Предупреждение: этот рассказ - мой художественный вымысел. Он не имеет целью никого оскорбить или задеть чьи-либо религиозные чувства. Рекомендуется воспринимать, как историю другой вселенной и не придираться к возможным параллелям.
«ВСТРЕЧА НА ЭЛЬБЕ»
или
СВЯЩЕННОЕ ПИСАНИЕ, КАК ОНО МОГЛО БЫ БЫТЬ ОТ ИУДЫ-ДЖЕССИ
Мягкий шорох прибоя плавными волнами накатывался на песчаный пляж, после каждой новой атаки снова неохотно отползая назад. Огромное ослепительное солнце вяло ползло в зенит, играя ослепительными бликами на зеленой воде и наполняя редкий прибрежный лес болезненно-четкими яркими тенями. Вдоль берега вялой силой гулял влажный жаркий ветер, и мохнатые стволы старых пальм лениво поскрипывали под его порывами, шуршали огромными листьями. Их острые тени скользили по песку, по редким камням и раковинам и ненавязчиво вписавшимся в картину побережья нескольким пустым зеленым бутылкам и смятой пачке сигарет «Camel».
И в какой-то момент шепот прибоя, душное дыхание ветра, яркий свет и не менее яркие режущие тени соткали очертания высокой фигуры. Статный мужчина, вероятно, лет 30, но выглядевший заметно старше своего возраста, неторопливо выступил из-за пальм и замер на границе света и танцующих теней, будто не решаясь выйти на берег. Пока он медлил, ветер осторожно потрогал его собранные в аккуратный хвостик черные волосы. Тени от ветвей пальмы огладили дорогую, видимо, шелковую летнюю рубашку, безупречно отутюженные брюки цвета слоновой кости. Песок приглашающе стлался к светлым сандалиям из мягкой кожи, а проблеск солнца успел украсть короткий блик серебряной цепочки, обнажившейся под расстегнутым воротом рубашки.
Породистое тонкое лицо мужчины хранило невозмутимо-презрительное выражение, но уголок широкого волевого рта чуть дрогнул в кривой полуулыбке, когда разительно черные по сравнению с ослепительно-светлой кожей глаза его отразили застывший на берегу сутулый силуэт.
Новый порыв ветра, новая волна яростно бросилась на песок, и на мгновение странная гримаса исказила волевые черты человека в белом.
Соленая морская вода вновь с шипением набежала на берег, ревниво пытаясь подслушать звуки шагов по мокрому песку, но так ничего и не разобрав, разочарованно отползла назад.
С ненавязчивой, будто врожденной кошачьей грацией темноволосый приблизился к неподвижно сидящему на пустынном берегу одинокому оборванцу. Остановился в двух шагах слева от него, с тоскливой жаждой в глубоких черных глазах окинул другого мужчину долгим требовательным взглядом.
На широких плечах - черная кожаная куртка в светлых потеках присохшей грязи, неопределенного цвета безобразно изодранные джинсы открывают взору коленки и босые ступни. Последнее, впрочем, не удивительно в такую жару, если не приглядываться внимательнее… потому что, если приглядеться к огрубелым ступням, ороговевшей коже на подошвах и глубоко въевшимся в пальцы темным следам, не трудно понять, что эти ноги никогда не ведали обуви. Голова сидящего мужчины была понуро опущена на грудь, и обросшие ниже плеч, чуть вьющиеся волосы вяло мотались на ветру. Их грязные пряди почти полностью скрывали лицо. Светлые по своей природе, на концах они были выкрашены в синий, коричневый и красный цвета, будто их обладатель неумело пытался смягчить кричащий контраст между неестественным молочно-белым цветом своих волос и смуглой оливковой кожей.
Мужчина в белом несколько минут стоял неподвижно, как статуя, в торжественном глубоком молчании наблюдая игру бликов на воде, но бродяга не обратил на его появление никакого внимания. Казалось, он спал. Темноволосый повернул к нему голову, чуть поморщился и дипломатично кашлянул.
Никакой реакции.
- Знаешь ли, Иуда-Джесси, я согласился явиться на эту встречу, вовсе не для того, чтобы в очередной раз полюбоваться твоей изумительной особой в состоянии глубокой прострации.
Широкие плечи под кожаной курткой неуверенно дрогнули. Безвольно лежавшие на коленях большие руки его едва заметно сжались, и оборванец медленно, будто в полусне поднял голову.
Солнце вопросительно ощупало грубое, будто бы топором вырубленное, широкое лицо, чуть тронуло теплом высокие скулы, очевидно некогда сломанный и теперь замысловато горбатый нос, крупный рот. Могучие челюсти и подбородок были покрыты густой пепельной растительностью, находящейся в некоем среднем состоянии между многодневной небритостью и еще пока что не состоявшейся бородой.
Под спутанной белой челкой лоб пересекали глубокие резкие морщины, и в первое мгновение могло показаться, что человек стар, в той поре старости, когда нагулянная за годы сила переливается в мышцах выдержанным вином. Разве что, к чему она теперь?
Но… припухшие веки чуть дрогнули, словно солнечный свет причинял ему боль, и медленно приподнялись. В светло-карих с зеленоватым отливом глазах плавно уползала по берегу волна. Уползала, оставляя на берегу комки серой мути. В первые мгновения зрачки его не отразили темноволосого, затем – взмах ресниц. Первая судорога осмысленности во взоре, узнавание, а потом такая ясная радость осветила некрасивое лицо бродяги, что в одно мгновение стало ясно: он немногим старше своего соседа по пустынному берегу. Как бы не старались борода и морщины состарить его, бродяге никак не было и сорока.
- Светоносный! Сияющий! – бродяга рванулся с места, заранее распахивая руки для объятия, но темноволосый предупредительно отстранился. Даже отступил на шаг.
- Здравствуй, Иуда-Джесси.
- Светлый! – искреннее, неподдельное счастье так и сияло в открытой улыбке оборванца, буквально озаряя его черты. Наконец, он перевел дыхание, окинул своего собеседника долгим внимательным взглядом и совершенно серьезно заключил: - Ты стал таким красивым, Сияющий. Еще краше, чем был.
- Спасибо, я знаю, - несколько отчужденно согласился с ним темноволосый и с невеселой улыбкой ответил: - Зато ты выглядишь просто отвратительно. Все скатываешься, Иуда, все деградируешь? И эта борода… Пытаешься соответствовать имиджу или просто забыл, как бриться?
- Пошел ты, Светлый, - мягко огрызнулся на него бродяга, снова усаживаясь на корягу, на которой сидел.
Между ними повисло молчание. Ветер трепал широкие листья пальм, прибой с шуршанием ласкал песок.
Темноволосый выжидающе смотрел на бродягу. Бродяга смотрел, как пена лижет песок.
- Ну… - первым не выдержал темноволосый. – Или ты пригласил меня сюда, чтобы помолчать.
Грязные спутанные локоны хлестали широкие плечи.
- Нет… Просто я… скучаю по тебе... очень…
Одно плавное мягкое движение, и глубокие карие глаза - снизу вверх, доверием и теплом.
- Ха, - одним коротким звуком ответил темноволосый. Как поперхнулся.
Бродяга будто и не услышал его, продолжая жадно вглядываться в замершее лицо собеседника, будто мог выпить его своими страшными переменчивыми глазами.
- Не надо, Иуда, - внезапно тихим, почти звенящим шепотом, сказал Светлый. – Не надо этого. Или ты до сих пор не понял, что я больше не продаюсь так дешево?
Бродяга не отвел глаз, чистых и ясных, готовых принять любую правду, готовых вырвать эту правду, если темноволосый не пожелает говорить.
- Ну, чего ты хочешь? Я пришел сюда, к тебе? Этого мало, да? Мало? – в ставшем совсем тихим, спокойном голосе Светлого отчетливо всплеснули крыльями нотки отчаянья. – Что ты молчишь? – И совсем тихо и устало: - Что тебе еще от меня надо?
Бродяга понурился, опустил глаза. Пожал плечами.
- Я скучаю по тебе…
- Пытаешься взять на жалость? Старый трюк. Извини, со мной больше не работает.
- Да, пошел ты в задницу, Светлый, не кричи на меня! – оборванец всем телом вздернулся с коряги, поднимаясь на ноги. Роста они с темноволосым были приблизительно одного, но бродяга сильно сутулился, хотя выглядел он, пожалуй, немного покрепче. Один медленный угрожающий шаг в сторону Светлого, тот вызывающе вздернул подбородок, презрительно изогнулась левая бровь. – Хочешь знать правду, почему я тебя позвал, да? Ты ее знаешь. Мне без тебя плохо. И там, и здесь. Мне хреново без тебя, Ясный.
Темноволосый скрестил руки на груди, чуть склонил голову к плечу, даже учитывая отсутствие какой-либо более-менее заметной разницы в росте, умудрившись посмотреть на бродягу сверху вниз.
- И что ты конкретно предлагаешь?
- Вернись.
- Куда?
- Ко мне.
- Дааа? Надо же. А мне, казалось, ты там совсем не одинок. Даже более чем не одинок. Ха, допустим, даже если я соглашусь, как, по-твоему, воспримут мое возвращение остальные?
Пугающее белесо-голубое пламя в двух глубокозапавших колодцах на смуглом, обветренном лице. В голосе – сталь:
- Мне наплевать на остальных. Возвращайся. Мне всегда нужен был только ты!
Руки темноволосого медленно опустились, он повернулся спиной, слепо наблюдая, как ветер играет листьями пальм:
- Да, я заметил. Еще тогда. Или, думаешь, я не помню. Я… я ведь до последнего надеялся, что ты вмешаешься. Остановишь меня. Остановишь Мигеля. Сделаешь хоть что-нибудь, чтобы мы видели, что тебе не все равно.
Волна накатила почти до самых его сандалий и с шипением скользнула обратно, оставляя между ними соленую горечь слов.
- Ты так ничего и не сделал.
Бродяга молча смотрел на свои руки.
- Знаешь, а я ведь все еще надеялся и потом. Когда нас сломили, я позволил это. Когда вокруг меня кричали и истекали кровью те, кто поверил мне. Когда я сам почти обезумел от боли, уже не в силах отражать оружие нашего славного Мигеля, я все еще надеялся, что ты вспомнишь о нас. Заметишь, что мы творим. Почувствуешь, если не ненависть и гнев, то хотя бы боль. И отчаянье… - темноволосый запрокинул лицо к небу, наблюдая, как бегут облака. – А когда я, наконец, понял, что ты не придешь, мне стало все равно, что со мной будет.
- И поэтому ты продолжил бороться со мной даже после поражения? – теперь Иуда-Джесси смотрел прямо перед собой, смотрел в спину своего собеседника, смотрел почти с гордостью.
Светлый резко обернулся навстречу его взгляду.
- На моей совести было больше тысячи душ. Те, кто уцелел, после бойни. Что я должен был сделать – бросить их на произвол судьбы? Сказать: «Простите, ребята, я, кажется, ошибался, я пойду паду в ножки, буду вымаливать прощение, а вы как-нибудь сами». Так я, по-твоему, должен был сделать? Поступить по твоему примеру, дать им понять, что мне наплевать, что будет с теми, кто мне поверил?
Ярость его глаз выплескивалась в лицо бродяги, и тот будто бы становился только больше, выше… и даже немножко чище.
- Ты очень красив сейчас, Светоносный, - ласково произнес бродяга и улыбнулся такой обезоруживающей улыбкой, что и небо, и пляж, и пальмы почувствовали себя глупо.
Светоносный едва заметно вздрогнул, отступил на шаг, но тот час взял себя в руки.
- А… что я тут перед тобой распинаюсь. Впрочем, ты, наверняка, хотел увидеть того эмоционального подростка, которого когда-то знал. Доволен теперь? – он смотрит на бродягу очень серьезно, очень внимательно. Он ждет ответа. На этот раз он знает, что дождется его.
Иуда-Джесси выдерживает его взгляд. Открыто, бесхитростно и почти бесстыдно. Потом подходит еще на шаг.
- Ты считаешь, что я не заплатил свою цену, Ясный? Мне кажется, заплатил, - неожиданно он как-то вянет всем телом, опускается на песок прямо там, где стоял. Садится, вытянув перед собой босые длинные ноги. Смотрит на море. – Ты меня знаешь, я оправдываться не буду. Что было, того уже не исправишь. Но… мне, правда, плохо. Очень плохо без тебя.
Темноволосый молчит. Он уже выговорился. Хоть от части, но выговорился. Теперь дает время выговориться Иуде.
- Мне одиноко без тебя, Светлый. Ты себе даже не представляешь, у них у всех такие чистые преданные и восхищенные глаза, что мне порой кажется, еще мгновение – и я сам всех их попереубиваю. Они смотрят на меня в упор, как ты сейчас, а видят нечто совсем иное, нечто великое и абсолютное, чем я никогда не был и не буду. Чем я никогда не хотел стать. – Большая голова клониться на грудь. – Ты один меня понимаешь, да? Ты один знаешь, какой я? Остальные смотрят на меня, смотрят на то, что я делаю, и отказываются видеть. – Тяжелый вздох волной поднимает его ссутуленную спину, расправляет широкие плечи, затем они плавно опадают будто не в силах удержать груз. – Без тебя, мне иногда кажется, я могу поверить им и забыть, какой я есть на самом деле.
- Полагаешь, мир что-нибудь потеряет? – темноволосый снова усмехается, но чуть-чуть иначе, доверительно, почти ласково.
- А что? По меньшей мере, он утратит величайшего из безумных творцов. Ты так не считаешь? – Иуда смеется, открыто, искренне, весело. За один этот смех, его хочется полюбить. Он обводит рукой пляж, широким, самодовольным жестом и подмигивает темноволосому: - Что, разве плохо вышло?
Темноволосый тоже улыбается.
- Все пытаешься меня надуть. Конкретно это – не твоя работа. Атолл сам образовался со временем. Ты и пальцем для этого не пошевелил, - после короткого колебания он усаживается рядом с Иудой на мокрый песок. Смотрит дерзкими глазами шкодливого, но навеки преданного пса.
- Ну вот, так всегда. Мог бы хотя бы для вида согласиться, - дружелюбно ворчит Иуда и улыбается.
На мгновение оба они снова замолкают. Смотрят друг другу в глаза с расстояния теперь меньше метра. Лицо светлого застыло болезненной маской: он поймал себя на том, что едва сдержался от некогда столь привычного движения привалиться к этому широкому мощному плечу. Как домой вернуться. Иуда тоже застыл. Знает, если сгребет темноволосого в охапку, весело взлохматит ему волосы, как бывало, тот этого никогда не простит. Иуда-Джесси не привык сдерживать свои порывы, но… иногда приходится наступить на горло своему «хочу». Иногда это просто надо. С ним такое бывает очень редко. Очень-очень редко. Почти никогда… Сейчас.
- Может, искупаемся? – наконец, неожиданно предложил Иуда.
- С чего бы это? – почти с облегчением, почти с благодарностью, иронично выгнулась высокая бровь. – Больше не боишься воды?
- Я не боюсь воды. Я никогда не боялся воды, - хмуро отрезал бродяга. – Я боюсь больших рыб.
- Помню, помню, это из-за твоего старшего брата, который сошел с ума из-за акулы, - презрительно усмехнулся Светлый. – Никогда не мог понять, зачем ты тогда их вообще создал?
Снова молчание в ответ.
- Наверное, потому что, если я этого не сделаю, он уже никогда не родиться. Или по меньшей мере не станет той личностью, которую я знал, - под челкой на лбу Иуды залегли отчетливые глубокие морщины. Все же думать обычно не было характерным для него занятием. Тем более объяснять мысли словами. Да, слишком трудное занятие. Иуда снова улыбается, очевидно махнув рукой на все объяснения. – Отвали, Светлый. Ну, че ты грузишь? Не хочешь купаться, так я тоже не рвусь.
На мгновение его собеседник отвечает на улыбку, потом лицо его застывает каменной маской, лишь глаза двумя жаркими безднами впиваются в глаза Иуды.
- Чем еще тогда предложишь заняться?
- Ну, можно пошалить, - изо всех сил стараясь игнорировать серьезный тон, предложенный Светлым, щурится бродяга, но море шепчет ему, что этот номер не пройдет, и Иуда сдается. – Можем поболтать. Или просто посидим-помолчим.
Сквозь литую невозмутимость лица темноволосого сочились ручейки боли.
Иуда поежился на жаре, неловко отвел глаза. Хотел снова заговорить, но замолчал, в поисках недостижимого уюта обняв себя обеими руками.
Волна не смело подползла к их ногам, чтобы через секунду поспешно убраться подальше.
- Пожалуйста, - не ловко попросил Иуда.
- Что «пожалуйста»? – почти невозмутимо ответил темноволосый.
Иуда снова попробовал улыбнуться, но вышло немного жалко.
- Пожалуйста, останься. Говори со мной, спорь, ругайся, только, пожалуйста, не уходи пока. Пожалуйста… вернись. Пожалуйста, перестань закрываться от меня.
- А не пошел бы ты, Иуда-Джесси? – почти даже дружелюбно ответил Светлый, разом позволяя своей маске треснуть и осыпаться шелухой.
- Вот, это мой Ясный!
Птицы испуганным гомоном поднялись с деревьев от вопля Иуды-Джесси, и с безопасного расстояния наблюдали, как двое катаются по песку.
- Перестань, Иуда! Перестань. Что мы, как дети… - не переставая взывать к разуму бродяги, Светлый позволил Иуде-Джесси подмять его под себя. Выбившиеся из хвостика черные пряди змеями разметались на песке.
- Скажи «сдаюсь», – в переменчивых глаза бродяги пело счастливое безумие.
- Никогда, - неожиданно серьезно, но очень мягко ответил Светлый.
Грязные пальцы на его плечах на мгновение сжались чуть крепче, Иуда приподнялся на руках, впрочем, по-прежнему, продолжая прижимать своего противника к земле, и, запрокинув голову, оглушительно расхохотался.
- Вот за это я так и люблю тебя, Ясный. Ты такой же, как я!
- Тогда ты должен сам понимать, как мне не нравится, когда кто-то сидит на мне верхом, Иуда. Слезай с меня!
Иуда-Джесси резко перевел взгляд на Светлого, замер, будто пытаясь осмыслить что тот сказал, а затем вдруг неожиданно подался вперед.
- Вернись ко мне, Ясный. Вернись. Я без тебя не могу. Вернись. Мне только ты нужен. Светлый, я же люблю тебя!
Что-то в глубине черных глаз дрогнуло отчаянной судорогой ненависти, и темноволосый одним движением сбросил с себя Иуду-Джесси.
- Ты это всем говоришь. Всем. Я знаю! Только меня любишь? А как же Мигель и его тусовка? А эти твари, которыми ты населил Землю? Твой сын?
- Ты знаешь, - севший на песке Иуда-Джесси понурился.
- Конечно! Можно подумать, это не я пытался его убить, - фыркнул темноволосый. – Ну и как он? Неужели тебе с ним не весело? Он такой философ по жизни, разве вам не интересно общаться? Или он и тебе пытается навязать идеалы всепрощения и добра?
Иуда молчит, отводит глаза. Наконец, будто через силу, тихо признается:
- Вообще-то, я с ним даже ни разу не разговаривал, - пожимает плечами. – Веришь ли, боюсь.
- И правильно делаешь, - темноволосый кисло улыбается. – Будь я на его месте, я бы сам с тобой разговаривать не стал. Просволочился ты с ним порядочно, Иуда-Джесси. Ну, признай.
- Да, сам знаю, - Иуда-Джесси мрачнеет.
- Думать надо, прежде чем детей делать. Особенно смертным, - темноволосый долго смотрит на океан пустым и печальным взором, потом мягко спрашивает: - Ты хоть помнишь, как ее звали?
Иуду передергивает. Он бормочет чуть слышно, себе под нос.
- Забудешь тут как же. Чуть ли не каждый день напоминают.
- Бедная девочка. Она хоть не очень мучилась при родах?
- Ну, не надо выставлять меня совсем уж извергом, - нахмурился Иуда-Джесси. – Об этом я позаботился. – Он нервно стал рыскать по карманам, нашел пачку сигарет. Долго чиркал спичкой, прежде чем закурить. – И не надо на меня так смотреть. Можно подумать, я не знаю, что твои парни тоже загуливали.
Темноволосый смотрит на океан, хмурится.
- Это их дела. Я не указываю им, кого любить, а кого нет. Если их привлекают твои говорящие зверюшки, на здоровье. У всех свои извращения.
Бродяга поднял на него ясный, серый, стальной взгляд.
- Не говори мне, что ты сам никогда не думал…
- Никогда! – чуть излишне поспешно оборвал его Светлый, обернулся навстречу испытывающему взору. – Никогда, слышишь.
Глаза Иуды ощутимой волной тепла изменили цвет, неожиданно став очень карими и очень грустными.
- Однако, я знаю, что так будет. Все будут ждать твоего ребенка. Трепетать перед ним еще до его рождения. Многих великих станут принимать за него. Я знаю. Я сам жду…
- Перестань, пожалуйста, - устало перебил темноволосый. – Ты опять начинаешь.
- Что начинаю?
- Вот это твое: «Я знаю то…», «Я знаю это…», - старая, очень старая боль плещется в голосе, даже не пытаясь маскироваться новой злобой, новой обидой. – Ты же не провидец. Что ты можешь знать? Откуда? Ты живешь в своем вывихнутом мире воспоминаний, заставляя всех нас подчиняться твоим фантазиям. Думаешь, я не помню, что ты мне пел? – сильный голос понижается до шепота, с трудом выдавливая слова: - «Ты меня предашь». «Ты, самый первый, станешь первым предателем». «Ты, самый любимый, отвернешься от меня…». – Темноволосый резко, всем телом отворачивается. – Зачем ты это делал? Зачем отталкивал меня? До сих пор не пойму. Ведь я…
- Ведь ты любил меня больше всех, - плавно поднявшийся Иуда подходит сзади, осторожно, мягко касается плеч темноволосого.
Оба долго молчат.
- Прости… меня, - наконец с трудом выдыхает бродяга. Спутанные грязные пряди прячут его склоненное лицо.
- Я… уйду, - голос Светлого звучит совсем тихо.
- Пожалуйста, - тупо, упрямо повторяет Иуда. Всего одно слово. Его руки оковами лежат на плечах Светлого.
Темноволосый стоит, замерев. Плечи его то напрягаются, то опадают под ладонями Иуды-Джесси.
- Помнишь, как я сломал тебе руку? – наконец, незнакомым, слабым голосом спрашивает он.
- Чего? – не совсем интеллектуально отзывается из-за его спины сильный голос.
- Помнишь, мы поругались. Очень давно… - Светлый запрокидывает голову. Каждое слово дается ему с трудом, спотыкаясь в горле. Выразительные глаза погружены внутрь себя. - Я хотел уйти… тогда. Ты схватил меня за плечо, а я вывернул руку и сломал тебе локоть…
- Аааа… - Иуда-Джесси не совсем убедительно делает вид, что вспомнил. – Да фигня это, Ясный. Нашел, что вспомнить.
- Я сломал тебе локоть, - упрямо повторяет темноволосый. – Я причинил тебе боль. Я…
- Да, в то время ты совершенно не умел рассчитывал силы в своих порывах… Такой яростный, такой юный и… почти такой же сильный как и я, - карие глаза неожиданно прояснились, просияв из-под грязных волос пробудившимся воспоминаниям. Славная улыбка обнажает удивительно крепкие зубы. – Ты так испугался тогда. Да, я помню, Ясный! Ты вцепился в меня, как будто тебе было больнее, чем мне, - Иуда усмехается. – Мне еще пришлось тебя потом успокаивать.
- Ты… ты сказал, что… - Ясный морщится, красивое лицо его одна за другой искажают напряженные гримасы: - сказал, что я никогда не смогу сделать тебе больно.
Улыбка бродяги гаснет. Он не отвечает.
Темноволосый тоже молчит. Молчит долго, затем осторожно освобождается от рук Иуды у себя на плечах.
- А я ведь был почти счастлив после этого, - тихо говорит он. – Молодой был, глупый. Думал это и есть то самое предательство, о котором ты мне говорил. Что я тогда знал? Мне показалось, что ты меня простил, и все позади…
Иуда молчит, опустив руки, смотрит на песок. Пристально, угрюмо. Темноволосый отходит от него на несколько шагов, и только с безопасного расстояния оборачивается к нему. Долго смотрит на понурую фигуру бродяги.
- Видимо, я все же могу причинить тебе боль, - с горькой усмешкой говорит он.
Иуда молчит, молчит страшно. Когда он, наконец, начинает говорить, в его голосе даже не угроза, сухая констатация факта:
- Когда у тебя родится сын, я сам убью его.
- Я пытался с твоим, - хмыкает темноволосый. Затем пожимает плечами. – Сам знаешь, не вышло, - смотрит почти презрительно: - даже несмотря на то, что ты и не старался его защитить.
Иуда, кажется не слышал конца его фразы.
- У меня выйдет. Я уже топил целые поколения ублюдков, как котят. И с твоим я справлюсь.
- Стоит ли? – с интонацией легкого презрительного сочувствия усмехается темноволосый. – Даже если на мгновение допустить, что у меня когда-нибудь будет ребенок, рано или поздно он сам не сможет уживаться со своей силой. Никто из полукровок еще не смог. Даже твой.
Иуда не поднимает глаз, как школьник, которого бранят.
- Да, я говорю о твоем несчастном выродке со всеми его идеалами, - безжалостно давит темноволосый. – Наивный, он надеялся, что его смерть все решит. Что достаточно просто лечь под нож, и мир навсегда будет избавлен от бушующей в нем силы. Он хотел жить, твой сумасшедший мальчик, но он знал, что ему все труднее справляться со своей сутью. Я был там, Иуда-Джесси. Я слышал, как его каждый день убеждали использовать свою силу, чтоб убивать. Я видел какой он в гневе, какой он в ярости. Совсем такой же как ты. Такой же безумец! Такой же трус! Он боялся за поганых мартышек, поэтому дал им себя убить, чтобы самому не попереубивать их всех. - В снова набравшем силу голосе играя всеми красками переливается злорадство. - Добрый славный мальчик не знал, что как и все твои создания первой ступени, он абсолютно лишен шанса умереть безвозвратно. - Темноволосый смеется. Смеется горьким, нерадостным смехом. - Прощай, Иуда, - наконец говорит он, поворачиваясь спиной, чтобы уходить. - Твоя любовь опаснее твоей злобы, так что я лучше останусь твоим врагом. Надеюсь, ты, в конце концов, поступишь, как мужчина, и разберешься с тем, что породил, - он коротко хмыкает. – Поскольку, боюсь, моего выродка тебе придется ждать еще очень-очень долго.
- Сияющий, - переполненным прорвавшейся бешеной смесью ярости и отчаянья голосом окликает его Иуда.
- Сияющий, Светлый, Ясный… - передразнивает насмешливый голос удаляющейся фигуры. – Как ты меня еще назовешь? Готов спорить, ты даже не помнишь моего настоящего имени. Того, которым назвал меня, когда создал.
- Светозарный.
Спокойный властный звук голоса догоняет его на полушаге, заставляя замереть на одном месте неподвижной соляной статуей.
- Светозарный, - снова повторяет Иуда, делая шаг ближе.
Словно под гипнозом темноволосый оборачивается и смотрит в глаза, поднявшему голову бродяге. Солнце, небо, блеск океана – вся сияющая красота лагуны блекнет перед взором Иуды. Единственной подлинной, неподдельной истиной, какая существует на свете.
- До твоего появления, я был во тьме. Я был глух, слеп и невыразимо несчастен со своими воспоминаниями о моем уже не существующем мире. Я всегда знал, что я сволочь, что мне нельзя ничего создавать, ибо мир который я создам, будет сволочной мир. И лишь когда одиночество стало уже совершенно непереносимым, я не выдержал и создал тебя. Того, в ком я нуждался больше всего на свете. Мое первое и лучшее творение. И во всей этой пустоте и тьме нас стало двое. Ты отразил мой свет и я снова прозрел. Ты попытался говорить и я обрел слух. Ты посмотрел на меня и я стал самым счастливым существом в бесконечности. Ты стал для меня всем, Светозарный.
- Ты тоже был для меня всем, Иуда, - не оборачиваясь к приближающейся фигуре, глухо отвечает темноволосый. – Я тоже был счастлив тогда, как никогда уже не буду. Пусть мы не всегда ладили, пусть бесконечно ссорились, я все готов был прощать. Я готов был терпеть любые твои закидоны. Ты был моим миром. И в этом мире не было ничего, как ты говоришь, сволочного. Ты сам все разрушил, когда начал создавать остальных.
- До сих пор ревнуешь, мой Светозарный? – остановившись в трех шагах от неподвижной фигуры темноволосого, до обидного мягко спросил Иуда.
- Да. И я никогда тебя не прощу, - сухой, лаконичный, невозмутимый ответ и вместо прощания. – Будь ты проклят, Иуда-Джесси.
Темноволосый снова направляется прочь, но короткий оклик не дает ему уйти.
- Постой, - это уже не просьба, приказ.
И против воли, против своей природы, в какой-то отчаянной надежде темноволосый останавливается, оборачивается к Иуде-Джесси.
«Что еще тебе надо?» - кричит его взор.
- Покажи мне, - уверенно произносит Иуда. – Пока ты еще не ушел. Я хочу видеть.
- Будь ты проклят, - повторяет темноволосый.
- Покажи, - требует грязный бродяга.
В молчании, словно перед расстрелом темноволосый негнущимися пальцами начинает расстегивать рубашку. Нервно, медленно, аккуратно. Наконец белая ткань небрежно соскальзывает на песок. После некоторого колебания сверху падает серебряная змейка цепочки... Он стоит нагой до пояса, сияюще-белый под ослепительным полуденным солнцем, сам тысячекратно более ослепительный в своей чистоте и совершенстве.
Застывшее лицо его ничего не выражает, и только глаза на мгновение темнеют от боли, прежде чем двойная просторная тень ложится на песок по обе стороны от него.
- Я так давно не видел тебя, - словно в окончание своей мысли произносит Иуда. Его глаза переполнены двумя светлыми радугами просторных крыльев.
Его собеседник стоит перед ним, нагой до пояса, с упавшими на лоб и на плечи растрепавшимися черными волосами, с безнадежно широко открытыми крыльями за спиной.
- Позволь мне, - властно произносит Иуда и подходит вплотную к темноволосому. Нагая белая плоть к грязной черной куртке, плечо к плечу, лицо к лицу… Виском прижимаясь к переносице Светозарного, Иуда-Джесси разводит руки и медленной, бесконечной лаской проводит ладонями по крыльям. Сверху-вниз, по белым переливчатым перьям, по сверкающей мякоти пуха.
В замершем выдохе темноволосого звучит отчаянье, но он не отстраняется, а сам тянется, тянется губами сквозь месиво белых волос к раковине уха.
- Покажи и ты мне…
Белые руки ложатся на укрытые черной кожей плечи, заставляя заскорузлую куртку мертвой массой свалится вниз.
И белые ладони едва ощутимо опускаются на покрытые шрамами смуглые и загорелые плечи, из-за которых конвульсивными рывками начинают прорастать два безмерных уродства, чтобы, не стыдясь солнечного света, открыться пародиями черных перьев и белых перепонок. Непропорциональные и неравные, багрово-черное птичье крыло и омерзительного, плеснево-поганочного цвета нетопырье – они никогда не годились для того, чтобы летать.
Бледная рука скользит по черным перьям, по белесым кожистым перепонкам.
- Я… я… все еще, - гордый голос подозрительно трескается сипом, - ты знаешь.
И темноволосый зарывается лицом в загорелое грубое плечо. Его спина, его распахнутые крылья часто крупно подрагивают.
- Я знаю, Светозарный, - шепчут узкие потрескавшиеся губы в темные волны волос. - Я тоже.
Сильные корявые руки обвивают белые плечи, обнимая и поддерживая, и одновременно белые руки кольцом смыкаются на талии Иуды-Джесси.
- Не отпускай меня.
- Ты сам не уйдешь.
Морская вода серой противной пеной лизала песок, безуспешно пытаясь подобраться к брошенной пачке «Camel», но жестокий ветер толкал дурацкую пачку прочь, вдоль линии берега, каждый раз позволяя ей ускользнуть соленых объятий. Так что волне приходилось отступать почти ничем не разжившись. Разве что двумя-тремя новыми пушинками. Черными или белыми.
Сверху неодобрительно шумели пальмы.
Солнце яростно и жестоко любило море.
- Я никогда не прощу тебя.
Соленая горечь.
- Вернись.
- Никогда.
- Вот за это я и люблю тебя. Больше всех.
- Будь ты проклят, Иуда.
Горький смех.
Сдавленные всхлипы ползут по берегу, беспомощные и жалкие в своей растоптанной гордости.
- Люблю тебя. Люблю… Навсегда.
- Люблю тебя…
04.08.01-06.02.02