Чужие слова были словно шёпот злодея – прозвучали из гулкой тьмы, прокрались в душу и отравили её.
Тэа отринула их, не приняла, ибо всё это было ей абсолютно чуждо и немыслимо, однако, спустя какое-то время, именно так и поступила. И теперь, по прошествии многих лет, до сих пор сожалела об этом. Какой же она была тогда дурой, упивающейся своей трагедией и стремящейся из-за испытываемой боли ещё сильнее себя ударить, заодно и изваляв в грязи. Да, именно в грязи, потому что всё это грязь…. Ударила и изваляла.
Сделанного ни замолить, ни смыть чистейшими предрассветными водами, оно впилось в её память, грызло и наполняло вкусом, даже не горечи – какой-то гнилостной зловонной слизи.
Естественно, теперь Тэа ненавидела себя ещё сильнее прежнего, и если раньше ей хотелось просто себя уничтожить, то нынче – растерзать.
Можно было бы, конечно, постараться хотя бы чуть утешится тем, что у неё образовался некий полезный опыт, гласящий: «никогда не слушай чужих советов», но ведь она знала об этом и до «опыта». Её не утешало и то, что она призналась себе в собственной дурости – есть вещи, которые не исправляет акт искреннего самобичевания, потому что он не отменяет совершённого деяния. Если бы Тэа хоть немного походила на остальных, то могла бы сказать себе, что нужно учиться жить с этим дальше, однако, это было невозможно. Она боялась, что из-за этой вины уже не сможет рассчитывать на то, чего сильнее всего желала, а значит, просто не сможет дальше жить. Вне её желания-цели не было ни её самой, ни, тем более её жизни.
Порой Тэа хотелось вскрыть свою судьбу, как собственную черепную коробку, и вырезать то, что она натворила, весь этот проклятый кусок континуума, словно это не фрагмент пространства-времени, а огрызок живой серой, кровоточащей плоти.