О подвигах вина и крови

       
       Вот так сидели мы как-то под нечастым теперь июльским солнышком, слегка прикрытие тенью от тента, грелись неторопливой беседой и прохлаждались напитками.
       
       - Да, блаженно растягиваясь в пластмассовом креслице, - сказал художник П. - Хорошо , как в Крыму. -- Оно-то, конечно, хорошо, здесь у вас,  -обернулся к нему очень русский коллега по фамилии, ну, скажем, Шмольц. -
- Только в Крыму ведь оно - море. Опять же горы. -
- Да, да, горы, море, вечность...,- с чувством зашевелил семитическими губами художник П. и продолжил.
- ”В Гурзуфе, как раз наверху, рассказывал мне знакомый, жил один интеллигент, профессор Т. Бо-ольшой философ. Жил он на старой вилле, с женой и, понятно, с проблемами. В Крыму, ведь, вечно проблемы с водой. А у профессора были еще проблемы с зеленым змием, и, естественно, с супругой.
       Проблему воды профессор Т. решал просто. В соседней деревушке был винодельческий совхоз. Знаменитый ”Мисхор”. Вот оттуда приводил Т., к радости супруги, специалиста, водопроводчика. Только радость оказывалась каждый раз с перцем. Водопроводчик не то чтобы плохо справлялся со своим ремеслом, но уж больно полюбил философию. Как потечет вода из крана, так и начинаются беседы о вечном, о прекрасном, о жизни, о смерти, о любви, о мире... Ну, пока еще два философа рассуждали о любви, госпоже Т. это было так себе, ничего. Но вот когда о мире, или, пуще того, о смерти, вот этого она вынести не могла. И потому вода из крана текла все реже и реже.
 Питались супруги скромно, хотя времена тогда были копеечные. А дело в том, что профессору , вернее его змейной проблеме, была объявлена тотальная война. И чтобы ни одной капли прохладного крымского не просочилось в пламенеющий жаждой мысли профессорский мозг, г-жа Т. избрала тактику точь-в-точь похожую на тактику известного министра финансов.
       - Вот тебе 20 копеек на два помидора. Вот тебе еще тридцать - на два баклажана, и 27 - на три огурца, - отсчитывала бюджетные ассигнования г-жа Т., отправляя г-на Т. вниз , за покупками на богатый овощами и фруктами татарский рынок. Ни слова не возразив, профессор брал модную тогда авоську и медленно удалялся по тропе мира, ведущей вниз. Удалялся он по тропе мира где-то в восемь часов утра. Удалялся и...исчезал. Появлялся же он часа в четыре дня с авоськой, в которой аккуратно значились два помидора, два баклажана и три огурца, но шел он уже по тропе войны.
       - Где ты БЫЛ? - задавался ему не вполне справедливый с бюджетной точки зрения вопрос. Но за ним следовал другой, вполне бюджетно оправданный: ”Откуда ты взял деньги?”Потому как помимо двух помидоров, двух баклажанов и трех огурцов в авоське, профессор Т. приносил с собой, а вернее в себе неотразимо ароматный запах крымского портвейна.
       - БЫЛ на рынке. Деньги ты мне дала, - неизменно лаконично отвечал профессор в точном соответствии с инструкциями диссиденту на допросе в КГБ, опубликованными одним видным правозащитником.
       Г-жа Т., однако, тоже знала свои инструкции. И потому учиняла сначала общий обыск карманов и одежд, а затем и личный телесный досмотр, в надежде обнаружить заветный загашник с серебром где-нибудь в укромной складке тела профессора. Однако, ни обыски, ни посылка поисковых групп из числа соседских мальчишек с целью обнаружения регулярно проваливавшегося как сквозь землю профессора, результатов не давали.
       Не знаю, какой национальности была жена профессора Т., но отличалась она немецкой методичностью и незаурядным еврейским оптимизмом. Поэтому каждый раз, как только подымалось в небо ясное крымское солнышко, сценарий повторялся с кисло-сладкой неотвратимостью московского ”Телеутра”.
       ”Т., - говорила г-жа Т. голосом ротного старшины, - вот тебе двадцать копеек на два помидора, вот тебе еще тридцать - на два баклажана, и вот еще двадцать пять - на три огурца Я жду тебя ровно через час!”
       И действительно Т. возвращался, бережно неся в авоське два великолепных красных помидора, два лаковых фиолетовых баклажана и три обычных огурца. Но только не в девять, а в четыре, благоухая при этом ароматом крымского портвейна.
       ”Где ты БЫЛ? - как обычно спросила его однажды жена.
       ”БЫЛ на рынке”, - невозмутимо как всегда ответил профессор .
       ”Откуда ты взял деньги?” - ”Ты сама мне дала...” -
       ”Снимай пиджак, снимай брюки!” - И обыск последовал так же методически как и обычно. Но как раз в тот момент, когда г-жа Т. приступила к исследованию, сквозь открытое окно донесся странный шум. То ли крики, то ли пение, то ли молитвы...
       При всех своих моральных достоинствах и финансовой доблести г-жа Т. отнюдь не была лишена простого женского любопытства. Поэтому она отложила начатое исследование и выглянула наружу. За окном , между тем, происходило некое кружение, нечто похожее на беготню рабочих муравьев, набредших на каплю разлитого меда. Местные работяги, главным образом мужского пола, странным образом припадали к земле и расползались по ней, как будто что-то вынюхивая. Женщины благоговейно вздымали глаза к небу. Какой-то татарин , став на колени бил поклоны на восток и лицо его отображало ужас. И тут г-жа Т. приметила, что по каменистой, обычно сухой, как пергамент, почве струйками стекает окрашенная в пурпур заходящим солнцем вода, с которой, как известно, всегда проблемы в Крыму. ”Господи, неужто и впрямь святая вода потекла”,- подумала г-жа Т., которая хоть и была просвещенной атеисткой, но не то чтобы совсем не верила в возможность чудес. Эти ее мысли были прерваны возбужденным криком : ”Эй, чего стоишь? Портвейн из горы забил!” И тут г-жа Т. вдруг осознала, что при всех эффектах заката жидкость, которая текла по земле, была пожалуй слишком красной, слишком густой и темной.
       На горке, между тем, собралось взбудораженное общество. В лощинке почти на вершине горы из земли торчал водопроводный кран. Кран был открыт, и из него щедрой струей тек ароматный крымский портвейн”.
       - ”Вино из водопровода, мечта коммунизма”,- расхохотался кто-то из мининтерновцев. ” Именно, - продолжил П.- Провел слесарь-водопроводчик трубу из совхоза ”Мисхор” прямо в лощиночку у профессорского дома. Присобачил кран. И полеживали себе под этим краном невидимые миру философы, наслаждаясь ароматом мисхорских погребов и беседой о делах мира, о прекрасном, о вечном, о любви, о смерти... А с ними два помидора, два баклажана и три огурца”.
       Упоминание о смерти как-то вдруг повернуло заседание Мининтерна в новом направлении. ”Нынче вот всюду терроризм этот развелся, - поправляя очки сказал русский человек Шмольц, - страшное дело”. - ”Надо нормальный пистолет иметь”, - заметил самый молодой и обычно самый молчаливый член Мининтерна.
- ”Лучше Калашникова, - сладко чмокнул семитическими губами художник П., - милое дело”. - ”А дело это ведь не простое ,- задумчиво отозвался Шмольц , и голос его вдруг поднялся на философские полоктавы.- Ну как это, взять и живого человека убить? Живого, который на тебя смотрит. Я вот тоже расскажу.
       Как кончилась война с Германией призвали моего дядю, а было ему шестнадцать, и с другими такими же бросили Квантунскую армию воевать, японцев побеждать. Привезли. Японцы рядом. Охрану выставили, тоже из новобранцев. А что ни ночь - десяток мальцов -покойники. Квантунцы эти, ниньдзя, проскакивали как невидимки. Бац, кинжальчиком и - капут.
       Тут прислали фронтовиков с германского. Стоять против них ниньдзя не могли. И ясно стало - скоро капитуляция. Скоро, но еще не сегодня. А потому явилась мода - брать пленных. Обещали за них медали, а то и ордена.
       Вот говорит как-то сержант из бывалых моему Володе: ”Бери, салага, автомат, пошли за медалью! ”. Пошли. В кустах спрятались, видят - по тропке отряд идет. ”Вот и наши ордена,-сказал сержант,- сдаваться идут”. И, выскочив из кустов с автоматом наперевес, кричит им, так это весело по-японски :”Руки вверх, сдавайтесь ребята!” Но странное дело, японцы его веселья не поняли. Р-раз - команда ихнего сержанта - и все исчезли в кустах. А оттуда - огонь. ”Я задержу их, а ты живо за подмогой”, - приказывает сержант Володе-салаге уже без улыбки. Где там ордена... И Володя мой побежал.
       Бежал он, рассказывает, себя не помня. А тут проволока колючая, четыре ряда. И остановиться не может. Перепрыгнул ряд, второй, третий...Когда оглянулся - не поверил, неужели перепрыгнул? И пришла подмога. И взяли они пленного, правда одного на всех. Взяли и привели в отряд. А что с ним делать, с одним? Стоит пленный . Стоят бывалые, переговариваются. Автоматы в стойку составлены. Вроде бы остывают после боя, на Володю поглядывают. Стоит Володя, все про проволоку ту думает и товарищами своими боевыми любуется. Сержант же его, наставник дорогой, куда-то исчез. И вдруг возвращается с трехлинейкой в руке, образца 1898 г. ”Откуда он ее выкопал, - думает Володя. Старье. И на штыке ржавчинка”. А сержант подходит к нему:” На, награда тебе за бой. - - Чистить что ли? - обиженно спрашивает Володя,- Вот так награда.- Бери! Команде ”длинным коли!”, ”коротким коли!” учили? - Учили. - По мишеням колол, в бою, небось, не приходилось? - Не пришлось. - Ну так вот, парень, - говорит деловито сержант, головы не поворачивая, - вот тебе оружие. Вон тебе мишень - вон там в углу стоит. Действуй! - И добавил эдак отечески: ” Мы тут со старичками посовещались... Пора тебе, салаге, настоящим солдатом стать. А то так и кончишь войну, вражьей крови не понюхав”.
       ”Взял я винтовку - рассказывал дядя, - а поднять не могу. Бывалые на меня не глядят. Один цыгарку раскуривает, другой - сапог снял, портянку накручивает. Солнце в небе. Кузнечик в траве. А внизу живота подымается нехорошее что-то.
- Что стоишь, действуй,- негромко сказал сержант. А скулы его сжались, а глаза, белесые весельем и насмешкой отсвечивают, мне глаза слепят. - Налево кру-у-гом! - все так же негромко командует . Повернулся я вокруг винтовки. Уж больно тяжелой она оказалась. Повернулся и встретил другие глаза. Стоит пленный, парень ладный, здоровый, крепкий. Стоит и смотрит на меня с любопытством и тоже вроде бы насмешливо. Похоже, думает: вот, мол, дурака с дубиной в охрану к нему назначают.
 - Вперед, салага, коротким коли! - по-прежнему негромко, но жестко скомандовал сержант. И объясняяет: ты винтовку раньше времени на перевес не бери, коротким коли, а то сам замучаешься и его замучаешь зря... -
       Упало у меня внутри. Итти не могу - ноги как камни. Даром что только что через колючку скакал. И не итти нельзя - команда. И стоит моя мишень, улыбается, глаза живые, черные, но уже настороженные. Руки по швам вытянул.
- Да ты что, сопляк вонючий, что слюни распустил, к мамке захотелось? Сказано - коли, - почти прошипел сержант за спиной.
       И двинулись ноги. Шаг, второй, третий...Винтовку наперевес. Не вижу ничего, только глаза эти косоватые мигают и штык мой трехгранный качается. Закрыл я глаза, и бросил руки вперед. И сразу, как учили, винтовку назад.
- Да ты что, падла, делаешь, - закричали где-то сбоку. - Ему свинью резать поучиться, а тоже штыком ...- - Сказал же: ”коротким коли”,- - плачущий голос сержанта. Открыл я глаза и вижу: стоит мой пленный желтее желтого, даром что японской нации. На гимнастерке пятно ржавое. Куда уж мой штык его достал, не пойму. -
 - Коли! Ко-рот-ким! Пошел, пока я тебя самого не проколол! - залился нешуточной злобой голос сержанта. Пошел я. Побежал. И с разбегу всадил ото всей силы, как учили ”коротким коли” трехгранник мой напрямую в центр мишени. Тяну назад, а вытащить не могу. В глазах туман. В тумане - напарник мой желтый. Стоит вроде бы, не падает, похоже не дает ему моя трехлинейка упасть. И так стоим мы почти в обнимку и смотрим в глаза друг-друга. И молчим. .. Дернул я тогда цевье изо всех сил. Назад подался, на бывалых смотрю, винтовку хочу отдать. Отворачиваются...
       - Ты что же, солдат, али в палачи записался? - рассвирипел мой наставник. - Бей сверху, коли силы нехватает! Сверху бей, да кончай же! -
       Поднял я трехлинейку высоко над головой , и с размаху всадил ее прямо в левый карман зеленой его гимнастерки...”
       Не помнит Володя, что было дальше, - уже совсем высоким голосом продолжил рассказ Шмольц. Очнулся, будто бы, далеко от своих. Лежит на траве, и кишки ему выворачивает, словно не он, а его прокололи. Два дня, говорит, его рвало. Неделю есть не мог. И каждый день с тех пор снится ему распластанный тот квантунец и говорит ему что-то, а понять Володя не может. Видно, по-японски...
       -”Да, - вздохнул П., - надо выпить!” - ”Выпьем за того Володю” , - подхватил Шмольц. -”Нет, - сказал самый молодой и обычно молчаливый. -Выпьем за благословенный портвейн в водопроводе, а за проклятый тот штык пить не будем!” Выпили. Тут и солнце зашло.