Он был самым первым. Когда я уже всё для себя решил. Когда расставил все точки над «i». Особенно, после того, как в одном из видеосалонов увидел, как один парень отсасывал другому. И понял, что это – моё.
И начался активный поиск. Догадки. Сомнения. Попытки увидеть. Больше разглядеть. Надписи по туалетам. Этого не хотелось. Хотелось большего. Настоящего, а не мимолётного перепиха. Внутреннее чутьё подсказывало, что есть место. Место, где можно встретить. Где все такие. И опять сомнения и догадки.
И как результат – Гостинка. Да ещё и в пасхальную ночь. И всё становиться на свои места. Вот они – такие же как и я. С таким же желанием. И с таким же огнём в глазах. Охотники и добыча одновременно.
Он курсировал не по Перинной линии, как обычно. Он обретался на Садовой. Это я потом узнал, что участок совсем не «рыбный». Махонький. Щупленький. И совсем не русский. То есть – совсем индус. Зато имя! Хан! Вот так просто – Хан. И всё.
Разговор начался с Луны и погоды. Он был самым первым. Я тогда ещё не умел просто подойти и пригласить в гости. И на извечно глупый вопрос, что делать будем, не умел отвечать прямо - ****ься. Да и приглашать-то было некуда. Не в общагу же! Идея возникла, но быстро угасла ввиду занятости помещения. Договорились встретиться ещё. Когда помещение занято не будет. Через два дня. Так и разошлись. Он в ночь, я - спать в класс. Чтобы на следующее утро, появившись в общаге, соврать, как я ночь на Пасху провёл в Исаакиевском соборе.
Всё случилось через два дня. Я был на дежурстве, он пришёл. До семи утра время и помещение были в полном нашем распоряжении. Не апартаменты в «Метрополе», конечно, но ничего – сойдёт. Тепло, в меру уютно. Чисто. Об этом позаботился, да и просто это входило в мои обязанности ночного сторожа – навести порядок и сделать уборку. И в демонстрационном зале, и в подсобках. Вплоть до вымыть полы.
Мы сидели в демонстрационном зале. Свет выключен. Вполне хватало того, что проникал с улицы через окна полуподвального помещения. Из колонок лилась музыка. Что-то оркестровое из того, что я всегда любил. И что вполне могло соответствовать моменту. Первому свиданию. настоящему первому свиданию.
Когда его рука легла на моё колено. Когда я это заметил и положил сверху свою. Потом приподнял его и усадил себе на колени. Он первым достиг моих губ, а я даже не знал толком, что делать. Но ответил. И понравилось. Первые губы, которые мне понравились. Хотя и не были первыми.
Я поднял его и отнес в подсобку. Это оказалось совсем нетрудно – щупленький, маленький. Невесомый почти что. И опять поцелуй. А руки уже вовсю снуют по телам, освобождая от ненужной одежды. А потом его губы спускаются ниже. И ещё ниже. И ещё. Я кончил, как только он взял мой член в рот. Зачем-то ещё и прижав к себе его голову. Как будто он пытался убежать. И почти разревелся, даже не предполагая, что в первый раз всё так быстро кончиться…
Он успокоил меня. Перебрались на сдвинутые вместе диваны. И всё вновь смешалось. Тела, смуглое и белое, играющие друг с другом. Запахи, тел, цветов и парфюма, настойчиво перебивающие друг друга. Движения и остановки, взгляды и вздохи друг друга дополняющие. Почти всю ночь. Так, чтобы на сон оставить час-полтора.
- Мы ещё увидимся? – наутро.
- Конечно, когда ты дежуришь в следующий раз?
На меня смотрели как на сумасшедшего. Наверно глаза светились. Скорее – сияли. От взгляда можно было ослепнуть. Зато голова была свободна от мыслей. Почти от всех, кроме одной – когда же пройдут два дня и я увижу его снова.
И увидел, чуть-чуть не так. Чуть-чуть по-другому. Но те же губы и те же тела искали друг друга, стремились слиться и разбежаться с новой силой. В другой, новой тональности. Темпе. Страсти. И понеслось – два дня разлуки, и – вихрь. Каждый раз – новый ураган. Следующий раз – новые ощущения. По расписанию, через два на третью. Ночь. Дни посвященные чему попало и ночи принадлежащие только двоим.
Два с половиной месяца и последний раз. Обстоятельства… В тот раз спать не хотелось совсем. Совсем не хотелось тратить драгоценное время на обыденность физиологической потребности. Прекрасно понимая, что этого ещё хватит. А его уже не будет, по крайней мере – в моей жизни. И успеть напиться, насладиться, надышаться. Вобрать всего в себя и высосать все соки. Просто чтобы потом утром расстаться с влажными глазами. Стараясь не смотреть друг на друга…
Прошло два года. С хвостиком. Я вернулся в Питер. Тогда ещё надеясь, что навсегда. Встретил его там же, на Садовой линии. Мы узнали друг друга сразу. Он никого не ждал. Поехали в Ломоносов. Дорогой – о том, что было с ним. О том, что было со мной. Я поймал себя на мысли, что уже не сносит крышу так, как это происходило два года назад. А в постели – то же самое. Минет, и никакого анального секса. Он меня не хочет. А моего боится. И какой-то он весь маленький и щупленький.
На утро – «Созвонимся» - и я даже не пошёл провести его до вокзала. Он изменился. Я – тоже. И совсем не обязательно было встречаться спустя два с хвостиком. Хотя он и был самым первым.
***
Санька приглянулся сразу. Не обратить на него внимания было невозможно. Высокий, стройный. Черноволосый. Взгляд лёгкий, но куда-то в душу западающий. Явно, но не на много моложе меня. Не пригласить такого парня было просто глупо.
По пути от станции до дома он, видать, решил меня напугать. Время уже далековато за полночь. Осень и темень. Улица безлюдная. И тут он выдал:
- А меня чуть не посадили за убийство.
Вот только почему-то я не испугался. То ли пугаться уже было поздно, то ли что-то заставляло доверять. Просто доверять, ни на какие факты не опираясь. И правильно, что не испугался. Потому как не убийство это было вовсе. Доведение до самоубийства. Недоказанное. То ли ввиду недоказуемости такого, то ли недоказанности. Глубоко я не лез, а мой ночной спутник предпочел не распространяться на эту тему дальше.
Да и не за тем мы приехали вдвоем в этот питерский пригород, чтобы выяснять подробности прошлого. Ради другого тряслись почти час в предпоследней ночной электричке. Не обращая внимания на будущий рабочий день. Не задумываясь о том, что будет завтра. Потому как волновала только предстоящая ночь. И близость одного парня с другим. Я был интересен ему. Он - мне. Достаточно.
Достаточно для того, чтобы по приходу домой отбросить формальности в виде чая. Чтобы просто смотаться по очереди в душ. Чтобы вернуться из душа и нырнуть под одеяло. Готовым. Чтобы опять не тратить время на раздевание. Пусть даже и друг друга.
Ещё до того, как наши губы успели соприкоснуться, он что-то сказал. А я рассмеялся. Санька удивился. Объяснив, что в голову пришел анекдот, я его тут же рассказал. Теперь рассмеялся он. И рассказал свой. Моя очередь, его очередь. То рассказывать, то смеяться.
И понеслось. Я ему анекдот, он мне в ответ. Отсмеялись. Дух перевели. Опять что-то на ум пришло и по новой. Меняя темы, ситуации и главных героев. Не обращая внимания на национальности и религиозные убеждения. Без оглядки на разницу взглядов. С одной только целью- рассмешить. Один другого. Периодически перемещаясь по всему периметру большой двуспальной кровати. И практически позабыв зачем вообще в неё забрались вместе на одну ночь.
До сих пор не имею привычки курить в постели. То ли действительно пугают сгоревшие алкоголики, то ли спать в прокуренном помещении не люблю. Вообще не люблю находиться в прокуренном помещении. Поэтому периодически ещё и выбегали курить на кухню. Попутно рассказывая анекдоты. И не могли остановиться. И опять в постель. Дальше и дальше.
- Нет, всякое у меня было! Но чтобы всю ночь анекдоты травить – это впервые, - но Санька был всё равно доволен.
И мы продолжали дальше и дальше. То сидя, то лежа. То касаясь друг друга руками, то просто смотря друг на друга. И глаза в глаза. От хохота откидываясь на спину. Залезая на ноги одному и падая головой на живот второго. Или на спину. Как получалось.
Я так и не помню, было ли что-то между нами в ту ночь. Помимо анекдотов и смеха. То самое, ради чего сперва были отброшены формальности в виде чая, душ и в чем мать родила под одеяло. Вдвоем. Может и было. Но главным не было уж точно. Иначе бы я другие подробности запомнил.
***
Все те пятнадцать минут, что требовал путь от плешки до моего дома, он доставал меня одним и тем же вопросом. И как это я только с парнями? И неужели ну совсем никаких девушек? Ну, совсем. И совсем никаких, по крайней мере – в постели. А как так можно? Очень даже можно!!! Ты-то сам со мной сейчас не чай пить идёшь. Впрочем – чай тоже возможен.
Парень просто хочет попробовать, как это – с другим парнем. Что ж, отчего бы не удовлетворить любопытство человека?! Вроде как – искреннее любопытство.
Внешность – то, для чего позже кто-то придумал название «метросексуал». Русые, прямые волосы чуть выше плеч. Чистые. Ухоженные руки. Ногти ровно острижены. К тому же без заусенцев. Тянет на профессиональный маникюр. Лицо чистое. Загорелое. Скорее всего - солярий, вряд ли в Питере столько солнца найдешь. Одет стильно. Нет, не кич вызывающий. Спокойно, но вкус и цена просто сквозит. И, конечно, запах. Из тех, когда дезик не отличается от туалетной воды. И всё вместе от запаха чистого тела.
Тело. Именно то, что принято называть атлетическим. Сильные ноги. Не слишком узкие, но и не слишком широкие бёдра. Талия не осиная, но где-то близко. А дальше всё ровненько. А потом в точном подобии с хрестоматийной буквой “V” – в плечи. Широченные. И полуоткрытые вырезом лёгкого свитера дельты. И конечно – грудь. Всё очень неплохо угадывалось под брюками и свитером, хотя ни то, ни другое не были явно обтягивающими. Но когда ни того, ни другого на нём не осталось – только руками всплеснуть. Или статую ваять. Не хуже, чем у Мирона получиться.
И всё такое вот великолепие – натурал! Которому хочется попробовать. Как это и что это такое – секс с парнем. Попробовать хочется уверенно. Никакого мандража. Никакой наигранности. Всё естественно до одури.
- Чаю, кофе?
- Пожалуй, кофе.
Всё не включая света. Привычка жить в полумраке. Да и зачем включать свет? В Питере. Середина июля. Хотя день и ожидается пасмурный. И шторы задернуты. Интим – друг молодёжи.
Свитер – долой, под ним - ничего. На стул – задом наперёд. Облокотившись на спинку. Широко разведя ноги. Кажется, тут ещё и растяжка неплохая. Кофе без сахара. Но с сигаретой. Спокойно. Никто никуда не спешит.
В душ по одному. Стесняемся. Я первым, заодно титан настроить. Очень хитрое устройство, газ подаёт только так, как самому ему хочется. Приноровиться надо. Что сделаешь – вещь древняя, почти антиквариат. Подмылся, позвал. Ему хватило минут пяти. Вернулся просто завернутый в полотенце. Я ждал его уже в постели, прикрывшись до пояса простынёй.
Полотенце - на стоящую рядом детскую кроватку. Откинул простынь. Раздвинул мои ноги. Уселся между. По-турецки. Улыбается. Нравится ли мне его тело? На комплименты нарывается. Такую грудь рассматривать можно до бесконечности! Не говоря уже про ласкать. Без остановки. Вечность. Потому что именно такая грудь называется рельефной. Ещё и с такими сосками. Крупными, бордово-коричневыми с кончиками, торчащими вперёд чуть ли не на полсантиметра. Таких сосков просто не бывает у среднестатистических россиян европейской части.
А ноги. Мускулистые, но не перекачанные. Ровные и пропорциональные. Классически пропорциональные. И даже не волосатые. Волосатые – не то, мало. Лохматые – вот так точнее. Причём очень интересно лохматые. Как будто лохматость может выглядывать только из под шорт. Очень-очень коротких шорт. А всё что может под ними спрятаться – побрили или коротенько подстригли. Потому как меленькие и пушистые волосы очень даже покрывали задницу. Ну и естественно, лобок не мог испортить картину. Всё было изумительно. В меру. Так, чтобы носом зарыться было приятно.
Он вообще был просто каким-то воплощением рельефности. Особенно в свете надвигающегося пусть и пасмурного, но дня. Блики, тени, полутени. Казалось, что всё это ложилось на тело и играло на нём только ради одного – подчеркнуть и выделить. Рельеф.
Он сам притянул меня к себе. Сам начал целоваться. Страстно и напористо проникая языком. Изучая мой рот от низа до нёба. Борясь с моим языком. Или ласкаясь.
Его руки сами бросились бродить по моему телу. Мои давно уже ощупывали каждый миллиметр, каждую впадинку и каждую выпуклость. Рельефность его мышц и бархатистость кожи.
Он сам стал спускаться ниже, ниже и ниже. Пока не лёг совсем. Пока мой член не оказался у него перед самым носом. Посмотрел, покачал его, придерживая у корня. Поиграл с яичками. Оголил головку и лизнул. Я зарылся обеими руками в его мягкие волосы. Обхватил губами головку и спал постепенно, неспеша засасывать. Погружая в рот по миллиметру. Успевая работать по кругу языком. Дошёл до конца. Подержал чуток. Привык. И принялся скользить по нему вверх-вниз, иногда задерживаясь сверху. Облизывая головку. Не вынимая. Иногда задерживаясь снизу. Подымая на меня глаза. Взгляд, который говорил – ну, посмотри, как я умею!
Потом встал во весь рост и предложил мне свой. Красивый такой. Не большой и не маленький. Абсолютно прямой. Пропорциональный. Как раз под стать телу. И удобный. И прочувствовать есть что, и не подавишься. С головкой чуть большей ствола.
Я сперва прошёлся языком по ногам. От коленки до яичек. Потом вокруг по паху. Щекой чуть-чуть задевая вздыбившийся конец. Лизнул яички. Одно, потом другое. Захватил рот, покатал. Пробежался языком по члену снизу-вверх. Облизал головку. Захватил её губами. Чуток пососал. Обнял его за бедра и лёг, увлекая его за собой. Он опустился на колени и навис надо мной. И сразу же наклонился к моему.
Парень просто хотел попробовать. Очень хотел. Только не по принципу «ты меня удовлетвори, а я посмотрю, что из этого выйдет». Совсем наоборот. Бурно и с восторгом. Фантазируя и наслаждаясь. И точно такое же наслаждение даря.
Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу. Переплетясь ногами. Губы боролись с губами. Боролись и ласкались. Язык с языком. Иногда сбегая друг от друга, покрывая поцелуями лицо, шею, плечи.
Его рука ходила по нашим прижатым друг к другу стоякам. Мои руки гуляли по его груди. Он то ускорялся, то замедлял темп. Потом начинал с новой силой. С силой сжимая наши перевозбужденные члены. С не меньшей силой я мял его грудь. Пока не сжал соски, роняя голову на крепкое плечо.
В душ мы опять ходили по очереди. Сперва я, потом он. Сполоснулся, оделся, поблагодарил и ещё один поцелуй на прощанье. Я попросил о фотосъемке – грешно не поработать с таким телом. Надо подумать. Телефон взял. Но.
Парень просто хотел попробовать. Очень хотел.
***
Моя давняя и глупая привычка – никогда не знакомиться первым. Давняя, потому что так было изначально и до сих пор не избавился от неё. Глупая – потому что, прекрасно понимая всю свою привлекательность, всё равно боюсь отказа.
Так было и в этот раз. Я видел его сто раз. Может и меньше. Но уж точно каждый раз, бывая на плешке, я не мог не обратить внимание на этого парня. Постоянно на одном и том же месте, почти на углу Перинной и Ломоносовской.
Всегда на одном месте. Всегда одинаково одетый. В светло-голубой джинсовый костюм. Брюнет, со слегка вьющимися волосами. Усатый. Молодой. Стройный.
Обычно народ прогуливался по Гостинке. Кто из угла в угол. Кто, в поисках добычи, нарезал круги по всему периметру. Кто-то заговаривал. Некоторые лучше бы молчали. Нельзя же при столь мужественной внешности оказываться настолько манерными. Кому-то хватало взгляда. Кто-то отводит глаза. Кто-то смотрит пристально. Разминулись. Оглянулись. Постояли и пошли дальше. Одна на всех игра. Правила не писаны. Но соблюдается всеми.
Он всегда стоял, казалось, не меняя положения. Красавец, равный изваянию. Такой мне не по зубам. И я очень долго боялся подойти и заговорить. Первым. Где-то в глубине души предчувствуя отказ. Предчувствие всегда страшнее отказа. Потому что сковывает. Потому что впереди самим собой придуманная неизвестность. Всё может оказаться наоборот. Но я уже придумал финал. Я уже с ним смирился. попытка, которая так никогда и не состоится.
Но не в этом случае. Она состоялась. Состоялась случайно. Когда будущий отказ почему стал не страшным. Когда просто захотелось получить его. Этот самый отказ. И всё поставить на свои места, раз и навсегда. Навсегда перестать обращать внимание на этого самого парня. Перестать показывать взглядом, чтоя его хочу.
Отказа не последовало. И даже совсем наоборот. Оказывается Лёшка уже давно за мной наблюдал. Оказывается тоже давно познакомиться хотел. Оказывается боялся того же самого. оказывается завсегдатаи на плешке уже давно говорят о моей недоступности. Простите. Не виноват я. Не выношу манерных. Мне парень нужен, а не девочка с яйцами.
- Ко мне нельзя, я живу не один.
- А к тебе и не надо, я живу тут в двух шагах пути. Коммуналок не боишься?
Правильно, кто же из коренных питерцев боится коммуналок! Десять минут бодрым шагом и мы у меня. Выпить? Не проблема. Вино, водка, ликер. Привычка – в доме всегда должно быть спиртное. Чтобы «вдруг» не навалился внезапно. Остановились на вине. Лёшка ещё удивлялся, как это возможно: бутылка початая, но недопитая! Знал бы он ещё, как давно была откупорена эта самая бутылка «Кагора»!
В душ – в полном одеянии. Из душа – тоже. Стеснялся. Ага, и раздеваться потом стеснялся при свете первых лучей после недолгой летней питерской ночи. Тела своего стеснялся. И трусов семейных. Серых, в синюю полоску. Глупый. С таким-то телом. Простым. Настоящим. Мужским. Крепкое, чуть намечающийся животик. Слегка лохматая грудь. Не сильно рельефная, но и не совсем уж плоская. И та самая дорожка чёрных кучеряшек, что скрывалась как раз в тех самых серых. В синюю полоску.
Лёшка оказался больше пассивом. Хорошо, хоть не полным. Из тех, что даже отсосать не дают. Потому что грех такой член в рот не взять. Приятный. Просто приятный во всех отношениях. И никакое другое определение не подойдёт. Ни указание размеров, ни описание формы. Приятный, и всё тут. Ну и, конечно, настоял, чтобы я вошёл в него. И входил. Входил по-разному. И сзади. И «на погонах». И сам он на меня одевался. И кончали. Бурно. И почти одновременно…
В эпоху безработицы любил я по ночам гулять. Выходишь из дома часа в три. На улице светло, как днём. А народу – никого. Интересно. И Питер весь твой и больше ничей. Тихо и без суеты побыть наедине с прекраснейшим городом земли. Когда он не сумасшедший. А настоящий. Именно в такие моменты Питер становиться Северной столицей. Великим Городом, снисходительно готовым рассказать некоторые свои тайны внимательному слушателю. Великодушно показать свою историю пытливому собеседнику. С достоинством, но не надменно. Не присуще чванство много повидавшим и много пережившим. Пусть даже великим. И городам, и людям.
Так было и в ту ночь, когда я встретил его на углу возле Строгановского дворца. Видать опять «охота» кончилась ничем. И я потащил его своим любимым маршрутом. Показывать Питер коренному жителю. Рассказывать и смотреть в широко открытые голубые глаза.
Зайти на улицу зодчего Росси со стороны Ломоносовской площади. С этого места лучше видно её симметричность и квадратность. Прогуляться до Банковского мостика. Увидеть, как удивляется его виду человек, почти полжизни прогулявший по Гостинке. По Екатерининскому каналу дойти до Гороховой. На которой недалеко от ТЮЗа Распутин жил. Когда ТЮЗа не было, а Распутин был. «Ты смотри, даже отсюда виден адмиралтейский кораблик!» А вот и само Адмиралтейство. Потом – Сенатская площадь и надпись на Медном Всаднике. Именно та, что на латыни «PETRO primo – CATHARINA secunda». Он – первый, она – мимолётна. Всё просто. И необычайное величие скромности в этой простоте. Да, Федерика-Августа была поистине Велика. Иначе, не было бы хоть и небольшого, но абсолютно золотого памятника в родном Цербсте! Впрочем, внук ей памятник тоже очень интересный поставил.
Английская набережная. Мост лейтенанта Шмидта. А вот и дворец всесильного потомка белорусского шляхетского рода. Лицом к Неве. Академия – торцом. За то самое, вроде как, и гонял его палкой вдоль всей Академии самодержец Всероссийский. Кунсткамера. И извечная стрелка Васильевского острова. С извечным спуском к воде. Уже чистым, без следов разбитых вчера свадебных бокалов. Место, где даже Нева, кажется, успокаивается.
А потом мы пили пиво. Мой любимый GUINESS в шесть утра на набережной, возле Дворцового моста. Лениво наблюдая, как отделяясь от пены пиво становится абсолютно чёрным. И как неспешно начинается новый день Великого Города.
Я с удовольствием могу назвать Лёшку своим хорошим приятелем. Как-то я был в Питере. Снимая на камеру отдыхающий в Катькином народ, уловил видоискателем и его. Он был не один. С парнем. Со своим парнем. Пообщаться долго не удалось – на вокзале ждали друзья и обратный билет до Москвы. Но не смотря на это, если покопаться в коллекции домашнего видео, можно найти интересные кадры. С неприхотливым стриптизом в домашней обстановке. И белыми каплями, обильно покрывшими дорожку чёрных кудрявых волос на его животе!
***
До него у меня не было ни одного кавказца. Ну, это же совсем не секрет, что любит наш брат гордых горцев. Фетиш такой, потому как принято – темперамент, страсть зашкаливающая. Активны до безумия. Враки всё это, несерьёзные. По собственному опыту знаю. Хотя – раз на раз не приходится.
Росточка небольшого. Смуглый. Крепко сбитый. Застенчивый. Но подошёл и заговорил сам. Абсолютно никакой манерности. И практически нет акцента. Наверно уже давно живёт в центре России. Почему-то ко мне идти не захотел. Хотя ходу-то всего два шага. Место есть, пусть общага, но место. И своё. Настойчиво так – своё. Прыгнули в метро. Поехали.
- Как ты думаешь, откуда я? – неожиданно спросил он, когда неслись под землей в сторону Приморской.
- Ну точно не скажу. Откуда-то с Кавказа?
Оказалось – совсем нет. Оказалось – наоборот. Марк оказался гражданином далекой Венесуэлы. Учился на филолога. Может поэтому так хорошо русским и владел. Всего лишь лёгкий акцент, не более. Это потом, когда узнал и пригляделся, потом проступили черты испанской крови. И ещё индейской. Когда узнал родословную. И про какого-то близкого родственника. С глубокими индейскими корнями. То ли от майа, то ли ещё от кого. Мятежного полковника, повернутого на марксизме-ленинизме. Поэтому Марк в России и учился.
Скромная комната в общаге на Приморской. С безразличной и ненавязчивой вахтершей на первом этаже. Иностранцы. У наших бы уже выведала всё. Опыт обретания в рабочей общаге на Ленинском проспекте имелся. Душ и без разговоров в постель.никто не верховодил и верховодили оба. Одновременно. И не меняясь ролями. Глупо вообще какие-то роли расписывать. Особенно когда цель одна – доставить кайф другому. Это на первом месте. Получить – на втором. А когда по-настоящему, сливаются воедино первое и второе места. Сливаются роли. Сливаются два тела, становясь единым.
Потом и утром не хотелось выпускать друг друга из объятий. Валялись в постели. Никуда не спеша. Целовались. Распаляя друг друга снова и снова. Постепенно набирая высоту. Поднимаясь на новой волне. Чтобы снова рухнуть вниз. В пучину нового оргазма. Крепко держась за руки. Переплетясь всеми возможными частями тел. Столь желанных друг для друга. Вместе.
Ещё в то утро я увез от него свою первую запись знаменитой “El Condor Pasa”. Которая мне давно нравилась. И за которой я долго охотился. Это уже потом появилось много других. В исполнении Саймона и Гарфанкела. В исполнении каких-то боливийско-колумбийских банд, постоянно игравших в переходе возле Гостиного двора в Питере или на Арбате в Москве. Но самую первую запись я увез от Марка. И самую по сей день дорогую.
А потом он ещё объяснял мне, что мы, европейцы, совсем не умеем готовить картошку. Она-де растет у них. И от них же сюда и приехала. Не только объяснял, но и угощал. А потом удивлялся моей кулинарии, когда я пытался поразить его. Чтобы не посрамить имя родной страны. Получалось, и даже на «отлично» получалось.
И ещё прогулки по городу. Когда каждый показывал другому свой Питер. Тот что успел узнать я. Тот, который за пять лет учёбы успел узнать он. Милый с моей, европейской точки зрения. Великолепный, с его, латиноамериканской. Разный и общий.
И все это под аккомпанемент его невообразимо глубоких глаз. Черных, как самый невообразимый и крепкий кофе, взрощенный на плантациях его родной страны. Под аромат его тела. Аромат, способный поспорить с тем же самым кофе. Исключительно своей привлекательностью.
И все это под аккомпанемент абсолютно безумных ласк. Когда тела смыкались, а пространство заканчивалось. И окружающий мир переставал существовать. Сжимаясь до любимого тела в руках. До вкуса родных губ. До каждого мгновения прикосновения. До закрытых в предвкушении глаз. И распахнутого настежь сердца. До ожидания звонков и встреч. И возможности ещё раз утонуть в черных глазах. Всему, без остатка и надежды на спасение.
И все это под аккомпанемент нашей ревности. У него был парень. Да и я не гнушался случайных связей. И ничего не мешало нам страстно любить друг друга. И не менее страстно друг друга ревновать. По пустякам, по мелочам. Настоящим и придуманным. В лицо и по телефону. Бросая трубку на середине разговора. Оставляя большую часть недосказанной. Возможно и более важную.
В последний раз это произошло у него в общаге. В холле, рядом с его комнатой. Когда в комнате как раз был его друг. Когда я приехал, чтобы забрать альбом. Когда разговора не было по определению. Он просто вынес мне альбом, я забрал его и пошёл прочь. Через весь коридор. Не оборачиваясь. Хотя очень хотелось. Хотя прекрасно понимал, что Марк стоит и смотрит мне вслед. Всю дорогу. Потому что чувствовал этот взгляд. Невозможно было не чувствовать эти глаза. Которые чернее самого крепкого кофе. Которые чернее самой глубокой ночи. Которые просто любишь.
Ну вот и все. Конец романа. От которого остались только посвященные ему стихи. Которые Марк так никогда и не прочитал. Может к лучшему.
***
От каждого я что-то получил на память. Привычку. Взгляд. Манеру говорить. Ходить. Иногда – думать. От кого-то больше, от кого-то меньше. Но все они что-то оставили мне. Сделали меня таким, какой я сейчас. Иногда даже кажется, что я – это сборище осколков других.
От Сашки я тоже получил много. Вот только мог чуть больше. Совсем чуть-чуть. Точнее – всё. Хорошо, что жалеть не умею. О том, что не живу в столице России. О том, что не имею хорошей высокооплачиваемой работы в столице России. О том, что... Собрать можно много. Вот только я действительно не жалею.
Сашка. Хорошо сказать. Вообще-то, логичнее было бы – Александр Васильевич. Мне было двадцать семь. Ему – сорок четыре. Когда он это сказал, моему удивлению не было предела. Ну, тридцать. Ну, от силы - тридцать пять. Ни дня больше. Он красит волосы. Ну и что? Впрочем, потом я увидел его фотографии. Абсолютно седой. И выглядит на свой настоящий возраст. Но только на фотках, в жизни – совсем наоборот.
Размеренная жизнь, массаж на дому. Пусть не олигарх, но при деньгах явно. Положение и имя. Как-то сказал, что в одном из персонажей «Титаника» узнал себя. И как настойчиво я не выпытывал, в ком именно, ответа так и не получил. Впрочем, потом и сам понял. Потом, когда всё уже кончилось.
Зато роман был великолепный. Стремительный и искристый. С прогулками по ночной Москве. Познавательными и интересными. Ну, чего стоило прогуляться, к примеру, по тому самому пути, по которому Ваня Бездомный иностранного профессора преследовал! Здесь было то, здесь – это. Показал он мне Москву. Ту самую, которую впитывал всею своей жизнью коренного жителя столицы. Чья семья делала самую великую революцию в этой стране, а потом от этого и пострадала. С перечислением бывавших в доме. Имен и фамилий, воистину составляющих гордость российской интеллигенции.
А ещё Сашка никогда не готовил дома. У него даже кухни не было, в его полу-квартире, полу-офисе. Поэтому и питались-то мы исключительно по ресторанам. На один даже подсадил меня. А уж потом и я по инерции – своих друзей, приятелей и коллег. Он не пил. В смысле спиртного и в смысле – совсем. Сперва это как-то напрягало. Я пью, он – нет. Потом привык. Тоже вот, одна из перенятых привычек. Как и привычка вести себя естественно.
«Если нужно высморкаться, совсем не обязательно хлюпать стыдливо носом. Гораздо проще достать платок и высморкаться. Не громко, но эффективно». Так, по его словам, учила гувернантка. А гувернантка, по его словам, была англичанка. Настоящая. По тому, как Сашка говорил на английском, и по тому, у кого он был переводчиком догадаться было не трудно – гувернантка действительно была англичанка. Настоящая.
А потом произошёл то самый злополучный вечер. Когда накануне католической Пасхи выпал снег. Это в апреле-то месяце. А тут ещё и кабель полетел. А всё отопление – электрическое. А на объекте, после отъезда начальства – я за старшего. И четверо работяг. Не замерзать же народу. Вот уж точно сказано – все неприятности начинаются в ночь с пятницы на субботу. Время – пол-одиннадцатого. И началось – звонки то в «Мосэнерго», то в приёмную мэра, благо патронаж объекта позволял.
И ещё один звонок.
- Саш, сегодня приехать не смогу.
- Что, как, да почему? Неужели ты не можешь оставить? И без тебя всё решится...
Может, и решилось бы. Но те четверо, смотрели на это чуток по другому. Да и собственная совесть не позволяла. Так получилось, что чувство долга стало чуток выше личного.
На следующий день все вопросы были решены. Бытовки протоплены, свет горел. И со мной по телефону говорил уже совсем другой голос. Голос, по которому я и понял, в ком из героев «Титаника» Сашка угадал себя.
***
Было уже поздно. А я, как всегда, загулял. С тех пор, как пару раз вернулся из «Хамелеона» на такси и понял, что не такое это дорогое удовольствие, к метро себя привязывать перестал. Да и лето, тепло. Спешить было некуда, ввиду надвигающегося единственного выходного. Хотя народу на плешке уже почти не осталось, решился ещё чуток подышать свежим воздухом. Вдруг что-то обломиться. Точнее – кто-то. Выспаться всегда успею.
Он не просто прогуливался. Он кого-то искал. Явно. Искал и не нашел, как выяснилось позже. Когда уже разговорились. Когда выяснилось, что какого-то мальчика надо было завезти к какому-то дяде. Только вот мальчика пока на горизонте не наблюдалось.
Походили, поболтали. О том и о сем. И ни о чем тоже. Он так и не встретил того, кого искал. Мне тоже надоело праздное шатание. Которое с каждой минутой становилось ещё и бесцельным. Абсолютно. Время уже давно и далеко перевалило за полночь. Нового народа, естественно, не прибывало. Оставшихся не хотелось.
А вот Серегу – хотелось. Спортивный костюм на тренированном теле. Длинные волосы под бейсболкой. Блондин, опять таки. Раскрепощенный, но не развязный. Донельзя откровенный. Уверенный в себе. Мужчина. В меру привлекательный, но не красивый. В меру развязный, но не ****ь. Не похожий на *****.
Уговаривать Серегу подкинуть меня до окраины на машине долго не пришлось. Заодно и заработать помочь. Можно было бы и нахаляву, но зачем, если парень понравился? Тем более, что и путь неблизкий. Да и любой труд оплачиваться должен.
Он за рулём, я рядом. И разговоры продолжаются. Всю дорогу вокруг одной и той же темы. Конечно – секс. Что, да как, да с кем. Меньше вопросов, больше Серега о себе. О своих приключениях. О том, как поимел троих молдаван, делавших ему ремонт. Да так, что никто про остальных двоих не знал. О том, когда начал, как произошло. И какой красивый член был у того мужика в бане. О том, как можно под фонарем на улице остановиться и подрочить в свое удовольствие. Не обращая внимания на проезжающих. Мимо. Все равно – мимо..
Ещё тот самый журнал в бардачке. Естественно с голыми парнями. И полотенце.
- Только в машине не дрочи.
Собственно дрочить не хотелось, хотя *** стоял почти всю дорогу от столь откровенных разговоров. Да и у Сереги бугор на трениках выпирал совсем недвусмысленно.
Так и доехали, почти до МКАДа. Конечная остановка автобусов и маршруток на улице имени знаменитого архитектора была пуста. Да и дома свет не горел. И Измайловский парк темнел своей восточной окраиной.
Туда и нырнули. Вдвоем. Я прижал его к стволу первого попавшегося дерева. А руки добрались до тела. До того самого, которое я хотел узнать поближе, по крайней мере, последние часа полтора. И которое в не меньшей мере ждало моих прикосновений. И никаких сомнений в твердости этих намерений.
- Без презерватива я тебе не отдамся.
Странный. Как будто кто-то собирался его ****ь в этом ночном парке, больше похожем на лес. Кто-то просто расстегнул мастерку. Задрал футболку, обнажив красивую грудь. Исключительно для своих поцелуев. Одн7им рывком сдернул треники до колен. Вместе с трусами. И наконец-то обхватил губами то, что ждало этих губ все это время.
Я сосал, он сосал. Помогая руками и просто так. Когда руки телами заняты были. С перерывами на поцелуи. Валяюсь по траве и прижимая друг друга к деревьям. Не знаю, как он моим, но его телом я упивался. В почти звенящей тишине окраины громадного мегаполиса. Среди запаха коры, примятой травы и цветущей земляники. Пусть пыльной, на окраине мегаполиса.
По оставленному телефону он так и не позвонил. Хотя я ждал. Пусть и недолго, все прекрасно понимая. Зная наперед. Поэтому и не расстроился. Хотя и ждал.
***
Всего один день. Это уже в настоящем времени. Стараюсь быть равнодушным. Стараюсь не замечать этого и не думать о том, что я тебя сегодня не увидел и не услышал твоего голоса.
Хотя всё ещё жду тебя. Пусть уже давно понял – сегодня не придёшь. Ты уже ушел. Один и без меня. Конечно, обидно, особенно после того, что ты обещал. О том, что пойдешь только со мной. И вот теперь ушел.
И всё равно жду, как последний идиот, и смею надеяться. И буду надеяться, пока не уйду сам, тогда ждать будет просто некого. Глупо. Но надо же кого-то любить. Всё просто. Когда ты рядом, я этого не замечаю, лишь пользуюсь возможностью видеть тебя и слышать. И сейчас ты должен быть рядом…
Впрочем, никому ничего ты не должен, а уж мне и подавно. И всё же… Я буду ждать.
Самое смешное, что ты пришёл. Потом, когда надежда почти угасла. Я, наверное, засиял. И был готов бросить всё, но как всегда боязнь раскрыть тебе свои чувства меня остановила.
Я всегда этого боюсь. Вот уже почти год, как боюсь. Не сразу понял. А когда пришло осознание, уже был влюблён. Просто и по уши. Назад дорога была перекрыта. Осталась только осторожность, страх раскрыть чувства. Разрушить его о твоё непонимание и неприятие.
Иногда твоя реакция на столь очевидные и понятные в последнее время вещи настолько нереальна, что создаётся впечатление абсолютно чистого человека. Эта твоя чистота. На этом фоне начинаю казаться сам себе жутким распутником и монстром. И за собственный цинизм становиться стыдно. И боюсь запятнать тебя, хоть жестом, хоть взглядом. Не говоря уже о словах.
Я начинаю бояться прикоснуться к тебе. Единственный шанс почувствовать тебя – рукопожатие. Поэтому-то и пугаюсь всякий раз, когда ты неожиданно протягиваешь мне руку, в тот момент, когда я ожидаю этого меньше всего. Я боюсь не успеть. Коснуться. И всякий раз, когда точно уверен, что именно сейчас это произойдёт, я готовлюсь заранее. Мгновения ожидания растягиваются в вечность. Крепкое рукопожатие. И отвечаю тем же. И непонятно, когда сквозь силу я ухитряюсь почувствовать твою нежность.
Я начинаю бояться смотреть тебе в глаза. Странные глаза. Зелёно-голубые. Но не смешанные, а с чёткой границей – тут зелёные, тут голубые. Причём голубые изнутри. А вдруг это – правда? И вижу эти глаза только, когда что-то рассказываю быстро. Тогда мои молчат. И боюсь остановиться, вдруг мои глаза заговорят вместо меня. Ведь тогда ты всё поймёшь…
И даже если поймешь. Просто очень хочется верить, что поймешь по настоящему. И пусть не примешь. То хотя бы не осудишь. И тогда снова будет все такое же крепкое рукопожатие. Пусть и без намеков на продолжение. Но все же – будет!