Итак, настало первое утро. Первое кровавое утро нового года. Кровавое, потому что в горле застыл вкус крови и потому что небо зарделось длинными кровоподтеками.
Куда идти в такое утро? В парк, где еще слышны пьяные голоса и землю засыпали стеклянные осколки, залезть в самую глушь и слушать, как ветер завывает над тобой стонущую погребальную песню? Или податься в город, тереться среди заново прогуливающихся или еще не успевших уйти людей, чувствовать, как они своим чужим равнодушием глодают твое сердце, как голодные собаки? Нет, в такое утро нужно звонить. Набрать номер и пить из трубки его сонный далекий голос, а потом умолять его, чтобы он пришел, утирать с ресниц новые слезы и просить, просить, просить…
Природа капала с крыш водой. Наступила оттепель. Деревья выставляют наружу свои костлявые лодыжки, надеясь, что это уже весна ласкает их голые верхушки. Солнце прорывает небо своей оттепельской гривой и тычется людям в глаза, настойчиво и вульгарно, словно запьяневшая женщина. Жаль только, что оттепель не трогает души, не сбрасывает с нее ледяной корки. И уж совсем бесполезно надеяться, что это утро, превратившись в день, изменит вкус крови в горле.
Кровь — это такая вещь, о которой никому не скажешь. Не скажешь, что она подкатила тебе к горлу, или разогрелась в теле, или закапала на пол красными горошинами, бусинами. Ведь даже ему можно сказать лишь о том, что он поджег под маленькой кастрюлькой с кровью медленный огонь, и она начинает становиться чересчур горячей. Ведь не скажешь же ему, что твоя кровь утекла прочь сегодняшним утром и теперь уже вряд ли когда-то вернется.
Чуть позже, буквально через одно или два мгновения, растянувшихся и расплывшихся на несколько часов, утро перетекло в вечер. Вечер настал совершенно бескровный: еще бы, ведь вся кровь утекла утреней зарей за дальний посиневший край горизонта. Так что вечер был бледен, худ. Казалось, подуй на него — и он повалится, не устоит на своих худеньких ножках и опрокинет на твою голову ночь, не удержав ее тяжести. Словом, этот вечер просто ветром носило: он страдал хроническим и безнадежно тяжелым малокровием. Разве можно делать что-то в такой вечер? Конечно, нет: не успеешь еще даже придумать себе занятие, а он уже кувыркнется со своих подогнувшихся ножек-ходулек. Бездействие плавает над макушкой, заставляет все так же, как и утром, сидеть за столом и с истомой смотреть на телефонную трубку. Пошевелиться и взять ее нельзя: вечер обязательно пошатнется и упадет, да и все силы уплыли по поверхности кровяной струйки еще ; дня назад. А там в трубке — голос, от которого пахнет энергией и невинной привязанностью. Почему же трубка сама не разорвется неожиданным гудком, неужели от него тоже утекла вся его кровь?
Неизвестный разгуливает в дверном проеме — это он принес в своем рюкзаке ночь. Хочешь крикнуть ему обидные слова, чтобы он убрался вон, но не можешь.
1-2.01.06.