этому поводу, и совпадет ли это с моими собственными представлениями о моих чувствах к Андрею.
- А ты в нем Вову узнала. Андрей слишком на него похож, а ты до сих пор жалеешь о том, что с Вовой рассталась.
- Ну да, – она была права. Вот тут моя подруга попала прямо в точку, даже я не могла этого не признать.
- И все же – как ты его любила?
- Так сильно-сильно… У меня к Андрею была большая и всезатопляющая нежность…
- Ну, да, Медвежонок… А нежность у тебя к нему и до сих пор есть, я же знаю. Вон с каким лицом и каким голосом ты о нем говоришь.
- Медвежонок… Я хотела любить его, как… Как ребенка. Да, точно. Хотя, хотелось и защищать его, стать ему мамой, и вместе с тем быть его маленькой. Я ж и так ему до плеча в подпрыге с трудом доставала. И нежность эта. Помнишь рекламу туалетной бумаги, в которой тетка падает на большую пуховую перину?
- А, «Зева-Делюкс»?
- Ну, да, она, по-моему. Вот и я так же – в своей нежности к Андрею, как в пуху, вот так вот падаю в нее, и она вокруг меня, обволакивает, согревает… А вообще, к чему это вдруг ты узнать-то все решила?
- Знаешь, Маш, так здорово, когда ты можешь объяснить свою любовь. Вот я спросила тебя, а ты тут же, не задумываясь, в легкую мне все рассказала. А я так не могу. Все это так банально… Все эти слова… «Ты мне нужен, я не могу без тебя, я тебя люблю…». А ты - не такая, ты любишь по-своему. Вот сейчас ты мне описала целых три своих любви. И, я могу поспорить, ты могла бы сказать и больше. Я тебе завидую.
- Да ладно, чему завидовать-то? Все мы разные.
И тут мы дошли до цветочного ларька. В витрине стояло много больших и маленьких вазочек с различными цветами, но мой взгляд выхватил из всего этого великолепия лишь одну белую вазу с охапкой тюльпанов. Я тут же купила весь букет, и половину отдала Оле.
Вот так мы и шли с ней вдвоем – обе счастливые, с букетами розовых тюльпанов в руках, улыбались друг другу и щурились от первых лучей яркого, весеннего солнца.