Божественная Музыка заполняла студию. Она стремительными потоками срывалась со струн, истекала из духовых, выплескивалась рояльною мощью, наполняя все вокруг чудесной необъяснимой энергией. Звуки музыки, устремляясь в приемную трубу, просачивались через восхитительной простоты и мудрости механизм и ложились тончайшими волнами на поверхность звукового валика. Вершилась история звукозаписи.
Тем временем таинственная энергетика воплощенной эмоциональности металась по помещению, накапливаясь, завидуя звукам и не находя для себя достойного применения. «Им, звукам, хорошо, они вон прикинулись бороздками, записались на воск и ждут спокойненько, а мне-то куда деваться?». Устав от потребности быть услышанной, она, наконец, нашла свой путь: «буду ко звукам прилаживаться», решила и стала учиться. Где прилипнет, где приклеится, где коготочками вцепится в эти тонюсенькие черточки, а где и не очень выйдет – пропадет, рассеется, развоплотится…
Дальше - больше. Стали ее, бедную, терзать и мучать, с валика на матрицу, с матрицы на шеллак. Потом и вовсе пытать удумали: в тонкие проводки запихивать, между мелкими молекулами протискивать, на пути препоны ставить, сильным огнем подгоняя, подпихивая, магнитами сжимать-засасывать, на мельчайшие долечки крошить, а потом из них снова собирать, уж как выйдет.
И снова и снова.
И снова и снова.
Терпела-терпела Музыка, но всё стерпеть не могла, теряла форму, рвалась на тряпочки, терялась в потемках, в безумных пропастях, энергия ее истончалась, сохла… умирала. Оставался лишь остов безжизненный, каркас игрушечный ржавый, дурилка звукачая, на потребу пиплам бессмысленным предназначенная. Нате вам, пиплы, хавайте! Лица свои пустые и жуткие растяните в улыбищах и хавайте, сотрясаясь.