- Подъём, соня, подъём! Уже солнышко выглядывает, а ты всё ещё спишь… Ну-ка, не отворачиваемся! Куда это мы прячемся? Я сейчас тебя достану! Вот я, страшный и ужасный бука, лезу к тебе под одеяло… У-у-у-у! А, страшно? Ну, давай, давай, вылезай.
Заспанное, но жутко довольное лицо дочки показывается из-под розового одеяла. Она спросонья хлопает большими пушистыми ресницами и морщит курносый нос. Мягкий, ласковый луч солнца пролез сквозь закрытые портьеры и озорно поскакал по кровати, освещая нарисованных на белье бегемотиков и черепашек.
За окном занимался погожий весенний денёк, какие бывают в апреле, когда последние грязные скопления снега уже исчезли пару дней назад, и молоденькая, слабенькая и неуверенная в себе травка только начала проклевываться, вытесняя изумрудом серость умершей зимы. За окошком весело щебетали птицы, а запах проснувшейся земли, такой тяжелый и влажно-насыщенный, чувствовался даже в комнате.
- Папа, а ты сегодня разве не идешь на работу? А где мама?
- Нет, доча, сегодня же выходной. А мама поехала проведать дедушку в деревню, забыла уже? Вернётся завтра утром и привезет тебе вкусного-превкусного молока, какое ты любишь.
- А я хочу в садик! Хочу играть с Темой в машинки!
- Так, крошка, сегодня ты будешь играть со мной. А если не хочешь, то я тебя сейчас забодаю, забодаю, забодаю!
Я насупливаю брови и бросаюсь на дочку, она хохочет и обнимает меня за голову.
- Щекотно, папа, щекотно! Я хочу кушать!
- Отлично! Я пойду на кухню, а ты пока одевайся и мойся. Справишься сама?
- Конечно, папочка, ведь я уже большая! Мне ведь уже четыре годика!
- Нет, тебе ещё не четыре, а три с половиной, но ты всё равно у меня очень-очень большая!
Открываю в комнате окно, впуская свежий воздух, обнимаю дочку и иду готовить. Так, сегодня на завтрак молочная вермишель и зефир в шоколаде. Ой, молоко скисло! Или не скисло? Непонятно… По запаху вроде кефир, а на вкус нормально. А другого всё равно нет, так что попробуем приготовить с этим.
Пока вожусь с вермишелью, осознаю, что в ванне подозрительно долго слышатся звуки воды и фырканье, как будто туда завезли слона из зоопарка. Иду смотреть. Ну так и есть – ребёнок включил душ на полную катушку и поливает жёлтых резиновых уточек.
- Папа, они же тоже проснулись, их тоже надо помыть! И носик, и ушки, и глазки, и хвостик, и…
Объясняю дочке, что уточки уже давно помылись, а вот она – ещё нет. Терпеливо наблюдаю, как Катя одной рукой усердно трёт щёку, а второй пытается вытереть уточек полотенцем. Только завожу ежедневную лекцию о пользе чистки зубов, как слышу до боли знакомое шипение с кухни. Да, молоко не скисло и не свернулось, оно убежало, залив плиту мерзкой лужей. Вот и халтурка после завтрака подвернулась, чтоб её!
- Катерина, иди кушать! Я уже всё поставил!
- Сейчас, папочка, я только причёску красивую себе сделаю и приду, чуточки ещё осталось!
Боже, какая ещё причёска?
- Сейчас всё остынет, и я вылью это в мусорное ведро! Быстро иди за стол!
Появившийся взлохмаченный ребёнок сначала слёзно умоляет сделать ей «беличьи» хвостики на голове, а после отказа (ну нет времени сейчас с волосами возиться), начинает доказывать своё право сидеть на моём месте и без нагрудника. Долго и нудно разъясняю, что у каждого есть своё место для еды – вот котёнок Гоша кушает возле холодильника, дедушкина свинка - из корытца, а рыбка - только в аквариуме. И никто не лезет на чужие места!
- Ну ты же не видела, чтобы свинка ела из аквариума, правда? И без нагрудника никак нельзя. Ты посмотри, какую кофту красивую сегодня одела! Правда, вижу, задом наперед… Запачкаешь ведь!
Не переставая болтать о чём-то, Катя съела четыре ложки вермишели.
- Больше не хочу, и за бабушку не буду и за дедушку не буду. Что они, сами не могут за себя съесть, что ли? Хочу какаву.
- Не «какаву», а «какао».
Катя очень любит детский какао с молоком. С ужасом наблюдаю, как она уничтожает две больших зефирины (по одной в каждой руке), а объяснить, что столько сладкого есть нельзя, просто не успеваю. Отвлекаюсь от довольного ребенка и смотрю в окно.
Да, и всё-таки лето близко! Ещё вчера стоящие чёрными деревья, сегодня выглядят уже по-другому, хотя листочки ещё не показались. Облака весёлыми хулиганистыми группками раскинулись по небу, от манящей синевы которого очень трудно оторвать глаз. Да и надо ли? Кажется, что всё сущее радуется наступлению тепла. Даже целую зиму жутко скрипящие от любого дуновения ветра качели сегодня беззвучно и с каким-то непередаваемым удовольствием вершат свою амплитуду, поднимаясь всё выше к весеннему светилу.
- Ой, папа, прости, я нечаянно! Я сейчас все уберу!
Я только улыбаюсь в ответ. Нагрудник, конечно, не помог. Содержимое чашки (хорошо, чуть теплое, она не любит горячее) уже уютно расположилось на кофточке, щедро полив вышитые ромашки.
- Я же тебе говорил не вертеться, егоза. Ладно, снимай кофточку, всё равно её надо было стирать. Иди, переодевайся, скоро пойдем на улицу.
- Ура, ура, гулять, гулять!
Я вдогонку кричу, чтобы она помыла руки, перемазанные по локоть в шоколаде, и сажусь завтракать сам. Вчерашняя посуда. Вот что подспудно портило мне настроение, пока я жевал бутерброд. Точно, мне вчера, уставшему после работы, было так лень мыть посуду, что я оставил ее в раковине. Зря, оказывается. Посуда сама себя помыть не удосужилась, поэтому пришлось это делать мне. В самом разгаре процесса мытья на кухню заходит Катя, одетая в зимний комбинезон, с лопаткой, грабельками и ведёрком в руках, волоча на верёвке санки.
- Папа, ну что же ты не одеваешься? Я уже запотела вся!
- Не «запотела», а «вспотела», - машинально поправляю я.
Бросаю ненавистную посуду, начинаю раздевать вредного ребенка, поясняя, что на улице тепло, и льда на горке нет уже два дня. Но, наверно, легче уговорить медведя сплясать вальс, чем объяснить этой упрямой девчонке, что санки мы не возьмём. И вдруг:
- Папа, хорошо, тогда возьмём велосипед. Иди, доставай его.
Ой. Лучше бы мы взяли санки... Велосипед, заваленный лыжами, коробками и пустыми банками, лежал в самом углу балкона с уныло спущенными колесами. А устраивать там субботник мне сейчас хотелось в самую последнюю очередь.
- Ладно, Катюша, мы возьмём санки и поищем Деда Мороза, может он нам и покажет хоть одну ледяную горку.
Ну, наконец, свежий воздух. Выйдя на улицу, потягиваюсь, вдыхая душистый, вкусный кислород полной грудью. Эх, хорошо-то как! Весёлый ветерок треплет и разметает кучки прошлогодней листвы, совершенно не ценя труд дворников, а солнце гладит меня по лицу лучиком, ласково намекая на то, что скоро оно будет властвовать на небе бОльшую часть суток. Грязи уже почти нигде не осталось. Ан нет, все-таки осталось... Именно в эту редкую грязь удалось залезть моей дочке. Пока чищу её, она рассказывает, что смотрела вон на ту маленькую собачку со смешным хвостиком, а камень взял и схватил её за ногу, вот она и упала.
- …А собачку зовут Альма, да?
Три часа мы гуляем, наслаждаясь прекрасным днём. Катя успевает покачаться на всех качелях в округе, понаделать куличики во всех песочницах, насобирать ведёрко замечательных камешков и повозить грабельками по самым глубоким лужам, забравшись в самую середину. Санки и ведерко с камнями тащу, конечно же, я, выглядя при этом совершенно по-идиотски.
Усталые, но довольные, возвращаемся домой. Пока я мою руки, Катюша умудряется заснуть прямо на полу, положив под раскрасневшуюся со свежего воздуха щеку плюшевого медвежонка. Осторожно переношу её на кровать, во сне она смешно причмокивает губами и улыбается. Я тоже невольно улыбаюсь ей и аккуратно закрываю байковым одеялом.
Два часа у меня есть. Сначала домываю посуду, безмолвным памятником лени лежащей в раковине, побеждаю грязную плиту, потом сажусь читать «Правду».
Мысль, что завтра надо выходить на работу, неожиданно портит мне настроение. Нет, ну надо же, когда она в голову явилась! Жаль тратить выходной, но начальство вызвало, а приказ есть приказ. Откладываю газету и заглядываю в комнату. Катя спит, звездой раскинувшись на кровати и трогательно посапывая. Одеяло скинуто на пол, накрывая давно упавшего туда же мишку.
Успеваю послушать радио, по которому разбирают ужасные сентябрьские события прошлого года с израильскими спортсменами, погибшие на Мюнхенской олимпиаде, когда слышу недовольный голосок своего ребёнка. Она, проснувшись, всегда чем-то недовольна. Беру Катерину на руки, иду с ней на кухню, одной рукой открываю холодильник, достаю кастрюлю супа (там как раз осталось на две порции), ставлю разогревать. Катя молчит, уткнувшись мне в ухо, потом поднимает голову и говорит:
- Хочу кушать! И гулять! И рисовать!
- Да, да, да, и книжку почитать, и в ванне подрызгаться, и порисовать в журнале, и полепить из пластилина блинчики, и папе в ботинки насыпать сахара. Я всё знаю, маленькая проказница! Сначала суп, Катюша, а потом всё остальное.
Ребёнок съедает весь суп, просит добавки, доедает мою порцию, потом лупит две котлеты, оставляя мне жалкие бутерброды.
После обеда мы немного порисовали красками увиденное сегодня солнышко, впрочем, жёлтой краски я не нашёл, так как все цвета были совершенно одинакового чёрно-зеленого оттенка. Но нас и такое солнце устроило, тем более что оригинал весело подмигивал в окошко, щекоча крылышки воробьям на подоконнике. Пока я вытирал замазанный красками стол и в третий раз сражался с посудой, Катерина удалилась в комнату.
Придя туда через десять минут, я с трудом узнал помещение. Ящик с игрушками был опрокинут и все находящиеся там куколки, мячики, пирамидки, кубики, колечки и прочие игровые принадлежности лежали плотным слоем в пятнадцать сантиметров по всей площади ковра. Посередине на горшке восседал мой ребёнок и, прижимая к сердцу любимую куклу Васю, слезно просил меня найти Васин сапожок размером с ноготь, который она потеряла вчера вечером.
Пока я разгребал это безобразие, собирал из кубиков продуктовый магазин и одевал все имеющиеся куклы, предварительно тщательно раздетых дочкой, прошёл вечер. Поужинали быстро и без приключений, тем более что съедобного в холодильнике оставалось совсем немного.
Солнце, устав с непривычки греть так долго, уже клонилось к горизонту. Вечерние тени растягивались по земле, заглядывая в окна и окутывая предметы таинственным покровом. Пора было ложиться спать и нам.
- Папа, а почитай мне эту книжку!
- Нет, малыш, «Справочник фельдшера» тебе будет слушать неинтересно.
- Тогда эту, красную.
- Она не красная, а фиолетовая, но это тоже взрослая книжка, дедушка Ленин её не для маленьких деток писал.
- Ну тогда мои сказки давай, - со вздохом проговорил ребенок и лег в свою кровать, приготовившись слушать в пятисотый раз старый потрепанный сборник сказок. Через пять минут она уже мирно спала, положив руку под толстую щёчку… Скоро заснул и я.
Ровно в шесть на кухне заиграл гимн, и я по привычке проснулся. Катя спала рядом, видимо, пришла ночью со своим одеялом, подушкой и мишкой, а я даже не заметил этого. Поцеловав её в лоб и укутав одеялом, подоткнув его со спины, я гладил ребёнка по непослушным волосам и улыбался, смотря на её беззаботное личико. Супруга приехала в семь утра, как и договаривались, поэтому я с чистой совестью сдал пост и последовал на работу.
***
Когда мы с командой вышли во внутренний дворик, был уже полдень, и солнце стояло высоко. Воробьи, чирикая и растопырив пёрышки, купались в песке, чем-то мимолетно напоминая мне Катьку, когда она возится в ванной. В дальнем тёмном и промозглом углу двора я заметил старую кучу грязного снега и невольно подумал, что это единственное место в городе, где он ещё сохранился. Надо же, как за жизнь-то цепляется! Когда все заняли свои места, я отчеканил:
- Отделение! Слушай мою команду!!!
Наступила привычная тишина. Замерли воробьи в песке, улегся ветерок, игравший с окурками папирос и листьями.
- Готовсь!
Я смотрел, как робкий солнечный зайчик двигается по красной кирпичной стене. Он так смешно прыгал по выбоинам от пуль, что я не удержал улыбку. Что бы сказала Катька, когда увидела его, интересно?
- Целься!
Тишина звенела натянутой струной. Воробьи собрались в кучку и, не двигаясь, смотрели на меня. Солнечный зайчик добрался до осужденного и осветил сначала одно ухо, а через мгновение другое. Потом и вовсе исчез. В этот момент мне почему-то жутко захотелось к Екатерине, прижать её сильно-сильно к своей груди и никогда не отпускать! Перед глазами у меня стояла её шаловливая улыбка. Ничего, малыш, скоро я к тебе приду, уже совсем скоро… Наверное, даже солдаты услышали нотки нежности в моих словах.
- Пли!..
…А вот теперь пора домой, к моей Катюше.